Глава 1.

Голландия, август 1942 года

Было прохладно, словно кто-то на несколько дней перенес голландские равнины намного восточнее, куда-нибудь в далекую холодную Россию, где, говорят, снег бывает даже летом. К вечеру солнце немного прогрело воздух, но ветер с моря пригнал новую порцию воздушной влаги, и зябкая сырость повисла в воздухе густой пеленой, покрывая любую гладкую поверхность россыпью мельчайших капелек.

Несмотря на капризы погоды, на аэродроме было жарко, очень жарко. Впрочем, жарко было и на земле, и в воздухе. Но это была жара не температурного столбика, а сгоревшего пороха, отработанного топлива, перегретых моторов и яростного азарта, напополам с терпким страхом. Который день продолжались, отчаянные схватки союзных летчиков со спешно переброшенными на континент боевыми самолетами королевских ВВС.

Двухмоторный WB/S, недавно вернувшийся с очередного задания, стоял на летном поле, облепленный осматривающими его техниками как жук муравьями. Пикировщикам пока везло, встречи с истребителями были эпизодическими и сопровождались приемлемыми потерями. Слишком переменчива была линия фронта, особенно воздушного, и по чудесному стечению обстоятельств противник каждый раз оказывался на соседнем участке. Впрочем, эта удача радовала исключительно новичков, пилоты поопытнее хорошо знали, что за большую удачу слишком часто приходится расплачиваться е большими неприятностями.

Поток союзного наступления захлестнул Францию и Бенилюкс. Пехотные и моторизованные дивизии противников перемешались в слоеном пироге масштабной схватки нескольких держав, и даже всевидящий глаз воздушной разведки не мог установить, где находятся свои, а где чужие. Выходящие из окружения французские и английские дивизии насмерть сцеплялись с прорывавшимися в глубь обороны мотострелками и бронетехникой красной коалиции, чтобы на следующий день контратаковать зарывающихся в землю атакующих. Залпы артиллерии не стихали ни днем, ни ночью, расчерчивая небо яркими всполохами, а землю - дымными столбами. Не оставались в стороне в создании общего хаоса и военно-воздушные силы Германской Демократической Республики. В воздухе было тесно, здесь нашлось место всем и каждому, и немцам, и англичанам, и французам. Битва вошла в ту стадию, когда боевой строй противоборствующих сторон смешался, утратив всякое подобие порядка и координации. Здесь каждый сражался сам за себя и за товарищей справа и слева.

Усталый майор сидел в шезлонге, прямо под открытым небом, закрыв глаза и вытянув гудящие ноги. Выстуженные высотой летные ботинки на меху с высокими голенищами превратились в железные подковы, стянувшие стопы, но снять их было выше его сил. Два вылета, несколько атак с пикирования. Такое даром не проходит, даже для прирожденных пилотов, к которым без сомнения он причислял и свою персону.

Майору было тоскливо и грустно, питали его сумрачный настой отнюдь не боевые неудачи. И даже не грядущий новый вылет, неизбежный как гибель капитализма, которой он уже несколько лет по мере сил способствовал…

Знаменитый летчик, участник антарктических экспедиций, испытатель новой техники. Человек причастный к разработке тактики применения пикировщиков и сам отличный пикировщик. В эту эпоху быстрых карьер следовало ожидать, что Ганс Ульрих Рунге, со своим опытом и багажом знаний уже сегодня командовал бы авиагруппой, не меньше.

Но не командовал. И непреходящая память об этом, а главное, о причинах, отравляла Рунге каждую прожитую минуту.

Одна неудачная бомба, один дешевый репортеришка, даром, что из честного "Немецкого военного обозрения", а не из продажной буржуинской газетенки… Немного страсти пишущей братии к дешевым сенсациям. Вот и закончилась карьера аса.

