"Мемуарр" - читать интересную книгу автора (Найман Анатолий)Звонит мобильный телефон.А в г у с т. Да, Валера… И не надейся… Потому что сорок лет не дата… Не для того я, как придворный поэт Гораций, выехал за черту города Рим Третий, чтобы незваный гость являлся хуже телевизора. Мой пес порвет тебя, как партбилет… Дети. Какой пес?! Внуки. Какой партбилет? М а й я. Август! А в г у с т Н и о б е я. Дедушка любит, такой, парадоксы. Т и г р а н. Я, типа, тоже антисталинист. Как армянин по крови и исторически. Н и о б е я. При чем тут? Я твоя сестра, а Сталина, такая, уважаю. А в г у с т С в е т л а н а. А для своих? А в г у с т. Жди Нового года. С в е т л а н а. А сейчас? Раз уж собрались. Я р о с л а в. Мы мигом в магазин слетаем… А в г у с т. Майя Модестовна, собери чай. Женщины накрывают на стол. Бутылка вина. Я р о с л а в. Сынок. Корней прикрывает рюмку ладонью. Ну что, за сорокалетие комсомола? Чокаются, выпивают, разливают чай. Т и г р а н. Вы ведь еще студентами. А где познакомились? А в г у с т. Где все. Она была секретарь бюро. Взносы, общественная работа. Мимо пройти невозможно. Н и о б е я. Информбюро? К о р н е й. Политбюро. А в г у с т. Бюро курса. Вээлкаэсэм. К о р н е й. Это по-месопотамски. М а й я. Бюро ни при чем. Не во мне дело. Август был знаменитость. Чемпион института по прыжкам в высоту. Т и г р а н. Дед прыгал в высоту?! Н и о б е я. Что в высоту – ладно. Что прыгал – вот прикол! К о р н е й. Как… этот… А в г у с т. Козел. С в е т л а н а. Кузнечик. Т и г р а н. Каким стилем ты прыгал? А в г у с т. Хорайн. По-русски – хорейн. По-советски – восточноамериканский. Официально – перекат. Т и г р а н. Это как? А в г у с т. Приземление на толчковую. Н и о б е я. Толчковую что? М а й я. Что? Ногу. А в г у с т. Мах, ложишься на планку, ныряешь. М а й я. Стрижет так над планкой. А в г у с т. Покажу на золотую свадьбу. Т и г р а н. Чё, тебе жалко показать? М а й я. Август, встань и покажи. Август встает, показывает. К о р н е й. А западноамериканским мог? А в г у с т. Были еще ножницы. Приземление на маховую. Официально – перешагивание. Н и о б е я. Показывай-показывай. А в г у с т М а й я. Только в моду входил. Как на лошадь запрыгивать. Н и о б е я. Это как сейчас прыгают? Т и г р а н. Сейчас спиной вперед. А в г у с т. Фосбери-флоп. В наше время его не было. С в е т л а н а. Они как, спиной вперед и разбегаются? А в г у с т. Вот так Н и о б е я. Фосбери-флоп?! И прямо разрешали такие слова говорить? А в г у с т. Вот именно что “спиной вперед” – так и называли. К о р н е й. Наверно, кто в песок, тех – ногами вперед. Т и г р а н. А сколько ты прыгал? А в г у с т. Сто семьдесят пять. Т и г р а н. И чемпион? А в г у с т. Скажи спасибо за столько. Ножницами еще меньше получалось. Я р о с л а в. Тогда больше не требовалось. А в г у с т. Именно. В высоту, но чтобы не очень-то высоко. Чтобы все могли прыгать. Страна такая. М а й я. Почему! Были и рекордсмены. А в г у с т. Я главного видел. Взял метр девяносто девять и восемь десятых. Так двух миллиметров до двух метров и не допрыгнул. А один возьми и скакни на два ноль один. И получил десять лет как японский шпион. И ни имени, ни рекорда. Обратно перевели на метр девяносто с копейками. Я р о с л а в. И правильно. Мы такие. Мы все на метр девяносто. Один папка со своим метром семьдесят пять подкачал. С в е т л а н а. Зато всех – двести миллионов. Суммарный прыжок выше, чем у всего мира, включая кенгуру. М а й я. Ярослав! Света! Т и г р а н. А когда первый посыл друг другу сделали? Ну, заговорили… Н и о б е я…Взглянули – со значением. М а й я. На демонстрации. К о р н е й. Дефиле? А в г у с т. Дефиле? К о р н е й. Последних моделей одежды? А в г у с т. На октябрьской, дурень. Ну то есть ноябрьской. М а й я. Он путает, на майской. Шел снег. На Августе был один легкий плащ. С в е т л а н а. Наверно, думал, что август. М а й я. Пыльник назывался. Тогдашний крик моды. К о р н е й. Круто. А тут снег. Н и о б е я. Оттепель. М а й я. Вот именно что минус десять. Н и о б е я. Я про хрущевскую. Сталин-то умер уже или как? К о р н е й. А что было на бабушке? С в е т л а н а. Что первого мая может быть на Майе? Майские кружева. М а й я. Я была в гэдээровской штормовке. Под ней свитер. Хемингуэевский, грубый такой. К о р н е й. Круто. На случай бури. А Август Макарыч на случай цветочной пыльцы. С в е т л а н а. На случай пыльной бури, которой обернулась оттепель. Н и о б е я. А чего молодые тогда делали? В смысле – где тусовались? С в е т л а н а. В смысле – гужевались. М а й я. Да практически везде. Слава богу, полно мест было. Прежде всего институт… С в е т л а н а. Институт не в счет. Институт – обязаловка. М а й я. Общежитие. Мы были как одна семья. Дни рождения – все за стол. Конспекты – одни, сессия – все вместе. Театральная премьера – культпоход. А в г у с т. Забеременел кто – аморалка. Забеременел, запил, выразился идеологически нечетко – персональное дело. Персональное дело – общее собрание. М а й я Т и г р а н. Чего там делать? А в г у с т. Перебирать капусту. Морковь. К о р н е й. Киви. Т и г р а н. Просто перебирать? К о р н е й. Как буддисты. А в г у с т. Сортировать гниль. М а й я. Летом стройотряды. Весь год турпоходы. По родному краю. Когда на лыжах, когда и на байдарках. С в е т л а н а. Когда и пеша. М а й я. По азимуту. А что? Палатка, костер. Я р о с л а в. Песня. М а й я. Чем, сын, плоха тебе песня? Я р о с л а в. Мотивом. Словами. Гитарой. М а й я. У тебя же как раз получалось. Пауза. Н и о б е я. А интимные связи? Сфера, там, личной жизни? Т и г р а н. Половая, типа, близость? К о р н е й. Тебе же говорят, общежитие. А в г у с т. Дортуары на восемь койкомест. Звонит мобильный телефон. А в г у с т Я р о с л а в. Все считаю, считаю и никак не пойму: откуда сорок? Мы со Светкой наши возрастба знаем; сколько людям на первом курсе, знаем. Может, накинете лет пять, четыре? А в г у с т. Да ради бога. Но от чего считать? От, строго говоря, загса или, как Тигранчик, от половой, типа, близости? М а й я. Август, что ты, прости господи, говоришь! Что ты себе позволяешь перед лицом потомков! Это же осквернение родительского ложа, другого слова не подберу. А в г у с т. От демонстрации, короче, плюс-минус. От гражданского брака – сорок. Каковая – не есть дата. Н и о б е я. Вы несли праздничные транспаранты? М а й я. Материалы наглядной агитации. По большей части портреты. Н и о б е я. Вы кого? М а й я. Мне дали кривую роста успеваемости. А Августу Макарычу достался сдвоенный образ – Хрущева с Булганиным. Наподобие Маркс и Энгельс. Т и г р а н. Редкий чин. М а й я. Чей чин? Они были в штатском. Т и г р а н. Иконописный. М а й я. Изготовлялись тогда такие. Двое в соотношении к по отдельности – один к десяти. В тот раз снег залеплял, приходилось постоянно отряхивать. Н и о б е я. А Виталий звонивший? М а й я. Лозунг. “Повысим бдительность!” С в е т л а н а. Мама, какая память! М а й я. Он за мной ухаживал. Все шутили: Виталик, повысь бдительность, а то вон Август наготове. А Август ничего такого. Т и г р а н. Так, дедушка? А в г у с т. Почему? Мы с Виталием дружили, секретов не было. Он мне рассказал: на ноябрьской, когда щиты сдавали, Майку эту в уголку, удалось, прижал. Так что наготове не наготове, но в уме я ее держал. М а й я. Август! Какая