"Праведник- история о Рауле Валленберге, пропавшем герое" - читать интересную книгу автора (Бирман Дж. )

ГЛАВА 2

Отец Рауля Валленберга умер за три месяца до рождения сына и через восемь месяцев после женитьбы на красивой и энергичной Май Висинг. Ребенок был зачат до появления первых признаков раковой болезни, развивавшейся с молниеносной скоростью, — Рауль Густав Валленберг умер, испытывая сильные боли, спустя неделю после двадцатилетия жены. В это время ему было немногим более двадцати трех лет. Подобно многим другим мужчинам из разветвленного клана Валленбергов, он служил офицером в шведском военно-морском флоте. Среди Валленбергов были — и сейчас есть — банкиры, дипломаты, епископы; это имя остается одним из самых уважаемых в Швеции. Май Висинг Валленберг, дочь первого в Швеции профессора неврологии Пера Висинга, была раздавлена горем, ее поддерживала только мысль о вынашиваемом ребенке. Через несколько дней после смерти мужа в мае 1912 года, она написала его родителям, Густаву Валленбергу, служившему тогда шведским послом в Японии, и его жене: «Какая ужасная пустота и чувство потери! Они становятся все больше и больше. Кончится ли это когда-нибудь? Мне давно следовало бы понять, что такое великое счастье, какое было даровано мне, бесконечно долго длиться не может. Теперь я буду жить счастливыми воспоминаниями, которые он мне дал. Ах, мама, что-то будет с нашим малышом? Да наградит его Господь здоровьем…» 5 августа 1912 года профессор Висинг писал послу Валленбергу: «Наша дорогая Май разрешилась вчера утром мальчиком, как она того и желала. Она хочет назвать его Раулем Густавом, дорогим ей именем. Май вполне здорова, хотя в последние месяцы очень уставала и временами пребывала в глубочайшем отчаянии».

Через пять дней госпожа Висинг (мать Май) писала послу и его жене: «Сегодня прекрасный теплый день, и Май лежит в своей постели рядом со мной на веранде, а Рауль спит возле в своей колыбели. Май не нарадуется своему сынишке, но временами печаль и чувство потери одолевают ее. Утешить ее очень трудно, но ее собственное прекрасное самообладание и опасение как-нибудь навредить малышу помогают ей преодолевать такие моменты».

28 августа Май сама обращается к родителям мужа: «Не могу сказать, какое счастье для меня мой сыночек, эта живая память о моем счастливом супружестве». Через три с небольшим месяца Май снова пишет в Токио, чтобы сообщить печальную весть о внезапной кончине ее отца, умершего от пневмонии за неделю до этого: «Прежде у меня не было сил писать. Удар был слишком тяжел, и все силы уходили на то, чтобы держать себя в руках и не навредить ребенку».

Как написала через очень долгое время, спустя целую человеческую жизнь, сводная сестра Валленберга Нина Лагергрен: «Неожиданно в доме, когда-то очень счастливом, остались две вдовы и младенец». Две понесшие утрату женщины всю свою нежность перенесли на наполовину осиротевшего ребенка, который, как рассказывала Нина Лагергрен, давал и получал в это время так много любви, что из него вырос необычайно щедрый, любящий и полный сострадания к другим человек». Через шесть лет после смерти мужа Май Валленберг снова вышла замуж. Ее второй муж, Фредрик фон Дардель, был столь же углублен в себя, сколь открытой была она. Спокойный, увлеченный книгами молодой служащий Министерства здравоохранения со временем стал директором самой большой клиники в Швеции — Каролинского института. У супругов родилось двое детей: Ги (он впоследствии стал одним из ведущих шведских физиков-ядерщиков) и Нина. «Мы никогда не относились к Раулю, как к сводному брату, — говорила Нина, — и он всецело был с нами, а мы с ним, и мой отец любил его не меньше, чем меня или Ги». Тем не менее, Рауль все же был Валленбергом, и его дед по отцовской линии, посол Густав Валленберг, настоял на том, чтобы воспитание и образование внука поручили ему. Дед хотел воспитать мальчика в просвещенном, космополитическом духе. После того как Рауль закончил школу и прошел обязательную девятимесячную военную подготовку, Густав послал юношу на год во Францию, чтобы тот изучил французский язык. К тому времени Рауль уже неплохо знал английский, немецкий и русский.