Одно время Ганс Ульрих даже подумывал оставить авиацию. Попросится в пехоту или перейти на флот. Но старина Рихтгофен, лучший ас первой мировой прошедший огонь, воду и медные трубы, теперь командовавший второй воздушной армией, запретил даже думать об этом. Сынок, сказал прославленный авиатор, ты еще молод. Вся эта вода рано или поздно схлынет. Потерпи, Германии сегодня, как никогда нужны хорошие пилоты. И Ганс остался, сменив пятую воздушную на вторую.

Послышались шаги. В ушах Рунге до сих пор звенело от рыка мощных моторов, но слоновий топот Остермана не услышать было невозможно. Полковник Карл Остерман, один из очень немногих командиров, которых Рунге глубоко и искренне уважал. В том, что авиагруппа еще летала на задания, не превратившись в безобразную груду металлолома, была немалая толика стараний Карла.

- А, Рунге? Как ты у нас дружище? Вижу-вижу, устал, отдыхаешь.

Остерман тяжко опустился в стоявшее по соседству кресло, вздохнул и посмотрел на небо. Рунге даже не открывал глаза. Не хотелось. Единственным желанием в жизни давно стал сон. Но об исполнении этого желания пока приходилось только мечтать. Да, и еще в ад всех журналистов. Из "Обозрения" в первую очередь.

- Есть работа, - обнадеживающе сообщил Карл. - Ты ведь любишь работу?

Глаза все-таки пришлось открыть. Так хотелось полежать еще хотя бы полчаса. Потом сходить в столовую, заказать штрудель и есть его, есть, есть, пока в желудке останется хотя бы капелька свободного места…

- Да, и чтобы непременно потруднее, - произнес Рунге.

- Тогда пошли.

В домике, служившем импровизированным штабом эскадрильи и залом совещаний, было сухо и тепло, даже жарко, ноги потихоньку оттаивали. Остерман деловито и быстро разрисовывая спиртовым стилом и без того исчерченную во все цвета радуги потрепанную карту.

- Только что получили телефонограмму из штаба. Есть такое поганое местечко в проклятой Голландии - Хертогембро. Сегодня с утра в его районе был выброшен парашютный десант. Недавно они выходили на связь. Парням удалось захватить мост через Маас. Час назад туда летали разведчики. Вот здесь, - полковник достал карту и обвел участок местности жирной синей линией, - отходящие французские части, силами не менее полка. У десантников много раненых, на исходе боеприпасы. Нам нужен это мост. А им нужна наша помощь, в первую очередь боеприпасы. Ну и еще немного медицина. Ночами бьет ненормальная холодина, второй день, представляешь, сколько из раненых не доживут до утра? Хоть пару одеял им скинуть.

Рунге даже кивать не стал.

- Насколько я понимаю, план удара уже готов?

- Какой там план. Сплошная импровизация, - почти горько ответил Остерман. - Твое звено, звено Карла и Фридриха. Базеля придется оставить дома. По нему очень круто прошлись зенитки.

- Видел, а что со штабом?

- Штабное звено в ангарах, гайки перебирают.

Рунге понимал старого лиса. Сегодня авиагруппа летала в составе усиленной эскадрильи. Но задачи перед ней ставились, как перед полноценным, укомплектованным по штату подразделением. И если бы Остерман не загнал штабное звено в ангары, крутить гайки, могло статься, что завтра лететь бомбить пришлось бы на приписанном к части самолете связи, хотя какая там бомбежка. Летал бы Карл с именным пистолетом и лупил из него по французским колоннам.

Нарисованная воображением картина показалась Рунге столь комичной, что он заулыбался. Остерман истолковал улыбку по-своему.

- Вообще хорошо, что набралась девятка. Мы думали поначалу, что придется слать шестерку. А тут гляньте-ка, и Рунге, и горючего в баках у него достаточно. Сейчас дозаправим, подвесим бомбы и полетите. А вот теперь взгляни сюда…

Пока полковник детально расписывал задание, Ганс в очередной раз порадовался, как ему повезло с командиром. Что бы кто ни говорил о старом хрыче и замшелом пне Остермане, помнившем на пару с Красным Бароном еще "Битву Четырех", фраза про произвольную импровизацию была явным преувеличением. В условиях самого жесткого цейтнота этот хитрый померанец снова ухитрился составить мало-мальски приемлемый план, не записывающий заведомо в приемлемые потери всю группу.