низость! Сейчас же сознайся, что все выдумал! Извинись немедленно! А в г у с т. Все не все, но кое-что выдумал. Тогда. Но кое-что, оказалось, и не выдумал. Д е т и и в н у к и. Что?! Что?! А в г у с т. Зажигательность и пламень юной Майи Модестовны. М а й я. Август, что с тобой? При детях! А в г у с т. Так ведь потому и детях при, что зажигательность и пламень. С в е т л а н а. А Валерий на маму глаз А в г у с т. Майя Модестовна, вопрос к вам. М а й я С первого дня института. И продолжает быть до сегодняшнего. С в е т л а н а. В каком плане? Валерий-товарищ или товарищ Валерий? Ты же была комсомольский вожак. И если он рядовой член… А в г у с т. Отнюдь. Валера – бессменный профорг. Комсомол – резерв партии, профсоюзы – школа коммунизма. Всего лишь. Субординация. Смотрел на нее снизу вверх. А мне на картошке сказал: “Ты давай с Майкой решай, а то я не камень”. С в е т л а н а. Мать, да ты вамп! Я р о с л а в. Мне в голову не приходило. А в г у с т. А вот и мимо! Валера чист, как голубь, а голубь – как тот снег. Виталик ухаживал, Валера – эталон товарищества, хранящийся в парижской палате мер и весов. Виктуар – вот кто искуситель. Вот кто змей. Что-то он, кстати, еще не звонил, не назначал, когда и как нам праздновать. Сорокалетие-то. Пауза. Т и г р а н. Ну, дак, и вы на демонстрации, снег валит, дед в пыльнике. Хрущев-Булганин сдвоены, как Маркс-Энгельс, – и дальше что? Откуда пошла разматываться наша семья? А в г у с т. От кладовки при комитете Вээлкаэсэм. Уже институтского. Туда складывали всех вождей и все плакаты до следующей демонстрации. Помещение не бальная зала, не больше этой дачки. Но человек двадцать-тридцать наталкивалось. Размещалось – под прикрытием, стало быть, промокших средств массовой агитации. М а й я С в е т л а н а. Водяра – если дотерпевали. М а й я Я р о с л а в. Я застал. Там еще собака нюхала. С в е т л а н а. То, что вывалил турист. М а й я А в г у с т. Чего-то было. М а й я. Расходились в темноте. Т и г р а н. Расходились, бабуля, в смысле раскрепощались или по домам? А в г у с т. Кто как. Но жена Августа вне подозрений. Никакого такого раскрепощения за бабулей не водилось. Грешки в виде кокетства и легкомысленного флирта с Валерой, Виталиком и Виктуаром. Поцелуи, там, и полутоварищеские объятия, возможно, и имели место. Зато сегодня она у меня глава церковной двадцатки. Благоверная моя опять в первых рядах. В вампах никогда замечена не была. Была секретарь, но это не политическая карьера, а душевная активность. Такой у малышки моей и киски общественный и всяческий темперамент. Вот что могу и хочу я сказать к сорокалетию нашего брачного союза. Это мой официальный торжественный тост, и все, кто хочет и может, пусть за нее выпьют. Выпивают. Некоторое замешательство. С в е т л а н а. И что дальше? М а й я. Вот именно, Август, что дальше? Я р о с л а в. Пап, по дощечке, по стеклышку строили. Вы с матерью. А мы со Светкой? Песок не таскали, гвозди не распрямляли? А ребята? Где какой гриб у какой канавы вылезет, не знаем? Лет по пятнадцать каждый оттянул. Дата не дата, а история семьи. Чем тебе сорокалетие не годится, чтобы историю семьи семьей не отметить? К о р н е й. Уже вроде как бы собравшись. М а й я. Всё, не обсуждаем. Праздничный ужин и остаетесь ночевать. Т и г р а н. Все, дед, нет базара. Торжественная часть – и вповалку. С в е т л а н а. Мы с братцем в магазин, потом всей гопой корпоративно по местам боевой славы. Бидон черники, венки из васильков. Н и о б е я. Комары! К о р н е й. Я почешу. Шумно уходят. Август и Майя вдвоем. М а й я. Что это на тебя сегодня наехало? А в г у с т. Сам понять не могу. Не то съел вчера. Не то скумбрию в собственном соку, что ли, – перестояла, металлом отдавала. Не то замысел жизни не удался. М а й я. Сегодня открылось. Сорок лет был доволен, на жизнь не жаловался. А в г у с т. Не жизнь, а замысел жизни. Жизнь – потрясающая. Претензий не имею. Не имел никогда. Потрясающая вещь. Какие к потрясающей вещи претензии? К дареной! К гениальной! М а й я. Неоплатный долг! А в г у с т. Неоценимый дар! М а й я. Неоценимый толк! А в г у с т. Неоплатный жар! М а й я. А в чем замысел? Сам говорил, она свой замысел и есть. А в г у с т. М а й я. Первый раз слышу. Сорок плюс четыре-пять прожили, ни разу не поделился. А в г у с т. Чем делиться? Замысел идиотский. Примитивный. Детский. Чтобы мне жить дали. Чтобы жизнь, ну эта, на Земле, вся – мне мою, Августа Макарыча, жизнь прожить дала. Не мешала. Не помешала. М а й я. Кто тебе мешает? А в г у с т. Мешают. М а й я. Мы? Близкие твои – враги твои? Кто конкретно? Я? А в г у с т. Категорический императив принуждения. М а й я. Хотел бы, чтобы чего не мешали? А в г у с т. Чтобы сорокалетие не устраивали. Чтобы не было никакого сорокалетия вообще. Мы бы с тобой поженились, а сорокалетия не было. Чтобы мне жить в своем домке на территории садово-огородного товарищества “Подсобный” и не думать, что хорошо бы Светка мужа не прогнала. И жена от Ярослава чтобы не уходила. И у Тиграна и Ниобеи имена нормальные были. А Корней со своим чухонским пусть бы и ходил, только не дышал бы клеем, не глотал, не пил, не зашивался. И Валера с Виталием дружили бы со мной, как я с ними, а не носили бы бляхи “Указом Российской Федерации заслуженный друг Августа”. М а й я. До сих пор меня ревнуешь. Не имея на то ни фактических, ни – с твоей природной распущенностью и непристойными приставаниями хотя бы к той же ко мне – моральных оснований. А в г у с т. Дура ты, любезная моя барышня и белочка Майя Модестовна. Я к тебе с душой, ты ко мне с лапшой. “Ревнуешь”. Да хоть бы и Валера, и Виталик, и неотразимый Виктуар вымпелоносный. Бывает. И если было, то это моя такая жизнь. “Было” в ее замысел входит. Как и “не было” – если бы не было – тоже входит. Мой замысел – не исключительности же. Не угождения же мне со стороны жизни. Если без этого всего неприятного не обойтись, пусть такая. Вот ее, такую, какая есть, не мешайте жить. М а й я. Я тебе про Виктуара сто раз рассказывала. Ну не помню, было у нас что-то или не было. Вроде было, должно было быть. Так и говорили, и ты сам говорил: у Виктуара со всем потоком было. А вспомнить нечего. Где, когда, при каких обстоятельствах – ни-че-го. Может, пьяные? Никогда не была я такая пьяная. Двусмысленно себя вел? Только то двусмысленно, что хорошо вел. Это да, это вел. Слова хорошие. Когда надо, и нежные. Поддержка. Но не то двусмысленно, что чего-то было, и слова из-за А в г у с т. Не, не объясню я тебе. Замысел жизни, похоже, и правда не удался, но почему я из-за этого сегодня разнервничался? Вполне можно жить и с неудавшимся. Какая связь с сомнительными валентностями юных тяготений? С чего вдруг полез в публичную демонстрацию праздничных демонстраций? Наверно, все-таки съел не то. Или скумбрию в собственном соку с добавлением масла. Или сырков “Дружба” перебрал, еще тогда. Сорок плюс четыре-пять лет назад. Стук в дверь, вваливаются Валерий, Виталий, Виктуар. Виктуар выделяется элегантностью и уверенностью в себе, при нем трость, на которую, впрочем, он не опирается, а держит на плече. В а л е р и й, В и т а л и й, В и к т у а р М а й я В и к т у а р М а й я. Да сменил уже гнев на милость. Спасибо потомству, поднажало. Возвращаются дети и внуки. Радостная встреча: градус горячности зависит от