"Потерянный герцог Уиндхэм (The Lost Duke of Wyndham)" - читать интересную книгу автора (Куинн Джулия)

Глава девятая

Джек выполз из кровати точно без четырнадцати минут семь. Пробуждение было детально продуманным делом. После того, как мисс Эверсли удалилась прошлой ночью, он вызвал горничную и дал ей строгое поручение постучать в его дверь в пятнадцать минут седьмого. Затем, как только она ушла, он подумал, что нашел лучшее решение и дополнил свой приказ шестью громкими ударами в назначенное время, за ними должны были последовать еще двенадцать ударов через пятнадцать минут после первых.

Так или иначе, было понятно, что он не собирался вылезать из кровати при первой же попытке.

Горничной также сообщили, что, если она не увидит его у двери в течение десяти секунд после второго ряда ударов, она должна войти в комнату и не уходить до тех пор, пока не будет уверена, что он проснулся.

И, наконец, ей был обещан шиллинг, если она ни слова никому об этом не скажет.

— А я узнаю, рассказали Вы или нет, — предупредил он ее со своей самой обезоруживающей улыбкой. — Сплетни всегда возвращаются назад ко мне.

Это было верно. Независимо от того был ли это жилой дом или учреждение, служанки всегда рассказывали ему обо всем. Было удивительно, сколь многого можно достичь, используя только улыбку и милое щенячье выражение.

Однако, к сожалению для Джека, того, чем хорош был его план с точки зрения стратегии, оказалось недостаточно в конечной реализации.

Нет, горничную винить было не за что. Она выполнила свою часть точно. Шесть резких ударов в пятнадцать минут седьмого. Точно в срок. Джек с трудом ухитрился приоткрыть один глаз почти на две трети, чего хватило только на то, чтобы сосредоточиться на часах на его ночном столике.

В половине седьмого он снова захрапел и если насчитал только семь ударов из положенных двенадцати, то был практически уверен, что это была его ошибка, не ее. И действительно, можно только восхититься смелостью бедной девочки следовать данным указаниям, когда сталкиваешься с его несколько неприветливым 'Нет', сопровождаемым:

Уйдите;

Еще десять минут;

Я сказал, еще десять минут;

и

Отправляйтесь к черту!

Без пятнадцати семь он лежал на животе на краю своей кровати, одна рука мягко свисала вниз, ему, наконец, удалось открыть оба глаза, и он увидел ее, напряженно сидящую в кресле в другом конце спальни.

— Э–э, мисс Эверсли встала? — пробормотал он, прогоняя сон со своего левого глаза. Правый глаз, казалось, закрылся снова, пытаясь утянуть за собой оставшуюся часть его тела назад в сон.

— Еще без двадцати шесть, сэр.

— Я уверен, такая же бодрая, как чертов пересмешник.

Горничная держала свое мнение при себе.

Он приподнял голову, неожиданно чуть более активную.

— Не так уж и бодра, а? – Итак, мисс Эверсли не была ранней пташкой. Второй день начинал подавать надежды.

— Она не столь плоха, как Вы, — наконец признала девица.

Джек перекинул свои ноги через край кровати и зевнул.

— Она должна быть мертвой, чтобы достичь такого же состояния.

Девица захихикала. Это хорошо, прекрасный звук. Пока у него были хихикающие горничные, дом был его. Тот, у кого были слуги, был мир. Он изучил это в возрасте шести лет. Практически, сводил свою семью с ума, что только делало все это еще слаще.

— Как Вы полагаете, сколько бы она еще спала, если бы Вы ее не разбудили? — спросил он.

— О, я не могу Вам этого сказать, — ответила горничная, безумно краснея.

Джек не видел, что могло быть секретного в информации о том, любит ли поспать мисс Эверсли, но, тем не менее, он должен был приветствовать лояльности горничной. Это, однако, не означало, что не стоит делать новой попытки обыграть ее.

— Как насчет того, когда вдова дает ей свободный день? — спросил он почти небрежно.

Горничная печально покачала головой.

— Вдова никогда не дает ей свободных дней.

— Никогда? — Джек был удивлен. Его новоприобретенная бабушка была придирчивой и с большим самомнением, обладала еще кучей других раздражающих недостатков, но она казалась ему, по сути своей, до некоторой степени справедливой.

