Глава 28.

Май 1943 года

Чкалов не находил себе места. Вчерашний оптимизм иссяк, на смену ему пришли разочарование и злость. Красоты Парижа не радовали заслуженного летчика, волею судьбы и большого начальства ставшего членом военного совета Воздушного Фронта.

Идея была проста и в простоте своей гениальна. Вывести все военно-воздушные силы задействованные в операции из армейского подчинения и объединить их под единым командованием по образцу немецких Люфтов. На практике, как и положено, в строгом соответствии с английской пословицей из всех ватерклозетов полезли скелеты. Чкалову говорили, что это неточный и ошибочный перевод, но образ лезущего из сортира скелета достаточно точно передавал отношение и растерянность перед лицом некоторых проблем.

Взять хотя бы битву, которую ему пришлось выдержать по вопросу переноса командных пунктов. Некоторым (и даже многим) командирам очень не хотелось покидать насиженные места и перемещаться со всем штабным и прочим хозяйством куда-то на побережье. Разве отменили телефоны и радио? - спрашивали они. И Чкалов с грустью вспоминал знаменитую дубовую палку, которой один покойный маршал вколачивал ум отдельным строптивым и глупым подчиненным.

Но чем дальше, тем больше он убеждался в правильности решения перенести основной штаб или хотя бы создать второй командный пункт в Нормандии, поближе к аэродромам вверенных авиационных дивизий. И если бы не связь… Впрочем этих "если" было довольно много. Первый Воздушный перемещался медленно и тяжко, подобно огромной амебе, выбрасывая вперед отдельные щупальца, подтаскивая основную массу и подбирая тянущиеся отростки. Как и во всяком новом деле, проводившемся с таким размахом, вскрывались новые, ранее неизвестные проблемы. И не всегда знаешь, с какой стороны приступить к решению.

Особенно обидно было, когда вал неприятностей обрушивался после, казалось бы, несомненных успехов.

Только недавно все радовались, когда советские бомбардировщики совершили первый организованный, спланированный и масштабный рейд на английский промышленный район Бирмингама. Для немцев "прогулки" на ту сторону пролива были делом уже обыденным, для советских ВВС - новым и рискованным опытом. Рискованным и новым вдвойне, потому что налет был ночным.

И - получилось.

Довольные штабисты отмечали крестиками на карте уничтоженные заводы, Астахов, командир 14-й бомбардировочной дивизии - главный исполнитель операции, ходил именинником, техники рисовали стилизованные бомбы на бортах. А журналисты, наконец допущенные до летчиков, брали пространные интервью.

И что, теперь все коту под хвост?

Сегодня с утра, после победных реляций и почти реально висевшего в воздухе звука фанфар, в штаб Первого Воздушного явился Рихтгофен, собственной персоной. Суровый мужик, чья придирчивость и стремление контролировать все и вся, по мнению Валерия, были почти маниакальными. С ходу, отбросив поздравления и речи о грядущих успехах, даже не сняв свой легендарный черный реглан, он бросил на стол пачку фотографий, полученных потом и кровью, в самом прямом смысле слова, его разведчиками и поинтересовался, о каких разбомбленных заводах идет речь. Не тот ли это Роллс-Ройс, который по данным разведки в этом месяце опять готов перевыполнить план по производству авиационных двигателей "мерлин"? Если тот, то такая война, его, старого служаку, воевавшего за Германию еще в империалистическую войну, не устраивает. И вышел, не слушая возражений и оправданий.

Сцена получилась запредельно некрасивой и постыдной. Вдвойне некрасивой и стыдной, если это было правдой.

Чкалов снова посмотрел на карту. Астахова он знал давно, еще с тридцатых. Тот, правда, не участвовал в рекордных перелетах, но был своим во всех смыслах, активно учился у их участников радионавигации и другим премудростям штурманского дела. Что позволило к началу сороковых создать авиацию дальнего действия. Благо кадры умеющие летать на дальние расстояния, не блуждая в потемках, имелись в достаточном количестве. Так же Астахов никогда не отличался ни болтливостью, ни вообще многословием. Не верить ему Чкалов просто не мог. Зато причины, толкавшие Рихтгофена на подтасовку, были вполне ясны. Потери, которые несли немецкие летчики, требовали оправданий или, по крайней мере, объяснения. Ну и плюс обычная человеческая зависть, до сих пор немцы в ночных действиях откровенно не преуспели.

