Лекция 1: Возникновение земледелия, скотоводства и ремесла. Общие черты первого периода Истории Древнего Мира и проблема путей развития.

Предпосылки образования первого классового общества.

Род «Человек» (Ноmo) выделился из царства животных свыше двух миллионов лет назад; с конца древнекаменного века — сорок тысяч лет — существует вид «Человек разумный» (Ноmo Sapiens Sapiens). От предков, принадлежавших к более древним человеческим видам, Человек разумный унаследовал умение трудиться и производить для этого простейшие орудия. Но от конца древнекаменного века он еще очень долго — тридцать тысяч лет своей истории — так же как и эти его предки, только извлекал для себя дары природы с помощью произведенных им орудий, но не воспроизводил ее плоды снова. Его способы добывания пищи — собирательство дикорастущих растений, охота и рыболовство, — конечно, были трудом; мало того, для поддержания своего существования человеку и тогда уже нужно было не только производство, но и воспроизводство орудий труда; но сами добываемые им продукты природы он воспроизводить не умел. Поэтому жизнь человеческих коллективов (общин, обычно объединявшихся по родству) в огромной степени зависела от внешних природных, даже климатических условий, от обилия или скудости добычи, от случайной удачи; удача же сменялась периодами голода, смертность была очень высока, особенно среди детей и пожилых. На огромных пространствах земного шара людей было очень мало, и число их почти не увеличивалось, временами, пожалуй, даже падало.

Положение изменилось, когда 10—12 тыс. лет назад в экологически благоприятных регионах некоторые из человеческих общин научились сеять хлеб, обеспечивавший их пищей круглый год, и разводить скот, что позволяло им регулярно питаться мясом, а также молоком и сыром (творогом); скот обеспечивал их шкурами и кожей лучше, чем охотничья добыча, и, кроме того, давал еще и шерсть, которую люди научились прясть и ткать. Вскоре после этого люди смогли сменить пещерное жилье, шалаши из веток и землянки на постоянные дома из глины или обмазанного глиной камня, а затем и из сырцового кирпича. Жизнь общин стала более обеспеченной, смертность несколько снизилась, рост населения от поколения к поколению понемногу становился заметным, никогда, впрочем, не превосходя дробных долей процента. Однако же первые земледельцы-скотоводы начали расселяться все шире по поверхности Земли.

Впервые люди достигли этих успехов в северной теплой зоне Восточного полушария. Это была эпоха, когда на севере Европы и Азии ещё не полностью исчезло Великое оледенение. Значительная часть Европы и Азии была занята тайгой, отделенной от ледяной зоны полосой тундры. Полуострова Италии, Греции, Малой Азии, Южный Китай и Индокитай покрывали лиственные обширные леса, пространства Северной Африки, Аравии и других районов Ближнего Востока, вплоть до Северного Китая, там, где сейчас сухая степь или выжженная пустыня, были заняты лесостепью. Южнее, в Африке, росли густые тропические леса.

Наиболее благоприятными для жизни человечества были лесостепи, но и здесь не везде условия были достаточно подходящими для перехода к земледелию и скотоводству. Требовалось, чтобы в той местности росли дикие злаки, годные в пищу и для искусственного посева (И.Н. Вавилов, 1926), и жили дикие животные, пригодные для одомашнивания. Первым злаком, который люди стали сначала сжинать в диком виде (с помощью деревянных или костяных серпов со вставленными кремневыми зубьями), а затем и сеять, был ячмень, росший на нагорьях Малой Азии, Палестины, Ирана и Южной

Туркмении, а также в Северной Африке. Позже были одомашнены и другие злаки. Где это произошло раньше всего, сказать трудно; во всяком случае, в Палестине, Малой Азии и на западных склонах Иранского нагорья хлеб сеяли уже между X и VIII тысячелетиями до н.э., а в Египте, на Дунае и Балканах и в Южной Туркмении его стали сеять не позже VI тысячелетня до н.э. Примерно в ту же эпоху и в тех же местах приручили козу, овцу, осла (собаку приручили гораздо раньше ещё охотники древнекаменного века); позже был одомашнен крупный рогатый скот и кое-где — свиньи. С VIII—VI тысячелетий до н.э., когда люди научились делать более совершенные шлифованные каменные орудия, плетеные корзины, ткани, а затем и обожженную на огне глиняную посуду, что позволило лучше готовить и хранить пищу, жизненный уровень людей еще несколько повысился.

Климат в теплой зоне Северного полушария с исчезновением северных ледников становился все суше; предгорное земледелие все более основывалось не на дождевом орошении, а на запруживании ручьев и отведении канав на поля. Люди же северной и южной лесных зон, по-прежнему немногочисленные, ещё долго не могли перенять достижений людей лесостепи и степных нагорий: тогдашними орудиями сводить леса, чтобы обрабатывать землю, было невозможно.

Археологи прослеживают значительный технический прогресс от позднего этапа древнекаменного века (палеолита), когда стал господствовать Ноmo Sapiens Sapiens, через промежуточный период мезолита, на который в теплой зоне падает, между прочим, изобретение земледелия и скотоводства, до новокаменного века (неолита) — времени шлифованных каменных орудий и изобретения тканей и глиняной посуды. Но даже наиболее развитые неолитические общины Северной Африки, Ближнего и Среднего Востока не могли достичь уровня цивилизации. Целью их производства и воспроизводства было по-прежнему простое поддержание существования общины и ее членов, запасы же удавалось накапливать лишь на самые крайние случаи, для спасения от неожиданных природных бедствий и т.п. Обработка земли роговыми и каменными мотыгами даже на самых мягких почвах была тяжелейшим трудом, дававшим хотя и надежное, по очень скудное пропитание. Прирученные дикие козы и овцы давали еще очень мало шерсти, мало молока; молочные продукты и мясо надо было быстро потреблять, потому что долго хранить их не умели. Лишь в Малой Азии, Сирии и Палестине уже в VIII—VI тысячелетиях до н.э. возникали развитые и богатые поселки, иногда даже окруженные стеной (значит, было что похищать и что защищать!), однако это были исключения, и эти древнейшие культуры (Иерихон в Палестине, Чатал-хююк в Малой Азии и др.) в цивилизации не развились.

С ростом земледельческого населения в предгорьях часть его стала уходить все далее в глубь степей. По мере того как подобные родо-племенные группы удалялись от районов более или менее обеспеченного дождевого или ручьевого орошения, в их хозяйстве все большее значение приобретал выпас скота, а посев ячменя и полбы, как экономически менее надежный, играл все более подсобную роль. Однако, не одомашнив ещё ни коня, ни верблюда, скотоводы не могли совершать далеких сезонных перекочевок, необходимых для восстановления травяного покрова на пастбищах, и вообще они не могли еще слишком далеко отходить от воды. Да и земледелие они обычно не совсем забрасывали. Когда же в результате хищнического скармливания овцам скудных южных степных пастбищ пли после какого-либо периода катастрофических засух выпас скота в данном районе становился невозможным, скотоводы массами переселялись на другие места. Так в течение VIII—VI тысячелетий до н.э. совершалось расселение афразийских племен (потомков мезолитического населения Передней Азии, как полагают А.Ю. Милитарев и В.А. Шнирельман) по Северной Африке» а также по степным районам Ближнего Востока (Аравии, Сирии, Месопотамии, где сохранились — или куда переселились — племена семитской языковой семьи афразийской языковой надсемьи). А начиная с V—III тысячелетий до н.э. из своей прародины расселялись в разные стороны племена, говорившие на диалектах индоевропейского языкового семейства. Эту прародину еще недавно помещали на территории между Эльбой и Вислой, теперь ее склонны локализовать ближе к Черному морю — в Подунавье и на Балканах, в евразийских степях или в Малой Азии и в некоторых прилегающих областях Ближнего Востока. Уже ко II тысячелетию до н.э. эти племена, передавая язык местному населению и вовлекая его в дальнейшую миграцию, распространились от Атлантического до Индийского океана.