— Только вторую половину дня, — сказала горничная. Она наклонилась вперед, посмотрела налево, затем направо, как будто кто–то еще мог быть в комнате и мог услышать ее. — Я думаю, что она делает это только потому, что знает, мисс Эверсли ненавидит утро.

Ах, в таком случае это действительно было похоже на вдову.

— Она получает их двойное количество, — продолжала объяснять горничная, — так что, в конце концов, их общее количество соответствует необходимому.

Джек сочувственно кивнул.

— Это унизительно.

— Несправедливо.

— Ужасно несправедливо.

— Бедная мисс Эверсли, — продолжала горничная, ее голос окреп от оживления. — Она очень добра. Приветлива со всеми слугами. Никогда не забывает наши дни рождения и делает нам подарки, говоря, что они от вдовы, но все мы знаем, что это от нее.

Затем она взглянула на Джека, и он, кивнув, наградил ее искренним одобрением.

— И все, что она хочет, бедненькая, всего одно утро раз в две недели, чтобы выспаться до полудня.

— Она сама так сказала? — пробормотал Джек.

— Только однажды, — призналась горничная. — Не думаю, что она помнит об этом. Она очень устала. Я думаю, прошлой ночью она ушла от вдовы очень поздно. Я стучала раза в два дольше обычного, чтобы разбудить ее.

Джек сочувственно кивал.

— Вдова никогда не спит, — продолжала девица.

— Никогда?

— Нет, конечно, она должна спать. Но кажется, что сна ей нужно совсем немного.

— Как–то знавал я одного вампира, — пробормотал Джек.

— Бедная мисс Эверсли должна придерживаться графика вдовы, — объяснила горничная.

Джек продолжал кивать. Казалось, это работало.

— Но она не жалуется, — сказала девица, явно торопясь защитить ее. — Она никогда не жалуется на ее милость.

— Никогда? — Если бы он жил в Белгрейве так долго, как Грейс, он жаловался бы сорок восемь часов в сутки.

Горничная покачала головой с праведностью, которая сделала бы честь и жене священника.

— Мисс Эверсли никогда не сплетничает.

Джек собирался возразить, что все сплетничают, и несмотря на то, что они при этом говорят, все этим наслаждаются. Но он не хотел, чтобы девица расценила это как критику ее текущего поведения, потому он все кивал снова и снова, поощряя ее словами вроде:

— Это поразительно.

— По крайней мере, не с прислугой, — пояснила горничная. – Возможно, с ее друзьями.

— Ее друзьями? — отозвался Джек эхом, пересекая комнату в своей ночной рубашке. Для него была приготовлена одежда, недавно вычищенная и выглаженная, ему было достаточно одного взгляда, чтобы понять, что все было самого высшего качества.

Скорее всего, это была одежда Уиндхема. Они имели один и тот же размер. Он спросил себя, а знал ли герцог, что на его гардероб совершили нападение. Вероятно, нет.

— Леди Элизабет и леди Амелия, — сказала горничная. — Они живут с другой стороны деревни. В другом большом доме. Не таком большом, как этот, заметьте.

— Нет, конечно, нет, — бормотал Джек. Он решил, что эта девица, чье имя он обязательно должен выучить, станет его любимицей. Она была неисчерпаемым источником полезных сведений, и все, что нужно было сделать, — позволить ей хоть на мгновение присесть в удобное кресло.

— Их отец — граф Кроуленд, — продолжала горничная, болтая без умолку, в то время как Джек вошел в свою комнату для переодевания, чтобы одеться. Он подумал, что кто–то бы и отказался носить одежду герцога после их пререканий днем раньше, но ему это представлялось совершенно бессмысленным. И если он собирается преуспевать в том, чтобы соблазнить мисс Эверсли на дикую оргию страсти (хотя и не сегодня), он должен одеться. А его собственная одежда, скорее всего, слишком изношена и грязна.

Кроме того, возможно, это досадит его герцогству. И, в конце концов, рассудил Джек, он дворянин.

— И часто Мисс Эверсли выбирается, чтобы провести время с леди Элизабет и леди Амелией? — спросил он, надевая свои бриджи. Сидят безупречно. Как удачно.

— Нет. Хотя они были здесь вчера.