индивидуальных отношений каждого с каждым. Это будет проясняться по мере развития действия. В а л е р и й. Доживем ли мы все до вашей золотой – тайна, непроглядный мрак. Но ручаюсь, что ближе и что нежнее, чем сейчас, друг к другу уже не станем. В и т а л и й. Я потому так и настаивал, что кто его знает, как оно будет через десять лет. А любовь, если не пользоваться каждой возможностью в ней признаться, выдыхается и может иссякнуть. В и к т у а р. Эх, нет среди нас кавказцев… Т и г р а н В и к т у а р. Вы – лица кавказской национальности, безусловно, а я про туземных. Которые умеют сказать про дружбу как про любовь. А про любовь как ангелы на небе. Я жил в тех краях, я слушал, я учился. Н и о б е я. Дядя Виктуар, вы отца нашего знали? В и к т у а р. Он был мне как сын. Светлана как дочь, он как сын. Нелепая смерть… Не дадим ей омрачить сегодняшнюю радость! Вернемся к словам о любви. И к любви, которая эти слова рождает… Т и г р а н. Мама говорит, он получил нож в сердце, на улице, когда защищал ее. А Ниобея разыскала его мать – вторую нашу бабушку, – она сказала, что он узнал что-то такое, отчего застрелился. В и к т у а р. Старуха, Тигранчик, выжила из ума, бормочет что ни попадя, печальная картина. Повторю: не время сию минуту это вспоминать, но уж раз зашла речь… зашла так далеко… Ваш отец погиб в сумгаитской резне. Мама не хотела, чтобы вы это знали. Слишком нелепо и слишком трагично. Мы его сегодня помянем. А сейчас, как ни сбит я вашими вопросами… Н и о б е я. Он как сын, она как дочь, а вы холостяк – не думали стать нам приемным отцом? М а й я. Жениться на Светлане? Деточка, что ты говоришь! Н и о б е я. Она бы не против. М а й я. С чего ты взяла? Н и о б е я. Ну, во-первых, я бы сама не против. И дед намекал, ты тоже была не против. Для ровного счета и мать. С в е т л а н а. А вы думаете, вы учитесь в университете на чьи деньги? И школу кончили? И в Англию ездили? И в Шарм-аль-Шейх? В и к т у а р. Эй-эй-эй, я запрещаю! Сорок лет назад ближайший мой друг, рыцарь, кремень, красавец, встретил лучшую из девушек, жар-птицу, саму женственность, саму жертвенность. Они родили Светлану – имя говорит за себя. Они родили Ярослава – имя говорит за себя. Светлана родила Тиграна и Ниобею, Ярослав родил Корнея. Библейская история. Ни Валера, ни Виталик, ни я этого не сделали. Мы только любовались, мы только восторгались, мы были счастливы. Счастьем наших уже не скажу друзей – сродников. Мы получили это: Августа, Майю, их детей и детей их детей, семью, их семью, ставшую нашей, – даром. Как могли мы приобщиться этому сокровищу, этой неиссякаемой казне? Посильной помощью. Мне стыдно вспоминать, какова она была. Одна миллионная того богатства, что мы через них приобрели. М а й я. Ну почему, почему у нас все не по-людски?! Это же тост. Стол не накрыт, не налито, не поднято. Август, ты моя судьба, солнце в моем окне, мое все, но это ты так долго сопротивлялся, и на этот раз я тебя обвиняю. А в г у с т. Козочка моя, и ты по-кавказски? Не жила ли ты в тех краях? Не слушала ли, не училась? М а й я. Ты прекрасно знаешь, что я после рождения Светланы отдыхала в Пицунде. Ты сам меня провожал, сам списывался с Виктуаром, чтобы он меня встретил. Но чтбо ты услышал в моих словах кавказского? Они вырвались из сердца. Как вырывались на первом курсе, и на картошке, и в овощехранилище… В а л е р и й…и в стройотряде… М а й я…и в стройотряде… В и т а л и й…и в турпоходе… М а й я…и в турпоходе… В и к т у а р…до всякого Ярослава… Я р о с л а в. При чем тут я? М а й я. Он хотел сказать “до Светланы”. В и к т у а р. Я хотел сказать “до Пицунды”. А как ее принимали в Пицунде! Меня – так – никогда! Меня к ней не подпускали! И знаете почему? Из-за Светланы. Из-за имени. Для них это дочка Сталина, только. М а й я С в е т л а н а. Сколько лет живу, и в голову не приходило. Я что, действительно в ее честь? М а й я. По порядку, по порядку! Сперва раздвинем стол, и тащите ваш подарок. А в г у с т. А в чью, царицы Тамары? М а й я. Что ты несешь! Сталин тогда уже умер. А в г у с т. Умер и на сороковой день вознесся. М а й я А в г у с т. Тут только все и разобрались, кто он такой. Без смерти он отец и вождь. Название станций. Платформа Отец, следующая – разъезд Вождь. Учитель – слабовато: учитель, учиха. Пошли изыски: корифей, генералиссимус. Корифей – это уже цикорий. Генералиссимус – еще чуть-чуть, и венеролиссимус. А усоп – и стал Сталин. М а й я. Я Сталина ненавижу. Кровавый палач. Правильно Берия сказал: В и к т у а р. Ты, Майя-калбатоно, знаешь, как высоко я тебя ставлю. Но и Августа не ниже. Светлана твоя не Августовна, а Иосифовна. В а л е р и й, В и т а л и й М а й я. Да я его физиономию видеть не могу. Одни усы чего стоят! Н и о б е я. А мне нравятся. М а й я. Желтоглазый. Н и о б е я. А мне нравится. М а й я. Дымил как паровоз. Н и о б е я. А мне нравится. Т и г р а н. А я как бы маоист. К о р н е й. А я два раза по пять кубов. Букет весенних маков в лебяжьих руках. Сугрев осенней соломы под северным сиянием. Похищение данных ангельского банка. Выкуп драгоценной, хотя и не святой, жизни. А в г у с т. Как-как? Осенняя солома под северным сиянием? К о р н е й. Повторяй, дед. Запоминай, Август Макарыч, и учись, пока я жив. Два раза по пять кубов. Выползок из лебяжьих ручек. Северное сиянье хрупкой соломки. Налет на банк херувимов и серафимов. Варево на факелах. Приход по прямой, уход по параболе. М а й я Валерий, Виталий и Виктуар выходят и возвращаются с портретами на палках: Сталина, Брежнева, парным Хрущева и Булганина, парным Андропова и Черненко, парным Путина и Медведева, а также вправленных в две ромашки на одном стебле Горбачева и Ельцина. Расставляют вдоль стены. Смех, возгласы изумления, радости. С этого момента возникает и нагнетается ощущение тесноты. В а л е р и й, В и т а л и й, В и к т у а р А в г у с т. Теперь банкета точно не получится. Стол расставим – пройти будет негде. Т и г р а н. А зачем ходить? Мы сядем, они постоят. В и к т у а р. Вот оно, племя младое, незнакомое с нашей эпохой. С ее живой кровью, с воздвигнутыми ею традициями. Обязательно пройти! Поднять портреты и пройти. Как сорок лет назад. Это же мистерия. Т и г р а н. Перед кем? В и к т у а р. Друг перед другом, сами перед собой. Вы что, думаете, мы тогда перед М а й я. Тогда фуршет. Стол в угол, и фуршет. А в г у с т. Обед накрылся. Как я и предсказывал. Веление времени. У каждой эпохи свое веление. Стол задвигают в угол, приносят с кухни тарелки с закусками, бутылки, стаканы. Постепенно начинают примеряться к портретам. Н и о б е я. Иосиф, как его, Виктуарович – мой. В а л е р и й. Виссарионович. Н и о б е я. Честно говоря, отчество дикое. А в г у с т. Именно. По-гречески значит лесной. Н и о б е я. Мама, или ты его хочешь? Между вами же тайная связь. С в е т л а н а. Мой избранник – Брежнев. Моя юность, порывы, пыл. И тому нравишься, и другому. На фоне общего спокойствия. Покоя. Постоянства вселенной. ГУЛАГа нет, только в виде книги. Борьба – символическая, за покой, за мир. Земля – малая, маленькая. Чувство уверенности, что все как следует, сегодня, завтра, послезавтра, послепослезавтра. Т и г р а н. Я – Путина-Медведева. Симпатичные, честно. Мне лично. Самостоятельно изучили английский язык. У Путина второй – немецкий, у Медведева – французский. Физически