- Вот смотри. Это Хертогембро. Нам с тобой оно даром не нужно. Сориентируешься по Маасу. Вот тут, наши парашютисты. Здесь французы. Разведчики что-то говорили о танках в лесочке к востоку от наших позиций. Может они есть, может, нет. Бей по всему что движется. В районе наших позиций свяжись со станцией наведения. У десантников есть наш офицер, позывной "Гамбург". Он оттуда родом.

- Прикрытие будет? Может, хоть русские помогут?

- Они скорее вас посшибают, как здорово у нас налажено оповещение не забыл? Да и нет их рядом. У Советов какая-то неописуемая жуть под Руаном, говорят, галльский петушок собрался с силами, и за три дня в угли спалил им две мотодивизии, не считая прочей пехтуры. Фронт рушится, и вся русская авиация спешно стягивается туда. Но без прикрытия мы тебя не оставим. А вот и Флигель бежит. Чем не прикрытие?

Рунге посмотрел на несуразную фигуру адъютанта командира авиагруппы. Несмотря на неполные тридцать лет, тот уже успел отрастить пивное брюшко, а в сочетании с тонкими конечностями смотрелся комично. Зная его пристрастие к пенному напитку, пилоты прозвали лейтенанта "бегающей бочкой". Однако, не смотря на это, во всем, что касалось дела, Флигель был безупречен. Других Остерман не терпел и не держал.

- Ну что Флигель, готов лететь с Рунге? Могу тебе крылья нарисовать, будешь "спитфайры" ими распугивать.

Остерман позволил себе короткий смешок.

Красный, запыхавшийся Флигель, пытаясь восстановить дыхание, подал ему исписанный каракулями помятый листок. Карл скривился так, будто ему подали только что использованную по назначению газету продажных империалистов, одел перчатки и, выражая всем видом крайнюю брезгливость начал читать.

- Ну что это за писанина, Флигель? Где тебя учили так подавать рапорты командиру?

Флигель, наконец, отдышался.

- Разрешите доложить товарищ полковник!

- Разрешаю.

- Дозвонился до истребителей. 24-я дивизия готова прикрыть наши бомбардировщики!

Проскакивающая порой излишняя торжественность в докладах была еще одной, помимо пива, слабостью Флигеля. Рунге беззвучно пошевелил губами, сдерживая привычное ругательство.

- Молодцы, что готовы. То есть, если смогут подняться, по дороге не встретят ангелов матушки Виктории и вообще найдут моих слегка оборванных птенцов? Тогда то они непременно прикроют?

Кто- то метко назвал войну организованным бардаком. Бардак уже есть, а вот с организацией совсем плохо. Рунге опытным глазом глянул в окно, оценивая серое небо. Однако пора и вылетать, светлого времени на три часа, возвращаться в любом случае уже по приборам.

Между тем Флигель начал блеять что-то дельное, водя по карте обкусанным карандашом.

- Они просили сообщить о времени вылета. Аэродром их первой авиагруппы вот тут, в десяти минутах лета. Обычная поляна. "Люссеры" практически готовы, когда наши взлетят, они поднимут все, что смогут и присоединятся к бомбардировщикам.

- Так… - рассуждал Остерман. - Прикинем время на взлет, на сбор группы и не более двадцати-двадцати пяти минут до цели. Рунге, будешь заходить с востока. Менее чем через час вы должны быть там. Собирай пилотов, даю десять минут на постановку задачи, после чего вылетайте. Бомбы уже подвешены, я распорядился. Инструктаж проведешь без меня. Сам знаешь, что и как. А я пойду, переговорю еще раз с краснозвездными. Мне не нравится, что там Флигель с ними насогласовывал.

