"Потерянный герцог Уиндхэм (The Lost Duke of Wyndham)" - читать интересную книгу автора (Куинн Джулия)

Глава восьмая

И тогда он поцеловал ее. Не мог с собой ничего поделать.

Нет, он не смог остановиться. Его рука была на ее локте, и он чувствовал ее кожу, чувствовал ее мягкую теплоту, и когда он посмотрел вниз, ее лицо оказалось так близко, а ее глаза, глубокие и синие, но совершенно земные, пристально смотрели на него, и, по правде говоря, не было иного пути - он ничего не мог сделать в этот момент, кроме как поцеловать ее.

Что-то другое было бы трагедией.

Это было искусство поцелуя - он давно знал, ему говорили, что он мастер. Но этот поцелуй, с этой женщиной - должен был быть искусством. Казалось, все в нем затаило дыхание, потому что никогда в своей жизни он никого не хотел так, как хотел мисс Грейс Эверсли.

И еще никогда он так не хотел, чтобы все было безупречно.

Он не должен испугать ее. Он должен ей понравиться. Он хотел, чтобы и она хотела его, чтобы хотела познать его. Хотел, чтобы она держалась за него, нуждалась в нем, шептала ему на ухо, что он ее герой, и чтобы она ничего и никогда так не хотела, как дышать воздухом, которым дышал он.

Он хотел отведать ее вкус. Хотел проглотить ее, выпить все то, что сделало ее ею, такой, какой она была, и увидеть, сделало бы это и его человеком, иногда ему казалось, что должно бы. В этот момент она была его спасением.

И его искушением.

И всем сразу.

- Грейс, - шептал он, его голос слегка касался ее губ. - Грейс, - повторил он снова, ему нравилось произносить ее имя.

Она стонала в ответ, мягкий всхлипывающий звук, который сказал ему все, что он хотел знать.

Он целовал ее неторопливо. Как следует. Его губы и язык исследовали каждый уголок ее души, но затем он захотел большего.

- Грейс, - выдохнул он снова, его голос охрип. Его руки скользнули на ее спину, прижимая ее к себе так, чтобы смог почувствовать ее тело как часть их поцелуя. Она не носила корсет под платьем, и каждый изгиб ее молодого тела стал известен ему, каждой разгоряченной части его тела. И все же он хотел узнать больше, чем ее форму. Он хотел узнать ее вкус, ее запах, дотронуться до ее тела.

Поцелуй обольщал.

А он был обольстителем.

- Грейс, - вновь прошептал он, и на сей раз она ответила:

- Джек.

Это была его погибель. Звук его имени на ее устах, простой, мелодичный слог - сразил его так, как никакой мистер Одли никогда не смог бы. Его рот стал более настойчивым, он еще сильнее прижал ее к своему телу, он зашел слишком далеко, чтобы заботиться о том, что у нее может перехватить дыхание в его крепких объятиях.

Он поцеловал ее щечку, ее ушко, шейку, спускаясь к ямке у ее ключицы. Рукой провел вдоль ее груди, прикосновение заставило ее глубоко вздохнуть, пока верхняя часть ее изгибов не оказалась так близко к его губам, так соблазнительно…

- Нет...

Это был скорее намек на шепот, чем что-либо еще, но тем не менее, она оттолкнула его.

Он уставился на нее, его дыхание было частым и тяжелым. В ее глазах застыло изумление, ее губы выглядели влажными и припухшими от поцелуев. Его тело гудело от желания, глаза скользнули к ее животу, словно он мог каким-то образом видеть сквозь складки ее платья, ниже, ниже, к развилке ее ног.

Независимо от того, что он чувствовал до этого - в одно мгновение все утроилось. Бог мой, он физически страдал от боли.

С дрожащим стоном он вернул свой пристальный взгляд к ее лицу.

- Мисс Эверсли, - произнес он, потому что должен был что-то сказать, но не видел способа принести свои извинения. Ни одного такого, что был бы хорош.

