"Парикмахер Тюрлюпэн" - читать интересную книгу автора (Перуц Лео)

Глава IV

В сером тафтяном камзоле, который он надевал обычно только в праздничные дни, и с двухфунтовой свечою красного воска под мышкой Тюрлюпэн пустился в путь на следующий день.

День был сырой и холодный, стояла пасмурная осенняя погода, грозные, темные тучи обложили небосвод. Тюрлюпэн торопился, потому что хотел прийти в церковь, пока дождь не испортил его нового камзола.

Но когда он собирался свернуть на улицу Решетников, которая ведет с площади Троицы, мимо больших хлебных весов, к монастырю Тринитариев, он увидел, что дорога запружена множеством карет, кабриолетов и верховых лошадей, которые все, по-видимому, ждали здесь чего-то, и между экипажами стояли, болтая, небольшими группами, по три и по четыре, кучера, конюхи и лакеи.

- Проклятье, - пробормотал Тюрлюпэн. - Здесь какая-то знатная свадьба и крестины, я не смогу пробраться вперед. А может быть, все эти кареты стоят здесь потому, что сегодня в Бургонском дворце представляют трагедию об убийстве Авеля. Как бы то ни было, если я двинусь дальше, эти собаки лакеи столкнут меня в лужу, они любят такую потеху и готовы тогда целый час хохотать. А то еще какая-нибудь лошадь станет на дыбы и лягнет меня в грудь, как вчера этого нищего. Будь проклят день и час, когда я встретил его.

Он стоял и злобно разглядывал герб, нарисованный на дверцах одной из карет, два золотых волчка над поперечным брусом и кулак в железной перчатке. Потом он пошел обратно к площади Троицы, чтобы свернуть на другую улицу.

Он прошел по Железному переулку и по улице Николая, но когда добрался наконец до монастырской площади, то дальше опять не мог ступить ни шагу, потому что там сгрудилась многочисленная толпа, плечом к плечу, словно весь город собрался перед монастырем Тринитариев.

- Черт бы побрал этих ротозеев и бездельников! - пробурчал Тюрлюпэн. Нужно же им всем глазеть даже на похороны несчастного нищего!

И он стал проталкиваться вперед, потому что на колокольне пробило уже два часа, и он видел, что опоздает, если ему не удастся проложить себе дорогу сквозь толпу.

- Сударь! - сказал вдруг один из тех, кого Тюрлюпэн угощал пинками и толчками. - Я уже два часа стою на этом месте, которое отвоевал себе, потому что и мне ведь хочется что-нибудь увидеть. Не угодно ли вам считаться с моим правом?

Это был господин Шеврэт, портной с улицы Двенадцати Апостолов. Присмотревшись к своему притеснителю, он узнал Тюрлюпэна.

- Это вы, господин Тюрлюпэн? - сказал он. - Так вот кто долбит мне носом спину!

- Господин Шеврэт! - озадаченно воскликнул Тюрлюпэн. - Неужели вы тоже пришли на похороны?

- А то куда же? - ответил портной. - Но это перестает доставлять удовольствие. Слишком много народу.

Он достал кусок жареной рыбы из кармана и принялся за еду.

- Жареная рыба, - сказал он, - это мой завтрак, потому что сегодня постный день.

- Стало быть, и вы здесь! - проговорил Тюрлюпэн, все еще не оправившись от изумления. - Разве вы знали его?

- Знал ли? Вот так вопрос! Как же я мог его знать? А вы, господин Тюрлюпэн? Уж не приходил ли он каждый день бриться в вашу цирюльню?

- Этого еще не хватало, - проворчал Тюрлюпэн, и одна эта мысль привела его в ярость. - Ну, да уж я бы его выпроводил живо.

- Говорят, надгробную проповедь говорит сам monsieur de Paris[2], господин архиепископ, - сказал портной.

- Сам архиепископ? - воскликнул Тюрлюпэн. - Не слишком ли много чести для человека, который только то и делал, что всем протягивал свою деревянную ногу?

- Не знаю, была ли у него деревянная нога, - заметил портной, - но это возможно, потому что при Ла-Рошели он дрался за дело церкви.

- Может быть, и дрался, да верно очень давно,-сказал Тюрлюпэн, потому что, когда я встречался с ним, он производил жалкое впечатление.

И перед ним возник образ нищего, сидевшего на мосту подле ступеней, в продранной одежде, с шапкой в руке, протянутой за подаянием.

- Его сын, - вмешался в их беседу толстый человек небольшого роста, страдавший астмою, - его сын, говорят, получил известие о кончине отца, когда завтракал в саду Виньроль с мадемуазель де Сен-Люк.

- Мадемуазель де Сен-Люк? Это кто такая? - спросил портной.

- Танцовщица, - объяснил толстяк, - мотылек, штучка ветреная, одним словом. Получив это известие, он послал музыкантов домой и погнал людей за своею каретой.

- Вот как, его сын, стало быть, держит лошадей,-пробормотал Тюрлюпэн, - он не стыдится держать лошадей, а наш брат за все это должен платить - за завтрак, музыкантов, карету и мадемуазель Сен-Люк.

Он вздохнул. Гнев и боль при мысли о несправедливости, царящей в мире, овладели им.

- Их слишком много, - сказал он, - это настоящее бедствие. Они проматывают наши деньги и доводят нас до нищеты.

- Проматывают наши деньги и доводят нас до нищеты, - повторил сиплым голосом рослый, нескладный мужчина, стоявший около Тюрлюпэна. - Вы правду сказали, сударь. Вспомните об этом, когда вас вызовет когда-нибудь на улицу господин де Сен-Шерон.

