"Маркиз де Боливар" - читать интересную книгу автора (Перуц Лео)

Глава IV. СНЕГ НА КРЫШАХ

Маркиз де Болибар в тот же день беспрепятственно прошелся по Пуэрта дель Соль в час вечерних молитв. Никто не опознал его, и он мог бы затеряться в пестрой массе водоносов и торговцев рыбой, оливковым маслом и овощами, монахов, теснившихся вечером возле церковных дверей, и другого местного люда, словно карп в мутном пруду, если бы его несчастливая звезда не заставила его подслушать тайну, которая связывала цепями воспоминаний нас, пятерых офицеров: меня и еще четверых... Тайну нашу - и умершей Франсуазы-Марии, жены полковника Лесли, тайну, которая была глубоко заключена в наших сердцах; в ту ночь мы хвастливо делились ею, пьяные от аликанте и сердечной тоски, потому что на крышах лежал снег.

Но оборванный погонщик мулов, который с четками в руках сидел в углу моей комнаты, подслушал нас и должен был умереть...

Мы расстреляли его у городской стены, тайно и поспешно, без трибунала и без исповеди. И никто из нас не заподозрил - только я один, когда уже было поздно! - что это был маркиз де Болибар - этот оборванный старик, который после нашего залпа упал на снег, истекая кровью.

И никто не подозревал, какой страшный груз он взвалил на наши плечи, прежде чем умереть...

* * *

Я в этот вечер командовал караулом у городских ворот. Около шести часов я проверил и сменил пикеты, которые должны были патрулировать окрестности городских стен каждые полчаса. Постовые стояли на своих местах, держа под плащами карабины наготове. Стояли беззвучно и недвижно, словно статуи святых в нишах стены.

Начинался снегопад. В этой горной местности Испании снег не редкость в январе и феврале. Но в этот вечер мы впервые увидели в Испании снежные хлопья.

Я занес в свою комнату две медные лохани-грелки с угольями, потому что печей вообще не водилось в домах Ла Бисбаля. Дым ел мне глаза, а снежная вьюга тихо и угрожающе скрежетала слабо закрепленными стеклами в оконных рамах. И все-таки в согревшейся комнате было уютно. В углу стояла моя кровать, покрытая свежей травой и застланная плащами. Стол и скамейки были сооружены из бочек и досок, на столе стояло вино в тыквенных сосудах, я приготовил его, ожидая своих товарищей, которые решили провести рождественскую ночь у меня.

Через окошки под крышей я слышал голоса моих драгун. Они устроились прямо на полу чердака, закутавшись в плащи, и о чем-то спорили. Я тихо поднялся по деревянной лесенке.

Я частенько подбирался в темноте к своим людям и слушал их разговоры. Это я делал потому, что вечно беспокоился, как бы наша тайна не была раскрыта, и драгуны не начали бы болтать и высмеивать покойную Франсуазу-Марию, когда они остаются одни, вдали от офицерских ушей.

В помещении было темно, как в пекарской печке. Но я сразу узнал голос сержанта Бренделя.

- Что, нашелся тот парень, который удрал с твоим кошельком? - спросил он. Ворчливый голос отозвался:

- Я бежал за ним, но не мог догнать. Он смылся и побережется показываться снова!

- Вот-вот, и все испанцы - такие же! - зло вставил другой голос. Целыми днями молятся, так что рты у них полны пыли, выпивают котлы святой воды, а сами, святоши, только и думают о куропатках и ветчине и как бы нас ради этого обмануть и обокрасть!

- Пять дней тому назад, - различил я голос капрала Тиле, - когда мы стояли в Корбосе, один такой еще не повешенный вор из числа возчиков сбежал с чемоданчиком нашего полковника, там были кружева и юбки покойной жены полковника, и он уволок их в свою вонючую нору!

Наш полковник возил в багаже вещи Франсуазы-Марии и ни за что не хотел с ними расстаться и после ее смерти - во всех походах. Когда я услышал, что драгуны заговорили о Франсуазе-Марии, мое сердце громко забилось; я подумал - вот сейчас оно выплывет, они раскроют нашу тайну... Но больше я не услышал о ней ни слова; драгуны начали обсуждать наших генералов и последние походы, и сержант Брендель горячо напал на маршала Сульта и его штаб.