Такие переселения были, конечно, не случайны. С одной стороны, они были связаны с вековыми колебаниями климата: так, в VI и II тысячелетиях до н.э. господствовали условия засух, и это могло стимулировать уход племен в поисках более благоприятных условий для жизни. С другой стороны, в V— IV тысячелетиях климатические условия были благоприятны, у племен, живших скотоводством и земледелием, смертность падала, и возникал относительный избыток населения, начинавшего растекаться в разные стороны, но в основном в пределах климатической зоны, благоприятствовавшей типу хозяйства данных племен. Население Земли тогда было очень редким, и передвижение племен приводило, по данным исторической лингвистики, не столько к уничтожению или вытеснению коренных жителей, сколько к ассимиляции пришлого населения с коронным, так что в этническом (по не в языковом) отношении волна дальнейшего передвижения могла совершенно отличаться от первоначальной. Люди, принесшие в VI—V тысячелетиях до н.э. афразийские (семито-хамитские) языки в глубь Африки, и люди, с которыми во II—I тысячелетиях до н.э. индоевропейские языки пришли к берегам Бенгальского залива (совр. Бангладеш), нисколько не походили по внешнему облику и мало походили по культуре на тех, которые дали первый толчок распространению земледельческо-скотоводческих племен.

Хотя эти относительно подвижные скотоводческо-земледельческие племена еще не были истинными кочевниками, мы вправе все же говорить об отделении земледельцев, сидевших на орошенных землях, от скотоводов-полуземледольцев степей как о первом великом разделении труда. Между земледельцами и скотоводами уже тогда установился обмен; впрочем, он был необходим и раньше — ведь уже в позднекаменном веке ни одна группа людей не могла обеспечить себя всем необходимым ей без обмена, предметом которого был, например, камень, годный для изготовления орудий (кремний, обсидиан). Такой камень да земле относительно редок. С открытием первых металлов (золота, меди, серебра) начался также и обмен металлов на различные ручные изделия, например ткани, причем обмен шел из рук в руки на значительные расстояния.

Прослеживается несколько путей развития древних классовых обществ, в зависимости от характера сочетания двух экономических секторов, которые, видимо, в это время еще зависели преимущественно от экологических условий.

Первый путь развития общества Ранней Древности.

В процессе расселения общий от первоначальных центров земледелия в предгорных районах Ближнего и Среднего Востока незаметно произошли и другие события, имевшие, быть может, еще большее значение для истории всего человечества.

Между VI и III тысячелетиями до н.э. были освоены земледельцами-скотоводами долины трех великих рек Африки и Азии: Нила, нижнего Евфрата и Инда(А также рек Карупп и Керхе восточнее нынешнего Ирака.). По мере того как часть населения сама уходила все дальше в степь, некоторые группы были вынуждены отойти на равнины, периодически заливавшиеся водами этих трех рек. Здесь они встретили весьма неблагоприятные условия. Все три роки текут через зону пустыни или очень жарких, сухих степей, где хлеб не может расти без искусственного орошения; в то же время всо три реки периодически сильно разливаются, надолго наводняя и заболачивая большие пространства. Поэтому посевы либо не вовремя затоплялись разливом, либо сгорали от солнца, когда вода спадала. Вследствие этого земледелие здесь долгое время удавалось много хуже, чем в предгорьях, питание было менее надежно обеспечено. К тому же, например, в долине нижнего Евфрата не было ни строительного леса (а только тростник, достигавший порой гигантских размеров), ни такого камня, который был бы годен для изготовления орудий. Не было здесь и металлов, поэтому жители этой долины должны были обходиться тростниковыми и глиняными орудиями или выменивать камень у ближних племен, когда их соседи уже давно освоили медь. Конечно, медь была уже изнестна и этим племенам, но выменивать её им было гораздо труднее. Прошло много десятков поколений, пока обитатели великих речных долин справились с задачей рационального использования разливов для целей земледелия. Это была первая в истории человечества победа над природной стихией, подчинение её человеку.

Достигнуто это было разными путями. В долине Нила — в Египте — разлив начинается в июне и держится до октября. Люди научились разгораживать заливаемые поля земляными валами; отстаиваясь между ними, нильская вода отлагала плодородный ил; затем воду спускали, а ил между валов долго сохранял достаточно влаги не только для посева, но и для периода взращивания злаков; к тому же ил был прекрасным удобрением. В долине нижнего Евфрата — в Шумере — река довольно нерегулярно разливалась весной; воды ее отводили в специальные водохранилища, откуда их можно было несколько раз в течение вегетационного периода подавать на поля. Собственные методы укрощения рек были найдены и для Керхе, Карупа и Инда (для последнего — позже всего, лишь к середине III тысячелетия до н.э.).

Не следует думать, что создавалась система ирригации и мелиорации для всей реки: на самом деле возникали только местные системы, какие были под силу объединению немногих общин, но и это было огромным достижением, которым жители долин были обязаны своему упорству и кооперации. Как именно организовывалась работа, мы но знаем, потому что в то время еще не было письменности и никаких записей до нас но дошло. Но замечено, что там, где для создания продуктивного земледелия требовалась кооперация многих общин, уже в самые ранние периоды цивилизации выделялись своим могуществом и богатством храмы и культовые вожди - в гораздо большей мере, чем там, где земледелие основывалось на дождевом и ручьевом орошении и больших общих работ не требовалось. Поэтому предполагают, что организация мелиоративно-ирригационных работ поручалось жрецам. Это логично: ведь задачей жрецов было путем культовых действий и умилостивления божеств обеспечить общине благополучие. Но при тогдашнем уровне развития миропонимания — или мироощущения — культовые действия должны были представляться не менее целесообразными, чем технические, и естественно было поручить организацию тех и других одним и тем же лицам, наиболее уважаемым и мудрым по понятиям того времени. Не случайно на древнейших изобразительных памятниках Египта и Шумера вождь-жрец — предшественник царя — нередко изображался исполняющим земледельческий обряд.

Освоение речной ирригации на том уровне развития производительных сил (медно-каменный век) было возможно только там, где почва была достаточно мягкой, берега рек не слишком крута и каменисты, течение не слишком быстрое. Поэтому даже в пределах субтропической пустынно-степной, степной и лесостепной зон многие реки, в том числе соседний с Евфратом Тигр, Араке и Кура, Сырдарья и Амударъя и др., для создания на их базе ирригационных цивилизаций еще не годились; их воды стали использоваться человеком много позже.

Но там, где организованная речная ирригация оказалась возможна и где почва была образована из плодородного наносного ила, урожаи стали быстро расти. Этому способствовали рост производительности труда, обусловленный введением наряду с мотыжной также и плужной вспашки (на ослах или на волах), и общее усовершенствование техники обработки земли. Эта техника сохранялась потом почти без изменений тысячелетиями. В Египте и в Шумере уже к концу IV тысячелетия до н.э. посевы легко давали, по-видимому, десятикратные, двадцатикратные и большие урожаи. А это значит, что труд каждого человека стал производить значительно больше, чем было нужно для пропитания его самого. Рост урожаев был исключительно благоприятен и для развития скотоводства, а развитое скотоводство способствует еще большему повышению жизненного уровня людей. Община оказалась в состоянии прокормить помимо работников не только нетрудоспособных, т.е. детей и стариков, не только создать надежный продовольственный резерв, но и освободить часть своих работоспособных людей от сельскохозяйственного труда. Это способствовало быстрому росту специализированного ремесла: гончарного, ткацкого, плетельного, кораблестроительного, камнерезного, медницкого и др. Особое значение имело освоение меди, сначала использовавшейся просто как один из видов камня, но потом вскоре ставшей применяться для ковки, а затем и для литья. Из меди можно было изготовлять множество орудий и оружия, которые нельзя было сделать из камня, дерева или кости и которые к тому же даже в случае поломки могли быть переплавлены и вновь использованы. Отделение ремесел от земледелия было вторым великим разделением труда.

