"Кью" - читать интересную книгу автора (Блиссет Лютер)

Глава 29

Я просыпаюсь от града ударов в дверь.

Рука инстинктивно лезет под матрас, чтобы нащупать эфес даги.

— Герт! Герт! Вставай, Герт, пошевеливайся!

Сна как и не бывало, ощущение такое, будто кто-то двинул мне в лоб… Кто там, будь ты неладен?

— Герт, мы в полном дерьме, просыпайся! Вытряхиваюсь из постели, пытаясь сохранить равновесие.

— Кто это?

— Это Адриансон! Пошевеливайся, все бегут на площадь! Натягиваю штаны и хватаю старую куртку, а в голове уже копошатся мысли о самом худшем.

— Что случилось?

— Открой, надо идти к магистрату!

Пока он договаривает последние слова, я уже распахиваю дверь прямо ему в лицо.

Должно быть, я похож на привидение, но мороз в считанные мгновения проясняет мне мозги.

У кузнеца Адриансона совсем не то бодрое настроение, которое постоянно оживляет наши вечерние дискуссии. Он тяжело дышит:

— Редекер… Он привел на площадь чужестранца, человека, только что прибывшего в город… Тот говорит, что видел, как в Анмарше епископ собирает войско, три тысячи человек. Они вот-вот обрушатся на нас, Герт.

Спазм в желудке.

— Ландскнехты?

— Пошевеливайся, идем, Редекер хочет обратиться к бургомистру.

— А ты уверен? Кто этот иностранец?

— Не знаю, но, если он говорит правду, нас скоро возьмут в осаду.

В коридоре я пробую достучаться в дверь напротив:

— Ян! Просыпайся, Ян!

Открываю дверь, которую, вопреки моим советам, лейденский соратник никогда не запирает: постель так и не тронута.

— Вечно он заберется с какой-нибудь шлюхой куда-нибудь на сеновал…

Кузнец уже тащит меня вниз по лестнице. Я едва не растягиваюсь у ее основания. Адриансон первым выходит на улицу: снег шел всю ночь, грязь брызгает из-под сапог, кто-то посылает меня в зад.

Мы бежим к центральной площади — засыпанное нетронутым снегом поле. Темная громада кафедрального собора посредине нее кажется еще больше. В группках людей под окна-sin муниципалитета распространяется возбуждение.

— Епископ хочет войти в город с оружием в руках!

— Хрен ему! Он войдет сюда только через мой труп!

— Это аббатиса, сука, призвала его!

— И все за счет наших налогов… Этот ублюдок платит своему войску, чтобы они нас поимели.

— Нет, нет, виновата эта шлюха, аббатиса Убервассера… Это все из-за истории с послушницами.

Несмотря на мороз, не меньше пятидесяти человек заполонили площадь на волне только что полученных известий.

— Мы должны защищаться, нам нужно оружие.

— Да, да, давайте послушаем бургомистра.

Я замечаю Редекера в центре группы человек из тридцати. Наглый вид говорит о том, что он готов сражаться хоть со всем миром.

— Три тысячи вооруженных людей!

— Да, они уже у ворот города.

— Достаточно просто залезть на башню у Юдефельдертора,[37] чтобы их увидеть.

От хлопка по плечу я оборачиваюсь. Редекер со снежками в руках, один — против всех остальных. Кто-то, должно быть, пытался заставить его заткнуться. Суматоха неожиданно прекращается. Взгляды устремляются наверх: бургомистр Тильбек появляется в окне муниципалитета. Настоящий взрыв протеста:

— Войско епископа продвигается к городу!

— Кто-то подложил нам кучу дерьма!

— Нас продали фон Вальдеку!

— Мы должны защищать городские стены!

— Аббатиса, аббатиса, в тюрьму аббатису!

— На хрен аббатису, нам нужны пушки!

Группы сливаются в толпу. Кажется, народу прибавилось. Тильбек театрально поднимает руки, пытаясь объять всю площадь.

— Жители Мюнстера, давайте не будем терять голову! Эта история о трех тысячах вооруженных людей не заслуживает никакого доверия.

— Заткнись, их видели у стен города!

— Да, да, тот, кто прибыл из Анмарша. Они идут сюда.

Бургомистр не смущается. Он качает головой и пытается успокоить всех своим ангельским видом.

— Главное — хранить спокойствие: мы пошлем кого-нибудь проверить.

Все в толпе обмениваются недоверчивыми взглядами.

— Идет ли сюда войско или нет, но епископ фон Вальдек лично дал мне гарантии, что не нарушит муниципальных привилегий. Мюнстер останется свободным, вольным городом. Он лично обещает это. Мы докажем им, что не потеряли головы — в такой момент нужно действовать ответственно! Мюнстер должен доказать, что по-прежнему живет в соответствии с древними традициями гражданского единства. Во время, когда все сопредельные территории охвачены безумными войнами и бунтами, Мюнстер обязан остаться образцом, как…

Снежок попадает ему прямо в лицо. Бургомистр обрушивается на подоконник, раздавленный лавиной оскорблений. Кто-то из советников помогает ему подняться на ноги. Кровь капает из рассеченного подбородка: чего-то не спрячешь даже под снегом.

Во всем Мюнстере остался только один человек с подобными взглядами.

Тильбек ретируется, сопровождаемый разъяренными криками:

— Продажная шкура! Он продался!

— Тильбек, дешевая ты шлюха, ты и все твои друзья-лютеране!

— А чего же, мать вашу, вы хотели? Если бы вам не были так любезны проклятые анабаптисты, фон Вальдек не поднял бы руки против города.

— Ублюдки, мы знаем, что вы заодно с епископом!

Кто-то начинает толкаться. Наносятся первые удары — в воздухе мелькают палки. Редекер по-прежнему в одиночестве. Его противников трое, все прекрасно сложены. Но они не представляют, с кем связались. Самый жирный метит ему кулаком в лицо, Редекер нагибается, удар скользит по уху, Редекер отскакивает и направляет кулак противнику между ног: лютеранин сгибается пополам — яйца у горла. Затем удар ногой в нос, а двое других уже крепко держат Редекера, который брыкается, как бешеный мул. Жирный бьет его в живот. Я не даю толстяку времени, чтобы повторить маневр: удар обеими руками по шее. Когда он оборачивается, я обрушиваю град ударов ему в нос. Он валится на свой зад. Я разворачиваюсь, Редекер освободился от объятий двух других. Спиной к спине мы защищаемся от нападения.

— Кому пришла в голову история о трех тысячах рыцарей?

Он плюет во врага, пихая меня локтем:

— Кто тебе сказал, что это рыцари?

Я едва сдерживаю взрыв смеха, пока мы расправляемся каждый со своим противником. Но драка уже стала всеобщей, и нас сметают. Из-за собора появляется отряд — человек пятьдесят ткачей из прихода Святого Эгидия, поднятых проповедью Ротманна. Лютеране моментально оказываются на противоположной стороне площади.

