"Воспоминания, сновидения, размышления" - читать интересную книгу автора (Юнг Карл Густав)

я мог забыть о нем. Но едва лишь я оставался один, рядом со мной возникали
Шопенгауэр и Кант, а с ними все великолепие "Божьего мира". Мои научные
знания становились частью этого мира, насыщая его все новыми красками и
образами. "Номер 1" и его заботы о выборе профессии превращались в ничтожный
эпизод последнего десятилетия XIX века, уплывали за горизонт. Но, рано или
поздно, я возвращался назад и впадал в состояние, сходное с похмельем. Я,
или, вернее, мой "номер 1", жил здесь и сейчас и, в конце концов, ему
придется как-то определяться.
Обеспокоенный моим увлечением богословием отец несколько раз пытался
вести со мной серьезные разговоры, предостерегая меня: "Можешь становится
кем угодно, только не богословом!" К тому времени между нами существовало
молчаливое соглашение: некоторые вещи позволялось говорить и делать, не
объясняя. Отец никогда не выговаривал мне за то, что я не посещал церковь
так часто, как следовало бы, и перестал ходить к причастию - так мне было
легче. Я скучал по органу и хоралам, но менее всего сожалел о потере так
называемой "церковной общины". Это словосочетание ровным счетом ничего для
меня не значило. Люди, которые ходили в церковь, ни в коей мере не были
общиной, они были мирскими существами. Последнее вряд ли можно отнести к
добродетелям, но в этом качестве они казались мне куда симпатичнее -
естественные, общительные и сердечные.
Отец мог не волноваться - у меня не было ни малейшего желания податься
в богословы. Но я по-прежнему колебался в выборе между естественными и
гуманитарными науками - и те и другие одинаково влекли меня. Тем не менее я
начал осознавать, что мой "номер 2" не имеет почвы под ногами. Он,
безусловно, способен подняться над "здесь" и "сейчас", он - один из глаз в
тысячеглазой вселенной, но он неподвижен, как булыжник на мостовой. "Номер
1" восстал против этой пассивности, желая делать что-то, но находился в
плену неразрешимых проблем. Мне оставалось лишь ждать, что из этого
получится. Если кто-нибудь спрашивал, кем я хочу быть, я по привычке
отвечал: филологом. Втайне я подразумевал под этим ассирийскую и египетскую
археологию. На самом же деле все свободное время я отдавал естественным
наукам и философии, особенно на каникулах, которые я проводил дома с матерью
и сестрой. Давно прошли те времена, когда я жаловался матери: "Мне скучно, я
не знаю, чем заняться". Теперь я полюбил каникулы - я один и свободен.
Больше того, летом моего отца вообще не было дома, он всегда проводил свой
отпуск в Захсельне.
Лишь однажды на каникулах я тоже отправился в путешествие. Мне было
четырнадцать лет, и, по совету врачей, меня послали лечиться в Энтлебух, в
надежде, что мое здоровье укрепится, а аппетит улучшится. Здесь я впервые
оказался один среди незнакомых взрослых людей. Меня поселили в доме
католического священника, что я воспринял как чуточку опасное увлекательное
приключение. Но самого священника я видел редко и мельком, а его
домоправитель оказался совсем не страшным, хотя часто бывал грубоват. Итак,
ничего ужасного не произошло. За мной приглядывал старый деревенский врач,
под чьим присмотром находился своего рода санаторий для выздоравливающих.
Здесь собралась весьма разношерстная публика: фермеры, мелкие чиновники,
торговцы и несколько образованных людей из Базеля, среди которых был
ученый-химик. Мне он казался небожителем, поскольку имел докторскую степень.
Мой отец тоже был доктором, но в лингвистике. Химик же был для меня
человеком из другого, неведомого мне мира, одним из тех кто, может быть,