Но дальнейший рост прибавочного земледельческо-скотоводческого продукта позволил освободить часть членов общины от всякого производительного труда. Кто же были те, кто мог освободиться от такого труда и содержать себя за счет труда других? Образование господствующего класса, без сомнения, представляло собой сложный, далеко не прямолинейный процесс. Уже в недрах первобытного общества структура коллектива людей не была однородной. Конечно, там не существовало антагонистических социально-экономических классов, т.е. исторически сложившихся групп людей, противостоящих друг другу в процессе производства и различающихся друг от друга по их отношению к собственности на средства производства и по своим противоположным общественным интересам. Но община могла включать различные возрастные группы, союзы мужские и культовые; военные вожди могли среди массы общинников иметь группы своих личных вооруженных приверженцев; вероятно, в отдельных случаях оставляли жизнь пленным, захваченным в стычках с соседями,— таких пленных иногда усыновляли, включая в состав домашней общины на общих основаниях, иногда же держали их в общине в рабском состоянии.

Домашняя община состояла из ее главы — мужчины-патриарха и его сыновей и внуков с их женами и детьми; пока патриарх был жив, все члены общины и зависимые от них лица подчинялись его полной, практически неограниченной власти.

Если домашняя община после смерти патриарха но разделялась, то могла постепенно включить и себя целый род вместе с женами его членов-мужчин (браки внутри рода чаще всего запрещались во избежание внутренних распрей, и жены, как правило, принадлежали к другим родам). И первобытном обществе род был обыкновенно частью племени, т.е. большого объединения людей, связанных между собой родством по мужской или по женской линии(На Ближнем Востоке (и отлично от Африки, Америки и др.) обширны, построенные на основе родства по женской линии, не обнаружены.).

Но в условиях земледельческого общества и с усилением роли обмена между общинами стало трудно сохранять тесное организационное и хозяйственное единство очень больших групп единственно по признаку их родства, и племенные связи стали уступать место связям чисто соседским. Соседи же могли быть родичами и одноплеменниками, а могли ими и не быть. К моменту сложения первого классового общества место племенного объединения заняла территориальная (сельская или городская) община, т.е. группа соседствующих и более или менее совместно распоряжающихся землей и водой «домов» (домашних общин). Территориальная община решала свои дела на общей сходке равных между собой воинов. Но столь многочисленное собрание не могло входить в детальнее рассмотрение дел, которое поручалось поэтому совету старейшин — наиболее опытных представителей отдельных «домов», в принципе считавшихся равными между собой (хотя могли различаться роды «старшие» и «младшие» и т.п.). Народная сходка по большей части только одобряла принятое советом решение. Она же - а чаше совет — выбирала и вождя (или двух вождей) общины в качестве командующего на войне и в качество представителя общины перед непознанными силами мира, персонифицировавшимися в виде богов. Такое устройство общественного управления носит название военной демократии.

Естественно, что при первом возникновении прибавочного продукта величина его была недостаточна для того, чтобы избыток можно было распределить на всех; а в то же время не все в территориальной общине имели одинаковые возможности обеспечить себя за счет других. В наиболее благоприятном положении оказывались, с одной стороны, военный вождь и его приближенные, а с другой — главный жрец (он же, как предполагают, был в странах речной ирригации и организатором орошения). Военный вождь и жрец могли совпадать в одном лице. Не в равных условиях но сравнению с массой общинников были, конечно, и члены совета старейшин, да и разные домашние общины могли иметь неодинаковые авторитет и силу.

Процесс образования классового общества подчинен строго логическим законам. Для наилучшего и наибольшего развития производительных сил и культурно-идеологического роста общества необходимо наличие лиц, освобожденных от производительного труда. Это не значит, что общество сознательно освобождает от производительного труда именно наилучших организаторов, наиболее глубоких мыслителей, самых замечательных художников — отнюдь нет; излишек продукта, освобождающий от производительного труда, захватывают не те, которые способны его использовать наиболее рациональным образом, а те, кто смог. Те, в чьих руках кулачная, вооруженная или идеологическая сила, берут на себя и организационные задачи. Большинство из них эксплуатирует чужой труд без пользы для общества; но какой-то процент выдвинувшихся составляют люди, которые действительно могут способствовать обществу в его техническом и культурном прогрессе.

Именно этот убыстрившийся теперь прогресс позволяет нам называть ужо самое первое классовое общество цивилизацией (от лат. civis — «гражданин», civilis —«гражданский», civitas — «гражданская община, город»). Ускорившимся прогрессом раннее классовое общество отличается от варварства, на уровне которого остается даже самое развитое первобытное общество.

Когда общество только начало впервые производить прибавочный продукт, его, конечно, было еще далеко не достаточно для того, чтобы повысить уровень жизни всего общества. Пока лишь некоторая часть общества извлекает пользу от прибавочного продукта. А это означает, что в обществе неизбежно возникает экономическое и социальное неравенство. Более того, без такого неравенства, без развития тех возможностей для роста производительных сил, которые заложены в эксплуатации труда одних для выгоды других, при тогдашнем уровне развития производства был вообще невозможен прогресс. Но никто не согласится но доброй воле на уступку лишней доли в общественном продукте кому-то другому. Вследствие этого необходим был аппарат насилия, который принуждал бы эксплуатируемый класс и все общество в целом к соблюдению установленного социально-экономического строя. Этим аппаратом является возникающее одновременно с классовым обществом государство с его административным персоналом, территориальным (вместо родо-племенного) принципом деления управляемой области, специальными вооруженными силами, отделенными от народа в целом (даже от его ополчения), и с налогами, сбираемыми с населения на содержание государственного аппарата и вооруженных сил. Налоги могли иметь разную форму, иной раз совершенно отличную от современных.

В Шумере (о других «речных цивилизациях» мы меньшей осведомлены) обеспечение общинной верхушки в III тысячелетни до н. э. происходило еще не столько путем взимания каких-либо поборов с массы населения (хотя были и поборы), сколько путем выделения из общиной территории больших пространств земли в пользу храмов и важнейших должностных лиц (а площадь орошаемой земли была сравнительно ограниченной). На этих землях работало немалое число людей. Они-то и составляли основную массу возникающего эксплуатируемого класса. Храмы имели особо важное значение для общины потому, что создаваемый в их хозяйствах продукт первоначально являлся общественным страховым фондом, а участие в храмовых жертвоприношениях создавало почти единственную возможность мясного питания для населения. При этом на больших пространствах храмовых земель легче было применять передовую сельскохозяйственную технику (плуги и т.п.), и здесь создавалась основная масса прибавочного продукта. Для массы же свободного населения, не входившего в состав образующегося государственного аппарата (куда мы должны включить и жречество)(Храмовые земли выделялись первоначально, надо полагать, на обслуживание культа богов, а не лично жрецов. Вообще понятие «жречество», по крайней мере в Месопотамии, принадлежит позднейшему времени: древние не сразу стали отличать обрядовое, магическое обслуживание богов, которым занимались собственно жрецы, от других государственных и общественных служб.), выделение в пользу этого аппарата значительной части наиболее плодородной общинной земли и являлось формой налога. Кроме того, формами налога были ирригационные и строительные повинности и повинность воинского ополчения.

Важно отметить, что если на поздней ступени развития первобытного строя иногда создаются обширные племенные объединения (союзы племен, конфедерации), то первые государства всегда и всюду образуются в небольшом объеме, а именно в объеме одной территориальной общины или чаще нескольких тесно связанных между собой общин. Такое государство, чтобы быть устойчивым, должно было по возможности иметь некоторые естественные границы: горы, окаймляющие долину, море, омывающее остров или полуостров, пустыню, окружающую орошенное одним магистральным каналом пространство, и т.п. Такой четко различимый район сложения государственности мы будем условно называть номом. Ном обычно имел центр в виде храма главного местного божества; вокруг селилась администрация, сооружались продовольственные и материальные склады, склады оружия; тут же были сосредоточены важнейшие мастерские ремесленников — все это для безопасности обносилось стеной,— и образовывался город как центр маленького первичного государства. Эти города-государства преимущественно (но не обязательно) имели монархический строй, обычно при сохранении органов общественного самоуправления (совет старейшин, народное собрание). Так как процесс образования городов хронологически более или менее совпадает с возникновением классового общества и государства, то в западной науке момент перехода от первобытнообщинного строя к классовому нередко именуют «городской революцией». Термин этот удобен, по недостаточен, так как основан лишь на признаке развития ремесленно-промышленных центров и не раскрывает самого главного, что отличает последний этап первобытного общества (варварства) от цивилизации, — расслоения общества на антагонистические классы. Именно оно дает ключ к пониманию дальнейшей истории древнего общества.