- Мистер Одли, - ответила она, слегка коснувшись своих губ.

И он понял, в этот единственный, сбивающий с толку миг чистого страха, что все, что он видел на ее лице, в ошеломленном блеске ее глаз - чувствовал он сам.

Но нет, это невозможно. Он только что встретил ее и, кроме того, не любил. Точнее, он не испытывал сердечного томления, затмения ума, чрезмерного вожделения, которые так часто путают с любовью.

Конечно, он любил женщин. Они нравились ему, чрезмерно, что, он знал, делало его довольно уникальным среди мужчин. Ему нравилась манера, с какой они двигались, он любил звуки, которые они издавали, когда таяли в его объятиях или выражали свое неодобрение. Он любил, как по-разному они пахли, как по-разному они двигались, и даже в этом случае, было в них что-то такое, что объединяло их в группу, что, по-видимому, связывало их всех вместе. Казалось, даже воздух вокруг них кричал: я - женщина. Я - не такая, как ты.

И благодарение Господу за это.

Но он никогда не любил женщину. И у него не было никакого желания что-либо менять. Привязанность была опасна, она грозила всеми видами неприятностей. Он предпочитал двигаться от романа к роману. Это соответствовало его жизни - и его душе - как нельзя лучше.

Он улыбнулся. Совсем чуть-чуть. Именно этого и можно было ожидать от человека, подобного ему, в такой ситуации. Возможно, он чуть больше наклонил голову, чем полагалось. Вполне достаточно, чтобы наполнить его голос слегка язвительным остроумием, когда он сказал:

- Вы вошли в мою комнату.

Она кивнула, но движение было настолько медленным, что он не был уверен, что сама она осознала, что сделала его. Когда она заговорила, в ней ощущалось некое оцепенение, словно она говорила сама с собой.

- Я больше не буду этого делать.

Теперь, это было бы катастрофой.

- Мне жаль, что Вы не будете, - сказал он, предлагая ей свою самую обезоруживающую улыбку. Он потянулся, и прежде чем она смогла понять его намерения, взял ее руку и поднес к своим губам. - Это было, конечно, - прошептал он, - самое приятное приветствие за весь сегодняшний день в Белгрейве.

Не отпуская ее пальцев, он добавил:

- Мне очень понравилось обсуждать эту живопись с Вами.

Это было правдой. Ему всегда нравились умные женщины.

- Так же, как и мне, - ответила она, затем слегка дернула свою руку, вынуждая его отпустить ее. Она сделала несколько шагов к двери, затем остановилась, почти развернулась и сказала:

- Здешняя коллекция может поспорить с любым великим музеем.

- Я надеюсь осмотреть ее вместе с Вами.

- Мы начнем с галереи.

Он улыбнулся. Она была умна. Она почти достигла двери, когда он произнес:

- Там есть обнаженная натура?

Она застыла.

- Я задал вопрос, - сказал он невинно.

- Есть, - ответила она, но не обернулась. Он хотел увидеть цвет ее щек. Киноварь [Ки́новарь, - минерал, сульфид ртути (II). Самый распространённый ртутный минерал. Имеет красивую алую окраску, на свежем сколе напоминает пятна крови.] или просто розовый?

- В галерее? - спросил он, поскольку было бы просто невежливо проигнорировать его вопрос. Он хотел увидеть ее лицо. В последний раз.

- Нет, не в галерее, - сказала она, и повернулась. Всего лишь настолько, чтобы он сумел увидеть, как искрятся ее глаза. - Это - портретная галерея.

- Конечно. - Он придал своему лицу соответствующее серьезное выражение. - Никаких голых тел, тогда извините. У меня, признаюсь, отсутствует желание видеть прадеда Кэвендишей au naturel (фр. - в натуральном виде).

Ее губы сомкнулись, но он знал, что исключительно с юмором, а не с неодобрением. Он задумался о том, как же подтолкнуть ее рассмеяться, выпустить наружу тот смех, который, без сомнения, закипал где-то у основания ее горла.