Редекер, еще больший сукин сын, чем обычно, смотрит на меня с издевательской усмешкой:

— Все же это лучше, чем кавалерия!

— Согласен, но что нам теперь делать?

С рыночной площади звучат колокола собора Святого Ламберта. Как призыв.

— В собор Святого Ламберта, в собор Святого Ламберта!

Мы бежим к рыночной площади и заполняем скамьи под

недоуменными взглядами торговцев.

— Епископ вот-вот войдет в город!

— Три тысячи наемников!

— Бургомистр и лютеране в сговоре с фон Вальдеком!

В рядах между лотков самые обычные инструменты и орудия труда становятся оружием. Молоты, топоры, пращи, заступы, лопаты, ножи. В мгновение ока сами лотки превращаются в баррикады, блокирующие подходы к площади. Кто-то вытащил из Святого Ламберта скамейки, чтобы укрепить импровизированные стены.

Редекер в замешательстве хватает меня:

— Эти, из прихода Святого Эгидия, принесли десять арбалетов, пять аркебуз и два бочонка пороха. Я иду поговорить с оружейником Веселем, посмотрим, что еще можно сделать.

— Я — к Ротманну, надо привести его сюда.

Мы, не теряя времени, уходим, продираемся сквозь разъяренную толпу горожан.

В доме священника собора Святого Ламберта я нахожу и Книппердоллинга с Киббенброком.

Они, страшно рассерженные, сидят за столом, но, увидев меня, моментально вскакивают на ноги:

— Герт! Какое счастье! Что происходит, черт возьми?

Я смотрю на баптистского проповедника:

— Час назад пришло известие, что фон Вальдек вооружает войско, чтобы двинуться на город. — Оба представителя гильдии ткачей бледнеют. — Не знаю, насколько это верно, слухи, должно быть, постоянно преувеличивались, но, несомненно, это вам не карнавальная шутка.

Книппердоллинг:

— Но уже звонят в колокола, тащат все на улицы, я сам видел, как опустошили церковь…

— Тильбек опозорился у всех на глазах. Возможно, лютеране заключили договор с фон Вальдеком. Народ разъярен, ткачи уже на площади — воздвигают баррикады, Ротманн, они вооружены.

Книппердоллинг стучит ногой по полу:

— Дерьмо! Они что, все сошли с ума?

Ротманн нервно барабанит пальцами по столу: он должен решить, что делать.

— Редекер пошел искать оружие — лютеране могут попытаться выставить нас, чтобы передать город епископу.

Живот раздосадованного Книппердоллинга трясется, как желе.

— Все этот головорез! Только он мог раздуть подобную историю. Но разве ты не говорил ему, что он рискует отправить в задницу все, чего мы добились? Мы идем к открытому вооруженному столкновению…

— Мы уже вступили в него, друг мой. Если вы сейчас же не отправитесь на баррикады, вы останетесь в одиночестве, а народ будет действовать сам по себе. Вы должны вмешаться.

Кажущееся вечным мгновение молчания.

Проповедник пристально смотрит мне в глаза:

— Ты считаешь, что епископ решил нарушить договор?

— С этой проблемой мы разберемся потом. Сначала надо взять ситуацию под контроль.

Ротманн обращается к двоим другим:

— Все произошло гораздо раньше, чем мы себе планировали. Сейчас любое колебание станет фатальным. Идем.

Мы выходим на площадь, там не меньше трехсот мужчин и женщин вопят за баррикадами, инструменты и орудия труда превращаются в копья, палицы, алебарды. Редекер толкает к середине площади тележку, закрытую полотняной завесой. Когда он откидывает ее, на зимнем солнце блестят клинки: там есть и мечи, топоры, да к тому же еще пара аркебуз и пистолет. Оружие быстро распределяется — все хотят иметь в руках хоть что-то для самозащиты.

Перед нами появляется бывший наемник Гресбек с мечом и пистолетом за поясом, он быстро шагает по площади.

— Лютеране устроили в Убервассере склад оружия. Они перевозят его к центральной площади.

Он пристально изучает нас, словно ожидая приказа от меня или Ротманна.

Проповедник хватает скамейку из лавки, выволакивает ее в центр и вскакивает на нее.

— Братья, мы не хотим разжигать междоусобную войну между жителями нашего города. Но если кто-то не понимает, что истинный враг — епископ фон Вальдек, нам придется защищать свободу города от тех, кто ей угрожает! И всякий, вступивший в эту битву за свободу, не только получит поддержку, которую Господь предоставит своим избранным, но и доступ к фонду взаимной помощи, который с настоящего момента поступает в распоряжение сил нашей совместной обороны. — Рев одобрения. — Фараон египетский сейчас за пределами городских стен, но жаждет вернуться, чтобы снова сделать нас своими рабами. Однако мы не позволим ему этого. И Бог будет на нашей стороне. Ведь сказал же Господь: «И придет, и поразит землю Египетскую: кто обречен на смерть, тот предан будет смерти и кто — в плен, пойдет в плен; и кто — под меч, под меч. И зажгу огонь в капищах богов Египтян; и он сожжет оныя…»

Сердца замирают от невыразимого восторга: народ Мюнстера вновь обрел своего проповедника.

Внушительный Книппердоллинг и рыжий Киббенброк снуют между кучками ткачей: костяк самой организованной и многочисленной корпорации уже здесь.

Гресбек отводит меня в сторону:

— Кажется, пришло время платить по счетам. — Быстрый взгляд назад через плечо. — Ты знаешь, что нужно делать.

Я киваю:

— Собери у церкви человек тридцать потолковее, из тех, кто хорошо знает город и не слишком щепетилен.

Мы подходим к Редекеру, уже полностью опустошившему тележку.

— Сформируй три отряда по четыре человека каждый и пошли их патрулировать в район Убервассера — я хочу, чтобы мне каждый час рапортовали о маневрах лютеран.

Коротышка сматывается.

Обращаюсь к Гресбеку:

— Мне надо по возможности сохранить свободу передвижений. Тебе придется командовать на площади. Не позволяй никому проявлять инициативу и не дай захватить нас врасплох: руководи людьми на баррикадах, поставь наблюдателя на церковную колокольню. Сколько у нас аркебуз?

— Семь.

— Три — напротив церкви, четыре — у входа на площадь. Если их разбросать по периметру, они не принесут никакой пользы.

Гресбек:

— А ты чем займешься?

— Я должен выяснить, каковы границы боевых действий и дислокация сил.

Сияющий Редекер собирает людей. Он смотрит на меня, поднимает пистолет и кричит:

— Надерем им задницы!

Со стен крепости рекогносцировка выглядит обнадеживающе: насколько видно невооруженным глазом — никаких следов наемников, о которых нас предупреждали.