Классовое расслоение общества впервые в мире засвидетельствовано в Египте и Шумере. Этот процесс имел здесь свои особенности, которые определили всю дальнейшую историю египетской и шумерской цивилизаций — их специфические пути развития в пределах одного и того же древнего способа производства. Первый из различных путей развития рабовладельческого общества на его раннем этапе лучше всего изучен именно на материале Шумера. Как мы уже видели, в экономическом отношении общество Шумера разделялось на два сектора. В один входили крупные хозяйства, которыми владели храмы и верхушка должностных лиц нарождающегося государства: эти хозяйства в течение первых столетий письменной истории постепенно вышли из-под ведения общинных органов самоуправления. В другой же сектор входили земли, свободное население которых участвовало в органах общинного самоуправления; этими землями в пределах территориальных общий владели домашние большесемейные общины во главе со своими патриархами. На третьем-четвертом поколении домашняя община обыкновенно делилась, но разделившиеся общины продолжали считаться родством, могли иметь общий культ предков, обычаи взаимопомощи и т.п.

В дальнейшем хозяйства первого сектора стали собственностью государства, хозяйства же второго сектора остались в верховной собственности территориальных общин и во владении глав семей; практически владения последних отличались от полной собственности лишь тем, что пользоваться и распоряжаться землей по своей воле могли только члены территориальных общин (соседских, сельских, затем и городских).

Общинники, т.е. свободные члены хозяйств второго (общинно-частного) сектора, как правило, работали на земле сами и с помощью только членов своей семьи. Однако в пределах домашних общий и в особенности между родственными домашними общинами существовало имущественное неравенство. Оно зависело от социального положения глав отдельных семей (так, некоторые общинники были жрецами, старейшинами и т.п.), от случайной удачи или неудачи, от умения отдельных членов распорядиться своими средствами, так как движимое имущество в отличие от дома, поля или финиковой плантации принадлежало лично каждому члену семьи по отдельности. Некоторые семьи общинников — на основе обычаев взаимопомощи или же давая продукты в долг менее удачливым однообщинникам — могли пользоваться и чужим трудом; иногда имелись и рабы, о которых речь пойдет ниже.

Люди, расселенные на землях, ставших впоследствии государственным сектором, могли только условно владеть землей — она выдавалась им для пропитания и как плата за службу или работу на храм или вождя-правителя и т.п.; при этом земля выдавалась за службу или работу индивидуально, на малую, а не на большую семью, т.е. сыновья и внуки несли службу отдельно и снабжались земельными наделами отдельно от своих отцов н дедов. У каждого из них земля могла быть отобрана или заменена на другую по усмотрению администрации. Многие работники государственного сектора земли вообще не получали, а получали только паек. Однако и среди государственных людей были состоятельные по тем временам люди, пользовавшиеся чужим трудом и имевшие рабынь и рабов. Это были чиновники, верхушка воинов, квалифицированные ремесленники. Этим людям выделялась также некоторая часть продукта, созданного земледельческими работниками персонала храмового или правительского хозяйства. Они могли иной раз подняться очень высоко по служебной лестнице, именно из их числа в основном пополнялся административный аппарат; некоторые из них, хотя и не имели государственной земли в формальной собственности, зато фактически управляли хозяйствами государственного сектора. Но среди государственных люден были я собственно рабы и особенно рабыни, которых можно было покупать и продавать.

Таким образом, общество, сложившееся в III тысячелетии до н.э. у нижнего течения Евфрата, разделилось на сословия. К высшему принадлежали члены свободных общин, участвовавшие в общинной собственности на землю и обладавшие правами общинного самоуправления, а первоначально и правом избрания вождя-правителя.

К более низкому принадлежали члены персонала храмового или правительского хозяйства, владевшие землей только с условием служить п работать или вовсе ею не владевшие, а получавшие только паек. Кроме того, были рабы, которые стояли как бы вне сословий, поскольку с ними можно было и принципе обращаться как со скотом. Но, по существу, и они составляли особое, бесправное сословие.

Такое деление общества было вполне ясно и сознавалось и самими древними. Однако существовало и другое, более глубинное, объективное социально-экономическое деление общества — деление на общественные классы, различавшиеся по месту в процессе производства, но отношению к собственности на средства производства, по отношению к эксплуатации. Это деление но совпадало с сословным.

Высшим классом был класс лиц, не занимавшихся производительным трудом и эксплуатировавших чужой труд. В нашей науке этот класс обозначается как рабовладельцы, хотя эксплуатировали они не только рабов в собственном смысле слова. Члены этого класса либо участвовали в собственности на сродства производства (если они были общинниками), либо владели ими на условии службы, а фактически управляли хозяйствами государственного сектора в интересах господствующего класса в целом.

Средним классом был класс крестьян и ремесленников, занимавшихся производительным трудом, но, как правило, не эксплуатировавших чужой труд пли пользовавшихся им лишь как подсобным. К этому классу относились в первую очередь менее состоятельные общинники-собственники, но к ному могли примыкать и условные владельцы земли — члены персонала хозяйств государственного сектора. Последние едва ли не чаще всего подвергались эксплуатации, поэтому в государственном секторе провести грань между средним и низшим классом иной раз очень трудно.

Низший класс составляли подневольные люди рабского типа, лишенные собственности на средства производства в хозяйство, где они подвергались внеэкономической эксплуатации. Внеэкономическая эксплуатация — это эксплуатация, осуществляемая прямым физическим или идеологическим насилием, в отличие от экономической эксплуатации, возникающей там, где трудящийся в силу исторически сложившейся экономической структуры общества не может прокормиться иначе, как сам заключив сделку с собственником средств производства о продаже ему своей рабочей силы. Экономическая эксплуатация была в древности исключением, а но правилом.

В состав эксплуатируемого класса входили и рабы, не только лишенные собственности на средства производства, но и сами являвшиеся собственностью эксплуатирующих, бывшие как бы живым орудием: труда. Именно эксплуатация рабов была наиболее полной, а следовательно, наиболее желательной для рабовладельцев. Производительность рабского труда при постоянном наблюдении за ним и при тогдашних крайне примитивных орудиях труда существенно не отличалась от производительности труда крестьянина-общинника, но раб не смел иметь семью, а те члены эксплуатируемого класса, кто не являлся собственно рабами, должны были содержать и семью на свой паек или на урожай с надела. Для хозяина было удобнее не давать рабу прокорма на семью, да и самого раба можно было хуже кормить, хуже или даже совсем не одевать и ежедневно заставлять больше работать. Это было выгодно рабовладельцам, и при всяком удобном случаи они старались также и других эксплуатируемых лиц превращать в настоящих работ. Поэтому такая экономика называется рабовладельческой, а подневольных людей рабского типа часто обозначают как класс рабов в широком смысле слова.