Затем Рауля отправили в Соединенные Штаты изучать архитектуру. Густав Валленберг хотел, чтобы Рауль, в духе семейных традиций, занялся банковским делом, но юноше всегда нравились строительство и архитектура. Будучи еще подростком, он вечно слонялся по крупным строительным площадкам Стокгольма и охотно заводил разговоры с встречавшимися ему там архитекторами, строителями и инженерами. Дед согласился с тем, чтобы Рауль сначала обучался архитектуре, но взял с него слово, что позже он испробует свои силы в коммерции и банковском деле.

В 1931 году Валленберг отправился в Анн-Арбор учиться на архитектора в Мичиганском университете. Он был блестящим студентом и курс, рассчитанный на четыре с половиной года, закончил за три с половиной, получив при этом медаль, которой награждали только одного студента из потока в 1100 учащихся. Через тридцать пять лет д-р Жан-Поль Слюссер, преподававший в Анн-Арборе, вспоминал: «За все мои тридцать четыре года преподавания черчения и рисования он был одним из самых талантливых и прилежных моих студентов». Однокашник по университету Сол Кинг вспоминает о Рауле как об очень одаренном и в то же время скромном человеке, наделенном неординарным талантом находить простые решения для сложных задач. Ни его поведение, ни манера одеваться не давали ни малейшего повода подозревать в нем человека, занимающего высокое положение в обществе, или члена одного из самых влиятельных семейств Швеции».

Экзаменационные сочинения Рауля по английскому языку свидетельствуют: оставаясь идеалистом, Валленберг отнюдь не был мечтательным чудаком. По поводу идеи создания Европейского союза он, в частности, писал: «Людей, надеющихся построить союз на основе идеализированной концепции человека, неизбежно постигнет разочарование». В работе на тему «Широта взглядов» он замечает: «Широта взглядов, якобы присущая нашему поколению, — это пустой миф. Человек может проявлять ее в каком-то одном вопросе и здесь, как правило, принадлежать к меньшинству. Вместе с тем, в других вещах этот же человек может быть крайне реакционным». В летние каникулы 1933 года Валленберг работал в шведском павильоне на Чикагской всемирной выставке, зарабатывая по три доллара в день. На обратном пути в Анн-Арбор, который он совершал на попутных машинах, его подвозил «джентльмен в роскошном автомобиле, — как писал потом Рауль своей матери. — Мы ехали со скоростью примерно 70 миль в час, когда внезапно увидели перед собой поезд, пересекавший шоссе ярдах в ста пятидесяти от нас». Водитель резко затормозил, машину занесло, и она получила тяжелые повреждения, однако оба, и водитель и Валленберг, остались целы и невредимы. После того как его благодетель, взятый на буксир грузовиком, уехал, Валленберг, нагруженный двумя чемоданами, остался голосовать на дороге. Прошло немало времени, прежде чем его подобрал автомобиль с сидевшей в нем четверкой мужчин.

«Их вид не внушал доверия, — писал Валленберг матери, — но к этому времени я уже стал отчаиваться и решил сесть в машину. Они спросили у меня, есть ли у меня деньги и сколько я смогу заплатить им за всю дорогу до Анн-Арбора. Я сказал, что денег у меня нет». Через некоторое время автомобиль свернул с автострады и заехал по проселочной дороге в лес. «Они приказали мне выйти из машины. У одного был револьвер, и мне пришлось повиноваться. Они потребовали денег, и я отдал им все, что у меня было». Грабители столкнули Валленберга в канаву, а за ним бросили его чемоданы. Он уже ожидал на прощание пули. Но обошлось без нее. Выбравшись из канавы, Валленберг пошел по железнодорожному пути и через некоторое время ему удалось остановить пригородный поезд. «Этот случай не отвратит меня от способа путешествовать на попутных машинах, — писал он матери. — Просто надо брать в дорогу поменьше денег и вести себя осторожнее».