- Или, о боже, - продолжал он, - вдову.

Она прыснула.

Он поднес руку ко лбу.

- Мои глаза, - стонал он. - Мои глаза.

И затем, черт возьми, он пропустил это мгновение. Она рассмеялась. Он был уверен, что именно рассмеялась, хотя это было больше похоже на придушенный всхлип, чем на что-нибудь еще. Тем не менее, он закрыл рукой глаза.

- Доброй ночи, мистер Одли.

Он вернул руку на место.

- Доброй ночи, мисс Эверсли. - И вдруг - он мог поклясться, что готов был позволить ей уйти - он вновь услышал свой голос, - я увижу Вас за завтраком?

Она сделала паузу, ее рука застыла на внешней ручке двери.

- Я полагаю, Вы - ранняя пташка.

Вот уж кем он не был.

- Безусловно.

- В это время вдова любит перекусить, - объяснила она.

- Не шоколад ли и газету? - Он спрашивал себя, все ли помнит, что она сказала за весь день. Весьма возможно.

Она покачала головой.

- Это в шесть. Завтрак подают в семь.

- В комнате для завтрака?

- Так Вы знаете, где это?

- Нет, - признался он. - Но это показалось мне наиболее вероятным. Вы встретите меня здесь и проводите вниз?

- Нет, - сказала она, ее голос немного сел от изумления (или раздражения? Он не мог сказать точно), - но я договорюсь, чтобы кто-то другой проводил Вас туда.

- Жаль. - Вздохнул он. - Это не одно и то же.

- Я не должна на это надеяться, - сказала она, медленно закрывая за собою дверь. И затем, сквозь дверь, он услышал, - я пришлю лакея.

Он рассмеялся. Ему нравилась женщина с чувством юмора.

***

Точно в шесть следующим утром Грейс вошла в спальню вдовы, придерживая тяжелую дверь, открытую для горничной, которая следовала за нею из кухни с подносом.

Вдова не спала, что было совершенно не удивительно. Она всегда просыпалась рано, пробивалось ли летнее солнце по краям занавесок, или зимний мрак висел тяжелым утром. Грейс, однако, с удовольствием спала бы до полудня, если бы ей разрешили. Она взяла за привычку спать с раздвинутыми портьерами, начиная с прибытия в Белгрейв - лучше позволить солнечному свету будить ее каждое утро, проникая сквозь опущенные веки.

Это не очень хорошо работало, так же, как часы с боем, которые она установила на свой ночной столик несколькими годами ранее. Она думала, что приспособится к расписанию вдовы по этому пункту, но, очевидно, ее внутренние часы объявили ей войну - последний маленький кусочек, оставшийся от нее прежней, отказывался признавать, что она была и навсегда останется компаньонкой вдовствующей герцогини Уиндхэм.

В конечном счете, ей помогали горничные. У вдовы была Грейс, чтобы будить ее по утрам, а у Грейс были горничные, которые сменялись каждое утро, проскальзывая в ее комнату и тряся ее за плечо, пока она не стонала:

- Достаточно...

Что касается мистера Одли, то это странно. Она не могла себе представить, что он рано встает.

- Доброе утро, Ваша милость, - сказала Грейс, подходя к окну. Она открыла тяжелые бархатные шторы. На улице было пасмурно, висел легкий туман, но, казалось, что вот-вот должно показаться солнце. Возможно, к полудню облака разойдутся.

Вдова сидела прямо, опираясь на свои подушки, почти по-королевски, под своим искусно стилизованным куполообразным навесом над кроватью. Она практически закончила свои утренние упражнения, которые заключались в сгибании пальцев рук, затем пальцев ног и заканчивались поворотами шеи слева направо. Она никогда не наклоняла ее из стороны в сторону, как заметила Грейс.

- Мой шоколад, - сказала она коротко.

- Здесь, мэм. - Грейс подошла к столу, где горничная оставила поднос, перед тем как поспешно покинуть спальню. - Осторожно, мэм. Очень горячо.