- Говорю вам, - крикнул он, - эти господа, которые проводят войну в колясках, трусят в бою куда хуже нашего брата. Я под Талаверой видел, как они показывали спины, бежали словно мулы, едва засвистела картечь...

- А нам хуже всех врагов - не картечь, - заметил другой. - Хуже всего - бесцельные марши туда-сюда, восьмичасовые броски, чтобы поймать и повесить одного крестьянина или попа... Мокрая земля, вши, половинные рационы - вреда от них больше, чем в боях от картечи.

- И эта солонина, не забывай! - добавил драгун Штюбер. - Она воняет до самого неба, даже воробьи замертво падают у наших кухонь!

- У Сульта нет жалости к солдатам, это точно! - мрачно подтвердил Тиле. - Он жаден и думает только о богатствах и почестях. Как же, маршал и герцог Далматинский! А сам неспособен быть даже капралом, я вам точно говорю!

И ни слова о Франсуазе-Марии. Я облегченно вздохнул. Одни обычные разговоры об этом обрыдлом испанском походе, в которых солдаты все время коротали часы перед сном, когда после маршей и боевых стычек располагались на ночлег. Я позволял им болтать о войне и политике сколько и как угодно, потому что службу они все равно исполняли добросовестно.

И тут снизу я услышал голос лейтенанта Гюнтера, быстро спустился и зажег свет.

Гюнтер стряхивал с плаща снег. Пришел и лейтенант Донон: из его кармана торчал томик Вергилия. Он был самый образованный из моих товарищей, хорошо знал латынь, древнюю историю и всюду возил с собой издания римских классиков.

Мы уселись к столу, выпили и начали ругать наших испанских домохозяев и скверные квартиры. Донон пожаловался, что у него нет ни печи, ни камина, а вместо стекла в окне - куски промасленной бумаги.

- Вот и попробуй тут почитать "Энеиду"! - вздохнул он.

- Стены все увешаны образами святых, а чистой постели не найдешь во всем городе! На кухне лежит на столе стопка молитвенников, а сала и колбас не увидишь! - ворчал Гюнтер.

- С моим хозяином невозможно вести разумный разговор, - рассказывал Донон. - Весь день он твердит молитвы Святой Деве, а когда я вечером вернулся домой, застал его на коленях перед каким-то святым, не то Домиником, не то Яковом.

- А говорят, что граждане Ла Бисбаля сочувствуют французам, - перебил я. - Давайте чокнемся! Пью за вас, братья!

- Ну, я тебе советую остерегаться, брат! В городе наверняка есть и переодетые попы и мятежники.

- Ну, пока - очень кроткие мятежники, они не стреляют, не убивают из-за угла, они довольствуются тем, что презирают нас! - возразил Гюнтер.

- Да вот и мой домохозяин, верно, тоже переодетый поп! - тихо засмеялся Донон. - Вряд ли ему подойдет какое-нибудь другое ремесло.

Он протянул мне пустой стакан, и я наполнил его вновь. Дверь отворилась, и в комнату вошел - в облаке снежных хлопьев - капитан Брокендорф,

Он успел где-то хватить добрую толику вина, поэтому его полное лицо с огромным багровым шрамом сияло, как начищенный медный котел. Шляпа сидела на нем набекрень, усы были подкрашены дочерна, две толстые пряди волос спадали с висков до плеч.

- Гей-да, Йохберг! Поймал ты его? - сразу крикнул он мне.

- Нет, нет еще! - я понял, что он имеет в виду маркиза де Болибара.

- Да, господин маркиз заставляет долго ждать! А погода-то неприветливая, он и башмаки может в снегу потерять... - Капитан склонился над столом и понюхал вино в тыквенной бутыли.

- Что там у вас во славу Вакха в его купели?

- Аликанте из погреба здешнего прелата.

- Аликанте? - удовлетворительно крякнул Брокендорф. - Отлично, эта штука стоит того, чтобы нам превратиться в скотов!

Когда Брокендорф превратил себя в скотину, дабы воздать честь доброму вину, он скинул мундир, жилет и рубаху, оставшись в штанах, сапогах и с массивной черной гривой на груди. Две старухи, проходившие возле нашего окна, остановились, с удивлением глядя в комнату. Потом перекрестились, очевидно сомневаясь, что перед ними - человеческое существо, а не диковинный иноземный зверь.