Однако в ранней древности максимальная «классическая» эксплуатация рабов была, как правило, неосуществимой по ряду причин. Обратить однообщинника в полного раба было нельзя, потому что он был связан родственными и культовыми узами с другими общинниками и они приходили ему на помощь. В течение около тысячи лет в нижней долине Евфрата общинники добивались периодического освобождения всех своих однообщинников, попавших в рабство за долги и т.п. Иноземца можно было сделать рабом, но только взяв его в плен в бою. Однако его практически нельзя было заставить насильственно работать на своего поработителя, если не создать для него сколько-нибудь сносных условий существования. В IV—III тысячелетиях до н.э. у воинов не было никакого оборонительного оружия, кроме медного шлема и иногда очень несовершенного щита, обычно из кожи или тростника, а их наступательное оружие состояло из кинжала, небольшого медного топорика на палке или копья с медным наконечником. В этих условиях дать пленным воинам медные кирки, лопаты или мотыги часто было опасно, разве что поставить по два-три воина сторожить каждого раба. Поэтому многих пленных воинов сразу же убивали, а угоняли в рабство женщин и тех детей, которые были способны перенести угол; остальных тоже убивали. Если же угоняли мужчин, то сажали их только на государственную землю как подневольных работников на пайке или на наделе и давали им возможность иметь свое жилье и семью.

В частных хозяйствах у общинников не было возможности выделять пленным еще особое хозяйство, не было и возможности держать пленных рабов под охраной на полевой работе. Поэтому здесь могло существовать только патриархальное рабство. Это значит, что из пригнанного полона в дом брали либо девушек и молодых женщин (с которыми рабовладельцы приживали детей), либо мальчиков, которые были в таком возрасте, что могли привыкнуть к дому и почувствовать себя принадлежащими к нему(Отдельный дом обычно обладал большим числом рабов, чем рабынь. Общее число тех и других всегда было невелико, а во многих домах рабов вообще не было.). Рабыням и рабам поручали преимущественно тяжелую производственную работу в самом доме (лепить горшки, ухаживать за скотом, прясть и ткать, варить пищу, молоть зерно между двух камней — это был особенно тяжелый труд — и т.п.). В поле мальчикам-рабам и рабыням поручалась подсобная работа вместе с членами семьи — погонять волов, полоть, жать, вязать снопы,— но пахота и сев им не доверялись. Труд рабов в доме спорился не только потому, что они были под постоянным наблюдением хозяев, но и потому, что они участвовали с хозяевами в одном общем производственном процессе; немаловажным было и фактическое родство многих рабов со своими хозяевами, а также незначительная разница в бытовых условиях между хозяевами и рабами; сами хозяева тоже питались скудно, одевались более чем скромно. То же верно в отношении хозяев отдельных лиц на надельной земле в государственном секторе; мелким хозяйствам много рабов и не требовалось.

Мы уже упоминали, что иное положение складывалось в собственно государственном секторе, например на храмовой земле. Здесь работников требовалось много; держать на полевых работах целые отряды рабов было невозможно — не хватило бы надзирателей, не было и хозяйской семьи, которая могла бы сама пахать и сеять. Поэтому в рабском положении тут держали обычно только женщин, а мужчин-пленных и детей рабынь приравнивали к остальному трудящемуся персоналу больших хозяйств; те могли происходить из числа младших братьев в обедневших домашних общинах, из беглецов, искавших убежища под защитой храма или соседнего вождя — либо при разгроме их родного города, либо в случае катастрофической засухи или наводнения у них на родине и т.п. Не исключена возможность, что когда-то община, выделяя землю храмам и вождям, одновременно обязывала часть своих членов работать в храмовых и правительских хозяйствах. Таким образом, получали ли работники государственного сектора только паек или еще и земельный надел, они (хотя и подвергались эксплуатации путем внеэкономического принуждения и были лишены собственности на средства производства) все же были не совсем в рабском положении.

Они не обязательно происходили из пленных, даже чаще из местных жителей. Им разрешалось иметь движимое имущество, а нередко свой дом и семью и даже изредка скот — все это, правда, не в собственности, а в условном владении (мы можем обозначить такое владение римским термином «пекулий»). Так как им не разрешалось покидать имение, в котором они работали, то их нередко обозначают как крепостных. Но поскольку они не имели собственности на средства производства, они отличались от средневековых зависимых крестьян, так как подвергались все-таки фактически рабовладельческой эксплуатации; поэтому во избежание путаницы мы будем здесь и далее называть их тем термином, которым в Греции называли государственных рабов, посаженных на землю и своим трудом кормивших членов господствующего класса, по имевших и собственное хозяйство: илоты. Илоты — эквивалент патриархальных рабов в пределах государственной собственности(Следует обратить внимание на одно явление, которое современные историки недооценивают. Уже с ранних периодов — вероятно, не позже III тысячелетия до н.э.— в храмовых и государственных хозяйствах было занято много евнухов, особенно среди служащих, чиновников, певчих (в Месопотамии, по-видимому, певчие набирались только из евнухов), по отчасти и среди работников физического труда. Видимо, было естественно кастрировать (для безопасности) «двуногих» так же точно, как еще с VI тысячелетия до н.э. кастрировали бычков. В XIX в. первым исследователям Месопотамии, таким, как Лэйард, который, будучи консулом во владениях Турции, сам встречал евнухов во множестве и легко узнавал их. Например, на ассирийских рельефах, это явление было ясно; однако современные ассириологи иногда против очевидности определяют их на рельефах (и в текстах) как «молодых людей». Нужно отметить, что в древних языках к евнухам полагалось применять особые вежливые обозначения, например «следующий у ноги (хозяина)», «(находящийся) впереди (царя)» и т.п.).

Опираясь на персонал постепенно захваченных ими в свои руки мощных государственных хозяйств, правители отдельных номов, или городов-государств, создавали многочисленные дружины, независимые от совета, народного собрания и других общинных органов самоуправления. Это позволило правителям, поддержанным группировкой бюрократии, созданной из их личных приверженцев, встать выше отдельных номов и создать деспотическую, т.е. не ограниченную никакими другими законными органами, единую царскую власть, и при этом в пределах всей ирригационной сети Нижней Месопотамии — страны между реками Тигр и Евфрат. Соответственно в государственном секторе создается тогда же единое царское илотское хозяйство, поглощающее хозяйство храмов. Частные хозяйства внутри общинного сектора при описываемом пути развития рабовладельческого общества все же сохраняются.

В ходе дальнейшей истории выяснилось, что содержание государства за счет ведения им собственного хозяйства с помощью больших масс эксплуатируемых рабского типа в конечном счете оказывается нерентабельным: оно требует слишком больших непроизводительных затрат на надзор и управление. Государство переходит на систему взимания прямых налогов и даней со всего населения. Различие между государственным и частно-общинным сектором тем не менее остается, хотя и на государственной, и на общинной земле ведутся совершенно однотипные частные рабовладельческие хозяйства; разница заключается в характере собственности и владения, а именно владение государственной землей не связано с собственностью на нее.

В обмене ведущую роль в ранней древности играет международная торговля (через посредников — на большие расстояния). Эта торговля ведется на свой риск либо государственными агентами, либо специализирующимися на обмене общинами семейного типа, члены которых но состоят на государственной служба. И те и другие были тесно связаны с номовым государством, но оно не столько контролировало их международную деятельность, сколько обеспечивало себе доход от нее. Перераспределение продукта происходило через город и поселки городского типа, где были сосредоточены индустриальные и обменные функции общества, где действовала государственная администрация и где жило большинство нетрудового населения. Внутри городской общины господствуют в основном натуральные обменные отношения, централизованное государственное распределение и слаборазвитый внутренний рынок. Обмен нередко происходил в порядке неэквивалентной взаимопомощи.

Таким был на ранней ступени развития древнейшего классового общества его первый путь развития, характеризуемый сосуществованием двух экономических секторов — государственного и общинно-частного при преобладании первого. Этот путь развития был характерен для нижней долины Евфрата и для долин рек Каруна и Керхе (древний Элам).

Второй путь развития общества Ранней Древности.

Другим вариантом развития раннерабовладельческого общества можно считать тот, который сложился в долине Нила — в Египте. К сожалению, ранние хозяйственные и правовые документы из Египта крайне немногочисленны, и многое нам неясно.