И все же червь сомнения грыз Валерию…? сердце. Астахов болтуном и вралем не был. Но и Красный Барон - так же.

Так в чем же дело?…

В комнату вошел Голованов. Назначенный начальником штаба Фронта, он скорее играл роль первого зама, положившись в штабной работе на своего давнего товарища Николая Семеновича Скрипко. Сам же проводил время в непрерывных перелетах в Москву и обратно, утрясая непрерывно множащиеся проблемы фактически еще не существующего Фронта.

- Ну, что скажешь, Валерий?

- Брешет немец! Как пить дать, брешет. Накрутили им хвосты, вот и ищет на кого бы головой кивнуть.

Голованов подошел, похлопал по плечу, безрадостно улыбнулся и показал на карту.

- Я ребятам приказал анализ снимков сделать. Проверить, так сказать, слова немца.

- И что они там увидели?

- Да вот, судя по снимкам, прав Рихтгофен получается.

У Чкалова отвисла челюсть. Он громко впечатал кулак в столешницу.

- Как он может быть прав, если мы эти заводы с землей сравняли?! Это ведь Лешка Астахов летал! Я его знаешь, сколько лет знаю?! Никогда Леха пустобрехом не был и не будет! Сказал, заводы накрыл, значит накрыл. И разведка после него подтвердила. Этот, как его, Сарковский самолеты посылал. Они подтвердили!

Голованов задумался. В нечестность Астахова и его пилотов он тоже не верил. Но следовало принимать во внимание специфику ночных бомбардировок. По опыту он знал, как порою пилоты, особенно молодые, путают цели и видят то, чего там в принципе быть не могло.

Человеку не знакомому с небом трудно представить себе, до какой степени могут обмануть зрение и память пилота запертого в тесной кабине на высоте в несколько тысяч метров на скорости в несколько сот километров в час. Зачастую еще и под огнем. Голованов видел, как линкоры путали с эсминцами, танки принимали за телеги и наоборот. Пилоты видели дивизии и корпуса там где их не было в помине, пропуская реальные части и соединения. Поэтому он давно не верил ничему кроме фотопленок. Бесстрастная механика была надежнее "двояковыпуклого военно-воздушного глаза".

Он не сомневался в искренности бомбардиров, в ночном небе, под огнем зенитчиков, видя зарево огней разрывов и пожаров, они запросто могли представить себе, что срыли Бирмингам до фундаментов. Требовалось подтверждение разведки.

И с разведкой результаты ему не понравились. Фотопленок с собой пилоты не привезли. О причинах Сарковский отвечал невнятно. Самому Голованову с пилотами поговорить не удалось. Дел хватало, приходилось целиком и полностью полагаться на профессионализм подчиненных.

- Давай, Валерий, так сделаем. Все равно пока комфронта на выезде, вся ответственность лежит на нас с тобой. Пошлем-ка мы еще один разведчик. Пусть полетает. Посмотрит. Сфотографирует все, что внизу. А мы по результатам расшифровки и решим, верить нам Рихтгофену или нет. А то послушаешь его, бомбы в никуда улетели. Но у него фотографии есть, а мы, получается, только словесами пожонглировать можем.

- По мне, так слова наших в сто раз вернее, чем все эти фотографии!

- Доверие дело хорошее, но для верхов вернее будет задокументировать.