Подходит второй патруль, чтобы сообщить, что лютеране направили людей с аркебузами на городскую колокольню и что они контролируют город от собора до ратушной площади, вход на которую перекрыт двумя повозками, установленными напротив наших баррикад. За повозками — не больше десяти лютеран, но они прекрасно вооружены, и у них за спиной Убервассер: в случае нападения им не придется тратить пули попусту. Нам же надо обходиться тем, что имеется у нас в распоряжении, а оружия у нас мало!

На рыночной площади, где мы забаррикадировались, обороняться просто, но она легко может превратиться в ловушку. Придется обойти ее по периметру, перекрыть мосты через Аа и отрезать ратушную площадь от монастыря.

— Редекер! Десять человек с двумя аркебузами. Надо перекрыть мост Пресвятой Богородицы за площадью. Немедленно!

Мы выходим из-за баррикады и направляемся на юг от нашей крепости. Первый квартал пройден быстро, в поле зрения — никого. Затем дорога раздваивается, нам — направо, по петле, которая приведет к первому мосту через канал. Если мы преодолеем ее, мост окажется прямо перед нами. Выстрел из аркебузы крошит стену в метре от Редекера, идущего впереди всех. Он оборачивается:

— Лютеране!

Они выходят из узкой улочки, ведущей к центральной площади, новые выстрелы из аркебуз.

— Быстрее, быстрее!

Мы бежим обратно по улице, преследуемые криками:

— Анабаптисты! Вот они! Драпают!

У церкви Святого Эгидия останавливаемся, чтобы перевести дух.

Я кричу Редекеру:

— Скольких ты насчитал?

— Пять, от силы — шесть.

— Дождемся их здесь, стреляем, как только они покажутся из-за угла!

Пули и порох — в стволы: в две аркебузы, в мой пистолет и в пистолеты Редекера.

Они выскакивают из переулка шагов за десять от нас. Я насчитываю пятерых. Они ни о чем не подозревают и замедляют шаг, лишь когда мы стреляем залпом.

Один из них получил пулю в голову и уже костенеет, второй опрокидывается на спину — он ранен в плечо.

Бросаемся в атаку — они в беспорядке отступают, волоча за собой раненого. Их собратья появляются из-за угла, несколько человек проскальзывают в церковь Святого Эгидия. Новые выстрелы — потом рукопашная. Я парирую удар мечом, а рукояткой пистолета пробиваю лютеранину голову. Адская карусель. Вот дьявольская свистопляска. Снова стрельба.

— Быстрее, Герт! Они стреляют с колокольни. Уходим!

Кто-то хватает меня сзади, мы несемся как сумасшедшие под свист пуль, летящих сзади. Здесь не пройдешь…

Добираемся до наших баррикад и скрываемся за ними. Сразу же подсчитываем потери: все живы, более или менее целы, если не считать пореза от меча на лбу, который придется зашивать, вывихнутого плеча из-за отдачи от выстрела аркебузы и изрядной порции страха на каждого.

Редекер сплевывает на землю:

— Ублюдки! Давай притащим пушку и обрушим Святой Эгидий им на головы!

— Забудь об этом, хреново все вышло.

Книппердоллинг со своими людьми бежит к нам:

— Эй, кто-нибудь ранен? Есть убитые?

— Нет, нет, к счастью, но одну голову надо зашить.

— Не волнуйся, шить и штопать — наша специальность.

Раненый поступает в распоряжение ткачей и портных.

За время нашего отсутствия в центре площади, там, где прежде царствовали торговцы, уже развели костер, чтобы приготовить обед: несколько женщин жарят теленка на вертеле.

— А откуда эта манна небесная?

Одна из них, краснощекая толстуха, несущая глиняные миски, бесцеремонно отодвигает меня в сторону:

— Любезный дар щедрейшего советника Вердеманна. Его конюхи не захотели взять наши деньги, так что мы взяли его просто так… с премногими благодарностями! — Она довольно хихикает.

Я качаю головой:

— Нам не хватало еще и проблем с готовкой…

Толстуха ставит на землю свою ношу и с вызовом упирает руки в бока:

— А чем ты намерен кормить своих людей, капитан Герт? Свинцом? Без женщин Мюнстера ты пропал бы, скажу я тебе!

Я оборачиваюсь к Редекеру:

— Капитан?

Разбойник пожимает плечами.

— Да, капитан. — Голос Ротманна, приближающегося сзади вместе с Гресбеком, в руках у них какие-то бумаги. Вид проповедника говорит, что он не намерен тратить времени на объяснения. — А Гресбек твой лейтенант… — Он сразу же замечает волнение Редекера, просунувшего между нами шею, чтобы его заметили, и моментально добавляет со значением: а Редекер — заместитель.

— Наши дела совсем плохи. Я хотел обойти площадь по периметру, но нас застали врасплох, не успели мы и пересечь канал.

— Патрули доложили, что они забаррикадировались с оружием в Убервассере. Бургомистр Юдефельдт, а с ним и большинство советников, Тильбека там нет. Их человек сорок, не думаю, что они попытаются напасть на нас, — они приготовились к обороне. У них там пушка на монастырском кладбище, здание неприступно.

Яростно фыркаю, чтобы выпустить пар. А что теперь?

Ротманн качает головой:

— Если епископ действительно собрал людей, дело может обернуться очень плохо.

Гресбек разворачивает передо мной свиток:

— Посмотри-ка сюда. Мы раздобыли старые карты города. Они могут пригодиться.

Чертеж не точен, но на нем обозначены даже самые узкие переулки и все изгибы Аа.

— Отлично, посмотрим, чем они могут нам помочь. Но прямо сейчас надо сделать одну вещь — идею мне подал Редекер. Мы стащим с крепостной стены пушку, небольшое орудие, не слишком тяжелое, чтобы его без труда можно было дотащить сюда.

Гресбек чешет шрам:

— Нам понадобится лебедка.

— Раздобудь ее. Если нам придется защищаться от приступа, семи аркебуз будет явно недостаточно. Бери людей, которые тебе нужны, но обязательно притащи ее сюда, и побыстрее — время идет, а к наступлению темноты надо обеспечить по возможности самую надежную защиту.

Я остаюсь наедине с Ротманном. Восхищенное выражение на лице проповедника сменяется едва ли не укоризненным.

— Ты уверен в том, что все делаешь правильно?

— Нет. Что бы там ни думал Гресбек, я не военный. Мысль изолировать тех, кто засел на площади, показалась мне стоящей, но они, понятное дело, организовали небольшие отряды, прочесывающие все улицы вокруг. Прикрывают свои зады, ублюдки.

— Ты уже участвовал в сражениях, так?

— Бывший наемник учил меня управляться с дагой… Много лет назад. Я сражался вместе с крестьянами, но тогда я был совсем мальчишкой.

Он убежденно кивает:

— Делай все, что считаешь нужным. Мы с тобой. И поможет тебе Бог.

В этот момент за спиной Ротманна на другом конце площади появляется Ян Лейденский, он тоже замечает нас и подходит с довольным выражением на лице.