Следующим летом Валленберг вместе со своим товарищем по колледжу съездил в Мексику на старом, побитом «форде». Там они провели несколько недель у тети и дяди Валленберга, живших на окраине Мехико. Двоюродная сестра Рауля Биргит Валленберг, которой тогда было восемь лет, так вспоминала о его визите: «Мама обожала его, он был ее любимчиком, и я тоже его обожала. Он был такой удивительный, играл со мной и пытался научить меня играть в шахматы. Рауль был очень не похож на остальных взрослых, и меня, одинокого и единственного ребенка в семье, воспринимал всерьез. Я помню, как удавался ему номер с подражанием голосам животных. Он отлично с этим справлялся и умел изображать, наверное, животных двадцать пять или тридцать. И еще он умел разговаривать с иностранным акцентом, и мы смеялись над этим до колик. С Раулем всегда было весело».

Вернувшись из Анн-Арбора в Стокгольм с дипломом, Валленберг принял участие в открытом конкурсе проектов строительства плавательного бассейна и площадки для игр в парке одного из дворцов Стокгольма. Свои проекты представили десятки известных архитекторов. Проект Валленберга занял второе место. Но он уже обещал своему любящему, хотя и деспотичному деду заняться коммерцией, и Густав заставил его сдержать слово.

Следующей остановкой Рауля на жизненном пути стал Кейптаун в Южной Африке, где он шесть месяцев проработал в фирме, принадлежавшей двум знакомым его деда. Занимаясь продажей строительных материалов, леса и химикалиев, он объездил всю страну. Когда он покидал Кейптаун, владельцы фирмы написали ему самые лестные рекомендации. Альберт Флорен счел его «великолепным организатором. Его умение вести переговоры принесло фирме немалую пользу. Кроме того, обладая, как кажется, беспредельной энергией и жизненной силой, он наделен богатым воображением, четким умом, способностью оригинально мыслить». Партнер Флорена, Карл Фрикберг, писал о Валленберге в не менее лестных тонах, особо отмечая «его необычайную энергию, а также замечательную способность быстро входить в курс дела, которым он хотел бы заняться».

В 1936 году Густав Валленберг занимал пост шведского посла в Стамбуле. Там он подружился с Эрвином Фройндом, еврейским банкиром из Палестины, которая тогда управлялась Великобританией. Густав побеседовал с Фройндом относительно будущего Рауля, и тот предложил, чтобы юноша поработал в Хайфе в тамошнем отделении принадлежащего Фройнду «Голландского банка». Таким образом, Рауль переехал из Кейптауна в Палестину, завернув по дороге в Стамбул, где посетил деда.

Ему уже было почти двадцать четыре года, и доброжелательные попытки деда направлять его судьбу стали его слегка раздражать. В письме из Хайфы от 6 июня 1936 года он дипломатично пытается довести до деда свою точку зрения. Ему надоело работать неоплачиваемым стажером, хотелось заняться делом, за которое платили бы настоящие деньги. Несмотря на блестящие рекомендации, он считает свое пребывание в Кейптауне «пустой тратой времени». «Рекомендации чего-то стоят только тогда, когда их авторы сгорают от желания платить тебе», — писал он.

