"Чаша бурь. Научно-фантастический роман" - читать интересную книгу автора (Щербаков Владимир)

СОН. ПЕСНЯ ВЕТРА

Иду в свое временное прибежище; считаю ступеньки; открываю дверь. Спать!.. Мне снится сон. Будто бы я снова выхожу к морю.

Далеко-далеко, у адлерского мыса — созвездие переливающихся огней; я смотрю на них из темноты под высокими кронами пробковых деревьев. На мраморных ступенях у санатория «Волна» желтые листья, низко склоненные ветви ив.

Впереди — причал. Как наяву, снова вижу ее. Она молчит, но я вдруг понимаю, что должен подойти. На руке ее вспыхивает гранат. Зеленый узкий луч бежит по гальке, по асфальту, останавливается у моих ног. Ведет к ней. Словно зеленая нить тянется от нее ко мне. Она в коротком плаще, волосы ниспадают волной, почти закрывают плечи, воротничок плаща.

— Это сон, — говорит женщина.

— Да, сон, — повторяю я.

— Идите за мной, — продолжает она. — Не бойтесь.

Она подходит к самому краю причала и легко спрыгивает на глянцевую воду. И ждет меня. И легко так покачивается на пологих волнах. Я прыгаю вниз. И вода держит меня. Я будто бы становлюсь легким как перышко. Она идет по волнам. Я за ней… Дальше, дальше от берега. Вот она остановилась. Обернулась.

— Ну что отстаете? Живее!

Несколько шагов — я рядом с ней. Она берет меня за руку. От ладони ее исходит какое-то электрическое тепло, кожу мою покалывает.

— Идите следом! — повторяет она.

Туфли ее скрываются под водой. Она медленно погружается, как будто под ногами ее отлого уходит в воду береговая полоса. Но это не так. Мы держимся без опоры — и постепенно опускаемся, опускаемся… ниже, ниже. Вода плещется у моего подбородка. Мне не страшно. Вода теплая, мягкая какая-то, она не сопротивляется движению. И одежда моя суха.

Вот мы уже в глубине. На дне шар.

Шар светится. Он жемчужно-бел и осязаем.

Будто бы мы вошли через овальный люк в этот шар и он всплыл и понес нас над глянцем волн так низко, что гладкое его днище касалось их гребней. Прошла едва ли минута. В течение этой минуты я видел как бы застывшее море. Шар изнутри был прозрачен. Только внизу были темные ниши и над головой овальные углубления, откуда шел свежий воздух, и хотелось подставлять этому потоку лицо и руки. А море вдруг снова поглотило нас. Шар опустился на дно.

— Выходите! — коротко скомандовала женщина.

Я открыл овальную дверцу и вышел. Так, как будто это был троллейбус, а под ногами моими асфальт. И опять я не почувствовал плотности воды: она не сопротивлялась движению, мы шли по морскому дну не быстро и не тихо, и движения ее рук и ног были грациозно-непринужденны, как во время прогулки. Наверное, для нее это и была прогулка.

…Я увидел человеческую руку, торчавшую из песка, и замер. Мгновенный страх. Полосатая невзрачная рыбешка метнулась в сторону. Я что-то сказал. Она остановилась. Лицо ее было невозмутимо. Медленно провела она рукой над тем местом, где под серым песком погребен человек, и я увидел вдруг, что этот человек бронзовый. Серый пласт грунта приподнялся, приоткрыв статую.

— Работа великого Фидия, — сказала женщина. — Это к вопросу об античном искусстве, вас ведь оно интересует?..

— Да. — Я понял намек. — Фидий один из строителей Парфенона.

Едва заметный ее жест — и серый грунт, еще оставшийся в волосах бронзового мужчины, перехваченных лентой, легко поднялся, образовал облачко мути и осел на дно близ скульптуры. Произошло это так, как будто она могла действовать на предметы, не прикасаясь к ним. (Наяву я вряд ли бы поверил в подобное, хотя мне и приходилось слышать о телекинезе, — я даже видел фильм с участием симпатичной женщины, по мысленному приказанию которой двигались компасная стрелка, авторучка, футляр от кубинской сигары и другие мелкие вещи.)

Теперь мне открылось: скульптура восхитительна, ее не с чем сравнить! Смутная догадка мелькнула у меня, но едва я решился высказать ее вслух, как женщина сказала, словно подтверждая ее:

— Да, это одна из статуй, преподнесенных афинянами дельфийскому святилищу. Всего было подарено тринадцать статуй. Если помните, в 490 году до нашей эры была одержана победа над персами при Марафоне. Павсаний пишет, что дар дельфийцам посвящен именно этому событию.