— Наконец-то, где ты шлялся?

Он с многозначительным видом водит рукой вверх-вниз.

— Знаешь, как это… Но что произошло, мы взяли город?

— Нет, распутник хренов, мы забаррикадировались здесь, снаружи — лютеране.

Проследив за движением моей руки, он воодушевляется:

— Где?

Я показываю ему на баррикаду, напротив которой у входа на центральную площадь выстроились повозки.

— Они за ними, там внизу?

— Как ты догадался? А те, кто их охраняет, вооружены до зубов.

Узнаю взгляд своего святого сутенера — он бережет его для особенно торжественных случаев.

— Стоять, Ян…

Поздно, он уже направляется к нашим оборонительным рубежам. У меня нет времени думать о нем, я должен инструктировать патрули. Но во время разговора с Редекером и Гресбеком краем глаза слежу и за Яном, который приближается к защитникам баррикады… Что еще взбрело ему в голову? Я успокаиваюсь, когда вижу, как он садится и достает из кармана Библию. Вот молодец, почитай что-нибудь.

На карте Мюнстера показано, какие переулки мы должны перекрыть, чтобы обойти позиции лютеран. Редекер дает ряд советов: какие районы наиболее уязвимы, какие здания мы можем использовать в качестве укрытий, если попытаемся к ним приблизиться. Но все предположения разбиваются вдребезги о неприступность Убервассера: одно дело — соблазнить послушниц и заставить их сбежать оттуда, совсем другое — вырвать его из рук сорока вооруженных людей.

Неожиданно на противоположной стороне площади начинается переполох. Дерьмо! Надо лишь бросить взгляд на наши оборонительные рубежи, чтобы увидеть Яна Лейденского, вытянувшегося во весь рост на баррикаде с голой грудью, — зрелище того стоит.

— Что он там еще делает?!

— Беги, Герт! Он явно хочет стать мучеником!

— Я-а-а-а-а-а-н!

Я несусь через площадь, едва не опрокидывая теленка на вертеле, спотыкаюсь, поднимаюсь на ноги:

— Ян, безумец, спускайся!

С расстегнутой рубашкой он демонстрирует свою безволосую грудь, словно призывает — стреляйте. Пылающий взгляд обращен на повозки лютеран.

— Скоро придет время вылиться гневу моему, и я обрушу на тебя свою ярость. Я буду судить тебя по делам твоим и спрошу с тебя за все твои преступления, гнусный лютеранин.

— Спускайся, Ян! — Я пытаюсь оставаться невидимым.

— И ничто не скроется от глаз моих, и не будет у меня жалости, я заставлю тебя ответить за все, что ты совершил, и станут очевидны все твои грехи, ты поймешь, что только я — Господь, тот, кто карает. Ты понял, сукин сын, лютеранин: мне не страшны твои пули. Они отскочат от моей груди и вернутся к тебе, ибо во мне — Бог Отец! Он может запросто проглотить их и выстрелить ими из задницы, когда захочет, прямо тебе в рожу!

— Ян, Бога ради!

Он стоит, выпрямившись во весь рост, с широко открытым ртом, издавая жуткие звуки. Потом сумасшедший лейденский блондин возвышает голос к небесам:

— Отец, послушай своего сына, снизойди к просьбе своего несчастного ублюдка: смети с брусчатки мостовых это говно собачье! Слышишь меня, лютеранин, можешь изойти дерьмом, ты утонешь в плевке Божьем, а Царствие Небесное будет нашим. Мы со всеми святыми еще будем пировать на твоем трупе!

Выстрел из аркебузы заставляет Яна окаменеть. В первую минуту я думаю, что его застрелили.

Он поворачивается к нам, с правого уха стекает струйка крови, в глазах — безумие и одержимость. Он падает — я ловлю его, не давая разбиться о землю… Он без сознания, нет, приходит в себя:

— Герт, Ге-е-е-ерт! Убей его, Герт, убей его! Он едва не оторвал мне ухо! Дай мне пистолет, я должен убить его… прошу тебя, дай! Убей его, Герт, убей, или я сам сделаю это… Он там внизу, посмотри на него, он там, Герт, пистолет, пистолет… Он погубил меня!

Я прислоняю его к стене и отдаю распоряжение нашим защитникам: пусть свяжут его, если он попытается проделать это снова.

Солнце заходит за колокольней собора. Собаки гложут кости теленка, сваленные громадной кучей в центре площади. Я установил очередность смены охраны баррикад: через каждые два часа, чтобы все могли немного поспать. Женщины устроили походные постели из всего, что нашлось под рукой, и жгли костры всю ночь. Холод сильный: кое-кто предпочел крышу над головой. Однако все решительно настроенные остались — это люди, на которых можно рассчитывать.

Мы греемся у костра, завернувшись в одеяла. Неожиданная суматоха на баррикаде, закрывающей площадь с юга, заставляет нас вскочить на ноги. Патрульные ведут к нам парня лет двадцати, вид у него испуганный, дышит тяжело.

— Он говорит, что служит у советника Палькена.

— Сенатор и его сын… их увели, они были вооружены… я ничего не мог сделать… Вердеманн… И бургомистр Юдефельдт был там, они их взяли…

— Спокойно, переведи дыхание. Кто это был? Сколько их?

Мальчишка обливается потом, я посылаю кого-то принести одеяло. Его взгляд мечется по нашим лицам, от одного к другому, я протягиваю ему чашку дымящегося бульона.

— Я служу в доме советника Палькена. Полчаса назад… с дюжину вооруженных людей ворвались туда. Их возглавлял Юдефельдт. Они силой вынудили советника с сыном пойти с ними.

— Чего они хотели от Палькена?

Книппердоллинг разъярен:

— Это один из немногих наших сторонников в магистрате. Вердеманн, Юдефельдт и все остальные лютеране ненавидят его.

Ротманна это не убеждает. Зачем нужно было устраивать вооруженное нападение? В Убервассере лютеране неуязвимы. Потом — паника в глазах Ротманна.

— Ключи!

— Что?

— Ключи, Палькену отданы на хранение ключи от северозападных ворот города.

— Да, да. — Слуга отрывается от чашки с бульоном. — Им нужны были именно ключи!

— Гресбек, карту!

С помощью Книппердоллинга развертываю ее при свете костра. Фрауэнтор и Юдефельдертор — ворота за Убервассером, дорога на Анмарш.

— Они хотят впустить сторонников епископа в город.

Дело оборачивается хуже некуда.

Это явно читается на лицах всех и каждого. Заперты на узкой рыночной площади, отрезаны от противоположного берега Аа, где лютеране совершают мерзкое преступление, планируя уничтожить нас. Может быть, стоит предпринять вылазку? Уйти из этой клетки и сломя голову броситься в совершенно непредвиденную атаку на Убервассер? Весь город накрыла невероятная тишина: все, кроме противоборствующих сторон, заперлись в своих домах. Молча сидеть вокруг мерцающих костров в ожидании неизвестной и неминуемой участи… Кто придет в город? Три тысячи наемников фон Вальдека? Его передовой отряд, чтобы разбить нас еще до рассвета? Эта ночь даст ответы на все вопросы.

