"Девять опусов о зоне" - читать интересную книгу автора (Круковер Владимир)

товарищ рубит лес, чтобы заготовить дрова для паровоза, везущего в голодную
Москву топливо. Зрелище это не было утешительным: профессор не мог
представить себя в заснеженном лесу с громадным топором, вгрызающимся в
звонкие от мороза стволы столетних сосен.
Но долго скорбеть профессору не дали. Загремели засовы, осужденных
прогнали коридорами, обыскали, выдержали в отстойнике и запихали в огромную
машину, которую накрыли сверху железной решеткой. По углам кузова сели
автоматчики и этап тронулся. Решетка давила на затылки, сидеть приходилось
почти на корточках, профессор трясся и завидовал тем, кто не имел такого
внушительного роста, такого огромного тела.
К счастью, до вокзала было не так уж далеко, вскоре решетка поднялась и
зэки начали спрыгивать на землю под звонкий счет конвоя, пробегать через
коридор автоматчиков с собаками и садиться на корточки, между шпалами, держа
руки на затылке.
Подогнали тюремный вагон и вся процедура повторилась: счет, коридор
оскаленных овчарочьих зубов, блеск автоматов, вход в вагон.
Зайдя в купе, профессор вздохнул было облегченно, но тут же прекратил
свой вздох, прижатый все новыми и новыми пассажирами.
Когда в купе было запихнуто 14 человек, железная решетка, заменяющая
обычную дверь купе, с лязгом задвинулась, замок щелкнул, гортанный голос с
сильным акцентом сообщил:
- Моя камер есть дванадцать джыгыт-бандыт.
- И почему в "столыпине" всегда черножопые в конвое? - раздался сверху
спокойный голос Верта.
Профессор с трудом поднял голову, Верт приглашающе махнул рукой:
- Залазь, Бармалей, хорош там, внизу, мужичка из себя воображать.
Косить под психа и наверху можно, да еще с комфортом.
Под бдительным контролем Верта наверх залезло еще трое. После этого
Верт снял две полки и положил их поперек верхних кроватей. В нормальном купе
эти полки должны были выполнять функции багажных, сейчас они дали
возможность пятерым этапниками разместиться на втором ярусе без толкотни. У
открытого окошка, затянутого кокетливой решеткой, маскирующей истинную суть
вагона, лежал Верт, профессор пристроился с ним рядом.
- Ты че окно занял? - спросил какой-то незнакомый осужденный
Верта, но его сразу одернули громким шепотом: "Очумел, это же
Мертвый Зверь!" и он сразу сменил тон, сказав:
- Извини, Адвокат, не узнал. А кто это рядом с тобой? Как-то он странно
себя ведет?
- Бармалей, - ответил Верт, - деловой, но башня немного поехала,
докосился.
И наступила в купе уютная, преддорожная атмосфера. Знакомились,
комментировали, планировали. Профессора удивляло, как быстро, с зверинной
чуткостью, распределились роли в незнакомом коллективе.
Каждый занял свое место, свою ячейку в сложном иерархическом делении
зэковского общества. Лидеры были наверху, массы - внизу, а вожак - у окна. И
профессор испытал горячую благодарность к Верту, взявшему его под свою
опеку. Профессор уже знал, как быстро падают люди в этом обществе на самое
дно и как трудно в нем вскарабкаться наверх.
Прошлые Гошины заслуги не долго могли оберегать робкого и наивного
Дормидона Исааковича, а внизу было плохо, очень плохо.