Полковник поднялся, дружески похлопал Рунге по плечу, пихнул кулаков в живот ойкнувшего Фридриха Флигеля, и слегка переваливаясь с ноги на ногу, пошел на командный пункт. Адъютант, тяжело вздохнув, поплелся за полковником. В самом лучшем случае свободное время у него могло появиться не ранее полуночи. Рунге еще несколько секунд посидел, стараясь отрешиться от всех мыслей, набрал полные легкие воздуха, а потом резким рывком встал на ноги и двинулся на летное поле, в палатку "глубоких раздумий", растянутую еще в конце июля "на пару дней". Да так и ставшую неотъемлемой частью пейзажа. Разве что печка добавилась.

- Салют камрады. Готовы к выполнению ответственного задания партии?

- Всегда готовы! - нестройно ответили камрады. Вообще и голоса, и позы были далеки от уставно бодрых и подтянутых, но в строевой части строгие требования устава толковали с разумной умеренностью.

Пилоты обменялись дежурными шутками, традиционно подколи друг друга, припомнили давние и свежие промахи и забавные эпизоды, как бы приготовляя себя к скорой работе. Рунге достал карту, то же самое сделали все остальные. Девять пикировщиков с тонной бомб каждый - страшная сила, но чтобы эта сила показала себя во всей красе, требуется применить ее правильно и вовремя. На чудо-бомбардировщики ставили новейшие прицелы, отнимая их даже у дальней авиации. Серьезного противодействия со стороны французских зениток никто не ждал. А значит можно снизить высоту сброса бомб, сбросить их точнее и больше. Перед войной, проектируя новейший самолет, немецкие инженеры предусмотрели использование советских стокилограммовых бомб, это позволяло нести на внутренней и внешней подвеске более двух тонн. Но их производство в Германии наладить так и не успели, а имеющиеся пятидесятикилограммовые бомбы помещались во внутренний бомбоотсек в количестве 28 штук, что давало в сумме нагрузку немногим менее полутора тонн. Поэтому опытные пикировщики предпочитали летать с четырьмя бомбами весом по двести пятьдесят килограммов на внешней подвеске. Тонна с пикирования лучше полутора с горизонтали и при удаче противник просто разбегался, давая пехоте возможность занять оставленные рубежи.

- Вот такое дело камрады. Парашютисты держат мост через Маас. И им нужна помощь. Транспортники сбросят им что-то ночью, но вы сами понимаете, что половина груза при этом потеряется, а половина останется противнику. Поэтому вся надежда на нашу девятку. Надо так пропахать галлов, чтобы они и думать забыли о прыгунах. Хотя бы на то время, что понадобится для сбора контейнеров. Ну, все, товарищи. По самолетам.

Когда Рунге подошел к своей красной девятке, техники уже прогревали моторы. Чуть в стороне стояли бортстрелки, слушавшие с предельным вниманием очередную байку штурмана, считавшего себя в дивизии кем-то вроде заправского покорителя женских сердец. На самом деле как показывала практика, успехи сердцееда были сильно преувеличены его рассказами, все об этом знали, но все равно слушали из любви к искусству - рассказчиком тот был знатным. Вид приближающегося командира энтузиазма не добавил, судя по кислым физиономиям стрелков, им очень хотелось дослушать рассказ. Опыта общения с "моранами" и "деваутинами" у них было гораздо больше, чем с симпатичными девушками. Парней забрали в часть, даже не дав по-человечески выпуститься из школы стрелков.

- Так, молодцы, пока Кноке пытается отыскать на карте Голландию, расскажу вам в двух словах. Летим к Маасу. Прикрывать наших парней от лягушатников. Прикрытие будет. Так что постарайтесь не пострелять "Люссеры". С лобовой проекции они сильно напоминают спитфайры. Картинки смотрели? У "люссера" крылья обрезанные, трапециевидные. А у "спитфайра" эллипсовидные. Их ни с чем не спутаешь. Ну и на эмблемы смотрите.

