"Кью" - читать интересную книгу автора (Блиссет Лютер)

Глава 27

Тиле Буссеншуте, по прозвищу Циклоп, продавец тары, коробок и ящиков — гигантское, попросту мифологическое создание.

Буссеншуте — один из тех людей, о которых вспоминают вконец потерявшие терпение матери:

— Вот не будешь спать, позову картонщика… В нем всего с избытком, даже чересчур, кроме мозгов. Не знаю, что Книппердоллинг рассказывал ему, чтобы вытащить его из лавки, но, даже если он объяснял все по слогам, сопровождая жестами, я убежден: тот не получил ни малейшего представления о том, что делает. В единственном парадном костюме, в который мы умудрились его втиснуть, он чувствует себя отвратительно — костюм этот происходит из гардероба Книппердоллинга, и совершенно очевидно, что этому портняжному произведению с трудом удается удерживать брюхо, зад и бесчисленные подбородки главы нашей делегации. Обычно он не говорит, а хмыкает. Ходят слухи, что за убийство он был приговорен к трем годам на галерах: занимаясь погрузкой на лестнице в одном роскошном особняке, он швырнул своему помощнику груз настолько тяжелый, что тот потерял равновесие, прокатился по всему лестничному пролету и в конце концов был раздавлен.

Сразу за Буссеншуте, совершенно скрытый его массой, шествует Редекер, когда-то сидевший в одной камере епископской тюрьмы вместе с главой нашей делегации. Он определенно не избавился от скверной привычки щипать чужие сумки, но, что гораздо хуже, имеет обыкновение хвастаться подобными подвигами, а это рано или поздно плохо кончится.

Замыкает столь впечатляющую троицу Ганс фон дер Вик, адвокатишка-крючкотвор, вплоть до последнего момента искренне считавший себя членом миротворческой делегации. Он действительно верил в возможность мирных переговоров с епископом и лютеранами и не знал, как выпутаться из этой истории, когда мы решили превратить встречу в цирк.

Епископ созвал собрание городских представителей, пытаясь достичь компромисса между сторонами, чтобы ему позволили вернуться в город. И если бы это зависело лишь от бургомистра Юдефельдта, имевшего полное право участвовать в городской делегации, компромисс, к нашему величайшему сожалению, был бы достигнут немедленно. Фон Вальдек предоставил бы кое-какие муниципальные свободы, осчастливив богатых лютеран, друзей Юдефельдта, восстановил бы свою власть в княжестве, уничтожил баптистов, а людей, их поддерживавших, унизил бы самым позорным способом. Divide et impera[36] — старая песня.

Выбор был не слишком велик — нам оставалось лишь разыграть подобную сцену, сделать из переговоров балаган и привлечь к ним всеобщее внимание. Мы вынудили Юдефельдта и магистрат согласиться на присутствие выбранных по этому случаю представителей народа Мюнстера: страшенного великана, разбойника с большой дороги, сутяги-неудачника и всех остальных, решительно шагавших за их спинами.

Мы поднимаемся по лестнице, один за другим, в строгом порядке, стараясь сохранить важный вид. У Книппердоллинга — слезы на глазах, а из-за плотно сжатых губ иногда прорываются раскаты его громоподобного смеха. Он первым назвал это имя, когда подбирали главу делегации, которая удовлетворила бы наши требования:

— Тиле Циклоп! Да, да, этот человек послужит общему делу!

Зал, где состоится собрание, в доме рыцаря Дитриха фон Мерфельда, обладателя одного из самых ловких языков, лижущих зад епископу: оставшиеся на виду балки инкрустированных потолков, безвкусные, грубо выделанные гобелены — дешевое тщеславие. Ряды стульев, на которых сидят вассалы епископа, открываются перед нами, как крылья птицы. Хозяин восседает справа от трона и едва не лопается от гордости: развернуты все парадные знамена, чтобы поразить бедных невежественных бюргеров.