крепкие. На мировой арене – цунами. Для своих – татами. К о р н е й. Салями. В смысле от “Пятерочки” до “Азбуки вкуса”. Т и г р а н. Не понял. А в г у с т. Напрягись и поймешь. Тут каламбур. Шутка такая. Ироническая. К о р н е й. Мой – Андропов-Черненко. Лирические стихи сочиняли. От сердца к сердцу путь к единоверцу. Люблю дезу в начале мая. При такой государственной, партийной и идейной нагрузке. При слабом здоровье. Я р о с л а в. Вообще-то К о р н е й. Да бери на здоровье. Я тогда этими бы ромашками А в г у с т. Мне, само собой, Хрущева-Булганина. Мой первый опыт. Знаю, с кем имею дело. М а й я. Ой, а мне что же, никого не осталось? Корнюша, не обидишься? Твои – мои герои, как на духу говорю. Вернувшие свободу – всей стране и твоей бабушке. Действительно: цветы нации. Начала понимать при одном, кончила при втором, чтбо я правильно прожила, что неправильно. В а л е р и й, В и т а л и й, В и к т у а р Я р о с л а в. Ну, вы, дядя Виктуар, сами портрет. А дядя Валера и дядя Виталик на Мавзолее, в центре. Приветственно машете нам рукой. В а л е р и й, В и т а л и й, В и к т у а р Наигранно обижаются, под горячие уговоры что-нибудь придумать и хватание за руки выходят за дверь. Возвращаются, неся фото “Рабочего и колхозницы”, лозунг “Мы придем к коммунизму, когда добыча угля достигнет 1 400 000 000 тонн” и кривую роста успеваемости. М а й я. Вот теперь все, колонна готова к построению. К о р н е й. Только один маленький мальчик стоял в стороне и плакал. И демонстрант и плакат. В и к т у а р. Ну-ка, верни вещь. Корней возвращает трость. М а й я. Вот правильно. Продуманная самозащита. Скинхеды, болельщики, гастарбайтеры. Я р о с л а в. Убийцы Политковской. А в г у с т. Душманы. С в е т л а н а. Шахиды. А в г у с т. Гибэдэдэшники. Т и г р а н. Да просто менты. К о р н е й. Пьяные за рулем. Президентский кортеж. Лось забежал из Рублевского леса. Имитация советской демонстрации включает в себя разнообразную пантомиму и предполагает импровизацию. Вначале действующие лица ходят друг за другом в последовательности, соответствующей хронологии смены власти: Сталин, Хрущев-Булганин и так далее. Порядок начинает нарушаться, когда тот или другой участник задерживаются у стола, чтобы наполнить стакан и сделать бутерброд. Затем та часть, что продолжает ходить, представляет из себя демонстрантов перед той, что останавливается, изображающей трибуну руководителей. Это превращается в проход одиночек перед всеми остальными. Одиночки, в зависимости от того, чей портрет проносят, исполняют что-то вроде номера, наиболее убедительно передающего сущность личности на портрете. Пантомима может переходить в танцевальную. Это не мешает участвующим в ней подавать реплики, ввязываться в диалог, делать комментарий. Больше всего захватывает участников игра, в которой в отношения, по большей части враждебные, грубые, издевательские, заискивающие, вступают портреты, за которых говорят те, кому они достались. Возможно, Валерий, Виталий принесли с собой кассету с записями мелодий, песен, речей, звучавших в последние 40 лет, и вставляют ее в магнитофон. Тогда отрывки их могут прихотливо вмешиваться в разговор персонажей. С т а л и н. Никита, ты чего к военному человеку прижимаешься? Х р у щ е в. Держусь у полководца в фарватере, Иосиф Виссарионович. С т а л и н. Полководец, бородка у тебя не по уставу. Эспаньолку запустил, гранд мадридский. Б у л г а н и н. Мягонькая, товарищ главнокомандующий. Жена привыкла. С т а л и н. Я смотрю, Никита тоже привык. Брежнев угодливо подхохатывает. Х р у щ е в Б р е ж н е в. Я не Сталину. Благодаря вам, Никита Сергеевич, я его культ изжил. Меня Андропов дразнит. Говорит, что от зеленого горошка венгерской фирмы “Хортекс” меньше газов, чем от “Молдовплодоовощ”. А н д р о п о в. Я “Хортекс” брал вот этими руками при поддержке танков Т-34. С т а л и н. А мне передали, уважаемый Юрий Владимирович, что вы говорили, что Молдавия – это Румыния. Е л ь ц и н. А мой Юрий, не длиннорукий, а Лужков который, говорит, что газы могут вращать турбины московских ТЭЦ. А н д р о п о в. Я, Иосиф Виссарионович, говорю, Румыния – это Молдавия минус советская власть. Отчего и плетется в хвосте соцлагеря, сырьевой придаток. Ч е р н е н к о. Вы на меня тяжело налегаете, Юрий Владимирович, мне больно. А н д р о п о в. Никто Андропова не любит. Г о р б а ч е в. Комсомольцы на вас молятся, Юрий Владимирович. Е л ь ц и н. Не все, не все. Мой Юрий, короткорукий, называет вас самозванцем. И московским пугалом социализма с человеческим лицом. Г о р б а ч е в. Просто ни в какие ворота! Это, извините, дерзость, а не дерзновение. Всякая распущенность имеет границы. Свобода – это в первую голову ответственность. Е л ь ц и н. Мы – новая генерация. Отрясшая страх. О П у т и н. Не знаю – наше подразделение берет с Андропова пример. Е л ь ц и н. Вы, молодой человек, кто и откуда? П у т и н. Я из вашего аппарата. М е д в е д е в. Он вас исключительно уважает. Е л ь ц и н. А вы, юноша? М е д в е д е в. А я исключительно уважаю его. С т а л и н. Он из его аппарата. Я не ошибаюсь, товарищ? М е д в е д е в. Так точно, товарищ Сталин. Мы на него всем аппаратом молимся. Приобретая такого рода естественность, демонстрация теряет стройность. Очень скоро она превращается в преодоление препятствий, которыми становятся сами демонстранты и полотна, которые они несут. Постепенно от них начинают освобождаться – оставляя на первом же свободном месте, сваливая в кучу. То там, то здесь полотна образуют закутки, выгородки, маленькие помещения, скрытые от посторонних глаз. Их используют для уединения и укромных объяснений те или иные персонажи. Корней и Ниобея. К о р н е й. Кузина, не притягателен ли я для вас? Н и о б е я. С какой стати? К о р н е й. Потому что во мне пульсирует к вам влечение. Н и о б е я. В смысле это самое? К о р н е й. Всеобъемлющее. Включая и это самое. Н и о б е я. Но мы же двоюродные. К о р н е й. А не будь – вопрос можно рассмотреть, да? Другими словами, кое-какая притягательность наличествует. Н и о б е я. Не больше, чем к любому вашему брату. К любому активному экземпляру без выраженного уродства и инвалидности. К о р н е й. Так и мое влечение не индивидуальное. Н и о б е я. А что, кто-нибудь сюда сунется? Запросто. К о р н е й. Запросто. Тем интереснее. Н и о б е я. Ты чем вообще-то дышишь? К о р н е й. Чем придется. По обстоятельствам. Иду навстречу обстоятельствам. Ты – нет? Н и о б е я. Я по мере надобности. Сейчас никакой не нахожу. К о р н е й. Надобность приходит по мере воображения. Н и о б е я. А у тебя-то что за обстоятельства? К о р н е й. Что значит “что”? Ты обстоятельство, я обстоятельство. Шел в комнату, попал в другую. У тебя кое-что и у меня кое-что. Н и о б е я. Если честно, на фиг ты мне сдался. Как всякой уважающей себя личности. Одно только в тебе и занятно, что готов при всех. К о р н е й. Так ведь все, в общем, на фиг сдались. Какая разница, кто и с кем? Что тот солдат, что этот. Если нет выраженного уродства и инвалидности. Н и о б е я. Не скажи. Бывают предпочтения. К о р н е й. Предпочтения – это то, чего хочется. Хочется больше, хочется меньше, совсем не хочется. Это нормально. И когда хочется того, чего другому не хочется, нормально. И наоборот – нормально. Ненормально, когда заставляют хотеть, чего