Оглушительно ревя моторами воздушного охлаждения, безудержно коптя выхлопом, двухмоторные бомбардировщики один за другим отрывались от земли. Оставшиеся на аэродромах техники махали форменными кепи, провожая в бой товарищей. Остерман мерил шагами круги вокруг командного пункта. Он старался не показывать виду, но те, кто хорошо знал его, видели подрагивавшие руки, когда он сидел у передатчика и слушал о происходящем в воздухе. И как он, закрыв глаза руками, сидел над картой, после тяжелых боев, думая, что никто не видит. Как оно будет в этот раз?

Для встречи с истребителями потребовалось совершить всего три круга над аэродромом первой группы 24-ой дивизии. Четыре "люссера" с небольшими красными звездами под фонарями летчиков, символом дивизии, принесшим ей общеевропейскую известность, присоединились к девятке. Покачав крыльями, истребители пошли вперед, примерно тремя сотнями метров выше. Их красивые, словно подтянутые очертания радовали глаз, а умелое маневрирование вселяло уверенность. Эти не пропустят. Только вот мало их, мало… Но, лучше иметь немного, чем не иметь вовсе.

Четыре, четыре… Кое-кто из сослуживцев Ганса Ульриха повоевал в Китае и набрался местных обычаев и суеверий, было и что-то насчет "четверки", кажется, какое то японское поверье. Но вспоминать было некогда, и Рунге отогнал непрошенную мысль.

Вечерело. Ветер крепчал, тяжелые бомбардировщики его почти не ощущали, а вот легким истребителям на взлете приходилось нелегко. Неверный свет и клочья облаков искажали силуэты машин, которые напоминали то какую-то сказочную птицу, то новый дом профсоюзов в Вильгельмсхафене.

С севера гнало облачный фронт, по-видимому, скоро придется спуститься совсем низко. И холод, проклятый холод. Стрелки напряженно молчали. Пока их работой было глядеть во все глаза. Оба обладали от природы острым зрением, что позволяло Рунге больше внимания уделять прицеливанию, а не осмотру воздушного пространства в ожидании короткой очереди с шести часов.

- Внимание, подходим. Приготовится открыть бомболюк. Бомбим с круга.

Неожиданно ожила радиостанция командира звена истребителей.

- Вундеры, на трех часах "мораны", штук шесть. Идут с превышение в полкилометра. Я поднимусь выше, а пара Хансена свяжет их боем. Удачи.

Четверка "люссеров" ушла в сторону и пошла на боевой разворот. Время для маневров у них еще было. Теперь истребители больше не напоминали скоростных красавцев, которым самое место на авиасалонах, радовать взыскательную публику. Это были раскрашенные в пятнистый цвет маленькие свирепые звери. Рунге еще раз подумал о том, как хорошо получить в прикрытие пилотов именно этой дивизии.

- Эй, Ганс! Это третий! Слева лесочек, похоже, тот самый! Вижу технику! Вижу танки! Впереди-справа!!!

Французы или только-только развернулись, или совершенно потеряли инстинкт самосохранения. А возможно, просто были неопытны, из спешно переброшенных в Европу колониальных частей. В любом случае, втянувшая вдоль лесной кромки череда грузовиков и легкой бронетехники были законной добычей авиаторов.

- Заправляются или обедают, - кидал короткие фразы в микрофон Ганс, - Работаем быстро, но аккуратно. Делай как я, не спешить и не рвать, делайте правильно, быстро само получится. Атакуем!

Вундербомбер прошел над лесом, рисуя в небе почти идеальный эллипс. Рунге рисковал, давая противнику время на подготовку к обороне, но принимал этот риск, намереваясь компенсировать его хорошо подготовленной и проведенной атакой. Оставшаяся восьмерка в это время сломала шеренгу, перестраиваясь в круг немного повыше.

Французы разбегались, лишь изредка почти наугад стреляя в воздух. Вражеских истребителей не было, зениток Рунге так же не замечал. Но в лесу можно было спрятать все, что угодно.

Дико ревя моторами, машина рвалась к земле, крошечные машинки и фигурки солдат, похожих на игрушки, как-то вдруг приблизились, острый тренированный глаз Рунге уже мог рассмотреть лица и отдельные детали машин. Заработали самолетные "трещотки", отвратительный жуткий вой пронесся над лесом.