Если Шумер пересечен отдельными самостоятельными руслами Евфрата, от которых можно было отводить многочисленные независимые магистральные каналы, и тут не только создавались, но долго сохранялись и после кратковременных объединений вновь возрождались мелкие «номовые» государства, то весь Верхний Египет вытянут узкой лентой вдоль единой водной магистрали — Нила; лишь в Нижнем Египте Нил расходится веером русел — Дельтой. По-видимому, из-за того что номы Верхнего Египта примыкали цепочкой друг к другу, стиснутые между Нилом и скальными обрывами на краю пустыни, многосторонние политические группировки, которые давали бы возможность, используя многостороннюю борьбу и соперничество соседей, обеспечивать отдельным номам с их самоуправлением достаточную независимость, здесь были неосуществимы. Столкновения между нома-ми неизбежно приводили к их объединению «по цепочке» под властью сильнейшего, а то и к полному уничтожению строптивого соседа. Поэтому уже в самую раннюю эпоху в Верхнем Египте появляются единые цари с признаками деспотической власти над отдельными номами и всей страной, которые позже завоевывают и Нижний Египет. И хотя, по всей вероятности, в Египте раннего периода тоже существовали параллельно государственный сектор (храмовые и царские, может быть, также и вельможные «дома») и общинно-частный сектор, но в дальнейшем, как кажется, общинно-частный сектор был без остатка поглощен государственным; по крайней мере египтологи не могут на основании наличного у них в настоящее время материала для эпохи от 2000 г. и позже обнаружить ясные свидетельства существования общины свободных и полноправных граждан, административно независимых от государственных хозяйств. Это не мешает тому, что и в пределах государственного сектора здесь возникают отдельные хозяйства, экономически автономные.

Все это, однако, не создает принципиального различия между обществом Египта и Нижней Месопотамии. Как тут, так и там непосредственное ведение огромных рабовладельческих хозяйств царской властью в конце концов оказывается нерентабельным, с той разницей, что в Египте развитие частных рабовладельческих хозяйств происходит на формально государственной земле и эти частные хозяйства черпают рабочую силу (плотскую) и государственных фондов, помимо того что они имеют и собственных рабов. Работникам вменялось в обязанность выполнение определенного урока на хозяйство, которому они были подчинены, произведенное сверх урока могло поступать в их пользу и правом распоряжаться этой долей продукта. Однако и это их имущество не следует рассматривать как собственность, а как условное владение (пекулии); как известно, патриархально-зависимые лица, не исключая и классических рабов, тоже могли распоряжаться своим пекулием, а рабы могли даже копить средства на свой выкуп у хозяина, чего древневосточные илоты делать не могли.

Второй путь развития общества Ранней Древности.

На землях, не обладавших благодатной урожайностью наносного ила великих речных долин, классовое общество складывается по точно тем же законам, какие были нами описаны выше для первого пути развития обществ речной ирригации. Но, во-первых, для достижения того более высокого технологического уровня, при котором и здесь в сельском хозяйстве стал возможен прибавочный продукт, на таких землях понадобилось значительно больше времени. При этом наряду с освоением зерновых культур здесь обычно играли роль и другие факторы: так, скотоводство, культура винограда, оливок, добыча металлов позволяли через обмен принять участие в извлечении прибавочного продукта в собственно земледельческих странах. Во-вторых, здесь не было необходимости в создании и поддержании трудоемких я обширных ирригационно-мелиорационных систем. Соответственно здесь храмы и вождь-жрец играли несравненно меньшую роль и общинно-частный сектор был гораздо важнее государственного. Правда, из-за того что эти общества достигали уровня классового общества и цивилизации позже, Египет и Нижняя Месопотамия успели оказать на них могучее культурное влияние, направленное, между прочим, как раз на усиление авторитета храмов и царской власти. Поэтому древнейшие общества третьего пути развития дают разнообразную картину соотношений между государственным и общинно-частным секторами: где сильнее одни, а где — другой (Следует заметить, что существование территориальной (сельской, позже и городской!) общины, а внутри нее — общины большесемейной (домашней) зависит от господствующего в древности уровня развития производительных сил и не связано специфически с нуждами ирригационного общества. Как правило, при мощном развитии государственного хозяйства в странах ирригационного земледелия сельская община слабее, чем в странах третьего пути развития; особенно сильна она на недоступных горных окраинах, причем горцы нередко контролируют перевалы, где проходят необходимые жителям низин торговые и военные коммуникации.). Кроме того, поскольку здесь не было обширных или многочисленных оросительных систем, которые можно было бы с пользой и успехом объединить, здесь и не возникли монолитные деспотические царства, подобные царству на Ниле и менее устойчивым царствам в Месопотамии: здешние «державы» (Ахейская, Хеттская. Митаннийская, Среднеассирийская, египетская «империя» в Сирии времени Нового царства) имели скорее характер военных союзов, в которых более Слабые городские» или «номовые» государства осязаны были данью и военной помощью более сильному, центральному государству. К третьему пути развития древнейшего классового общества относились в III и главным образом во II тысячелетии до н.э. все общества Малой и Передней Азии (за исключением Нижней Месопотамии и равнины Керхе и Каруна), а также общества вокруг Эгейского моря в Восточном Средиземноморье. В начале I тысячелетия до н.э. к тому же типу, видимо, все еще принадлежали различные общества переднеазиатских и малоазиатских нагорий, Греции и, возможно, Италии (Этрурия?).

Во всемирном масштабе эпохой господства отношений, типичных для ранней древности (в пределах круга классовых обществ), являются III и II тысячелетия до н.э.; об обществах же Индии и Китая в эту эпоху нам известно еще недостаточно для того, чтобы дать им характеристику с точки зрения исторических путей их развития на столь раннем этапе. Поэтому при современном уровне знаний мы можем считать ранний период древнего общества периодом господства первого, второго и третьего путей.

Но общества типа ранней древности возникают необязательно в хронологических рамках классического Востока: тот же характер общественного развития может быть прослежен в ряде мест и в I тысячелетии до н.э. (правда, сравнительно кратковременно, например, в Северной и Восточной Европе), и в I тысячелетии уже н.э., а в тропических, горных и предгорных условиях этот тип может задерживаться и даже создаваться и воссоздаваться вплоть до второй половины II тысячелетия н.э.

Ход дальнейшего развития обществ, сложившихся в Ранней Древности.

Период поздней древности весьма резко типологически отличается от древности ранней. Он во многом представляет большее разнообразие форм по сравнению с ранней древностью, и не все возникавшие пути развития (как представляется, их по крайней мере четыре) легко объяснимы экологическими условиями. В области производства для этой эпохи характерно применение железа и примитивных видов стали, что, между прочим, приводит к освоению для цивилизации более широких природных регионов. В то же время в период поздней древности развитие сельскохозяйственного производства ощущается все же слабо по сравнению с промышленным развитием, в особенности в области производства оружия и военной техники.

Первый и лучше всего изученный путь развития поздней древности — средиземноморский. Он возникает из третьего пути ранней древности в некоторых специфических условиях. Для древнего характерна практически полная ликвидация хозяйств государственного сектора в бурную эпоху этнических передвижений и разрушения государств, типологически принадлежавших к ранней древности. Возникают полисные организации — государственно-городские общины практически без государственного сектора экономики, с пережиточно-монархическим или чисто республиканским способом правления. Полисы растут и переживают бурный расцвет на основе товарного земледельческого и ремесленного производства в частном секторе; пх рост обеспечивается усилившейся международной торговлей, гораздо шире открывшейся теперь для частного предпринимательства граждан полисов. Устанавливается равновесие между общинным (полисным) и личностным началом, что делает возможным развитие — при сохранении традиционных общинных культов — рационального фактора в мышлении и возникновение личностного искусства, литературы: и науки; впервые появляется понятие о свободе личности.