Те две девушки, которых он видел с нею на дороге. Блондинки. Конечно. Он должен был понять, что они сестры. Он понял бы это, подумал он, если бы был в состоянии оторвать свой взгляд от мисс Эверсли на достаточно длительное время, чтобы рассмотреть что–то еще, кроме цвета их волос.

— Леди Амелия должна стать нашей следующей герцогиней, — продолжала горничная.

Руки Джека, застегивающие пуговицы на чрезвычайно хорошо скроенной льняной рубашке Уиндхема, застыли.

— В самом деле, — сказал он. — Я не знал, что герцог помолвлен.

— Леди Амелия тогда была еще ребенком, — добавила горничная. — Думаю, скоро у нас будет свадьба. Все к тому идет, правда. Она стареет. Я не думаю, что ее родители будут терпеть дальнейшие проволочки.

Джек подумал, что обе девушки выглядели такими юными, но он был слишком далеко от них.

— Думаю, ей уже двадцать один.

— Это старость? — проворчал он сухо.

— Мне семнадцать, — сказала девица со вздохом.

Джек решил не комментировать, поскольку не мог знать, хочет ли она выглядеть старше или моложе своих лет. Он вышел из раздевалки, продолжая завязывать свой шейный платок.

Девица вскочила на ноги.

— О, но я не должна сплетничать.

Джек заверил ее с поклоном:

— Я не скажу никому ни слова. Клянусь.

Она помчалась к двери, затем повернулась и сказала:

— Меня зовут Бесс. — Она присела в легком реверансе. — Если Вам что–нибудь будет нужно.

Джек улыбнулся на это, потому что был полностью уверен, что ее предложение было совершенно невинно. Было в этом что–то освежающее.

Спустя минуту, как ушла Бесс, прибыл лакей, как и обещала мисс Эверсли, чтобы сопровождать его вниз в комнату для завтрака. Он, казалось, был не столь информирован, как Бесс (лакеи никогда не делились информацией, по крайней мере, не с ним), и пятиминутная прогулка прошла в молчании.

Тот факт, что поход занял пять минут, не был удивителен для Джека. Если Белгрейв казался чрезмерно большим издалека, то внутри он был похож на лабиринт. Джек был практически уверен, что видел меньше, чем одну десятую из всех помещений, а уже узнал местонахождение трех лестниц. Еще были башенки, он видел их, находясь снаружи, и, почти наверняка, темницы.

Должны были быть темницы, решил он, делая шестой поворот с начала спуска по лестнице. Никакой обладающий чувством собственного достоинства замок не мог обойтись без них. Он решил, что попросит Грейс отвести его вниз хотя бы для беглого осмотра, поскольку подземные помещения были, вероятно, единственными, которые могли не иметь бесценных работ старых мастеров, висящих на стенах.

Он мог бы стать любителем искусства, но это — он почти, вздрогнул, когда проносился мимо Эль Греко — его было просто слишком много. Даже его комната для переодевания имела наклонную обшивку потолка с бесценными масляными работами. Кто бы ни декорировал ее, он имел ужасную склонность к купидонам. Синяя шелковая спальня, черта с два. Она должна быть переименована в Комнату Тучных Младенцев, Вооруженных Колчанами и Стрелами. С надписью: Посетители, остерегайтесь.

Нет, действительно, должен же быть лимит на количество купидонов, которых можно поместить в одну маленькую раздевалку.

Они сделали последний поворот, и Джек издал почти восхищенный вздох, когда знакомые запахи английского завтрака донеслись до его носа. Лакей подвел его к открытой двери, и Джек шагнул через нее, его тело покалывало в незнакомом ожидании, обнаружить, что мисс Эверсли еще не прибыла.

Он посмотрел на часы. Без одной минуты семь. Несомненно, это было новым, послевоенным рекордом.

Буфет был уже накрыт, поэтому он взял тарелку, наполнил ее множеством продуктов и выбрал место за столом. Это потребовало некоторого времени, так как он завтракал в приличном доме. В последнее время он ел в гостиницах и арендованных комнатах, а перед этим на поле брани. Он чувствовал себя Крезом, сидящим со своей едой, почти декадентом.

— Кофе, чай, или шоколад, сэр?

