"Экология разума (Избранные статьи по антропологии, психиатрии и эпистемологии)" - читать интересную книгу автора (Бейтсон Г. )

в конце 1970-х: мне оставил ее знаменитый психолог Пол Экман, приехавший в
Ленинград читать лекции и, обходя наружное наблюдение, вступавший в
неразрешенные контакты. Я только начал работать психологом в клинике и в
свой первый отпуск взял этот толстенький карманный томик. Отпуск я проводил
на Кавказе; тогда там было дешево и безопасно (впрочем, об опасности тогда
никто и не думал). Загорая среди скал и вспоминая свою оставшуюся в Питере
дочку, я читал невероятные истории о жизни на острове Бали, о логических
уровнях и разгадке шизофрении. Больше всего мне понравились "Металоги" -
восхитительные разговоры автора со своей дочкой, "структура которых
релевантна тому, о чем говорят": звучит замысловато, но по прочтении
понимаешь, что это значит. Как бы мне хотелось вот так разговаривать со
своей дочкой; но она отсутствовала, и я прямо тут, в палатке, начал
переводить Бейтсона. И странно: тогда, в восьмидесятых, мне удавалось
публиковать все, что я хотел, но перевод "Металогов" был отвергнут двумя
редакциями. Потом я позабыл об этом деле; может, потому, что дочка подросла
и я научился с ней разговаривать. Но бейтсоновские идеи еще долго помогали
мне понимать (верно или нет) собственные чувства.

Автор этой книги - одна из самых необычных личностей в науке
прошедшего столетия. Его современники, классики едва различимых между собой
дисциплин, морили студентов и читателей заумной методологией, структурными
схемами и идеалом науки еще более чистой, чем та, которую преподают на
соседнем факультете. Не то чтобы психология, социология или антропология
середины двадцатого века были совсем оторваны от человеческих дел:
напротив, из глубокомысленных схем следовали выводы очевидно левой окраски.
Идеи специальной, математизированной науки, когда они применяются к
человеку и его жизни, логически связаны с представлением о большом
правительстве, которое умнее и сильнее людей. Чтобы власть решала за
человека, что ему дать, а чего не давать, ей нужна особого рода наука:
знание об "объективной" или "бессознательной" жизни - иначе говоря, о том,
что человеку надо и чего он сам о себе не знает. Эту атмосферу шестидесятых
и семидесятых годов хорошо помнят в Америке и в Европе. Как ни изолирована
была Россия, местные идеалы - семиотика, системный подход, математическое
моделирование - выливались в те же общемировые искания. Их результаты, увы,
состарились очень быстро, быстрее авторов.

Бейтсона продолжают читать именно потому, что он думал не о методе, а
о предмете; не о форме очков, а о сложности мира, на который через них
смотрят. Не произнося проповедей о междисциплинарности, он переходил
границы между науками; не употребляя формул, он внес решающий вклад в
перевод науки о поведении на язык компьютерной эры. В этой книге вы найдете
попытки ответить на множество достойных внимания вопросов: знают ли наши
сны слово "нет"? Почему у предметов есть границы? Когда метафоры работают и
когда нет? Откуда играющие собаки, знают, что они не дерутся? Как
формируется психическая болезнь, и не сходно ли это с тем, что на обычном
языке описывается как дурное воспитание?

Центральной для интеллектуальной биографии Бейтсона была концепция
"double bind" (это словосочетание я перевожу как "двойная связь", хотя
допускаю возможность других переводов). Согласно Бейтсону, двойные связи