Большинство граждан по-прежнему представляет собой массу неэксплуатируемого трудового населения, наряду с этим более состоятельные граждане полиса эксплуатируют рабский труд уже но только в патриархальной, но и в классической форме. Однако через исторически короткое время наступает кризис полиса, который может разрешиться только путем включения всего полисного мира в состав империи, где граждане полиса, сохраняя внутриполисные права и преимущества, в то же время могли бы пользоваться и преимуществами империи, прежде всего фактом объединения под одной политической властью регионов сбыта промышленных товаров и производства сельскохозяйственных продуктов (II подразделение) с регионами производства промышленных (и скотоводческих) продуктов (I подразделение). Кроме того, включая в себя регионы обоих подразделений, империя не нарушала, а обеспечивала торговые связи между ними и в то же время способна была оборонять города. Вершиной этого развития явилась Римская империя — империя своеобразная, ибо в пей не было государственного сектора экономики (имения императоров были их частным владением). В границах и поблизости от границ Римской империи происходит затем переход к новому, средневековому обществу, где эксплуатации подвергались — наряду с рабами, а позже и вместо них — ремесленники п крестьяне, ранее свободные, а эксплуатирующий класс, частично перерождаясь в предфеодальный класс магнатов, непосредственно сливался с государством.

Второй путь развития представлен ближневосточными империями, от Ассирийской и Нововавилонской вплоть до эллинистических. В результате стремления объединить регионы первого к второго подразделения, а также других внутренних процессов происходят мощные завоевания, образуются межрегиональные государства, причем вся завоеванная земля становится государственной и образует основу государственного сектора экономики, где эксплуатируется труд «царских люден» и других групп илотского типа; внутри империй существуют, однако, самоуправляющиеся храмовые города и территории, а позже и эллинистические полисы, формально воспроизводящие структуру полиса греческого. Внутри таких структур продолжают существовать лично свободные граждане, как нерабовладельцы, так и рабовладельцы; рабский труд является по преимуществу оброчным. Этот путь развития, как, впрочем, и остальные, завершается созданием магнатского землевладения с переходом к магнатам также и государственной власти и ликвидацией самоуправляющихся городок и в значительной мере товарного хозяйства (ввиду самодостаточности громадных магнатских хозяйств и уменьшения участия мелких хозяйств в работе на рынок).

По-видимому, третий путь сложился в Индии; здесь противоположность свободных и несвободных лиц выражается не столько в противопоставлении граждан и царских людей, сколько в жестком разграничении сословий; в дальнейшем развивается кастовая система.

Четвертый путь, наконец, представлен на Дальнем Востоке, где формальным разделением общества является противопоставление «ученых», чиновных лиц неученым и нечиновным, притом что фактическое классовое членение общества в целом такое же, как и при других путях развития поздней древности (включая развитие магнатского землевладения и магнатской политической власти в конце периода).

В заключение надо обратить внимание читателя на следующее. История древних классовых обществ IV тысячелетия до н.э. — I тысячелетия н.э. не равнозначна всемирной истории за тот же отрезок времени: древние классовые общества всегда существовали среди мира первобытных племен, от неолитических до относительно высоко развитых, со сложной социальной структурой. Мало того, они и не могли существовать без доклассовой периферии: она открывала им неисчерпаемые запасы необходимого сырья, а с течением времении— и рабочей силы; ее присутствие давало о себе знать угрозой вторжений и перерыва историко-культурной традиции: ее присутствие как мира первобытной «воли» влияло и на идейно-эмоциональную жизнь классовых обществ.

Первый период ранней древности (см. лекции 2—7) — это история маленьких очагов цивилизации в огромном мире первобытности; лишь во второй период ранней древности (лекции 8—20) создаются сомкнутые ареалы цивилизации: Средиземноморье, Ближний Восток, Индостан, Китай. Но и они по-прежнему живут в окружении первобытной периферии: и даже когда зона классовой цивилизации становится сплошной (о чем рассказано в следующих томах), эта зона все равно продолжает находиться в том же окружении.

Поэтому всемирная история человечества IV тысячелетия до н.э. — I тысячелетия н.э. должна была бы показать не только историю древних классовых обществ, по и историю цивилизаций в окружении первобытности. Пока такая работа никем не была проделана, читателю придется самому помнить о том ином мире, который всегда окружал описываемые нами государства.

Миропонимание на грани первобытного и древнего обществ.

События эпохи ранней древности трудно понять если хотя бы приблизительно не представить себе, как мыслили и чувствовали древние, что они думали о мире и о самих себе.

К сожалению, проникнуть в духовный мир этой глубокой древности очень трудно, почти невозможно. Очень медленно, по крохам становятся нам известны памятники дровней литературы и искусства; откопанные храмы немы, изображения неясны. Но даже если бы древние литература и искусство были понятны полностью, то ведь памятники их — лишь то, что случайно сохранили нам грамотеи и искусники того времени; это далеко по все, что думали и чувствовали тогдашние люди. Памятниками глубокой древности являются также и устные мифы, сказки, песни, поговорки. Но они дошли до нас через тысячелетия, быть может, сильно искаженными позднейшими переделками. Во вся ком случае, современные сказители, с которыми имеют дело этнографы, сами не знают и не могут нам рассказать, что именно хотели выразить своим творчеством древние люди. Гипотезы же, сложенные по этому поводу учеными, как правило, отвергаются носителями еще живых древних мифов — людьми племен Африки, Австралии, Полинезии и т.д.

Есть, пожалуй, одно объективное сродство, с помощью которого можно проникнуть в механизм мышления людей первобытности и ранней древности, — это изучение языка. Язык выражает категории мышления: исследуя, как построены наиболее архаичные языки, какие приемы они используют для того, чтобы выразить отношение человека к миру и его явлениям, можно обнаружить некоторые механизмы самого тогдашнего мышления.

Исходя из сопоставления структуры древнейших слоев дошедших до нас языков со структурой древнейших мифов, представляется наиболее правдоподобной следующая гипотеза о мышлении и миропонимании первобытных людей.

Самым трудным для них было воспринимать и выражать абстрактные понятия. Но так как никакое суждение невозможно без известного обобщения, то это обобщение достигалось путем оздания чувственно-наглядных ассоциаций (сопоставлений). Например, дабы выразить мысль, будто небо представляет собой свод или кровлю, опирающуюся на четыре точки горизонта, и одновременно оно — нечто такое, что каждый день рождает солнце, а также звезды и луну, а в то же время и нечто такое, по чему солнце ежедневно движется из конца в конец, можно было сказать, что небо — корова на четырех ногах, женщина, рожающая солнце, и река, по которой плавает солнце. Это достаточно выражало мысль, которую надо было передать, и никто не смущался тем, каким образом небо может быть одновременно коровой, женщиной и рекой, ибо все ясно чувствовали, что это — толкование, а на самом деле небо — не корова, не женщина и не река. Но в силу той же неразвитости абстрактных понятий не существовало также и понятий «сравнение», «метафора», «толкование» и всего необходимого для того, чтобы выразить, что -небо — не корова, не женщина и не река. Сравнение, толкование, само наименование предмета или явления воспринимались как нечто вещественное, например имя — как вещественная часть именуемого. Поэтому не нужно удивляться, что, даже не отождествляя небо с реальной коровой или реальной женщиной, древний человек мог приносить небу жертвоприношения и как божественной корове, и как женщине (богине).

Ибо всякие касающиеся человека закономерные и целенаправленные (либо мнимоцеленаправленные) явления мира, всякие явления, имеющие неизвестную, но несомненную причину, мыслились и чувствовались как вызванные разумной волей. На опыте наблюдать связь между причиной и следствием человек мог, сущности, почти исключительно в пределах своей собственной деятельности, а потому причину чувственно представлял себе как акт воли. Тем самым за всяким явлением мира мыслилось разумное движущее им существо, которое следует умилостивлять в свою пользу. Это существо, или божество, мыслилось не духовным ибо нематериальный дух — это тоже абстракция, для словесного выражения которой, а следовательно, и для воображения которой не было средств), а материальным. Оно могло отличаться от человека могуществом, злобностью — чем угодно, но не духовностью.