Джек уже не мог вспомнить, когда последний раз пил шоколад, и его тело почти содрогнулось от наслаждения. Лакей принял во внимание его пожелание и отошел к другому столу, где в ряд стояли три изящных кувшина, изогнутое горло каждого походило на лебединую шею. Через мгновение Джек был вознагражден дымящейся чашкой шоколада, в которую он быстро кинул три ложки сахара и добавил немного молока.

Да, решил он, делая один восхитительный глоток, все же есть некоторое преимущество жизни в роскоши.

Он почти расправился со своей едой, когда услышал приближающиеся шаги. Через мгновение появилась мисс Эверсли. Она была одета в скромное белое платье — нет, не белое, решил он, скорее кремового цвета, возможно, такого, как верхний слой молока в ведре до того, как его снимут. Независимо от того, какого он был оттенка, он точно соответствовал гипсовым завиткам, что обрамляли дверной проем. Ей не хватало только желтой ленты (под цвет стен, которые были удивительно жизнерадостны для такого внушительного дома), и он бы поклялся, что комната была украшена в эту самую минуту.

Он встал, отвесив ей вежливый поклон.

— Мисс Эверсли, — прошептал он. Ему понравилось, как она покраснела. Совсем немного, просто идеально. Чуть больше, и это означало бы, что она смущена. Чуть меньше, как бы намекая на бледную гвоздику, означало бы, что она с нетерпением ждала встречи.

Возможно, подумал он, она и не должна.

Это даже еще лучше.

— Шоколад, мисс Эверсли? — спросил лакей.

— О, да, пожалуйста, Грэм. — Она казалась довольной, получая свой напиток. И действительно, когда она, наконец, села напротив него с тарелкой, почти столь же полной, как его, она вздыхала от удовольствия.

— Вы не берете сахар? — спросил он удивленно. Он никогда не встречал женщину — и очень немного мужчин — любящих неподслащенный шоколад. Сам он этого не выносил.

Она покачала головой.

— Утром мне нужен чистый шоколад.

Он наблюдал с интересом — и, честно говоря, с изумлением — как она поочередно потягивала напиток и вдыхала его аромат. Ее руки не оставляли ее чашку, пока она не выпила последнюю каплю, и затем Грэм, который, очевидно, хорошо знал ее привычки, немедленно подошел к ней, снова наполняя чашку без всякого намека на указание.

Мисс Эверсли, решил Джек, определенно не была человеком, любящим вставать очень рано.

— Вы здесь уже давно? — спросила она, теперь, когда выпила полную чашку шоколада.

— Нет. — Он бросил печальный взгляд на свою тарелку, которая была почти пуста. — В армии я научился есть быстро.

— Я полагаю, это было необходимо, — сказала она, пробуя яйцо всмятку.

Он слегка кивнул, подтверждая ее слова.

— Герцогиня скоро подойдет, — сказала она.

— Ах. Таким образом, Вы подразумеваете, что мы должны научиться разговаривать быстро, если желаем приятно побеседовать до появления герцогини.

Ее губы дернулись.

— Это не совсем то, что я подразумевала, но… — Она сделала глоток шоколада, чтобы скрыть свою улыбку, — близко к этому.

— Нечто, что мы должны научиться делать быстро, — сказал он со вздохом.

Она подняла глаза, вилка застыла на полпути к ее рту. Маленькая капля яйца упала на тарелку с громким шлепком. Ее щеки пылали.

— Я подразумевал не это, — сказал он, радуясь ходу ее мыслей. — О боже, я никогда не делал бы этого быстро.

Ее губы приоткрылись. Не дойдя до образования буквы О, но, тем не менее, получился довольно привлекательный небольшой овал.

— Если, конечно, у меня не было бы выбора, — добавил он, позволяя своему взгляду стать тяжелым и страстным. — Когда стоишь перед выбором между скоростью и воздержанием…

— Мистер Одли!

Он откинулся на стуле с удовлетворенной улыбкой.

— Мне было интересно, когда Вы начнете ругать меня.

— Не так скоро, — пробормотала она.

Он взял свои нож и вилку и отрезал кусочек бекона. Он был толстым и розовым, отлично приготовленным.

— Вернемся к разговору, все это от того, — сказал он, кладя мясо в рот. Он прожевал, проглотил, затем добавил, — что я не способен быть серьезным.