Трон в центре, деревянные подлокотники в форме львиных голов, епископский герб рядом с фамильным гербом хозяина на деревянном изголовье спинки.

Он очень импозантен, одет во все черное с головы до ног.

Башмаки с блеском, штаны из хорошей шерсти и нарядная блуза, пряжка на ремне, удерживающем меч, судя по инкрустации на эфесе — настоящий толедский. Епископский перстень сверкает на свету — рубин в золоте, на груди — медальон имперского курфюрста. Внутри столь пышного одеяния сухощавое тело с высоко поднятой головой.

Лицо врага.

Серебристые волосы и седая борода, изможденное лицо, щеки ввалились — червь власти точил его годами.

Фон Вальдек, моложавый для своих пятидесяти, взглядом орла высматривает с высоты добычу.

Вот он каков.

Тиле Буссеншуте, оробевший среди всего этого золота и алебастра, сгибается в глубоком поклоне, подвергая величайшей опасности швы и пуговицы на костюме Книппердоллинга.

Один из епископских рыцарей разворачивается на стуле, вытягивает шею и поднимается, опираясь на подлокотники, чтобы рассмотреть, кто скрывается за горой мяса, мало-помалу продвигающейся к центру зала. Пока циклоп-картонщик не кланяется, являя на всеобщее обозрение наглую усмешку Редекера.

Вот это момент! Мельхиор фон Бурен, подвергшийся нападению на дороге к Тельгту не больше месяца назад и ограбленный при свете божьего дня, сталкивается лицом к лицу с человеком, умыкнувшим его земельную ренту. Наверное, он узнает его не сразу. Генрих Редекер не сдерживается, он подается вперед, словно собирается одним прыжком перескочить согнувшуюся перед ним спину. Лицо покраснело, грудь выпячена.

— Твой зад еще горит, дружище? — интересуется он сквозь стиснутые зубы.

В ответ на столь вежливый вопрос жертва ограбления почему-то моментально вытаскивает из ножен меч и принимается размахивать им перед носом побледневшего Буссеншуте:

— Защищайся, падаль, ты заплатишь по капле крови за каждый флорин.

— Пока что довольствуйся несколькими каплями вот этого! — смеется наш делегат, плюнув ему в лицо через плечо главы делегации.

Рыцарь пытается ответить ударом меча. Этот поступок немного нервирует Тиле Буссеншуте, увидевшего лезвие, мелькающее рядом с его ухом. Реакция у него хорошая: он размахивает рукой и впечатывает раскрытую ладонь в лицо меченосца, который летит на пол вместе со стулом, увлекая с собой еще двух рыцарей.

Юдефельдт что-то кричит, пытаясь заставить его утихомириться и охладить пыл Редекера.

Орел, фон Вальдек, не теряет самообладания. Не произнося ни слова, он удостаивает нас самым презрительным взглядом из своего арсенала. Редекер превосходит самого себя, вспоминая родителей, покойных, святых покровителей. Его ругань подрывает уважение к генеалогическому древу врага. Наш фон дер Вик посреди всеобщего беспорядка принимается кудахтать, пытаясь говорить тоном серьезного адвоката, которым никогда в жизни не был:

— В месте, назначенном для собрания, всем гарантируется неприкосновенность, применение оружия полностью запрещено!

Товарищи сдерживают фон Бурена, порывающегося добраться до Редекера, Юдефельдт предпринимает безнадежные попытки всех успокоить, растерянный и побагровевший, как бессильный ребенок.

Все на сцене замирает, едва встает фон Вальдек. Мы стоим как окаменевшие. Его взгляд испепеляет зал: теперь он твердо знает, что бургомистр не стоит и ломаного гроша, что мы — его непримиримые враги. Он молча мечет молнии, потом раздраженно разворачивается и неуверенно, прихрамывая, направляется к выходу в сопровождении фон Мерфельда и своей личной гвардии.