В отличие от многих сам Ганс Ульрик на своем бомбардировщике "звенелку-гуделку" ставить не разрешал. Он не любил цирковые фокусы в стиле отдельных подражателей "Веселого Цирка" Великой Войны. Вой сирены отвлекал от самого важного для пикировщика - прицеливания, а Рунге не без оснований полагал, что лучше хорошо побомбить, чем сильно напугать. Эффект от попавших точно в цель бомб был гораздо сильнее, чем давящий на нервы рев.

- А корреспондентов внизу нет, такая работа пропадает!

Рунге не понял, кто так гнусно пошутил, но пообещал себе непременно дознаться. А в ушах раздался ровный, занудно-монотонный голос инструктора.

"… многие дилетанты считают, что сброшенная с самолета бомба летит строго вниз. Таких надо бить по голове длинной тяжелой палкой, чтобы не прогуливали школьных занятий по физике. Бомба действительно начинает падать, но не сразу вниз, а в соответствии с требованиями закона всемирного тяготения и инерции - продолжая прежнее направление движения и постепенно снижаясь. На траекторию ее движения оказывают влияние множество факторов - угол пикирования, ветер и сдвиг ветра, влажность воздуха, даже неравномерный разогрев самой бомбы. Попасть в пикирующем бомбометании в цель не проще, чем удачно кинуть камень из-за головы в сильный ветер по бегущей собаке…"

Никогда не бросал камни в собак, подумал Рунге, только бомбы в людей, и нажал кнопку сброса. Машина ощутимо вздрогнула, несколько сотен килограммов отменной взрывчатки плотно упакованной в емкие корпуса сорвались с подвески и устремились далее, в соответствии с законом всемирного тяготения, инерцией и заданной бомбардиром программой.

По- комариному пищал автомат, взявший на себя часть управления, выводя самолет из пике, навалившийся пресс перегрузки тяжко придавил тело, раскрасил мир в серый цвет. Рунге судорожно моргал, пытаясь стряхнуть темную пелену, застилавшую глаза. Он все-таки переборщил со скоростью и точкой сброса, получилось слишком низко, машина выровнялась почти у самой земли. Непослушными, сотрясаемыми мелкой дрожью руками он выровнял полет и начал разворот с небольшим набором высоты. Боковым зрением заметил вспышки и дым сзади слева, там, где полагалось находиться мишеням. Сзади что-то прокричал стрелок, тон был радостный. Попал, подумал Рунге, снова повезло, и снова живы…

Теперь, когда они набрали высоту и присоединились к группе, можно было осмотреться до следующего пикирования. Внизу поднимался дым от горящих грузовиков. Танков видно не было. То ли экипажи умудрились укатить их подальше, то ли они просто были не видны за дымом. В любом случае в ближайшее время танкистам будет не до парашютистов. В стороне вдруг ожила, расцветив небо, несколькими очередями мелкокалиберная зенитная пушка, но почти сразу умолкла. Возможно поняв тщетность своих усилий, а, может, просто израсходовав боекомплект. Еще один вундербомбер с белой тройкой на борту устремился вниз.

- "Спитфайры"! Да вы что ослепли там?!! На шести часах спитфайры!!

Шестерка машин с остроконечными носами появилась, как это водилось у англичан, внезапно и стремительно. Связанные боем с "моранами" краснозвездные уже ничем не могли помочь. Судя по невнятным, но исключительно нецензурным возгласам на канале прикрытия, враги оказались крепкими орешками.

- Гейнц! Гейнц! Ты куда смотришь? Он чуть меня не пристрелил!

- Хансен, "моран" заходит на шесть часов!

- Здесь и галлы! Кто-нибудь, стряхните с хвоста лягушатника!

- Я попал, я его свалил!

Разобрать что-либо в этой катавасии было невозможно. Рунге понял только то, что его прикрытие связано боем с превосходящим противником и помочь не может. Обидно было в первую очередь за себя. Он так тщательно высматривал цели внизу, что совершенно забыл, про то, что самолеты бывают не только немецкими.