Мы толковали о винах, и вскоре разговор свелся к одним репликам: "Твое здоровье, брат!" или "Благодарю, брат! Чокнемся! Proficiat!"

- Эх, хотел бы я быть в Германии сегодня ночью, чтобы была со мной Барбочка или Дорточка! - вдруг начал пьяным голосом Гюнтер, который целый день таскался за испанками на улицах. Но Брокендорф высмеял его и заявил, что этой ночью он бы хотел сделаться журавлем либо аистом, чтобы вино подольше проливалось в горло. Да, вино всем изрядно ударило в голову. Донон декламировал из Горация, и среди общего шума вошел Эглофштейн, адъютант полковника.

Я вскочил и отдал рапорт.

- Так ничего нового, Йохберг? - спросил он.

- Ничего, господин капитан.

- И никто не проходил через вахту у ворот?

- Только бенедиктинский приор из Барселоны, чтобы посетить свою сестру в Ла Бисбале. Алькальд поручился мне за него. Еще аптекарь вместе с женой и дочерью, проездом в Бильбао. Их бумаги подписали в штабе генерала д'Ильера, они - в полном порядке.

- И никого больше?

- Двое горожан, выезжавшие с утра из города поработать на своих виноградниках. Они предъявили паспорта и отметили свое возвращение...

- Хорошо. Благодарю.

- Эглофштейн! Пью за тебя! - возгласил Брокендорф, потрясая налитым стаканом. - Твое здоровье, старый журавль, садись с нами!

Эглофштейн поглядел на пьющих и засмеялся. Но Донон подошел к нему с двумя стаканами.

- Господин капитан, мы сегодня собрались ожидать маркиза де Болибара. Останетесь с нами, и мы поприветствуем господина маркиза, если он появится, от имени офицеров полка!

- К чертям всех графов и маркизов, и да здравствует равенство! зарычал Брокендорф. - Пусть палач заберет все эти надушенные сахарные куклы с их кошельками для волос и шляпами в перьях!

- Я должен проверить пикеты и команду, которая охраняет мельницу и пекарни. Но ладно уж, они подождут... - сказал Эглофштейн и присел к нашему столу.

- Эглофштейн! Давай-ка, присядь ко мне! - крикнул пьяный Брокендорф. Ты у нас загордился. Уже не помнишь, как мы с тобой выбирали зерна кукурузы из конского помета в Восточной Пруссии, чтобы не сдохнуть с голоду...

Вино настроило его на сентиментальный лад, и большой, тяжеловесный мужчина опустил голову на два кулака и начал всхлипывать:

- Ты уже не помнишь? А, всякую дружбу на свете жрут черви!

- Война-то не кончена, брат! - возразил Эглофштейн. - Мне сдается, мы еще не раз будем варить ботву в соленой воде себе на обед, как тогда в Кюстрине!

- Да и кончится война, - мрачно добавил Донон, - император тут же начнет новую!

- Вот это верно, брат! - вскричал Брокендорф, вдруг развеселившись. Деньги, брат, у меня кончились, а я должен заработать крест Почетного легиона!

Он начал считать сражения, в которых участвовал за год испанской компании: Сорсола, Альмарас, Талавера, Меса де Ибор и переправа на ручье Галичо, но сбился, хоть и загибал пальцы, и начал снова. А жара от угольев в тесной комнатке стала невыносимой. Донон приоткрыл окно, и холодный зимний воздух ворвался внутрь, охлаждая наши разгоряченные лбы.

- Снег лежит на крышах... - тихо сказал он. - Как у нас дома.

И при этих словах у всех стало больно и тепло на сердце, ибо прошлая зима, немецкая зима, вспомнилась нам. Мы подошли к окну и долго смотрели на шальную пляску снежных хлопьев на ночной улице. Один Брокендорф остался сидеть и все считал на пальцах свои сражения.

- Брокендорф! - окликнул его Эглофштейн. - Сколько миль от твоего дома до Диткирхена?

- Не знаю, - буркнул Брокендорф, перестав считать на пальцах. Считать - это не лучшее мое искусство... Я пользуюсь алгеброй только с хозяевами кабаков и кельнерами.