Книппердоллинг в ярости:

— Круглые идиоты! Разбогатевшие хамы! Я помню все эти красивые речи против епископа, против папистов, всех, кто болтал о муниципальных свободах, об обновленной вере… Попробовали бы они сказать мне в лицо, что собираются продаться епископу за горсть монет! Мы изгоняли епископа все вместе! Хочу сказать тебе, Герт, вплоть до вчерашнего дня никто и подумать не мог, что они сами передадут город в руки наемников. Пусть эта свинья Юдефельдт прямо скажет мне, что ему пообещал фон Вальдек! Предоставь мне эскорт, Герт, я хочу переговорить с этими негодяями!

Редекер качает головой:

— Ты сошел с ума. Их слова ничего не стоят, они думают только о собственных кошельках, это ты будешь идиотом, если потратишь время на болтовню с ними.

Вмешивается Ротманн:

— Возможно, и стоит попытаться. Но не надо идти на бессмысленный риск. Возможно, они не так сплоченны, как кажется. Возможно, они чертовски напуганы…

Посылаем два отряда. Один направляется к Фрауэнтору на юг, потом поднимается на крепостную стену — десять призраков сливаются в одно целое. Редекер — в противоположном направлении, к Юдефельдертору.

Никакой личной инициативы или бессмысленных атак — пока не стоит… Наблюдать за воротами, попавшими им в руки, контролировать любые передвижения: в город и из него. Попытаться, исходя из их действий, определить будущее. Перед обоими отрядами поставлена задача — произвести разведку и оставить наблюдательные посты на дороге к Убервассеру: чтобы мимо них и муха не пролетела и чтобы они могли в любой момент отправить курьера с новостями.

Вместе со мной эскортировать главу гильдии ткачей отправляется человек двадцать, почти все — мальчишки лет шестнадцати—семнадцати, но храбрости им не занимать, и глаз у них острый.

— Ты боишься? — интересуюсь у обладателя едва прорезающихся усиков.

Он с трудом выдавливает из себя слова хриплым после пробуждения голосом:

— Нет, капитан.

— Каким ремеслом занимаешься?

— Я помощник лавочника, капитан.

— Отставить капитана, как тебя зовут?

— Карл.

— Карл, ты быстро бегаешь?

— Резвее зайца.

— Прекрасно. Если на нас нападут, меня ранят и ты увидишь, что дело плохо, не теряй время, пытаясь вытащить меня, а беги быстрее ветра поднимать тревогу. Все понял?

— Да.

Книппердоллинг, взяв с собой троих из своих людей, выдвигается вперед с белым флагом, символом перемирия. Мы следуем за ним в нескольких десятках шагов позади.

Глава ткачей уже у монастыря — он просит выслать парламентариев для переговоров. Мы останавливаемся, немного не доходя до церкви Святого Николая: пули в стволах, пращи готовы выпустить камни. Из Убервассера — никакого ответа. Книппердоллинг подходит ближе.

— Ну, Юдефельдт, давай выходи! Бургомистр недоделанный, вот как ты собираешься защищать город?! Похищаешь советника, чтобы открыть ворота фон Вальдеку? Город хочет знать, почему ты решил обречь всех нас на смерть. Выйди и объяснись по-человечески!

Кто-то подает голос из окна:

— За каким хреном вы приперлись, анабаптистские свиньи?! Привели к нам кого-то из своих шлюх?

Книппердоллинг трясется, потеряв терпение:

— Сукин сын! Это твоя мать была шлюхой!

Он подходит еще ближе. Слишком близко…

— Ты объединился с папистами, Юдефельдт, с епископом! Что за мерзость втемгшилась тебе в голову?!

Вернись, идиот, ну же, не подходи так близко.

Ворота распахиваются, оттуда выскакивают с десяток вооруженных людей и наваливаются на него.

— Вперед!

Мы бросаемся в атаку, Книппердоллинг, страшно ругаясь, отбивается, его держат четверо. Они отступают, а мы обстреливаем их из пращей и арбалетов. Раздаются первые выстрелы аркебуз, у нас несколько раненых — стреляют из башни. Ворота вновь захлопываются, а мы остаемся без прикрытия и, нарушив боевое построение, в беспорядке разбросанные по площади, ведем ответный огонь под несмолкающие крики Книппердоллинга и грохот выстрелов аркебуз. Нас жестоко обманули. Ничего не поделаешь, надо отступать, подобрав раненых.

Я отдаю приказ:

— Отходим! Отходим!

Сквернословие и богохульства немного скрашивают нам дорогу к рыночной площади.

Нас жестоко обманули, мы по уши в дерьме. Перелезаем через наши баррикады и располагаемся на ступенях Святого Ламберта, взбудораженные, орущие, ругающиеся — все собираются вокруг нас толпой. Мы кладем раненых на землю, доверив их женщинам, известие о захвате Книппердоллинга распространяется немедленно… Вместе с озлобленным ревом.

Ротманн подавлен, Гресбек, напротив, сохраняет спокойствие, он приказывает удерживать позиции — важно не дать распространиться панике.

Я разъярен — чувствую, как бурлит кровь, как пульсируют вены в висках. Мы тонем в дерьме и не знаем, что делать.

Гресбек трясет меня за плечи:

— Редекер вернулся.

Он тоже вымотан до смерти: лицо мрачнее тучи.

— Они в городе. Их не больше двадцати… несутся бешеным галопом… рыцари фон Вальдека.

— Ты уверен?

— Я видел доспехи, их поганые гербы. Бьюсь об заклад, и эта свинья фон Бурен с ними.

Ротманн причитает, обхватив голову:

— Это конец.

Всеобщее молчание.

Киббенброк пытается поднять наш дух:

— Давайте сохранять спокойствие. Пока главные силы войска епископа не вошли в город, они не посмеют нас тронуть. Нас больше, и они понимают, что нам нечего терять. Но мы должны что-то делать.

Ткач прав, надо думать. Думать.

Время идет. Мы усиливаем охрану баррикад. Нашу единственную пушку ставим в центре, чтобы остановить наступление, если один из оборонительных рубежей будет прорван.

Нельзя давать людям времени терять мужество. Новые отряды и поиск оружия — удается перехватить еще несколько аркебуз. Сообщают, что католики вывесили на дверях домов гирлянды, чтобы их пощадили банды фон Вальдека. Новые отряды, чтобы срывать их.

Город замер. Площадь, освещенная кострами, кажется островом в океане тьмы. За ее пределами, словно объятые ужасом звери, попрятавшиеся по норам, все ждут, укрывшись в своих домах.

В своих домах.

Мы уединяемся с Гресбеком и Редекером. Быстро обговариваем все с глазу на глаз.