Внезапно застучали уже его собственные пулеметы.

- Выводи, командир, он стреляет!

Кажется, это был Гольцер. Кноке судорожно вцепился в кресло, стараясь не смотреть назад. В его распоряжении был курсовой пулемет, но с этой стороны пока никто не появлялся. Рунге изо всех сил тянул штурвал, стараясь вывести самолет из-под атаки. Изрядно полегчавший после сброса бомбогруза самолет слушался отменно. От перегрузки сначала потемнело в глазах, потом руки свело судорогой. А затем послышался сухой треск пуль пробивающих обшивку.

Стрелки вели свою войну, встречая роем пуль атакующие истребители. Кноке лежал, откинувшись в кресле, и не подавал признаков жизни. Один из двигателей чадно дымил. Откуда-то из-под левого крыла хлестало топливо, моторы захлебывались, через пробоины в фюзеляже местами можно было увидеть небо. Можно было только удивляться, как самолет еще держится в воздухе, но семейство "WB" были очень добротными машинами.

- Чуть левее, Ганс!

- Еще левее! Ну, давай Хайнц, он наш!!

И снова частый дробный перестук пулеметов. Оглянувшись, Рунге увидел уходящие куда-то назад тонкие цепочки трассеров.

- Ага получил! Дымит, дымит скотина! Командир, мы его сбили!

- Ах ты!… Гольцер, смотри левее… Еще! Еще один!!!

Крики снова сменились грохотом попаданий по самолету. На этот раз обостренное чутье и опыт подсказали Рунге, что бьют прицельно и почти в упор. Очереди, как пилой прошлись по крылу, штампуя гладкую поверхность рваными дырками многочисленных попаданий, срывая обшивку и лишая экипаж последних шансов вернутся на базу.

Бомбардировщик, дымя теперь уже обоими двигателями, начал медленно заваливаться на бок. Вцепившись обеими руками в ручку Рунге орал стрелкам, чтобы они прыгали, и изо всех сил старался превратить падение в подобие посадки. Еще немного, и ему удалось бы. Но вдруг снова ударила зенитка, очень точно, невероятно точно. Разрыв пришелся почти прямо над кабиной, самолет влетел в облако мелких осколков, лобовое стекло враз покрылось тонкой сетью трещин, Рунге даже не успел по-настоящему испугаться, когда следующий снаряд рванул где-то под корпусом, за центропланом. И сразу же третий искромсал осколками хвостовое оперение. Сзади хлестнул веер мелких кровавых брызг, кто-то надсадно закричал и немедленно умолк, потерявший управление самолет бешено дергало и рвало. Словно приросший к своему месту Рунге всей кожей, всем существом почувствовал серию щелчков прошедших по железному организму его родного "вундера" - система управления буквально разбиралась на части, перебитая попаданиями. По всем канонам самолет должен был развалиться на части сразу же, феноменально точный зенитчик уже вычеркнул их из жизни, но Рунге слышал сбоящие, дымящиеся подобно адским котлам, но все еще работающие моторы и чувствовал, как буквально какие-то волокна перебитых тросов управления еще ворочают изрешеченные рули.

Оставляя дымный след в небе и капли бензина на земле, самолет пронесся над французскими позициями в направлении Мааса. Попытался чиркнуть крылом по земле. Потом коснулся ее брюхом, подпрыгнул и со всего маху врезался в небольшую рощу неподалеку от позиций недавно высадившихся парашютистов, до сих пор удерживавших важный мост. Мелькание окрестностей превратилось в древесный ствол, прыгнувший прямо на основание левого крыла, отрубив его с ходу как топором палача. Что-то массивное и тяжелое ударило Ганса по ногам чуть ниже колен. Лобовое остекление лопнуло вдребезги, мелкая стеклянная крошка хлестнула по лицу, кровь мгновенно залила глаза. Самолет развернуло, он врезался правым бортом в череду тонкоствольных деревьев, пропахивая широченную просеку. А затем Рунге крепко приложился головой о приборную доску, и свет померк…