Рауль признавался, что считал планы деда относительно своего будущего слишком жесткими и что он очень рад его желанию проявлять в этом вопросе большую гибкость, о чем дед заявлял в своем последнем письме. «В таком случае я готов прислушиваться к вашим советам и следовать им в большей степени, чем раньше», — писал он. Затем осторожно, почтительно приближаясь к основному вопросу, Рауль продолжает: «Наверное, я не рожден быть банкиром… Архитектура — это другое дело. В университете я доказал, что моя склонность к этой профессии целиком оправдана… Банкир должен быть по своей натуре кем-то вроде судьи, в его характере должны преобладать сдержанность, хладнокровие и расчетливость. Фройнд и Якоб [8] — принадлежат как раз к этому типу, в то время как я совершенно на них не похож. Мне кажется, в моей натуре — скорее действовать, чем сидеть за конторкой и вежливо отказывать посетителям».

Чтобы подсластить пилюлю, Рауль добавляет: «Я никогда не забуду любовь и заботу, которыми вы меня окружаете… Если бы я был достойным внуком, я бы благодарил вас и, не задумываясь, следовал всем вашим указаниям… Но я не раскаиваюсь в том, что открыто высказал свое мнение и предложения, — от замалчивания истинных чувств ничего хорошего быть не может».

Позже в том же месяце дед Густав отвечал: «Твое разочарование в связи с отсутствием настоящей работы неоправданно; все, что ты делал до сих пор, только обогащало твой опыт. Я не думаю, что наш план провалился, всё, что ты испытал, несомненно, тебе пригодится». Рауль не должен, по его мнению, считать свои предложения бесполезными. «Из скромности ты считаешь, что не заслуживаешь похвалы, тем не менее прошу тебя ценить ее по достоинству».

В августе 1936 года в письме к другу Густав писал о внуке: «Прежде всего я хотел сделать из него мужчину, хотел дать ему возможность повидать мир и через общение с иностранцами приобрести то, чего так не хватает нам, шведам, — широту мышления». Густава, по-видимому, удовлетворило то, чего он достиг. «Рауль стал мужчиной, — писал он. — Он увидел мир и познакомился с самыми разными людьми».

Среди людей, с которыми встречался Рауль— и эта встреча, по-видимому, ему хорошо запомнилась, — было несколько молодых евреев, бежавших из гитлеровской Германии в Палестину. Он познакомился с ними в «кошерном» пансионе в Хайфе, где снимал комнату. Рауль впервые столкнулся с последствиями нацистских преследований, и эта встреча, по-видимому, глубоко задела его — не только из-за общегуманистических убеждений, но также, возможно, и из-за осознания, что в его жилах тоже текла еврейская кровь.

Пра-пра-прадед Рауля по материнской линии, еврей по имени Бенедикс, переехал в Швецию в конце восемнадцатого столетия и был, как кажется, одним из первых евреев, поселившихся в этой стране. Бенедикс перешел в лютеранство, женился на христианке, быстро разбогател и через год стал ювелиром при дворе короля Густава IV Адольфа. Впоследствии он был финансовым советником призванного шведами на трон короля Карла XIV Юхана, в прошлом — наполеоновского маршала Бернадота. Сын Бенедикса стал одним из пионеров шведской сталелитейной промышленности. У других его потомков обнаруживался художественный талант, семья считалась для того времени высоко культурной — один из ее членов, певец, учился у Листа.

Рауль знал, что он на одну шестнадцатую еврей, и гордился этим. Профессор Ингемар Хедениус [9] вспоминает разговор, произошедший между ним и Раулем в 1930 году, когда оба они попали в армейский госпиталь во время прохождения военной службы: «Мы вели долгие задушевные беседы. Он был полон идей и планов на будущее. Хотя я был значительно старше — в Швеции можно самому выбирать время прохождения военной службы, — он произвел на меня сильное впечатление. Он гордился своей еврейской наследственностью и, как я помню, даже преувеличивал ее. Кажется, он сказал тогда: «Человека, подобного мне, наполовину Валленберга и наполовину еврея, сломить нельзя». Валленберг показался профессору Хедениусу «чрезвычайно симпатичным молодым человеком — одновременно оригинальным и благоразумным. Он казался смелым, сильным и энергичным. И хотя он был весьма высокого мнения о своих способностях, это не проявлялось в хвастовстве или других неприятных для окружающих чертах».