Это еще можно предпринять. По крайней мере, попытаться стоит. В еще большее дерьмо мы уже не вляпаемся… Последние инструкции Гресбеку:

— Итак, все решено. Предупреди Ротманна. Пусть он поторопится, дай ему людей потолковее. Времени в обрез.

— Герт… — Бывший наемник протягивает мне свои пистолеты, взяв их за стволы. — Возьми их. У них надежный прицел — подарочек со времен швейцарской кампании.

Я засовываю пистолеты за пояс:

— Ждите нас через час.

Редекер показывает мне дорогу почти в полной тьме, я решительно шагаю вслед за ним. Мы кружим по двум-трем узким улочкам, еще несколько шагов, и вот — он показывает мне дверь. Шепчет:

— Юрген Блатт.

Заряжаю пистолеты. Три настойчивых удара в дверь.

— Юрген Блатт, капитан муниципальной гвардии. Войска епископа входят в город. Бургомистр хочет, чтобы мы эскортировали госпожу с дочерьми в монастырь. Быстрее. Откройте!

Шаги за дверью:

— Кто там?

— Капитан Блатт, я сказал, откройте.

Я сдерживаю дыхание — скрип отодвигаемого засова — просовываю в дверную щель ствол пистолета. Она чуть приоткрывается. Сношу стоящему за ней полголовы.

Мы в доме. У мужчины на верхнем пролете лестницы нет времени навести аркебузу: я хватаю его за ноги, он падает, кричит, вытаскивает из ножен кинжал. Редекер в два прыжка оказывается на вершине лестницы и приканчивает его ножом. Потом сплевывает на пол.

Дага в руке… В конце коридора женский крик — передо мной старуха.

— Веди меня к хозяйке.

Просторная спальня, балдахин и прочие ухищрения. Фрау Юдефельдт в углу прижимает к себе двух девочек, перепуганная служанка падает на колени и молится.

Между нами и ними — молоденький придурок с мечом в руках — от силы лет двадцать. Он дрожит, не произнося ни слова. Не знает, что ему делать.

Редекер:

— Лучше положи, а то порежешься.

Я смотрю на нее в упор:

— Госпожа, беспорядочные события этой ночи вынудили меня посетить вас таким образом. Я не намерен причинять вам зла, но хочу попросить следовать за мной. Ваши дочери останутся здесь вместе со всеми остальными.

Редекер скверно ухмыляется:

— Пойду осмотрю дом, не осталось ли еще слишком ревностных слуг.

Жена бургомистра Юдефельдта — красивая женщина лет тридцати. Она, исполненная чувства собственного достоинства, сдерживает слезы и поднимает на меня взгляд:

— Подлец.

— Подлец, который борется за свободу Мюнстера, госпожа. Город подвергается опасности — ему грозит нашествие орды убийц, нанятых епископом. Нельзя терять времени.

Свищу Редекеру, который поднимается по лестнице со шкатулкой под мышкой. Его не смущает выражение моего лица.

— Мы убиваем его слуг, забираем его жену. Почему бы нам не взять и его золото?!

В дверях старуха накидывает на плечи своей хозяйки шубу, бормоча «Отче наш».

Мы эскортируем госпожу Юдефельдт на рыночную площадь. Когда узницу узнают, мы удостаиваемся оваций. Боевой дух поднят, всеобщий салют оружием к небу: анабаптисты еще живы!

С противоположной стороны к нам приближается Ротманн, он обнимает за плечи изысканную даму в соболях с длинной черной косой, спускающейся на спину.

— Позвольте вам представить фрау Вердеманн, жену советника Вердеманна. Госпожа — наша сестра: я лично крестил ее.

Редекер приникает к моему уху:

— Узнав от своих шпионов об этом крещении, муж укрепил ее веру собственной палкой. Бедняжка думала, что умрет: долго еще она не могла даже ползать, не говоря уже о том, чтобы ходить.

Фрау Вердеманн, суровая красавица, кутается в свою шубу:

— Надеюсь, господа, вы позволите нам согреться у костра, после того как силой вытащили из дома посреди ночи.

— Конечно же, но вначале я должен конфисковать у вас кое-что из личной собственности.

Снимаю кольца с тонких пальцев, две золотые безделушки с инкрустацией.

— Карл!

Парнишка бежит со всех ног, после сна лицо у него в грязи и закоптилось от дыма.

— Возьми белый флаг и дуй в Убервассер. Это послание бургомистру Юдефельдту: скажи ему, что через полчаса мы будем в монастыре — нам надо кое о чем переговорить. — Сжимаю ладонь Карла с кольцами в кулак. — Это передашь ему лично в руки. Все ясно?

— Да, капитан.

— Ну, давай, быстро!

Карл, сняв грубые ботинки, которые слишком велики ему, остается босым на снегу. Он несется через весь лагерь, как заяц, — я делаю знак охране пропустить его.

— Кто из нас пойдет? — спрашивает Ротманн.

Рыжий Киббенброк выступает вперед, расстегивает пояс, на котором висит шпага, и вручает ее Гресбеку:

— Пойду я. — Он смотрит на меня и на проповедника. — При виде одного из вас они попросту могут не справиться с искушением и начать стрельбу. Я представляю гильдию ткачей, в меня они стрелять не станут.

Гресбек вмешивается:

— Он прав, Герт, ты нужен здесь.

Вытаскиваю пистолеты из-за пояса:

— Это твое. Сейчас темно, меня не узнают, воспользуюсь чужим именем.

— Так и напрашиваешься, чтобы тебя шлепнули. — По голосу ясно: он уже смирился.

Я улыбаюсь ему:

— Нам нечего терять, и в этом наша сила. Карту, живо.

Обращаюсь к Редекеру:

— Ты знаешь проходы за кладбищем?

— Конечно, мы попадем туда по пешеходным мостикам через Рейне-Клостер.

— Возможно, они повсюду расставили часовых. Сформируй группы по два-три человека и пошли их на другой берег.

— Сколько людей всего?

— Не меньше тридцати.

— А часовые?

— Убрать, но без шума.

— Что ты собираешься делать? Мы остаемся тут без защиты. — Гресбек следит за движением моего пальца по пергаменту.

— Монастырь неприступен. А вот кладбище…

Гресбек терзает бровь:

— Они вооружены до зубов, Герт, к тому же там пушка.

— Но захватить ее не сложно, к тому же она за пределами досягаемости выстрелов из монастыря. — Вновь обращаюсь к Редекеру: — Подберитесь к ней как можно ближе: они заперлись внутри и не охраняют внешнюю стену. Но поспешите, максимум через час начнет светать.

Решительный взгляд на Киббенброка:

— Вперед!

Пока мы идем по площади, нас настигает голос Ротманна:

— Братья!

В свете факела его видно совсем нечетко: высокий, очень бледный, облака дыхания тают в морозной ночи — он вполне мог бы сойти за Аарона. Или даже за Моисея.