не хочется, и не хотеть, чего хочется. Н и о б е я. Хочется этого, не хочется того – это как раз индивидуальное. Ты сказал, у тебя не индивидуальное – это по мне, меня это торкает. Как бы интересно. Что тот солдат, что этот. Ты решай: так или так? К о р н е й. Да я и призадумался. Вроде выбора у меня здесь нет. Кроме тебя – никого. Не к тетушке же подъезжать. Маме твоей. А вроде был бы выбор, может, все равно бы на тебя снесло? Н и о б е я. У меня тоже не больно богато. Однако Виктуар есть. Сладенький дяденька. Тебя всяко послаще. К о р н е й. Позвать? Н и о б е я. Не придет. Только если сам позовет… Виктуар входит в одну из соседних кабинок. Сразу за ним – Светлана. В и к т у а р. Тебя не первый раз на откровенность тянет. Вся семья у вас на язык несдержанная. А ничем откровенность не хороша. Пока не сказано – что есть, то есть. А выболтал – как спущенное колесо: и есть, и не катит. Н и о б е я К о р н е й В и к т у а р. И лучшая иллюстрация вреда откровенности. Колесо – ничье. Колесо – у любого. Спущенное колесо – предмет общественного интереса. Порванный презерватив – публичное признание в интимной связи. С в е т л а н а. Пробитая гильза стоит аборта. Кому, как не тебе, знать? С т а л и н. Я запрещаю аборты. Х р у щ е в-Б у л г а н и н. Мы разрешаем аборты. Б р е ж н е в. Я пресекаю аборты. А н д р о п о в-Ч е р н е н к о. Мы допускаем аборты. Г о р б а ч е в. Я при условье. Х р у щ е в-Б у л г а н и н и Е л ь ц и н. Мы разливаем по рюмкам. А н д р о п о в и Г о р б а ч е в. Мы вырубаем лозу. Е л ь ц и н. Я поднимаю и чокаюсь. С т а л и н. Я запрещаю. Хрущев-Б у л г а н и н, А н д р о п о в-Ч е р н е н к о, Е л ь ц и н. Мы разрешаем. П у т и н-М е д в е д е в. Мы приглашаем. Холдинг “Праздничный аккорд”. Вернисаж “Натюрморт”. Лекции специалистов “Что такое аборт?”. Вступительные! И заключительные! Венские кресла. Чикагские лезвия. Веселящий газ – гарантии “Газпрома”. Анестезия Евразии. Оборудование из Дюссельдорфа в обмен на ненецкую нефть. Право разрезать ленточку. Сдача палат в арендочку. Х р у щ е в-Б у л г а н и н и А н д р о п о в-Ч е р н е н к о. Контрацептивы! Контрацептивы! Половина. Убийство! Другая половина. Свобода! Все. Осознанная необходимость! Мужчины. Полная несознанка! Можно заметить, что, принимая в этой игре участие, Майя преследует Ярослава, а он от нее уходит, петляя по образовавшимся из портретов “боксам”. Наконец в одном из них она его нагоняет. М а й я. Сынок, я хочу объясниться… Я р о с л а в. Мам, ну ни к чему, абсолютно. Нам обоим все ясно, претензий у меня нет… М а й я. Ты же только что сказал, “у кого не пошло, я тех изнутри понимаю и сочувствую”. Ты в своей судьбе обвиняешь меня. Я р о с л а в. Моя судьба не хуже других-прочих. Что жена ушла – как говорится, у всех ушла. М а й я. Что жена ушла. Что Корней… трудный ребенок. Что ты о себе самом думаешь как о неудачнике. Я р о с л а в. Это твоя шизофрения. Не больше я неудачник, чем все. Не неудачник, не удачник. Как любой другой. Как отец. Как твой преподобный Виктуар. М а й я. Это я и собираюсь сказать. Мать всегда хочет, чтобы ее ребенок был выдающийся. Почему, если как на духу, и Светку так назвала. Если как на духу, еще пионеркой мечтала, что если рожу дочь, будет Сталбина… Я р о с л а в. А жаль, что отменила. После обвала большевичков ее бы за деньги показывали. М а й я…Но Светка надежд не оправдала. С кем-то связалась, мужа прогнала. Я р о с л а в. Чего ты комедию ломаешь? “С кем-то”. Всем известно с кем. А тебе раньше всех… М а й я Я р о с л а в. Не от тех же ли кровей, кого не знаешь и знать не хочешь? М а й я Я р о с л а в. Да уж поддавливал. Но я не сдавался, каждую свободную минуту качал мышцы. Ни на что другое времени не оставалось. Н и о б е я Все вслед за ней проделывают то же самое. А в г у с т Я р о с л а в- А в г у с т- С в е т л а н а М а й я А в г у с т М а й я А в г у с т Т и г р а н В а л е р и й. А ведь получается. Демонстрация-то. Демонстрация символов власти. В и т а л и й. Скорей эмблем. В и к т у а р. А я бы сказал, изменчивого, но единосущного Н и о б е я М а й я А в г у с т С в е т л а н а А в г у с т Н и о б е я Я не зверь и не природа И не человек. Я секреция народа. Я двадцатый век. Я не мущина - Лишь так, отчасти. И не женщбина - (деланно устрашающе) Я плазма власти. М а й я А в г у с т С в е т л а н а А в г у с т М а й я Т и г р а н С в е т л а н а А в г у с т Т и г р а н Н и о б е я А в г у с т Н и о б е я У нас с Иозефом все в свете розбевом. В и к т у а р. Больно вы разошлись. С чего бы? А в г у с т В и к т у а р. Не народная это игра, Никита Сергеич, скажу тебе, как коммунист коммунисту. Народ во власть не играет. Народ играет в карманный биллиард. Н и о б е я В а л е р и й, В и т а л и й М а й я А в г у с т. Это Ниобея должна сказать “жить веселее”. Она же Сталин. В и к т у а р. А я так скажу – вместо Ниобеи: нельзя не веселиться! При власти. А без власти – нельзя не прослезиться. Я р о с л а в С в е т л а н а Н и о б е я Т и г р а н А в г у с т Все чокаются, выпивают. Кто-то первый, а за ним остальные начинают прилеплять вырезанные из плакатов лица на дуршлаг, сковородку, подставку под кастрюлю. Получаются маски, их, как на маскараде, подносят к лицу и отодвигают в сторону. Теснота становится все очевидней. С в е т л а н а Из-за скученности и духоты один за другим все раздеваются до белья или обнажаются по пояс. Кто-то, например Майя, Светлана и Ниобея, под видом помощи почти насильно стаскивают одежду с Виктуара, Валерий и Виталий – с Ниобеи. Манипулируя масками, персонажи окончательно втягиваются в двойную игру. В то, о чем у Пушкина сказано: “Когда б я был царь, то позвал бы Александра Пушкина и сказал ему…” То есть в воображаемую ситуацию, посещающую сознание человека как пустая мечта. Что ведет одновременно к двойничеству – и раздвоенности. Отношения между собой собравшихся – все агрессивней. В борьбе за место плакаты употребляются как вспомогательное оружие, оборонительное или атакующее. Стычки сопровождаются соответствующими репликами уже независимо от родственных или дружеских отношений. С т а л и н Х р у щ е в А в г у с т М а й я Б р е ж н е в А н д р о п о в. С ГУЛАГом и мировой революцией. В Париже бы обедали, в Нью-Йорке чай пили. С в е т л а н а Т и г р а н П у т и н. Отстали от времени, уважаемые. И так обедаем и на десерт тирамису лопаем. Н и о б е я К о р н е й С т а л и н В и к т у а р. У нас идея одна – красноармеец со штыком и пальцем Т и г р а н С т а л и н А в г у с т. Я изобрел зимнюю куртку на сгущенном молоке. С т а л и н. Я запрещаю зимние куртки на сгущенном молоке. Х р у щ е в. Я разрешаю зимние куртки на сгущенном молоке. А в г у с т. Вместо пуха. Б р е ж н е в. Я пресекаю идею в зародыше. А в г у с т. Ну вместо ваты. В и к т у а р. Не понял – в чем идея? А в г у с т. Сгущение энергии. Хай живе витчизна! А н д р о п о в. Я допускаю. Но на сухом молоке. Х р у щ е в и Е л ь ц и н. Мы разливаем по рюмкам. А н д р о п о в-м а с к а. Вырубаю лозу. Е л ь ц и н-м а с к а. Поднимаю и чокаюсь. С т а л и н-м а с к а. Я запрещаю. Х р у щ е в, А н д р о п о в, Е л ь ц и н. Мы разрешаем. П у т и н. Мы приглашаем. Е л ь ц и н Б р е ж н е в-м а с к а. Я ставлю артистизм выше техники. Шесть-ноль, шесть-ноль, шесть-ноль, шесть-ноль, два пять-девять. Молодец, Родина! Е