Вдова выждала, пока Грейс устроит поднос на ее коленях, потом раскрыла газету. Она была двухдневной давности (три дня было стандартом для данного округа), аккуратно выглаженная дворецким.

- Мои очки.

Грей уже держала их в руке.

Вдова устроила их на кончике своего носа, затем сделала осторожный глоток шоколада, просматривая газету. Грейс сидела на стуле, стоящем за столом. Это было не самое удобное место - утром вдова была столь же требовательна, как в остальную часть дня, потому придется постоянно вставать и садиться, и идти через всю комнату к ее кровати. Но Грейс не разрешалось сидеть рядом с кроватью. Вдова жаловалась, что тогда у нее возникает чувство, как будто Грейс пытается читать через ее плечо.

Что, конечно, было правдой. Зато теперь Грейс забирала газету в свою комнату, как только вдова заканчивала ее читать. В этом случае, когда к ней приступала Грейс, газете было всего лишь два с половиной дня, то есть она узнавала новости на двенадцать часов раньше, чем кто-либо еще в округе.

В ней было что-то действительно странное, поскольку вдова произнесла:

- Хм-м.

Грейс наклонила голову, но не ничего не спросила. Если бы она задала вопрос, вдова никогда бы не ответила.

- Был пожар в Ховат Холле, - сказала вдова.

Грейс не знала точно, где это.

- Я надеюсь, что никто не пострадал.

Вдова прочитала еще несколько строк, затем ответила:

- Только лакей. И две служанки. - И затем, мгновение спустя, - Собака погибла. О Боже, какой стыд.

Грейс не ответила. Она не позволяла себе быть втянутой в раннюю утреннюю беседу, пока не выпивала свою собственную чашку шоколада, что не имела возможности сделать до семичасового завтрака.

Ее желудок урчал. Для того, кто как она, ненавидел утро, она на удивление любила хорошо позавтракать. Если бы можно было обойтись только лососем и яйцами на ужин каждый вечер, она была бы счастлива.

Она поглядела на часы. Еще пятьдесят пять минут. Она задумалась, проснулся ли мистер Одли.

Возможно. Ранние пташки никогда не просыпались за десять минут до завтрака, чтобы сэкономить время на сон.

Она подумала, а как он выглядит сейчас, весь сонный и взъерошенный.

- Что-то не так, мисс Эверсли? - резко спросила вдова.

Грейс мигнула.

- Не так, мэм?

- Вы... щебетали. - Сказала она с немалым отвращением, как если бы обращалась с чем-то особенно неприятно пахнущим.

- Я очень сожалею, мэм, - сказала Грейс быстро, смотря вниз на свои руки, сложенные на коленях. Она почувствовала, что ее щеки загорелись, у нее было ощущение, что даже в утреннем свете, когда вдова могла видеть хуже обычного, ее румянец был ясно виден.

В самом деле, она не должна думать о мистере Одли и уж точно не представлять его в домашней одежде. Одним небесам известно, что за звуки она издавала в это время.

Но он был красив. Даже когда она видела только нижнюю половину его лица, поскольку он был в маске, это было совершенно очевидно. Его губы всегда складывались в легкую улыбку. Она подумала, а умел ли он вообще хмуриться. А его глаза... Да, она не имела возможности разглядеть их в ту первую ночь, и почти наверняка, для нее это было хорошо. Она никогда не видела такого изумрудного цвета. Они совсем затмили изумруды вдовы, из-за которых, Грейс была все еще огорчена, когда вспоминала об этом, она рисковала своей жизнью (по крайней мере, теоретически).

- Мисс Эверсли!

Грейс вскочила.

- Мэм?

Вдова пронзила ее взглядом.

- Вы фыркали.

- Я?

- Вы сомневаетесь в моем слухе?

- Конечно, нет, мэм. - Вдова ненавидела саму мысль о том, что что-то в ней могло сдать в результате ее возраста. Грейс откашлялась.