Он встал и, шатаясь, подошел к окну. Снег совершенно преобразил испанский городок. Люди на улицах казались нам давно знакомыми и родными, словно это были немцы. Крестьянин пробивался сквозь глубокий снег к церковной двери, таща маленького теленка. Служанка выскочила из двери стойла, держа в одной руке фонарь, в другой - подойник с молоком.

- Была ночь - совсем как эта, - начал вдруг Донон. - И снег покрывал улицы на целый фут. Год уже будет тому... Я тогда лежал в лихорадке, читал "Георгики" и скучал. И вдруг в мою дверь тихонько постучали. "Кто это? спросил я и повторил: - Кто там?" - "Это я, милый друг!" И я отворил, и она вошла, братья! Волосы ее красные, как листья бука осенью... "Вы больны, мой бедный друг?" - спросила она нежно и заботливо. "Да, я болен, - ответил я, - но вы, ангел мой, уже помогли мне!" И я вскочил с постели и поцеловал ее руки...

- А потом? - приглушенно спросил лейтенант Гюнтер.

- Что потом? Снег лежал на крышах, ночь была холодна, а ее плоть и кровь горячи... - прошептал Донон и погрузился в свои мысли.

Гюнтер не произнес ни слова. Он ходил взад и вперед по комнате и бросал на Донона взгляды, налитые ненавистью.

- Да здравствует наш полковник! - вскричал Брокендорф. - У него лучшее вино и лучшая баба в Германии!

- Когда я с ней, - вмешался Эглофштейн, - впервые очутился один в комнате... и почему мне только лезет в память этот день? Да, снег тоже валил на улице, так, что и глаза было трудно открыть. Я сидел за роялем, а она встала возле меня. Ее грудь поднималась быстрее, когда я играл, я слышал, как она вздыхает. "Могу я вам довериться, барон? - спросила она и схватила мою руку. - Вы слышите, как бьется мое сердце?" - прошептала она. И завлекла мою руку под шейный платок, туда, где природа наложила на ее кожу голубоватые родинки...

- Вина, вина сюда! - задыхаясь от злобы, прохрипел Гюнтер. Ах, ко что делать - мы все знали материнские знаки, голубоватые родинки, и целовали их. Но Гюнтер достиг этого первым, и ревность мучила его и сейчас, он ненавидел Эглофштейна, Брокендорфа, Донона, всех нас, кто делил с ним любовь прекрасной Франсуазы-Марии.

- Давайте вина! - кричал он в ярости, скидывая пустые тыквенные бутыли со стола.

- Вино - все, месса кончена, и можем спеть "Кирие элейсон[8]!", усмехнулся Донон, no-прежнему печальный, - ведь он думал вовсе не о вине, а о прошедших днях и умершей Франсуазе-Марии.

- Идиоты! - рявкнул Брокендорф и треснул свой стакан об стол так, что осколки зазвенели на полу. - Что вы болтаете, будто кто-то из вас ее знал?! Ах вы щенки, слабаки жалкие! Что вы знаете о тех ночах, что вы знаете о ее чудесах любви! Было четыре позы, - Брокендорф захохотал, а Гюнтер побелел, сжимая рукоять шпаги, - А la Grecourt[9], это была первая. И по Аретино, и по Дюбарри, и, наконец, - поза Венеры Цитереи...

- И еще - по шпицрутену! - вне себя от гнева и ревности прошипел Гюнтер и поднял стакан, будто хотел швырнуть его в лицо Брокендорфу. Но до драки дело не успело дойти. С улицы донеслись шум и громкие окрики караульного драгуна.

- Кто идет?

- Франция!

- Стоять! Кто именно?

- Да здравствует император!

Резкий и властный голос... Кто же это?

Гюнтер бросил стакан на стол и прислушался.

- Выгляни, кто это там? - обратился Донон ко мне. Но дверь уже отворилась, один из моих солдат, весь в снегу, вошел в комнату.

- Господин лейтенант, там чужой офицер-француз хочет поговорить с командиром караула.

Мы вскочили и удивленно переглянулись. Брокендорф торопливо подхватил свой мундир обеими руками.

И Эглофштейн звонко засмеялся.

- Друзья! - крикнул он. - Мы забыли, что сегодня должны иметь честь приветствовать среди нас маркиза де Боли-бара!