— Но Вы утверждали, что это не так. — Она слегка подалась вперед — всего лишь на один дюйм, но движение, казалось, говорило — Я наблюдаю за Вами.

Он почти трепетал. Ему понравилось наблюдать за нею.

— Вы сказали, — продолжала она, — что Вы часто бываете серьезны, и что мое дело выяснить когда.

— Я так сказал? — прошептал он.

— Что–то близкое к этому.

— Что ж, тогда, — он наклонился через стол так, что его глаза захватили ее, его зеленые ее голубые, — как Вы думаете? Прямо сейчас я серьезен?

Одно мгновение он думал, что она могла бы ответить ему, но нет, она только откинулась на спинку стула с невинной улыбкой и сказала:

— Я действительно не могу сказать.

— Вы разочаровываете меня, мисс Эверсли.

Ее улыбка стала совершенно безмятежной, поскольку она все свое внимание обратила на пищу на своей тарелке.

— Возможно, я не могу судить о предмете столь неподходящем для моих ушей, — проговорила она.

На что он громко рассмеялся.

— У Вас очень уклончивое чувство юмора, мисс Эверсли.

Она, казалось, обрадовалась комплименту так, словно много лет ждала, чтобы кто–то признал это. Но прежде чем она смогла что–нибудь сказать (если действительно она намеревалась что–либо сказать), момент был нарушен герцогиней, которая вошла в комнату, сопровождаемая двумя служанками, измотанными и выглядевшими совершенно несчастными.

— Над чем Вы смеетесь? — потребовала она.

— Ничего особенного, — ответил Джек, решая облегчить мисс Эверсли задачу поддержания беседы. После пяти лет обслуживания вдовы бедная девочка заслужила передышки. — Только благодаря очаровательной компании мисс Эверсли.

Вдова кинула на них обоих острый взгляд.

— Моя тарелка, — бросила она резко. Одна из девиц помчалась к буфету, но была остановлена, когда вдова сказала, — мисс Эверсли проследит.

Грейс без слов встала, а вдова повернулась к Джеку и сказала:

— Только она одна делает все должным образом. — Она покачала головой и тяжело вздохнула, явно оплакивая уровень интеллекта, который обычно обнаруживала у слуг.

Джек ничего не сказал, решив, что сейчас столь же подходящий момент, как и любой другой, чтобы призвать на помощь любимую аксиому его тети: Если Вы не можете сказать что–то хорошее, не говорите вообще ничего.

Хотя было так заманчиво сказать что–либо необычайно хорошее о слугах.

Грейс вернулась с тарелкой в руке, поставила ее перед вдовой и затем слегка повернула так, что яйца оказались в районе девяти часов, совсем близко к вилкам.

Джек наблюдал за ней, сначала с любопытством, затем пораженный. Тарелка была разделена на шесть равных секций в форме клина, каждая со своим собственным выбором продуктов. Ничто не соприкасалось друг с другом, даже голландский соус, которым были политы яйца с осторожной точностью.

— Это шедевр, — объявил он, выгнувшись вперед. Он пытался рассмотреть, вывела ли она свое имя голландским соусом.

Грейс посмотрела на него. Взлядом, который не трудно было интерпретировать.

— Действительно ли это — солнечные часы? — спросил он, сама невинность.

— О чем Вы говорите? — проворчала вдова, берясь за вилку.

— Нет! Не разрушайте это! — вскричал он — лучшее, что он мог придумать, чтобы не взорваться от смеха.

Но она все равно проткнула часть тушеного яблока.

— Как Вы могли? — обвинил ее Джек.

Грейс фактически отвернулась на своем стуле, неспособная наблюдать за происходящим.

— О чем, черт возьми, Вы говорите? — потребовала вдова. — Мисс Эверсли, почему Вы отвернулись к окну? Он о чем?

Грейс повернулась, прикрывая рукой рот.

— Я уверена, что не знаю.

Глаза вдовы сузились.

— Я думаю, что Вы знаете.

— Уверяю Вас, — сказала Грейс, — я никогда не знаю, что он имеет в виду.

— Никогда? — Подверг сомнению ее высказывание Джек. — Какое смелое утверждение. Мы только что встретились.

— А похоже, что намного дольше, — сказала Грейс.

— Почему, — размышлял он. — Вот интересно, был ли я только что оскорблен?