Свою еврейскую наследственность по линии матери Рауль стал осознавать намного раньше, чем его сводные брат и сестра. Нина Лагергрен сообщала, что детьми они даже не знали о том, что у них были предки евреи, но «не потому, что мама это от нас скрывала, просто наши еврейские предки были такими далекими и еврейские традиции в семье оказались утрачены. Проблема эта всплыла на поверхность только в середине тридцатых годов, когда одна из двоюродных сестер матери выходила замуж в Германии за немца дворянского происхождения. В то время я была лишь ребенком, но все-таки помню, что тогда в нашей семье много говорили о том, как нацисты проверяли ее родословную» [10].

Осенью 1936 года, незадолго до возвращения Валленберга из Хайфы, его дед слег. Болезнь положила конец его замыслам заинтересовать влиятельных знакомых планом создания международного банка, в котором Рауль мог бы занять достойное положение. В начале 1937 года Густав Валленберг умер, и теперь Рауль, свободный от тирании любящего старика, сам мог решать: что ему делать дальше. Путь в архитектуру, его первую любовь, был для него закрыт. Американский диплом архитектора не давал права работать в Швеции — чтобы заняться любимым делом, ему пришлось бы пройти процесс подтверждения своей квалификации, а в двадцать пять лет, как он считал, садиться на студенческую скамью было поздно. Кроме того, мировая депрессия сказалась и на экономике Швеции: в стране мало строили. Двоюродные дяди Якоб и Маркус Валленберги, несомненно сознававшие, что коммерция отнюдь не его конек, также не спешили предлагать ему должность ни в семейном банке, ни в связанных с ним предприятиях. Май фон Дардель стала беспокоиться: несмотря на многочисленные способности и хорошие связи, ее сын рисковал остаться без дела.

Через некоторое время Валленберг заключил сделку с одним немецким евреем, беженцем из Германии, запатентовавшим новый тип застежки-«молнии». Однако это предприятие оказалось малоудачным. Тогда Рауль обратился к своему двоюродному дяде Якобу, имевшему участок земли в пригороде Стокгольма, который тот предполагал отдать под застройку. Якоб предложил Раулю разработать соответствующий проект. Но в 1939 году началась война, и, хотя Швеция в ней сохраняла нейтралитет, всякое строительство практически прекратилось.

Наконец, благодаря деловым связям родственников, Рауля удалось познакомить с другим еврейским беженцем, Кальманом Лауером, директором преуспевавшей экспортно-импортной фирмы, занимавшейся продовольственными товарами. Лауеру требовался надежный служащий-нееврей, который мог бы свободно ездить по Европе, включая оккупированные нацистами страны. Рауль с его знанием языков, энергией, инициативой, умением договариваться и привлекательной внешностью казался для такой работы идеальной фигурой. Через восемь месяцев после поступления на работу к Лауеру Рауль стал его младшим партнером и одним из директоров их «Центрально-европейской торговой компании»; кроме того, у него завязались с Лауером теплые личные отношения.

Страны, которые Валленберг посещал по делам фирмы, включали оккупированную Францию, Германию, где Рауль очень быстро обучился вскоре пригодившемуся ему обхождению с нацистской бюрократией, и Венгрию, союзницу Германии. Родители жены Лауера жили в Будапеште, и, всякий раз отправляясь туда, Валленберг по просьбе партнера навещал их. Несмотря на антисемитские законы, ограничивавшие гражданские права евреев, Венгрия еще оставалась тогда относительно безопасным островком во враждебном море преследований, затопившем почти весь континент, и в нее даже бежали евреи из других стран, находившихся под влиянием нацистов. Конечно, венгерские евреи чувствовали оправданное беспокойство за свое будущее и были напуганы, но их жизни пока непосредственная опасность не угрожала. Скоро, однако, положение изменилось к худшему.