— Где мы находимся? — спросил я. — То есть я хотел бы знать…

— Риаче Марина, Калабрия, — ответила она.

— А время… наше?

— Тысяча девятьсот семьдесят второй год новой эры… Вашей эры, уточнила она, и я понял, чем это было вызвано, но промолчал.

Вода была светлой, голубоватой, видно, мы находились на неглубоком месте, рядом с берегом. Так оно и было. Я увидел двух аквалангистов. Они приближались…

— Это они, — сказала женщина как бы про себя, и бронзовая статуя мгновенно покрылась сероватым песком, и ничто не напоминало о ней, кроме руки… Мы отошли. Шар погас. Аквалангисты замедлили движение, остановились. Их испугала, так же как и меня, рука бронзового человека. Мгновение — и они поплыли назад, к берегу. Они работали ластами так, что до меня доходили упругие волны…

— Все. Сейчас они сообщат о находке в полицию, по тому что приняли статую за убитого. А нам надо уходить. Это была единственная возможность показать вам творение Фидия, понимаете?.. Полиция прибудет через час. Они передадут скульптуру для исследований. Потом во Флоренции ее будут реставрировать целых пять лет, ведь бронза подвержена солевой коррозии. Там же, во Флоренции, в здании археологического музея откроется выставка. На ней будет и вторая статуя, лежащая здесь, неподалеку. Но вы на выставку попасть не сможете. Вот и все.

…Снова — шар. Полет над морем. Подводные раздолья.

Проступили сквозь водяную толщу очертания судна. Мы приблизились. Это был русский фрегат. Два-три шага — и мы остановились. Я едва мог различить детали деревянного корпуса, их контуры были изменены, искажены до неузнаваемости. Наклонив палубу, фрегат навеки остановился на морском дне. На форштевне разрослись коричневые подводные растения (их листья и стебли пошевеливались от стремительных движений рыбьей мелюзги). Не видно пушечных портов. Ракушки облепили кнехты, служившие некогда для крепления снастей бегучего такелажа. В палубе зияли неровные пробоины. Обнажились бимсы, на которых покоился настил. Наклонная плоскость кормы, нависшая над водой — подзор, — уже не напоминала о великолепной резьбе по дереву, которой так славились корабли — ровесники фрегата.

Спутница легко взмахнула рукой.

Будто сказочное диво явилось мне. Точно освободившись от колдовства, корабль вздрогнул. Исчезли мидии и водоросли, в пушечных портах засияли начищенной медью дула, развернулись паруса, на носу поднялась Урания женщина под звездным венком: за спиной ее развевается плащ, тело ее как бы летит, оставляя рассыпающиеся по бортам акантовые листья. Локоны ее над волнами словно рождают музыку, и, внемля этой музыке, тритон на кормовом подзоре запрокинул голову, чтобы вот-вот протрубить в золотую раковину начало похода.

Рядом с тритоном выпукло обозначились лев и морской конь-гипокатам, они приподнялись, поддерживая венок и скрещенные мечи, и застыли в геральдической позе. Между ярусами окон возникли крылатые женские фигуры, в простенках между окнами нижнего яруса вспенили воду дельфины. В квадратные торцы крамбол вписались гирлянды, а на самом верху кормы, на гекаборте, застыл Нептун.

Я несколько раз обошел корабль. Я медлил, не хотел с ним расставаться.

— Пора, — сказала женщина.

Мы подошли к жемчужному шару, нырнули в овальный люк, шар дрогнул, за ним взвилось облачко мути. Фрегат точно растворялся в воде. Но это был прежний корабль, каким он предстал перед нами в первое мгновение, — глыба, заросшая морской травой.

Она нажала матовую клавишу под рукой. Прямо на стекле шара я снова увидел корабль — сияющий убранством фрегат.

— Копия… — попробовал догадаться я. — Объемная запись.

— Пожалуй, можно и так назвать, — согласилась она.

— Вы могли бы вызволить этот корабль из морского плена и перенести его к себе?.. — не очень уверенно предположил я.

— Нет. — Она строго взглянула на меня. — Это все равно что отнять у таких, как вы, сердце. Или слово.

— И это, наверно, очень далеко… — кивнул я понимающе.

— Очень! — согласилась она и вдруг спросила: — Скоро закат, хотите увидеть зеленый луч?

— Да.

Она остановила шар у самой поверхности. Я припал к стеклу. Сверкнул ее зеленый гранат. И тотчас, словно отозвавшись, последний луч закатного солнца прошел через воду; он был зеленоватым, дрожащим, волны точно пытались его размыть.