— Если Вас оскорбили, Вам не должно быть никакого дела до этого, — сказала вдова резко.

Грейс повернулась к ней с легким удивлением.

— Это не то, что Вы говорили вчера.

— Что она вчера говорила? — спросил мистер Одли.

— Он — Кэвендиш, — сказала вдова просто. Словно это все объясняло. Но, вероятно, она все же верила в небольшие дедуктивные способности Грейс, потому добавила так, что было похоже, что она говорила с малым ребенком, — Мы другие.

— Правила не для нас, — сказал мистер Одли, пожимая плечами. И затем, как только вдова отвела взгляд, он подмигнул Грейс. — Что она говорила вчера? — спросил он снова.

Грейс не была уверена, что сможет все правильно пересказать, при условии, что сама была не согласна с мнением вдовы, но она не могла проигнорировать его прямой вопрос, заданный дважды, потому сказала:

— Существует искусство оскорбления, и если можно нанести его так, чтобы субъект этого не понял, это еще более впечатляюще.

Она посмотрела на вдову, ожидая увидеть, будет ли она исправлена.

— Это не работает, — сказала вдова лукаво, — когда он сам — субъект оскорбления.

— Так это не будет искусством, если оскорбляет кто–то другой? — Спросила Грейс.

— Конечно, нет. Почему меня должно заботить, кто меня оскорбил? — Вдова презрительно фыркнула и вернулась к своему завтраку. — Мне не нравится этот бекон, — объявила она.

— Ваши беседы всегда такие уклончивые? — Спросил мистер Одли.

— Нет, — ответила Грейс довольно честно. — Это были исключительные два дня.

Ни у кого не нашлось ничего, чтобы добавить к этому, вероятно потому, что все они были с этим согласны. Но мистер Одли нарушил тишину, повернувшись к герцогине и произнеся:

— Я считаю, что бекон был превосходен.

На что вдова ответила:

— Уиндхем вернулся?

— Не думаю, — ответила Грейс. Она посмотрела на лакея. — Грэм?

— Нет, мисс, его нет дома.

Вдова сморщила губы в выражении раздраженного недовольства.

— Очень необдуманно с его стороны.

— Еще рано, — сказала Грейс.

— Он не предупреждал, что уедет на всю ночь.

— Герцог обычно должен зарегистрировать свой график у бабушки? — Пробормотал мистер Одли, явно нарываясь на неприятности.

Грейс одарила его раздраженным взглядом. Конечно, это не требовало ответа. Взамен он улыбнулся. Он любил досаждать ей. Многое становилось абсолютно ясным. Многого и не требовалось. Этот мужчина любил досаждать всем.

Грейс вернулась к вдове.

— Я уверена, что он скоро появится.

Раздражение не исчезло из выражения лица вдовы.

— Я надеялась, что он будет здесь, чтобы мы могли поговорить искренне, но я полагаю, что мы можем продолжить и без него.

— Вы думаете, что это мудро? — Спросила Грейс прежде, чем она смогла остановить себя. И действительно, вдова ответила на ее дерзость испепеляющим взглядом. Но Грейс не стала сожалеть о сказанном. Было неправильно принимать решения о будущем в отсутствии Томаса.

— Лакей! — рявкнула вдова. — Оставьте нас и закройте двери с другой стороны.

Как только лакей вышел, вдова повернулась к мистеру Одли и объявила:

— Я подала отличную идею.

— Я действительно думаю, что мы должны подождать герцога, — вмешалась Грейс. В ее голосе звучала небольшая паника, и она не была уверена, почему же она столь обеспокоена. Возможно, это было потому, что Томас был единственным человеком, который сделал ее жизнь терпимой за последние пять лет. Если бы не он, она забыла бы звук своего собственного смеха.

Ей нравился мистер Одли. Он ей даже слишком нравился, если говорить честно, но она не позволит вдове за завтраком вручить ему неотъемлемое право Томаса.

— Мисс Эверсли… — огрызнулась вдова, явно давая горячий отпор.

— Я согласен с мисс Эверсли, — спокойно вставил мистер Одли. — Мы должны подождать герцога.

Но вдова никогда никого не ждала. И ее выражение с одной стороны было грозным, а с другой — вызывающим, когда она сказала:

— Мы должны поехать в Ирландию. Завтра, если мы сможем так быстро собраться.