— И пусть Бог направит ваши шаги… и да пребудет Он со всеми вами.

Почти сразу за нашей баррикадой мы сталкиваемся с Карлом — ноги у него замерзли. Он дышит так тяжело, что едва может говорить:

— Капитан! Они говорят, что придут… Что не будут открывать огонь.

— Ты передал кольца?

— Бургомистру лично, капитан.

Хлопаю его по плечу:

— Хорошо. А теперь беги греться к костру, сегодня ночью ты сделал все, что мог.

Мы идем дальше. Уже виднеются смутные очертания Убервассера, черной крепостью возвышающегося над Аа. Церковь Пресвятой Богородицы прикрывает монастырь с фланга: наши патрули битый час слушали с башни звонницы непотребную брань Книппердоллинга, пока у него не сел голос.

Теперь здесь — полная тишина, слышится лишь слабый плеск речного течения.

Мы с Киббенброком идем рядом, бок о бок, с развернутой белой простыней в руках.

Скрип полуоткрытой двери и встревоженные голоса:

— Стой! Ни с места! Кто идет?

— Киббенброк, представитель цеха ткачей.

— Пришел составить своему дружку компанию? Кто там еще с тобой?

— Кузнец Сведарто, парламентер от баптистов Мюнстера. Мы хотим говорить с бургомистром Юдефельдтом и советником Вердеманном — жены просили передать им привет.

Мы ждем, время не движется.

Наконец — другой голос:

— Я Юдефельдт, говорите.

— Нам известно, что вы впустили в город авангард армии епископа. Нам надо поговорить. Выходите с Вердеманном на кладбище. — Никакой бессмысленной снисходительности. — И запомните, что, если мы через полчаса не вернемся в лагерь, рабочие из прихода Святого Эгидия отымеют твою жену вдоль и поперек, так что, возможно, госпожа принесет тебе сына, которого ты так давно хотел!

Тишина и ледяной холод.

Затем:

— Хорошо. На кладбище. В вас не будут стрелять.

Мы огибаем монастырь: кладбище, где гниет по меньшей мере три поколения монахов, с трех сторон ограничено рекой, а с тыла прикрыто низкой каменной стеной. Между деревянных крестов разбит лагерь. Двадцать лошадей, привязанных у стены, примыкающей к монастырю, говорят о том, что наши патрули хотя бы считать умеют. Есть там и небольшая пушечка, выглядывающая из-за кучи песка, ее охраняют трое лютеран, еще двое с аркебузами стоят у входа, настороженно наблюдая за нами. Рыцари фон Вальдека начищают мечи, расположившись вокруг костров, на лицах — откровенное презрение и осознание собственного превосходства: «Дела каких-то мещан нас не касаются».

Бургомистр и самый богатый человек Мюнстера выходят нам навстречу, в руках факелы, за спиной — дюжина вооруженных людей.

Я показываю на охрану:

— Пусть твои головорезы отойдут на положенное расстояние, Вердеманн, или госпожа может решить, что клювик Ротманна действительно лучше твоего…

Суровый и грозный торговец выходит из себя и пытается уничтожить меня презрительным взглядом.

— Анабаптист, твой проповедник — лишь мятежный шут.

Юдефельдт делает ему знак успокоиться.

— Чего вы хотите?

Голова у него не покрыта, волосы растрепались после бессонной ночи, вспотевшая рука судорожно сжимает стилет за поясом.

Даю высказаться Киббенброку:

— Ты собираешься сотворить самую большую в своей жизни глупость, Юдефельдт. Глупость, о которой ты будешь сожалеть весь остаток своих дней. Остановись, пока не поздно. На рассвете войска фон Вальдека возьмут город, и он восстановит здесь свою власть…

Бургомистр раздраженно прерывает его:

— Епископ заверил меня, что не тронет муниципальных привилегий, у меня есть документ, подписанный его рукой…

— Идиоты! — сплевывает Киббенброк. — Как только установится его власть, он подотрет зад вашими муниципальными привилегиями! Кто сможет ему хоть что-то возразить, когда он вновь станет хозяином Мюнстера?! У тебя осталась хоть крупица здравого смысла, Юдефельдт? А ты, Вердеманн, просто немного посчитай: как отразятся епископские поборы на твоих делах? Продукция монастырей вновь останется вне конкуренции, и францисканцы будут обогащаться, в то время как ты будешь платить налоги фон Вальдеку. Подумайте. Епископ еще тот сукин сын, его обещания ничего не стоят, паписты привыкли к подобным уловкам: ты это знаешь не хуже меня.

Киббенброк чересчур возвысил голос. Скрип доспехов и звон шпор свидетельствует о приближении к нам рыцарей, факелы освещают ухоженную бородку и кожаные перчатки Дитриха фон Мерфельда фон Вольбека, брата аббатисы Убервассера, правой руки епископа. Рядом с ним Мельхиор фон Бурен: возможно, он и прискакал сюда лишь затем, чтобы свести личные счеты с Редекером.

Юдефельдт предупреждает их вопрос:

— Господа, это баптисты, они пришли, чтобы вести переговоры. Мы обещали гарантировать их безопасность.

Дитрих Острый Ус идиотски усмехается:

— Что происходит, Юдефельдт, ты еще возишься с этими оборванцами? Через час от них не останется ничего, кроме кучки костей. Это же просто ходячие мертвецы, забудь о них.

— Господин фон Мерфельд не ошибается, — вмешиваюсь я. — Из всех противоборствующих сторон этой ночью мы единственные, кому нечего терять. Въезд епископа в город, без сомнения, означает для нас смерть. Так что будьте уверены: мы будем сражаться и дорого продадим свои шкуры, вам придется брать город пядь за пядью.

Фон Бурен фыркает:

— Вы трусливы, как кролики, мы сломим ваше сопротивление, не успеет его светлость и глазом моргнуть. Карманники и уличные воры — вот вы кто.

Киббенброк улыбается и качает головой, стремясь обратить на себя внимание двух заметно взволнованных торговцев:

— Вы так боитесь лишиться власти, что пускаете вассалов фон Вальдека в собственный дом из страха перед четырьмя нашими аркебузами. Знаешь, что я тебе скажу, Юдефельдт? Фон Вальдек с самого начала знал об этом. Он понимал, что может использовать наши разногласия, чтобы расколоть город на две половины.

Высокий лоб бургомистра изборожден морщинами, бегающий взгляд, мрачный как никогда, старается не останавливаться ни на лице Вердеманна, ни на моем.

Киббенброк не дает ему передышки:

— Это гнусный обман, разве ты еще не понял?! С самого начала епископ играет на две руки, он дает вам гарантии, чтобы заручиться поддержкой в городе, чтобы кто-то открыл ему ворота в нужный момент… Но, вернувшись, неожиданно вспомнит, что вы лютеране, восставшие, как и мы, против власти папы. — Пауза, необходимое время, чтобы они успели все переварить, а затем: — Можешь забыть о своих муниципальных свободах: после нас и вы пойдете на эшафот. Подумай об этом, Юдефельдт. Подумай хорошенько.