л ь ц и н. Роднина, альцгеймер… С т а л и н Х р у щ е в Б р е ж н е в. “Молодец родина” – это моя национальная идея. Лично моя, а также национальная. П у т и н Е л ь ц и н-м а с к а. Мне православием-самодержавием-народностью все уши забили. Православие-самодержавие-народность не перебьешь. Н и о б е я. Бабуль, по твоей части. А в г у с т. Мать бьет дуплетом. И у боговерующих на хорошем счету, и у Самого. В и к т у а р. Ибо к таким Он и пришел: спасти и устроить в рай. П у т и н-м а с к а. Господи, да таких нацидей мильон. Нефть-юфть-вертикафть. Дзюдо-бордо – от и до. Я р о с л а в В и к т у а р. А ты бы ей коньками горло – раз, и перерезал. А н д р о п о в С т а л и н. Эклектизм или диалектика? Все одному приходилось решать. Диалектически – в расход всех до последнего? А кто Днепрогэс построит? Или эклектически – оставить часть? Тогда андрогинов с молотом и диском выпускать за рубеж. Н и о б е я В одном из отсеков сходятся Валерий, Виталий, Тигран, Корней. К о р н е й В а л е р и й. Счастье людей и чистое небо над миром – вот на что я тратил жизнь и теперь трачу. Единственно на что. То и другое обеспечивал коммунизм. Я был коммунстом без страха и упрека. Обеспечение прекратилось. Обеспечивать стал антикоммунизм. Я антикоммунист без страха и упрека. Не изменил себе ни вот на столько. В и т а л и й. А я своего партбилета не сжигал. Не выбрасывал. И сейчас не стыжусь К о р н е й Т и г р а н. Дядь Виталик, а оппортунист-то вы, а не дядя Валера. Супер-пупер-оппортунист. И тогда были где надо. И сейчас при своих. А у него линия. И тогда при раздаче, теперь при раздаче. Служению не изменил. В а л е р и й, В и т а л и й Т и г р а н. А если я серьезно? А я серьезно. К о р н е й. Товарищи, товарищ не шутит! Вся страна не шутит, и нам с товарищем не до шуток. Между тем звук магнитофона, незаметно сопровождавший все предшествовавшее действие, неожиданно делается громким, содержание слов и музыки не разобрать. Наконец Август выдергивает шнур магнитофона из стены. Ярослав не без борьбы отбирает плакаты. Ему помогает Корней, и именно на нем сосредотачивается агрессивность собравшихся. М а й я. Это с тебя все повернулось. С твоих на К о р н е й. И инвалида. Т и г р а н. И козла. Двоюродную сестру прищемлять. Н и о б е я. При всех. К о р н е й. При товарище Сталине. Но вы, кузина, мал-мала заводились. С в е т л а н а. Извращенец. Серийный извращенец. В и к т у а р. Валил бы ты, торчок, отсюда. Т и г р а н. Вали, доходяга, вали. К о р н е й. Выдавливаете. Из семьи и, шире, из общества. М а й я. Не мы. Сам себя ставишь вне. В а л е р и й, В и т а л и й К о р н е й. Из этой бомжовой, дизентерийной, трупной жизни, без места, без прописки, без собственного очка и выгребной ямы вы же еще выдавливаете. Вы же меня – из меня – выжимаете. В и к т у а р. Я?! К о р н е й. А кто? Вы. Бабуля, секретарь всех бюро и двадцаток. И эти два Валеры. И кузина, которая хочет – даст, а не хочет – не даст. Н и о б е я. А может, и хочет, а не даст. А бывает, не хочет, а даст. Я не манекен и не кукла. Могу ошибаться. Мне приносят один раз крысу. Говорят: чердачная или подвальная? Скажешь – получишь повышенную стипендию. Говорю: чердачная. Оказалось, подвальная. К о р н е й. Или ее качественный братец спортивный, который сейчас сделает страшное лицо и на меня проскрежещет, что размажет по стенке. Т и г р а н. Я, дорогуша, хотя и слушаю армянское радио, однако учусь на биофаке. И знаю, что такое ДНК. Кто еще знает, что такое ДНК? Х р у щ е в. ВДНХ, Б р е ж н е в. Оборвитура, А в г у с т. Аббревиатура. А н д р о п о в. А что за аббревиатура “Софья Власьевна”, кто знает? “Софья Власьевна”, Август Макарович, – это так называемая интеллигенция называла советскую власть. И лично вы в продолжение всех 1970-х годов. За что и были трижды отстранены от командировки в социалистическую Болгарию. П у т и н. И воспитали соответствующего сына и через него внука. Это если смотреть со старых позиций, от которых мы сейчас отказались. При тоталитарном-то режиме отлепить общественно полезного патриота родины проще простого. Но это не наш путь. А в г у с т. Откуда вам известно? С т а л и н, Х р у щ е в, Б р е ж н е в, А н д р о п о в, Е л ь ц и н, П у т и н А н д р о п о в М а й я С в е т л а н а. А я когда ездила в Данию, ничего уже не спрашивали, прямо сказали: со всеми, кто едет в капстрану, мы знакомимся поближе. К о р н е й. Вы меня сбиваете нарочно… Я как раз хотел сказать про тетушку – которой ничего не надо, кроме как оформить М а й я. И бабуля не угодила. К о р н е й. Бабуля в лужу угодила. У бабули душевная активность и общественный темперамент и любовь к человечеству. И бабуля всегда знала, как их завернуть, чтобы попасть туда, где командуют. И самой и супругу – только не на того наскочила. И на сынулю ставила – да оказался неспортивный и некачественный. И даже как младенчика-дочу назвать, чтобы ее туда, где командуют, в колыбельке снесло. А в г у с т. Эй! Без благословения патриарха? Я этих мест собственник! Жилплощадь – моя, маркиза Карабаса. Помоги-ка очистить общий метраж. Дальнейшие действия, хотя и продиктованы практической задачей приведения комнаты в порядок, напоминают опять-таки пантомиму. Корней, потом Ярослав помогают Августу. Понемногу все приходят в себя, успокаиваются. Светлана отставляет в сторону швабру, передает трость Майе, надевает ти-шорт, свитер. Одеваются и остальные. Стопка плакатов неустойчива, ее плотно сгребают, под нее подкладывают подручные средства. Кажется, что дело сделано, Август отворачивается. В этот момент вся груда падает, он инстинктивно оглядывается, хочет удержать, но валится на спину. Окружающие бросаются на подмогу, подпирают: кто его, кто плакаты. Майя выставляет трость, не то в поддержку, не то чтобы не быть сбитой с ног. Выскакивает стилет. Август повисает на руках окружающих, пронзенный насквозь. Клинок торчит из груди. Шеренга персонажей с Августом посередине, как брошью. Пантомима ужаса, паники, оцепенения. В и к т у а р А в г у с т. Дороги плохие. П у т и н. Где найдем плохую дорогу, будем ее мочить. На скоростном участке, в зоне отдыха, у бензоколонки – будем мочить. М а й я. Это само выскочило. Я опомниться не успела. С т а л и н М а й я. Как бы нарвался. В и к т у а р. С самого начала нарывался. В а л е р и й, В и т а л и й Н и о б е я. Прошлое – было не по нему. Всё. Вот в чем фишка. Ну, дедун. Красава. Тащусь. Н е т о Т и г р а н, н е т о П у т и н. Ну как же так? Целиком. От и до. К о р н е й. Мы Н е т о Т и г р а н, н е т о П у т и н. Про меня этого вроде бы еще не скажешь. Все вместе. Скажешь-скажешь. Сам и скажешь. Х р у щ е в. Я сказал, а ты не скажешь? Б р е ж н е в. Я сказал, а ты не скажешь? Е л ь ц и н. Я сказал, а ты не скажешь? Х р у щ е в, Б р е ж н е в, Е л ь ц и н С т а л и н А н д р о п о в М а й я. И ведь все выдумал. Прошлое-то. Августочек, все выдумал. Никто тебе не изменял. Никто ни с кем не спал. Никто не пил, не курил. А в г у с т. Никто не жил… Не в том дело, чтбо было, чегбо не было. Что было, чего не было – всё приготовление. Прошлое – приготовление. К чему? Не к смерти, ни в коем случае. К чему-то следующему по жизни. Иначе сказать – ни к чему. Прошлое – падаль! Бывшее румяное яблочко. К о р н е й. Всё, всегда. Румяная девка – но пьяная, с трех вокзалов. С т а л и