- Господин де Сен-Шерон, это имя слышишь каждый день, - заметил Тюрлюпэн, - но я его не знаю.

- Дорогу его светлости герцогу д'Энгьену! - донесся крик с улицы Решетников, и сразу же в толпе начались движение и давка, послышалась брань, кто-то вопил, что у него шляпа слетела с головы, и Тюрлюпэн вдруг оказался вынесенным на середину площади.

- Герцог д'Энгьен - это сын господина принца, - сказал портной, все еще стоявший рядом с Тюрлюпэном. - Говорят, что он и архиепископ хотят встретиться сегодня в церкви, после того как они три года друг с другом враждовали.

- Упаси Боже, - сказал кто-то в толпе. - Пусть бы они были и дальше во вражде, так нам спокойнее. Если они помирятся, то первым делом затеют сообща какую-нибудь войну. Это можно предсказать. На Рейне, в Испании или в Брабанте.

- Ого, - воскликнул портной, - вы чересчур торопитесь, им придется, смею полагать, справиться с мнением кардинала.

В этот миг образовался проход, и сквозь молчаливую толпу направился к церковной паперти высокий стройный мужчина, в высоких ботфортах и огненно-красном плаще, окруженный свитою дворян и офицеров.

- Герцог д'Энгьен, - прошептал портной и сорвал шляпу с головы, но Тюрлюпэн уже не видел его, потому что под влиянием внезапного решения, отделился от толпы и пошел следом за герцогом, словно был одним из господ его свиты.

В сенях церкви он остановился. Заупокойная месса уже началась. С алтаря доносилась молитва священника "Domine exaudi"[3], и хор вторил ему словами: "Rant aures tuae intendentes"[4].

Тюрлюпэн дальше не пошел. Перед ним, на каменных плитах, сидела старуха-нищенка, он бросил ей свои восемь су, чтобы угодить Богу.

- Это хорошая лепта, - сказал он и был собою очень доволен. - Смотри только, чтобы у тебя никто не украл ее. Такое подаяние ты, наверное, видишь не каждый день.

Старуха не поняла его. Монета лежала у нее на коленях, но ее не видели подслеповатые ее глаза. Бормоча молитвы, она шамкала беззубым ртом и дрожащими пальцами перебирала четки.

- Эй ты! - крикнул, опешив, Тюрлюпэн. - Разве ты не видишь? Я дал тебе монету в восемь су.

Монах-тринитарий, стоящий в дверях, поднял глаза и удивленно взглянул на Тюрлюпэна. Но старуха не ответила ничего.

- Она слепа и глуха! - гневно сказал Тюрлюпэн и пожал плечами. Некоторое время он размышлял. Потом решил взять в собственные руки свое праведное дело, так как от этой старухи, он видел, нельзя было ждать содействия.

На левой стене, за колонною, висел образ, на котором изображено было поклонение агнцу. Перед источником живой воды преклоняли колени апостолы, папы, пророки и ветхозаветные патриархи. В золотую чашу стекала кровь из сердца агнца. Небеса разверзлись. Бог-Отец, с тройной короною на голове, простирал руки благословляющим жестом, и справа от Него, залитая солнечным светом, сидела Мария в синем одеянии.

Перед этим образом остановился Тюрлюпэн, и его пылкая молитва сливалась со словами священника, препоручавшего душу усопшего милосердию Господа.

- Не слушай его, - молился Тюрлюпэн, - не верь всему, что он рассказывает про меня. Он лжет. Я всегда был нищелюбив. Но это не нищий, он бездельник, и его сын прожигает жизнь с музыкантами и женщинами. Монету в восемь су я отдал вот той старухе, она ее заслуживает, Ты ведь видишь, она слепа и глуха.

Но не видно было знамения о прощении на размалеванном небе, Бог-Отец с неподвижным лицом смотрел на апостолов и пророков и на молящегося Тюрлюпэна.

- Он мне не внемлет, - растерянно бормотал Тюрлюпэн, - Он верит хромоногому старику, а не мне.

И, удрученный, вспомнил он вдруг о своем обете и о свече, которую держал под мышкой. Этой свечою он должен был умилостивить Бога. Сквозь железную решетку он заглянул в церковь, увешанную черными тканями и полную молящихся. Звуки "In resurrectionis gloria"[5] мощно потрясали своды. На главном алтаре и приделах горело много сотен восковых свечей, красных, желтых и синих, и в этом море света должен был исчезнуть его собственный бедный огонек.

- Ничего не поделаешь,- сказал он уныло, - придется мне заказать еще одну мессу за упокой этого старого негодяя, Бог настаивает на этом.

И он обратился к монаху-тринитарию, стоявшему в притворе церкви.

- Отец мой, - сказал он, - я дал обет отслужить мессу за упокой старика, которого там отпевают. Знаете вы его имя?

- Жан-Гедеон герцог де Лаван из рода Ла-Тремуй,-прошептал монах.

- Жан... Герцог... Не может быть! - крикнул Тюрлюпэн. - Я ведь видел его на мосту!

- Жан-Гедеон герцог де Лаван из рода Ла-Тремуй, наследственный наместник Иль-де-Франса, обершталмейстер Его Величества, всемилостивейшего нашего господина и короля, - повторил монах.

- Да упокоит Господь его душу, - пробормотал Тюрлюпэн в испуге и смятении и неуверенной походкой вошел, сквозь открытые двери решетки, в церковь, где собралась вся французская знать.