- Прошу прощения, мэм. Я делала это бессознательно. У меня, э-э, ухудшилось дыхание.

- Ухудшилось дыхание. - Вдова, казалось, нашла это достаточным оправданием и за более ранний щебет Грейс тоже.

Грейс слегка коснулась рукой своей груди.

- Боюсь, небольшой застой в легких.

Ноздри вдовы расширились, когда она посмотрела вниз на чашку в своих руках.

- Надеюсь, что Вы не дышали над моим шоколадом.

- Конечно, нет, мэм. Поднос всегда носят служанки с кухни.

Вдова, очевидно, более не находила причин обдумывать это далее и вернулась к своей газете, оставляя Грейс в покое с ее мыслями о мистере Одли.

Мистер Одли.

- Мисс Эверсли!

На этот раз Грейс уже стояла. Это становилось смешным.

- Да, мэм?

- Вы вздыхали.

- Я вздыхала?

- Вы отрицаете это?

- Нет, - ответила Грейс. - То есть я не заметила, что я вздыхала, но я, конечно, допускаю, что могла это делать.

Вдова раздраженно махнула рукой в ее сторону.

- Этим утром Вы меня отвлекаете.

Грейс почувствовала, что ее глаза засияли. Не означает ли это, что ее рано отпустят?

- Сядьте, мисс Эверсли.

Она села. Очевидно, нет.

Вдова положила свою газету и сжала губы.

- Расскажите мне о моем внуке.

Она вновь покраснела.

- Прошу прощения?

Правая бровь вдовы выгнулась, довольно хорошо имитируя вершину пляжного зонтика.

- Вы ведь показывали ему его комнату вчера вечером, не так ли?

- Конечно, мэм. По Вашему приказу.

- И? Что он говорил? Я хочу понять, какой он человек. Будущее семьи может оказаться в его руках.

Грейс виновато подумала о Томасе, которого она, так или иначе, не вспоминала последние двенадцать часов. Он был всем, тем герцогом, которым должен был быть, и никто не знал замок лучше, чем он. Даже вдова.

- Э-э, Вы не думаете, что это немного преждевременно, Ваша милость?

- Защищаете моего второго внука, не так ли?

Глаза Грейс расширились. В тоне вдовы сквозило злорадство.

- Я считаю его милость другом, - сказала она, тщательно подбирая слова. - Я никогда не пожелала бы ему плохого.

- Пф-ф. Если мистер Кэвендиш - и не смейте называть его мистер Одли - действительно является законной проблемой моего Джона, тогда Вы едва ли желаете Уиндхэму плохого. Он должен быть благодарен.

- За то, что его титул увели прямо у него из-под носа?

- За то, что имел счастье сделать это вовремя, - парировала вдова. - Если мистер - о, черт, я собираюсь звать его Джоном...

Джеком, подумала Грейс.

- Если Джон действительно - законный сын моего Джона, то Уиндхэм никогда в действительности титула не имел. Таким образом, едва ли можно назвать это лишением титула.

- За исключением того, что, начиная с рождения, ему говорили, что этот титул - его.

- Это не моя ошибка, не так ли? - усмехнулась вдова. - И едва ли это было сразу с рождения.

- Нет, - призналась Грейс. Томас получил титул в возрасте двадцати лет, когда его отец погиб от болезни легких. - Но он знал с детства, что однажды титул станет его, это почти одно и то же.

Вдова немного поворчала по этому поводу с тем самым злым оттенком в голосе, который она всегда использовала, если ей выдвигали аргумент, против которого у нее не было готового возражения. Она бросила на Грейс один последний пронзительный взгляд и затем вновь занялась своей газетой, подняв ее вертикально, закрывая лицо.

Грейс использовала момент в своих интересах, чтобы успеть сменить положение. Глаза она закрыть не смела.

И точно, не прошло и десяти секунд, как вдова отложила газету и спросила напрямик:

- Вы думаете, он будет хорошим герцогом?

