"Эшелон (оригинал текста, никакая редактура не проводились)" - читать интересную книгу автора (Шкловский Иосиф)

голодающим. Мой собеседник - тогда молодой балтийский моряк - был в одной из
таких "гробокопательных" команд, вскрывавшей на Псковщине, в родовом
поместье графов Орловых их фамильный склеп. И вот, когда вскрыли гробницу,
перед изумленной, занятой этим кощунственным делом командой предстал
совершенно нетронутый тлением, облаченный в парадные одежды граф. Особенных
сокровищ там не нашли, а графа выбросили в канаву. "К вечеру он стал быстро
чернеть", - вспоминал Степан Владимирович.
Но я его уже больше не слушал. "Так вот оно в чем дело! - думал я. -
Так вот почему Михаилу Михайловичу не разрешили вскрывать царскую гробницу в
соборе Петропавловской крепости! Там просто сейчас ничего нет - совсем, как
в склепе графа Орлова!" И я по ассоциации вспомнил парижское аббатство Сен
Дени, где похоронены все короли Франции от Каролингов до Бурбонов. И на всех
надгробиях у мраморных королев и королей были отбиты носы. Это следы
"работы" санкюлотов, ворвавшихся в аббатство в августе 1792 года.
Долго я тогда ходил среди покалеченных мраморных властелинов Франции.
Когда я из мрака аббатства вышел на освещенную ярким солнцем площадь,
первое, что я увидел, была дощечка с названием улицы, вливавшейся в площадь.
На дощечке была надпись: "Rue Vladimir Illitch". Сен Дени - эта старая
парижская окраина - издавна образует часть так называемого "Красного пояса
Парижа".


УКРЕПИ И НАСТАВЬ...

Мне было совсем худо. Похоже на то, что я умирал. 5-го ноября мой сын
Женя привез меня в хорошо знакомую академическую больницу, что на улице
Ляпунова, с обширнейшим инфарктом миокарда. Это был второй инфаркт, и он
вполне мог оказаться последним. Одетый в осеннее пальто, я лежал в холодном
помещении приемного покоя больницы на каком-то устройстве, смахивающем на
катафалк. Дежурная сестра не торопилась меня госпитализировать - она была
занята оформлением какого-то немолодого пациента, у которого вся физиономия
была покрыта синяками и ссадинами. В ожидании своей очереди я попросил у
стоящего рядом очень мрачного Жени газету, которую он, как я помнил, вынул
из почтового ящика, прежде чем сесть со мной в машину скорой помощи.
Почему-то я был очень спокоен. В газете сразу же бросилось в глаза траурное
объявление: Союз писателей и прочие учреждения и организации с глубоким
прискорбием извещали о кончине Всеволода Кочетова. Совершенно неожиданно я
стал громко хохотать. Все присутствующие с испугом уставились на меня, а я
продолжал смеяться. Мысль о том, что я могу умереть практически одновременно
с этим типом, показалась мне почему-то невыразимо смешной. Как я уже
говорил, в последующие часы моя жизнь висела на волоске, а та положительная
эмоция, которую я получил от траурного объявления, по-видимому, склонила
чашу весов в сторону моего выживания... Этот пример показывает, как сложна и
вместе с тем ничтожна цепь событий, обеспечивающая существование нашего "я".
Еще три недели я чувствовал себя очень скверно. Особенностью инфаркта
является утрата ощущения надежности систем, функционирование которых есть
синоним жизни. Очень ясно сознаешь, что в любую секунду, "без
предупреждения", машина может остановиться. Сознание того, что эта машина -
ты сам, придает этому ощущению непередаваемую окраску.
Лежа в своей отдельной палате, я стал постепенно устанавливать контакты