н, Х р у щ е в, Б р е ж н е в, А н д р о п о в, Е л ь ц и н А в г у с т. У вас-то Ух, прошлое! Эх, прошлое! Майя. Богиня цветения нашего. Великолепная кажимость нашей жизни. Светлана. Сияние ночных фар, ламп экономичного накала. Тигран. Раз Тигран, два Тигран, три Тигран – ррр. Ниобея. Грибной дождь Эллады. Валерий. Бодрость, и ни слова больше. Виталий. Жизнеспособность, ни слова меньше. Виктуар. В столовой победа, после обеда – пропала еда. Ты украл? Да… Им победим. И ты, Корнилий. Крона корней. Приподнимите меня, покажите мне мое приусадебное припомещичье хозяйство. Мой участок. Мои грядки, цветники, мои на моей земле насаждения. П у т и н. Где посадки? Нет посадок. А в г у с т. Покажите мне Августа. Мне меня. Величественного. Божественного. Аве, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя. К о р н е й. Смерть – глюкоза. Большой трип. Неконтролируемый унос сознанья. Расписка в получении жизни. Я р о с л а в. Смерть – список претензий к ней. Заполненный обходной лист. В просторечии бегунок. К о р н е й. Проглоченный партизаном перед пыткой. Типа, внедренный. С т а л и н. Сестра моя смерть. Госстандарт. Памятник Госстандарту. Свод производственных норм. Архитектура промзоны. Любовь не сильнее смерти Гёте. Кахетинский ландшафт царства любви. Гули-гули, гулаг. Гули-гули, гулаг. М а г н и т о ф о н Б р е ж н е в. Прага, Прага! Ты же наш человек. Как ты могла, Злата? М а г н и т о ф о н А в г у с т. Смерть – малюта. Ма-аленькая. П у т и н. Смерть – валюта. Но-овенькая. Б р е ж н е в. Смерть – кремлевская стена. Х р у щ е в. Новодевичий. Б р е ж н е в. Кремль и стена – одна сатана. М а й я. Смерть – медицина. И плохая и хорошая. А н д р о п о в. Министерство здравоохранения. Е л ь ц и н. Четвертое управление. А в г у с т. Майечка, смерть – не медицина. Смерть – химия. Может, что-то еще. Но что химия, во всяком случае бесспорно и гарантировано. Худшая из химий. Сами реагенты гниют, гниль подгнивает, подтекает, каплет, пухнет, и кошмарненький дух. Н и о б е я. Смерть желания. Т и г р а н. Ну в этом роде. Триумф импотенции. А в г у с т. Единственное, чего я от нее жду, – это что все наконец узнаю. В а л е р и й. Смерть – самозабвение истории. В и т а л и й. История самозабвения. С в е т л а н а. Смерть – демонстрация. Демонстрация всего, что не она. Я р о с л а в. Смерть – мемуар. Всего, что никогда никому ничем никак. Rien du tout. Never ever. Мяумуар. С в е т л а н а. Ммееемуар. Меммуарр. Муомар. К о р н е й. Миллиард ниагар. В и к т у а р. То есть власть. Смерть – власть. Абсолют власти. Апогей власти. А в г у с т. Не наоборот? Не власть – смерть? Все наконец узнаю. Не в том смысле, что знание получу, а что перестану метаться в желании узнавать. Я чищу зубы пастой “Бленд-а-мед” “кора дуба”. Я надеюсь, что мне откроется, чтбо они называли корой дуба и клали ли это в состав или и думать не думали, а только писали так на тюбике, и эта надпись и была дуб и его кора. Пауза. А в г у с т. Прощаюсь… Прощаю… Праща… М а й я. Безвозвратно. Но ведь уже в возрасте. Признбаем. Под семьдесят. Еще двадцать – и девяносто. В и к т у а р. Ты права, Майя-колбатоно. Я знал одного. Ему было сто. Десять таких – и тысячелетие России. Пауза. К о р н е й Проклятьем связанные числа - ничто, абсурд. Вся суть в проклятье. Ведь если тела нет, нет смысла в на плечиках висящем платье. За что меня? Тебя? За что нас? В котором слове или деле вина, что казнью сделан тонус мышц в распадающемся теле? Сто пять на семьдесят. Недавно. Полста назад. Когда на третье, на сладкое распяли фавна на праздничной линейке дети. Белок – плюс-минус шесть-и-девять. Железо – ноль. Россия – тройка. И только два – телесность. Лебедь. Вся жизнь – число. Вся – неустойка. Проклятье!… Все Н и о б е я Т и г р а н Пока произносятся эти слова, повторение слов “дуба” и “кора” превращается в ритмический, похожий на эстрадную попсу звуковой фон. Одновременно можно заметить физиономическое сходство Тиграна со Сталиным и Ниобеи с Путиным. Нечем писать автобиографию. Все, что я могу под этот заголовок занести, это что вчера был на вечере авангарда полувековой давности, вернулся сквозь прохладную октябрьскую темень домой и читал английский роман. Чекист, согласно высочайшему афоризму, не бывает бывшим, и вот авангардист, согласно его собственному манифесту, тоже не бывает. Манифест сам по себе авангардистичен – потому что где еще он есть, кроме как там? О боже, какую прелестную чушь они мололи о культурном взрыве, о радикальном неприятии цивилизации, о групповом наскальном портрете, который единственно они оставляют грядущему. Семидесятилетние, одутловатые, морщинистые. Как милы они мне были! Кряхтя, ворочали речью, как силосом, перетаскивая его вилами туда, где уголь, а оттуда лопатами уголь туда, где силос. В заскорузлых сапогах, в тяжелых куртках, с каплей на кончике носа, с негнущимися пальцами. Готовились к зиме – которых столько уже после той весны пережили. В романе, который я, вернувшись, читал, мои и их (еще не знавших, что они авангардисты, а только плюхавших не в склад и не в лад авторучками и кистями чернила и белила на все, что попадалось под руку) по той весне ровесники, кембриджские студенты, играли в покер, ставили Шекспира, писали рефераты по Анаксагору и Анаксимандру, ласкали девушек, неприступно на все готовых. И говорили, говорили, болтали очаровательно ахинею и прозрения, смешно, резко, остро. Как мы в то же время, что они. Как, скажем, я. Мы – я одно из этих мы – говорили тогда так, что это хотели слушать, это запоминалось, это пересказывали. Это ничего не значило, кроме окраски текущей минуты, произносилось не для себя, а ради хорошего настроения. У всех, включая произносившего. Он – и им был и я – знал, что доставляет удовольствие, ему это очень, ужасно нравилось, он был заряжен на это. Потом пришел год, конец лета, что ли, когда, выйдя после такой сходки, такого чудного, освеженного грузинским вином говорения на улицу, он – на сей раз это точно был я – отдернул голову от фонарного света. Далекого – на ближайшем столбе лампа не горела, – тусклого. От, если честно, мглы, от скорее тьмы, чем света. Точнее, отклонил от чего-то – чтобы не столкнуться с тем, что там было. Не пугающим, просто неожиданным. Но, отклонив, в ту же секунду отдернул опять, потому что это же самое оказалось и у виска. На тот миг это было везде. Что-то, во что и я был включен, чему принадлежал, в чьем полном распоряжении находился и что все объясняло, хотя я его об этом не просил. Да и объясняло так, что большего мне не требовалось, а при этом оставляя непонятного столько же, сколько было. Я подумал: Бог. И с этой ночи стал понемногу-понемногу думать не как хотел, а как решил, что Ему хочется, чтобы я так думал. А главное, стал говорить так, как решил, что Ему хочется, чтобы я так говорил. И никому, начиная с меня, это уже не доставляло удовлетворения, не приносило удовольствия, не поднимало настроения. Говорить, пожалуй, хотелось, а слушать – нет. Но то, о чем я говорил, было так несравнимо со мной, несоизмеримо, так бесконечно могущественнее меня, что у меня не оставалось выбора. Я потратил на это десять лет жизни, пятнадцать. Вообще-то всю жизнь до сегодняшнего дня, только где-то после пятнадцати перестал думать, правильно ли я с Его точки зрения думаю, и