— Спасибо, — поблагодарил я; она улыбнулась.

— Я хотел спросить вас о гранате… что это?

Она словно обдумывала, как ответить; помолчала, сказала:

— Мой советчик, помощник. Моя память. Память логическая. Гранат помнит все. Но память эмоциональную доверять ему… — она опять помолчала, — доверять ему не надо… Правда, когда я работаю, это бывает необходимо всегда верить ему.

— Вы устаете? — спросил я.

— Бывает, — ответила женщина. — Иногда устаешь и хочется забыть… все забыть.

У нее было строгое, грустное выражение лица, а простая прическа (вовсе не такая, какую я видел однажды) наводила на мысль, что ей частенько приходится кому-то подражать.

— Возможны ли контакты? — Вопрос мой был недвусмысленным.

— Только во сне, — ответила она тихо и печально улыбнулась. — Во всяком случае, мы не должны оставлять доказательств контактов. Это может изменить будущее.

— Значит, работать нелегко… — подытожил я, невольно вспомнив сестру, но стараясь не выдать себя: ведь я, по существу, не знал еще, с кем мне довелось встретиться…

Она молча кивнула.

— И у вас бывают недоразумения… ошибки… — Я осторожно намекал на камеру хранения, которая путала правое и левое.

— Да, бывают, — согласилась она. — И очень часто, к сожалению. Меня уже предупредили, что нужно быть внимательнее.

— Кто предупредил?

— Не знаю. Просто сказали. Узнать предупредившего я могла бы по зеленому гранату. Такому, как у меня. Разве что крупнее и ярче…

— Значит, это женщина?

— Женщина. Только… как это сказать… выше рангом. И гранат у нее не простой.

— Понимаю. Только и ваш гранат не так уж прост.

— О нет! У меня не такой…

— И она здесь?.. Та, другая?

— Выходит, здесь.

— Только для того, чтобы проверить вашу работу?

— Да. Впрочем, я уже наделала ошибок, и предостаточно. Вы тоже будьте готовы… Однажды на рассвете постучат в окно. Сначала тихо, потом сильнее. Три раза и еще семь раз. Вам захочется открыть окно, но вы не подходите и не открывайте. Знайте: это прилетела металлическая муха разрядить вашу память, освободить вас от воспоминаний. Муха будет жужжать; звук этот почти неуловим, но он застигнет вас врасплох и подчинит себе. Подойдете к окну — забудется сон: и жемчужный шар, и старый фрегат под парусами, и дельфийская скульптура. И все остальное… Вот вам иголка. Воткните ее в оконный переплет. Иголка эта не простая. Муха ее боится. Ведь тысячи прозрачнокрылых сородичей ее кончают жизнь тем, что пополняют собой коллекции. Это неизбежно: нет вечных двигателей, бессмертных существ и бесконечных историй. Живая муха или электрическая — конец один: на иголке в коллекции или в запаснике кибернетического фонда, где собраны удивительнейшие экспонаты всех времен. Защититесь иголкой — и она будет служить антенной, от которой мухе не поздоровится.

И я с радостью потянулся за иголкой, но она отвела мою руку и сказала: «Лучше мне самой…»

Снова полет. Стремительный, бесшумный, почти невидимый со стороны. Потом мерцание зеленого луча в глубине.

И я увидел подводные сады, забытые причалы, затонувшие каравеллы и галеры, покоящиеся в подводных долинах и расселинах, светящиеся глаза обитателей придонного слоя, тени кальмаров-гигантов, скользящих в глубине. Увидел коралловые рифы в аквамариновом пространстве вод, полосатых и пятнистых пестрых рыб, похожих на бабочек, и птиц, морских змей и скелеты вымерших ящеров в доисторических пластах. Она показала мне развалины опустившегося на дно древнеиндийского города Каверипаттинама, откуда суда династии Чолов отправлялись в заморские страны. Я побывал у пирсов Ольвии. У Багамских островов, где покоится легендарная «Пинта» — третья каравелла экспедиции Колумба. У канадского острова Фанди, где рыбаки подвешивают сети на берегу на высоких шестах, как будто собираются ловить птиц. После самого высокого в мире прилива — восемнадцать метров — можно собирать улов.

…Когда мы приблизились к знакомому берегу, я услышал странные стихи. Женский голос звучал протяжно, изысканно-медлительно. Но я не узнавал его. Незнакомка исчезла из моего сна. Казалось, поет ветер. Или море.