- Мистер О... - Грейс поймала себя как раз вовремя. - Э-э, наш новый гость?

Вдова многозначительно закатила глаза.

- Зовите его мистером Кэвендишем. Это - его имя.

- Но оно не соответствует тому, которым он желал бы называться.

- Будь я проклята, если меня интересует, кем он желает называться. Он - тот, кто он есть. - Вдова сделала большой глоток своего шоколада. - И мы все тоже. И это - хорошо.

Грейс ничего не сказала. Она была вынуждена терпеть лекции вдовы по той простой причине, что слишком много раз их слушала, чтобы рисковать вызвать их повторение.

- Вы не ответили на мой вопрос, мисс Эверсли.

Грейс минуту подумала, прежде чем решилась ответить.

- Я действительно не могу сказать, мэм. Не при таком кратком знакомстве.

Это было по большей части верно. Было трудно представить кого-либо еще, кроме Томаса, носящим этот титул, но мистеру Одли - со всем его восхитительным дружелюбием и чувством юмора – казалось, не доставало многозначительности. Конечно, он был умен, но обладал ли он проницательностью и рассудительностью - качествами, необходимыми для управления состоянием такого размера, как у Уиндхэмов? Белгрейв был основным местом проживания членов семьи, но существовали другие бесчисленные владения, и в Англии и за границей. Томас нанял, по крайней мере, дюжину секретарей и управляющих, которые помогали ему распоряжаться ими, но он и сам никогда не уклонялся от ответственности. Если бы он не исследовал каждый дюйм земель Белгрейва, она готова была держать пари, что он разорился бы. И Грейс выполняла для вдовы достаточно много поручений, касающихся поместья, чтобы знать, что Томас знал почти всех своих арендаторов по имени.

Грейс всегда думала, что это замечательно, что именно его судьба вознесла наверх, поместив в Уиндхэм. (Ниже одного лишь короля, и много выше Вас, спасибо огромное).

Томасу нравилось представлять миру этакого немного скучающего, искушенного в светской жизни человека, что было весьма далеко от него настоящего. Именно поэтому, думала она, он был так хорош во всем, что он делал.

И потому было совершенно бессердечно со стороны вдовы рассматривать его с таким недостатком уважения. Грейс полагала, что нужно самому обладать чувствами, чтобы заботиться о них у других, и все же вдова действовала не в рамках своего обычного эгоизма.

Грейс понятия не имела, возвратился ли Томас прошедшей ночью, но если и нет... то она не обвинила бы его.

- Еще шоколада, мисс Эверсли.

Грейс встала и наполнила чашку вдовы из чайника, который стоял в запасе на ночном столике.

- Что Вы говорили о прошлой ночи?

Грейс решила притвориться бестолковой.

- Я рано удалилась. - Она отняла чайник от чашки, осторожно, чтобы не капнуть. - С Вашего весьма любезного разрешения.

Вдова нахмурилась. Грейс избежала более подробных высказываний, возвращая чайник с шоколадом на его место на столе. Это заняло достаточно времени, чтобы получилось так, как она хотела.

- Он говорил обо мне? - спросила вдова.

- Э-э, немного, - подстраховалась Грейс.

- Немного или нисколько?

Грейс повернулась. Как избежать этого допроса, прежде чем вдова выйдет из себя.

- Я уверена, что он упоминал Вас.

- Что он говорил?

О боже. Как она скажет ей, что он назвал ее старой летучей мышью? Если же он ее так и не назвал, то, вероятно, он назвал ее чем-то еще худшим.

- Я точно не помню, мэм, - сказала Грейс. - Мне ужасно жаль. Я не знала, что Вы пожелаете узнать у меня его слова.

- Хорошо, в следующий раз имейте в виду, - пробормотала вдова. Она вернулась к своей газете, затем повернулась к окну, ее рот был сжат в прямую, упрямую линию. Грейс все еще стояла, сжав перед собой руки, и терпеливо ждала, в то время как вдова суетилась и вертелась, потягивала маленькими глотками шоколад, жевала, и затем - в это трудно было поверить, но Грейс подумала, что она, как ни странно, могла бы почувствовать жалость к старой женщине.