говорить, хотя и с оглядкой, но не сверяя с моим представлением о Нем каждое слово. Просто чтобы не дергать Его все время. Со мной продолжало случаться то и это, моя биография постоянно пополнялась. Я постоянно что-то из нее запоминал и все, что запомнил, вспоминал. И как когда-то, то одно, то другое рассказывал. Разница заключалась в том, что когда-то это была всего лишь частица речи, становящаяся частицей минуты, в которую звучит. Непреднамеренная, не придававшая себе значения вне этой минуты. А теперь это был мемуар. И он свел на нет мою биографию. Я учился в химическом институте, после школы. Во мне тогда поселилась страсть. Один человек, химик. Его красота, внутренний огонь, голос, речь породили ее. Они в нем олицетворялись как единая стихия. Я решил, что это страсть к химии. Почему – отдельная история. Истории – пожива мемуара. Я имел в виду Мемуар съел хлеб моей биографии, сжег в своей печи ее дрова. Притворившись спектаклем, лишил ее драматургии. Задушил тем, что исчерпал ее время. Частью сделал из времени муляж, набил это чучело нарезкой слов, частью измельчил в сор и отправил на свалку. То, что осталось от дней из отпущенных на каждого, так называемых “завтрашних”, стало сугубо временным, негодным к употреблению. Я не могу отмечать сорокалетие свадьбы: через год она, не изменившись, станет сорокаоднолетней. Если за этот год не исчезнет. Бесследно. Как все остальное. Как никогда не бывшее. Я не могу встречать Новый год, если он просто какой-то Новый год, временный, как одноразовый пропуск. Лучше я буду смотреть в телевизор на футбол Лиги чемпионов, он не притворяется описанием моей жизни. Все, что мое жизнеописание сейчас собой представляет, свелось к его названию – Автобиограффия. Как Мемуарр – список лиц на сцене, она – список олицетворений. Они – маленькая труппа циркачей, выходящая слитной, грудь к спине, колонной на арену и по окончании номера уходящая в закулисную дыру. Они наряжены в одинаковые костюмы, одинаково нагримированы. Они – игральные карты, то сложенные воедино, чтобы никто не подглядел, то развернутые веером, чтобы показать, что одной масти. Авта – аллегорическая самость. Гречанка в тунике – с грубыми чертами лица и тяжелой телесностью. И в движении и в покое от нее исходит напор, сродный рабочему, плясовому, экстатическому. Био – аллегорическая растительная витальность. Более организм, чем живое существо. Охотник, почти сливающийся с природой. Граф – аллегорическая амбициозность. Нацеленность на производимое впечатление. Важность, пышность, поведение напоказ – прошитые едва заметной нитью неуверенности в себе. Писарская каллиграфия почерка. Играющий себя актер, немного клоун. Фия – сестра ФИО (Фамилия-Имя-Отчество), Фамилия-Имя-Ячество. По делу бы, с нее жизнеописание должно начинаться: фия-авто-био-граф. Эти четверо – единосущные, нераздельные, всегда одновременые ипостаси автобиографии. Обезьянничающие ее опыту о Боге, ее представлениям о Нем. А при этом и ее компоненты, не теряющие своей самостоятельности. Ее двигатели и продукция. Форма их существования – круг, венок, сплетание, танец. Био и Граф преследуют Авту и Фию, те завлекают их. Не кордебалет, а четыре солиста, но назубок знающие роли. А если вглядеться, впиться в них зрением, насытив его всей, какая есть, душевной силой, то вдруг увидишь, что это четверка агентов власти. Они заняты переделкой вольности, отваги, творчества, составляющих жизнь, в либретто жизни, в биографию. Превращением вина в воду. Что бы или кто бы они ни были, они неправда. Та, которую реальность, победившая все другие реальности и воцарившаяся на земле, признала единственно реальной. Себя признала. А ее материал и продукт – единственными годящимися быть материалом и продуктом биографий. Фактами. Факты – денежные знаки, дензнаки, деньзнаки этого мироустройства. Этой реальности. Этой неправды. Прилети с ними на Луну, они – туалетная бумага худшего качества. Правда – в другом измерении жизни. Опыт ее есть у каждого, но считается необсуждаемым, никому не нужным, как бы стыдным. Если какую жизнь и имеет смысл описывать, то только ее. В ней нет фактов, от них остались ярлычки и обертка. В ней цену имеет желание, а не то, удовлетворено оно или нет. И влюбленность – а не отвечено на нее или оставлено без внимания. И опьянение – а не исполняются ли его грезы. И привлекательность как таковая, и тоска. И утраты – прежних желаний, влюбленности, мечтаний, прелести, печали – все равно, справились мы с ними или они неутолимы. Есть они или отняты, они одинаково действительны и призрачны. Они – туман над утренней рекой после вчерашней дневной жары и ночной прохлады, колышащийся нелепо и таинственно. Мелкодисперсный бисер, мечущийся сияющими хлопьями в самолетном иллюминаторе. Цели их снижаются и возвышаются, содержание загрязняется и очищается. Но материализуются ли они или остаются бесплотностью – не имеет значения. Их метафизичность предпочтительна, однако физическое воплощение, хоть и утяжеляет работу души, не извращает сущности. Так или этак, они могут стать поступками, но не могут – фактами. Поскольку они – то, что нельзя использовать. Что, использованное, превращается в обладание, услаждение и философию. С которыми мы привыкли выходить к людям, выносить напоказ. Наши лозунги. Наши рекламные щиты. У того, что паркет в квартире, в которой я живу сорок лет, набран местами плотно, местами не совсем, и там, где есть щели, они забились симпатичной мягкой пылью, – вид правды. Бытовой, строительной, но это не правда. И что прошлой осенью я в своей комнате ел дыню, и семечко упало в одну из щелей, и я не стал вынимать – тоже только вид. И что этим летом сосед сверху залил меня водой, пока я жил в деревне, – тоже. Все это милицейский протокол, инвентарная опись, а не неудержимая лавина каких-нибудь четверть девятого в каком-то черном метельном ноябре, когда, лежа под одеялом, видишь, как открывается дверь и в нее проскальзывает мреющее пятно с пылкой кровью под кожей и разогревает тебя куда стремительней и куда жарче, чем ты надеялся, и, разогревая, выпрастывает из темноты свою белизну, пока не становится различимо до малых черточек. Каких-нибудь без десяти семь апрельским дождливым утром, у шестилетней дочки тридцать девять и восемь, и читаешь ей “Мцыри”. Пышно говоря, это не сногсшибательные струи мгновений, часов и сезонов, через чей ревущий на порогах поток я, готовый к худшему, пытаюсь провести свой плотик, не перевернувшись, а архив оплаченных счетов, подшивка этапных эпикризов. А вот что я после трех месяцев каникул вошел в конце августа в квартиру и посередине комнаты лежала желтая, тонкого аромата, с подсохшим уже, уходящим в пол стеблем, идеально спелая дыня “колхозница”, – правда восхитительная. И само собой, бесспорная. Ну, могла лежать – какая разница? У реальности, которая узурпировала звание невыдуманной, эта правда вызывает отторжение, холодное безразличие, смех. Но подлинная жизнь, со всеми ее перипетиями, изломами, катастрофами, – она. Жанр написанного на этих страницах – Я упустил свою биографию. Мемуар задушил ее, после чего вампир власти выпил из мемуара кровь. Кровь моей биографии – Я упустил ее – и как бы я хотел, чтобы это воистину так и было! Чтобы я прожил жизнь, не удостоившись биографии. Жалкой, общепринятой, неподвижной, мертвой. |
|
|