В интервалах между деловыми поездками по Европе Валленберг вел удобную и приятную холостяцкую жизнь. Его квартира находилась в модном стокгольмском районе Ларкстад, и он общался с множеством друзей и знакомых своего круга. Густав фон Платен (впоследствии ставший редактором ежедневной газеты «Свенска дагбладет») так вспоминает те дни: «Он был очень гостеприимным хозяином, имевшим сказочный винный погреб. Особенно хороши были унаследованные от деда запасы замечательного кларета, частично передержанного и потому подлежавшего немедленному употреблению. Некоторые бутылки были просто фантастическими».

Фон Платен вспоминает, что Валленберг «не относился к гусарскому типу, он был, скорее, мечтателем»; так же отзывались о нем другие, кто его тогда знал. Нина Лагергрен подтверждает это: «Я бы сказала, что он определенно не принадлежал к типу мужчин с квадратной челюстью и на героя не походил. Ему не нравились соревновательные или командные виды спорта, хотя он всегда старался поддерживать хорошую физическую форму. Армейская дисциплина его тоже не привлекала, хотя в гражданской гвардии (шведской армии резервистов) его считали образцовым офицером. Рауль был склонен к иронии и самоиронии, за которыми обычно скрывал свои истинные чувства».

Придерживаясь общегуманистических и либеральных воззрений, Валленберг, как и большинство молодых людей его круга, к числу радикалов не относился. У него не возникало желания свергать существующий в Швеции общественный строй, хотя в чем-то улучшить его он бы не возражал. Мальчиком он пел в церковном хоре, но истово верующим никогда не был. «В формальном смысле, — свидетельствовала Нина, — он не исповедовал никакой религии, хотя в более широком, я бы сказала, он был глубоко верующий человек».

Совершенно очевидно, что Валленбергу его работа не нравилась, хотя выполнял он свои обязанности безупречно. Помимо всего прочего, его ужасали порядки в оккупированной нацистами Европе (хотя самое худшее к тому времени еще не открылось) и мучило сознание, что как гражданин нейтрального государства он ничего с этим поделать не мог. Правда, он участвовал в работе организации, занимавшейся вопросами занятости беженцев из Дании, Норвегии и Финляндии, которые находили тогда убежище в Швеции.

Некоторые из наиболее проницательных друзей и знакомых Валленберга замечали его недовольство и разочарование. Один из них, экономист по профессии, Бертиль аф Клеркер считал, что «иногда Рауль находился в депрессии. Складывалось впечатление, что ему хотелось сделать свою жизнь более осмысленной». Временами Валленберг открывался той или иной девушке, которые мотыльками влетали в его жизнь и с такой же легкостью вылетали.

Вивека Линдфурш, позже ставшая актрисой театра и кино и даже добившаяся некоторого международного признания, вспоминает один вечер, когда после танцев он пригласил ее в свой кабинет. «Он заговорил о евреях, о Германии, об ужасах, которые, наверное, там видел. Я очень хорошо помню, как он стоял в старомодном и элегантном кабинете и как страстно об этом говорил. Я была тогда очень молода, и он меня напугал — как горячностью своей речи, так и ее предметом. Помню, я тогда подумала: «Он говорит мне обо всех этих вещах, чтобы я прониклась к нему симпатией и оказалась в его объятиях». Ужасно, но именно так я тогда и думала. Я, в общем, не поверила ничему из того, о чем он рассказывал, — может, потому, что не хотела верить. Это очень по-шведски — если ситуация становится мучительно напряженной, мы выталкиваем ее из своего сознания. Когда я его вспоминаю, у меня иногда возникает видение: мы с ним танцуем, и я признаюсь ему, какой глупой была в тот вечер».