Божество не отличалось от человека также и бессмертностью, потому что человек не имел средств чувственно пли словесно представить себе смерть как небытие. Умерший был для него перешедшим из жизни здесь в жизнь где-то в другом месте; точно так же и родившийся был перешедшим из жизни где-то в другом месте к жизни здесь. Еще одним переходом из одного бытия в другое бытие был переход из детства: мальчика — в полноправного воина, девочки — в девушку брачного возраста; такой переход часто сопровождался обрядом инициации (посвящения), включавшим испытания стойкости юноши или девушки против боли (например, путем обрезания крайней плоти, нанесения ран или ожогов), против страха и т.п., а также передачу новому поколению опыта предков, запечатленного не только в приемах труда разного рода, но и в мифах как чувственно-образном постижении предполагаемых причин и связей явлений.

Миф нельзя отделить и от обряда (ритуала). Свои действия первобытный человек осмысляет так же чувственно-ассоциативно, а не абстрактно-логически, как явления мира. Некоторые практические действия (например, технические трудовые приемы) он при этом осмысляет хотя и ассоциативно, по вполне правильно, так как действие здесь очевидно зависит от зрпмо проявляемой человеческой воли. Другие, ритуальные действия человека были обусловлены предположительными причинами явлений мира, заключающимися в воле божеств; божества же и их деяния воссоздавались в мифах (как мы уже видели) по ассоциациям, не имеющим строго логического характера, ассоциациям образно-эмоциональным. Неудивительно, что и воздействие на (божественные!) причины явлений оказывалось тоже ассоциативно-эмоциональным, а но логическим. Например, если имя-материальная часть божества, то называющий это имя разве не овладевает в какой-то море самим богом? Не способствует ля брачный акт с женщиной, воплощающей (как «актриса») богиню, оплодотворению самой богини, а также плодородию земли, которую эта богиня но только ведает, но которой и сама является? Обряд том более действен, что для первобытного человека как бы нет абстрактного физического времени. Современные люди, конечно, знают, что физическое время разворачивается равномерно, всегда в одном направлении; по в ощущении мы воспринимаем не время, а только наполняющие его события или их ожидание. Если того и другого много, кажется, что прошло много времени, если ничего не происходит, время кажется протекшим быстро. Так же ощущает время и первобытный человек — в той мере, в какой он мог соотносить его с событиями собственной жизни)Напомним, что в древности но было ни постоянный эры для отсчета лет, ни постоянных подразделений суток: дневное время просто делилось на утро, полдень и вечер, и ночь — на несколько «страж» (дежурств войной) в зависимости от гарнизонных обычаев). Труднее было определить такую точку во времени, которая не соотносится с нашей жизнью, ни даже с жизнью близких предков, о которых нам еще известно. А мифологические события, скажем рождение солнца богиней или рождение другой богиней хлебов из земли, н вовсе не имеют определенной точки во времени, к которой можно было бы их привязать, потому что солнце ведь восходит каждый день и хлеба всходят ежегодно; а поэтому обряд, совершаемый сегодня, вполне может считаться воздействующим на мифологические события, происходившие некогда, во всяком случае содействующим их регулярному повторению.

В этом мифологическом мироощущении, которое нельзя еще назвать философией и неизвестно, можно ли назвать религией, присутствует и своя протоэтика: из сюжета мифа видно, что хорошо и что плохо. Однако эта протоэтика носит несколько автоматический характер: она не строится в виде логической системы; просто то, что полезно для своей общины, сотоварищей, детей,— хорошо; а так как за гранью своей общины все люди враги, то перехитрить или убить их — безусловно хорошо. А то, что плохо, большей частью магически заворожено, табуировано; сделаешь запретное — умрешь, даже не потому, что за это убьют, а от страха перед самим табу. Здесь этика неотделима от первобытной магии: так, пролитие крови (помимо поля брани) оскверняет в силу магических свойств крови, независимо от того, благо или зло убийство; а съесть запретную пищу, или присутствовать при запретном ритуале, или сожительствовать с женщиной запретной степени родства, или всуе назвать имя божества может оказаться гораздо большим грехом, чем грех убийства, от которого можно избавиться с помощью выкупа и очистительного обряда.

Вот с каким отягощающим идейно-эмоциональным наследством подошло человечество к грани цивилизации. Если к этому прибавить необеспеченность урожаев, беззащитность против болезней и стихийных бедствий, несовершенство жилья, одежды и утвари, отсутствие гигиенических представлений, то станет ясно, насколько трудно было жить в тогдашнем мире. Не нужно при этом думать, что какой-нибудь гений-одиночка был способен объяснить людям ошибочность тех или иных их воззрений и увлечь за собою: в эпоху развития, которое, с нашей точки зрения, было необычайно постепенным и медленным, вес имел только коллективный опыт предков, как раз и воплощенный в мифах и ритуалах. Успех одиночки, не последовавшего учениям предков, представлялся бы случайным пли обусловленным какой-либо неучтенной магией, а потому, быть может, зловещим.

Однако едва ли следует смотреть свысока на древних людей с их мифотворчеством: в жизни сегодняшнего человечества также есть множество живучих, ни на какой логике не основанных заблуждений, предрассудков, например в оценке чужих наций, в приметах и т.п., которые являются самыми настоящими мифами, тоже сложившимися не логическим, а эмоционально-ассоциативным путем. Многие ошибочные научные гипотезы также мало отличаются от мифов. Кроме того, мифологический в целом характер мышления первобытного человека допускал возможность вполне здравых обобщений там, где его коллективного опыта хватало для усмотрения действительных причин явлений и проверки истинности умозаключений.

Рассматривая основные черты раннего периода древней истории, мы остановились на своеобразном типе мышления людей того времени, так как иначе трудно было бы объяснить, почему в эту эпоху развития человечества такую огромную роль играли религия, храм, обряд, миф, жречество. Почему именно жречеству доставалась львиная доля впервые создававшегося прибавочного продукта? Конечно, наивно объяснение рационалистов XVIII в., да и многих антирелигиозников XX в., которые видели причину прежде всего в сознательном обмане народа жрецами. Нет сомнения, что жрецы как социальная группа во все времена не забывали о собственных интересах. Но следует учитывать, что верующими в те времена были все без малейшего исключения, и, конечно, жрецы в том числе.

Особо важная общественная роль, которую с самого начала цивилизации стали играть профессиональные исполнители религиозных обрядов, объясняется прежде всего том, что сами эти обряды рассматривались всем населением как важнейшее средство обеспечения благополучия всей общины. Богатства храмов первоначально были страховым фондом всей общины; тысячелетиями большинство земледельческого населения ело мясо только во время жертвоприношения богам.

Вспомним также и о том, что создание рабовладельческого способа производства было тогда явлением прогрессивным, способствовавшим наибольшему развитию производительных сил и повышению жизненного уровня наибольшего возможного в ту эпоху числа людей; а первобытное общество, несмотря на господствовавшее в нем равенство людей — как правило, голодное равенство,— превращалось в отсталый строй. Между тем именно о возвращении первобытного прошлого мечтало тогда угнетенное человечество. Народные массы все еще жили мифами и обрядами, унаследованными от первобытности. Коллективный опыт предков, выраженный в этих мифах и обрядах, все еще. во многом определял мировоззрение и социальную психологию людей. Это мировоззрение, независимо от политического строя каждого отдельного общества, имело авторитарный характер, ибо опиралось на непреложный авторитет «тех, кому ведать надлежит»,— кто считался унаследовавшим власть и мудрость предков. Лишь во второй период древности в Греции и в некоторых передовых обществах Востока авторитарное мышление стало терять власть над умами: ничто не принималось на веру, каждое положение надо было доказывать (см. «Расцвет древних обществ», лекция 14). Но и тогда, когда по истечении 2500 лет истории древнего классового общества наряду с религиозным мировоззрением начало появляться научное мировоззрение и философия, философия эта была идеологией господствующего класса; широким народным массам опа оставалась чужда.

Литература:

Дьяконов И.М. Возникновение земледелия, скотоводства и ремесла. Общие черты первого периода Истории Древнего Мира и проблема путей развития./История Древнего мира. Ранняя Древность. - М. .-Знание, 1983 - с. 31-56