"Воспоминания, сновидения, размышления" - читать интересную книгу автора (Юнг Карл Густав)

что оно в любой момент может соскользнуть и, как червяк, поползти ко мне. Я
застыл в ужасе. В этот момент снаружи, сверху, послышался голос моей матери.
Она воскликнула: "Взгляни, это же людоед!" Ее слова лишь усилили мой ужас, и
я проснулся в поту, перепуганный до смерти. После этого мне долгое время
было страшно засыпать, я боялся повторения сна.
Кошмарное сновидение не давало мне покоя много дней. Гораздо позже я
понял, что это был образ фаллоса. И прошли еще десятилетия, прежде чем я
узнал, что это ритуальный фаллос. Я никогда не смог до конца понять, что же
тогда хотела сказать моя мать: "это людоед" или "таков людоед"?
В первом
случае она подразумевала бы, что не Иисус или некий иезуит пожирали
маленьких детей, но представшее чудище, во втором же - людоед вообще был
символом, так что мрачный "Her Jesus", иезуит и образ моего сна были
идентичны.
Абстрактный фаллический смысл подтверждается единичностью предмета и
его вертикальным положением на троне. Яма на лугу - это могила, сама же
могила - подземный храм, чей зеленый занавес символизировал луг, другими
словами, тайну земли с ее зеленым травяным покровом. Ковер был
кроваво-красным. А что сказать о своде? Возможно ли, чтобы я уже побывал в
Муноте, цитадели Шафгаузена? Маловероятно - никто не возьмет туда
трехлетнего ребенка. Так что вряд ли это было воспоминанием. Кроме того, я
не знаю, откуда взялась анатомическая правильность образа. Интерпретация
самой верхней его части как глаза с источником света указывает на значение
соответствующего греческого слова "фалос" - светящийся, яркий.
Во всяком случае, образ из сна, похоже, был полезным богом, имя
которого "поминать" не следует, и таким оставался в период моей молодости,
возникая всякий раз, когда кто-нибудь эмфатично говорил о Господе. "Her
Jesus" так никогда и не стал для меня вполне реальным, никогда - вполне
приемлемым, никогда - любимым, потому что снова и снова я думал о его
подземных свойствах, пугающее открытие которых было дано мне, хоть я не
искал его. "Переодетый" иезуит отбрасывал тень на христианскую доктрину,
которой меня учили. Часто она казалась мне торжественным шествием масок,
своего рода похоронами, на которых люди в траурных одеждах придают своим
лицам серьезное или печальное выражение, но в следующий момент тайком
посмеиваются и вовсе не чувствуют себя расстроенными. Иисус казался мне в
каком-то смысле богом смерти, полезным, правда, тем, что отгонял ночные
страхи, но вместе с тем это был жутковатый, распятый на кресте кровавый
труп. Любовь и доброта его, о которых так много говорили, казались мне
сомнительными в первую очередь потому, что люди, чаще всего говорившие о
"возлюбленном Господе нашем, Иисусе", носили черную одежду и глянцевые
черные ботинки, напоминавшие о похоронах. Все они, как мой отец, как восемь
моих дядей, - все они были священниками. Многие годы они вызывали у меня
страх, не говоря уже о появлявшихся иногда католических священниках, похожих
на ужасного иезуита, так встревожившего однажды моего отца. Вплоть до
конфирмации, я прилагал все усилия, чтобы заставить себя относиться к Христу
как положено, но мне так и не удалось преодолеть свое тайное недоверие.
Испытываемый любым ребенком страх перед "черным человеком" не был
основной нотой в моем чувстве, важнее было само узнавание, пронзившее мой
мозг, - это иезуит. Важна была и особая символическая обстановка моего сна,
и его поразительная интерпретация - это людоед. Не великан-людоед из детских