Оба бургомистра стоят неподвижно, глядя то на Киббенброка, то вокруг себя, словно в поисках невидимого советчика.

Фон Мерфельд не в силах поверить:

— Юдефельдт, не собираешься же ты слушать двух этих голодранцев? Разве ты не видишь: они пытаются спасти свою жизнь?! Они в отчаянии. Как только его светлость прибудет сюда, мы все устроим. Мы же заключили договор, не забывайте об этом.

Вновь устанавливается молчание.

Слушаю удары собственного сердца — лишь его биение говорит о том, что время бежит.

Вердеманн мысленно молится своим бухгалтерским книгам.

Юдефельдт думает о своей жене.

Юдефельдт думает о собранной епископом армии.

Юдефельдт думает о сорока своих сторонниках, забаррикадировавшихся внутри монастыря.

Он думает о смешных и пошлых усах фон Мерфельда.

Он думает о его сестре, этой шлюхе аббатисе, которая, да это каждому известно, всегда была шпионкой епископа в городе.

Он думает о гирляндах на дверях домов католиков…

Я протягиваю ему руки:

— Мы пришли безоружными. Давайте прекратим драться друг с другом и будем вместе защищать город. Какого дьявола сюда приперлись благородные? Мюнстер — наш город, не папистов, не сторонников епископа.

Фон Мерфельд не выдерживает:

— Ради бога, не давайте себя убеждать двум хамам с длинными языками!

Юдефельдт вздыхает и душит в кулаке воображаемого змея:

— Не они убедили меня, господин фон Вольбек… Вы дали нам обещание.

— Слово его милости Франца фон Вальдека!

— Но эти… хамы, как вы их назвали, предлагают мир без присутствия в городе вооруженных наемников, а это предложение стоит принять во внимание.

Фон Мерфельд срывается:

— Не собираетесь же вы поверить этим кускам дерьма?!

— Я пока еще бургомистр этого города. И должен заботиться об интересах всех его жителей. Нам известно, что католики получили приказ вывесить гирлянды на дверях своих домов. Почему, господа, можете мне это объяснить? В нашем соглашении об этом не было ни слова…

Фон Мерфельд каменеет — подлый лютеранин открыто обвинил его, но фон Бурены никогда не отступают без боя.

— Если дело обстоит так, я знаю, как поступают с изменниками! — Он вытаскивает меч и моментально приставляет его к горлу бургомистра.

Лютеране реагируют, но одного кивка фон Мерфельда достаточно — его рыцари уже на ногах: двадцать дворян, вооруженных до зубов и готовых сражаться против двенадцати насмерть перепуганных бюргеров. В случае вооруженного столкновения не стоило бы особенно гадать о его исходе.

Фон Мерфельд удостаивает меня торжествующей улыбки.

Страшный крик со стены в глубине кладбища, похожий на карканье ворона, заставляет ее потускнеть. Вопль, от которого стынет кровь, а волосы становятся дыбом. Страх поднимается по спине, как паук:

— Остановись, свинья!

Длинные тени призраков движутся между надгробий — армия восставших мертвецов. Кто-то падает на колени и молится.

— Я тебе говорю, свинья!

Жуткие привидения пересекают поле, появляясь из ночи в свете факелов, армия теней, тридцать призраков с поднятыми арбалетами и аркебузами, их капитан идет во главе. Он приближается, два пистолета, больше него самого, — крылья ангела смерти.

— Фон Бурен, гнусный ты сукин сын. — Он останавливается, сплевывает на землю и шипит: — Я пришел съесть твое сердце.

Дворянин бледнеет, меч его дрожит.

Ангел тьмы, Редекер, останавливается в нескольких шагах от нас:

— Все в порядке, Герт?

— Как раз вовремя. Положение, мягко говоря, изменилось коренным образом, теперь ваше слово, господа. Или мы решаем все наши проблемы в бою, или вы садитесь на лошадей и убираетесь туда, откуда пришли.

Ус по-прежнему стоит по стойке «смирно», но фон Бурен уже проголосовал — он опустил свой меч, Юдефельдт наконец дышит.

На нашей стороне численный перевес, и настроены мы более решительно. Нам нечего терять, и фон Мерфельд это прекрасно знает.

Щелчок языком и ругательство себе под нос, последний презрительный взгляд на бургомистра — он разворачивается на каблуках и с громким звоном шпор присоединяется к своему отряду.

Редекер прислоняет ствол пистолета к груди фон Бурена, который закрывает глаза и, окаменев, ждет выстрела. Опытная рука отвязывает кошель от его пояса.

— Катись-ка ты отсюда, ублюдок. Возвращайся лизать задницу твоему епископу.

Солнце едва пробивает дымку за церковью Святого Ламберта, когда мы возвращаемся на рыночную площадь. Рыцари ушли из города, эскортируемые людьми Редекера вместе с лютеранами: кто-то божится, что видел, как фон Бурен плакал от ярости, когда выезжал из городских ворот.

Фрау Юдефельдт и фрау Вердеманн вернулись к своим мужьям, а Книппердоллинг, как и советник Палькен с сыном, идет вместе с нами, осипший голос едва слышен, один глаз заплыл, но настроение бодрое, мы гуляем в поисках трактира.

В лагере нас встречают ликующие крики, аркебузы палят в небо, над головами вздымается лес рук, женщины нас целуют, я вижу, как люди раздеваются, Яна Лейденского торжественно несет на руках толпа восторженных почитательниц, свято верящих, что одна сила способна отвести любую беду. Люди разбирают баррикады и возвращаются на улицы… Те самые улицы, которым этой ночью угрожала страшная опасность. Открываются окна, женщины, старики и дети выходят на улицы, хотя мороз сильный и едва рассвело.

Книппердоллинг ставит всем пиво.

Ротманн подходит ко мне с улыбкой, вид у него усталый, но довольный.

— Мы сделали это. Говорил я тебе, что Господь защитит нас.

— Да, Господь и аркебузы, — улыбаюсь я. — А теперь?

— Что?

— А что мы будем делать теперь?

Вопрос принадлежит Гресбеку, почерневшему от дыма факелов, грязному и помятому. Белый шрам на лбу кажется вдвое больше на столь мрачном лице.

— А теперь у нас передышка, капитан Герт из Колодца.

Он улыбается мне, я пожимаю ему руку в знак благодарности.

Книппердоллинг, выслушав донесение одного из патрулей с озабоченным видом, пошатывается, но бредет к нам:

— Герт, тебе это не понравится…

— Что еще случилось, сукины дети?!

— Фон Вальдек натравил на нас крестьян со своих земель. Они идут сюда. Говорят, их три тысячи. Они хотят разрешить все свои проблемы с городом раз и навсегда.