- Он напоминает мне Вас, - сказала она прежде, чем смогла подумать, что лучше этого не делать.

Вдова повернулась к ней с восхищенным взглядом.

- Он напоминает? Чем?

Грейс почувствовала пустоту в желудке, хотя она не была уверена, происходило ли это из-за нетипичного счастья на лице вдовы или того факта, что она понятия не имела, что сказать.

- Ну, не полностью, конечно, - она остановилась, - но что-то есть в выражении.

Приблизительно после десяти секунд вежливой улыбки Грейс стало очевидно, что вдова ждала большего.

- Его бровь, - сказала она, то, о чем она подумала, было гениально. - Он поднимает ее так же, как Вы.

- Вот так? - Левая бровь вдовы взметнулась так быстро, что Грейс была удивлена, что она не вылетела с ее лица.

- Э-э, да. Что-то вроде этого. Его... - Грейс сделала неопределенное движение возле своих собственных бровей.

- Гуще?

- Да.

- Конечно, он - мужчина.

- Да. - О, да.

- Он может делать это обеими бровями?

Грейс непонимающе на нее уставилась.

- Обеими, мэм?

Вдова начала поднимать и опускать свои брови поочередно. Левая, правая, левая, правая. Это было совершенно нелепое зрелище.

- Я не знаю, - сказал Грейс. Быстро. Чтобы прекратить это.

- Очень странно, - сказала вдова, возвращая обе брови назад туда, где, Грейс надеялась, она и будет держать их в дальнейшем. - Мой Джон не умел этого делать.

- Наследственность непостижима, - согласилась Грейс. - Мой отец не мог сделать вот так, - она взяла свой большой палец и согнула его назад, пока он не коснулся ее предплечья, - но он говорил, что его отец мог.

- Ах! - Вдова отшатнулась в отвращении. - Прекратите! Прекратите!

Грейс улыбнулась и сказала с подкупающей мягкостью:

- Тогда Вы не захотите увидеть, что я могу делать со своим локтем.

- О господи, нет. - Фыркнула вдова и махнула в сторону двери. - Я отпускаю Вас. Идите позавтракайте.

- Позвать Нэнси помочь Вам одеться?

Вдова так многострадально вздохнула, словно аристократические привилегии в жизни были непосильной ношей.

- Да, - согласилась она неприятным голосом, - и только потому, что я не могу смотреть на Ваш большой палец.

Грейс хихикнула. И почувствовала себя ужасно смелой, так как даже не пыталась задушить свой смех.

- Вы смеетесь надо мной, мисс Эверсли?

- Конечно, нет!

- Нет, - сказала вдова резко, - даже не думайте говорить, что Вы смеетесь со мной.

- Я всего лишь смеюсь, мэм, - сказала Грейс, ее лицо подергивалось от улыбки, которую она не могла удержать. - Я иногда так делаю.

- Я никогда этого не видела. - Сказала она так, словно это означало, что этого не может быть вообще.

Грейс не могла произнести ни одного из трех возражений, которые немедленно пришли ей на ум...

Это потому, что Вы не слушаете, Ваша милость.

Это потому, что у меня редко появляется причина смеяться в Вашем присутствии.

или

Что из того?

Поэтому вместо этого она улыбнулась - даже тепло. Это тоже было странно. Она провела большую часть своего времени, глотая ее резкие замечания, и это всегда оставляло горький вкус во рту.

Но не в этот раз. На сей раз она чувствовала себя легкой. Свободной. Если она не могла высказать свои мысли вдове, ее это не очень заботило. Было слишком много такого, чего она с нетерпением ждала этим утром.

Завтрак. Яичница с беконом. Лосось. Тост с маслом и мармеладом, заодно и...

И он.

Мистер Одли.

Джек.