- Ну, ты и забюрократился! Слова-то какие пошли. "Задокументировать"… "Предоставить"… Как будто с крысой канцелярской говорю. Не, ты не обижайся. Давай я сам слетаю. Раз доверия нашим пилотам нет, пролечу, по головам ходить буду, а найду эти заводы. И никакая английская хитрость им не поможет. Или немецкая…

Голованов снова улыбнулся. По поводу Валерия Павловича у него был отдельный разговор у Сталина. Сам Александр Евгеньевич не верил в то, что заслуженный летчик потянет сложную организационную работу. Тем более в такой неведомой и новой области как огромное военно-воздушное объединение, которое требовалось собрать в немыслимо короткие сроки буквально из подручного материала. Он оказался неправ, Чкалов вполне справлялся, хотя временами был поистине невыносим. Сугубый практик, он постоянно рвался на передовую, все лично обмерить, оценить посмотреть и пощупать собственными руками. Стоило немалых усилий удерживать его в кабинете и ограничивать морально-волевое воздействие на нерадивых подчиненных телефонными взбучками. Аппараты меняли раз в неделю - тонкая техника не выдерживала привычки со всего размаху шваркать трубкой о держатели. А секретаршу ЧВС по слухам одолжил сам нарком государственного контроля Лев Мехлис, славившийся умением подбирать кадры железобетонной выдержки. Ресурс барышень послабее и посубтильнее вырабатывался даже быстрее телефонного.

Но больше всего досаждали попытки Чкалова непременно вырваться и полетать. Где угодно, на чем угодно, но полетать, под любым предлогом.

Верховный не приказывал, но очень убедительно просил ни в коем разе не допускать знаменитого летчика к боевым вылетам. И Голованов очень хорошо помнил это ненавязчивое пожелание.

- Валер, вот ты на меня ругаешься. Бюрократом обозвал. А я возьми и стану бюрократом. Ну, сам посуди, куда тебе лететь? Дел в штабе не в проворот. Кто ими заниматься будет? Я бы и сам слетал, если бы мог кого-то на бумажках оставить. У нас целая дивизия на МиГах прибывает. А встретить некому. Выручишь?

Чкалов резко, с досады, махнул рукой, все поняв.

- Уболтал, чертяка языкастый! Встречу твою дивизию. Кто командир у них?

- Кожемяко. Опытный дядька. На Яках раньше летали.

- Тогда договорились. С разведкой сам справишься?

- Справлюсь, Валера, но ты давай. Как освободишься, присоединяйся. Снимки вместе будем смотреть.

- Лады. До встречи.

- Удачи тебе.

За вышедшим Чкаловым хлопнула дверь. Александр Евгеньевич Голованов подошел к окну. Скучнейший вид эти городские пейзажи. Скорей бы в поле, к самолетам… Он вызвал дежурного, отдал нужные команды по телефону и на ходу подхватив подготовленное задание на вылет быстрым шагом пошел к машине.

До аэродрома добирались около часа. После того, как большинство машин было конфисковано во французскую армию, а остатки были брошены на хозяйственные нужды, по городу можно было передвигаться практически беспрепятственно. Основную массу автомашин составляли грузовики советского, немецкого и американского производства и редкие автобусы. Любой встреченный легковой автомобиль можно было смело отнести к представителям военных властей советской и немецкой оккупационных зон. Голованов сидел в машине, напряженно обдумывая ситуацию. Виды Парижа совсем не волновали генерала. После завершения войны, как говорили сами парижане, город сильно изменился. Исчезла легкость, непринужденность, неповторимые шарм и аромат, присущие именно этому городу. Как будто они ушли вместе с разбитыми дивизиями к последнему бою на юге, когда немецкие танки обошли город с запада. Уступив место рутине, организации и почти американской деловитости. Рестораны и другие развлекательные заведения в большинстве своем позакрывались еще во время войны, выжили почти исключительно забегаловки быстрого питания. Зато город пестрел объявлениями с предложениями о работе. Хозяйство страны после тяжелых боев нуждалось в восстановлении. Заводы "Рено" выходили на довоенный уровень. Однако нынешним властям требовались не многочисленные легковые автомобили, скорее предмет роскоши, чем первой необходимости. Выданный заказ практически полностью состоял из грузовиков и автобусов. Приходилось перепрофилировать цеха. Изготавливать оснастку. Приехавшие из Союза инженеры внедряли новые, недавно заимствованные ими самими у американцев методы организации труда. Платили за этот труд по довоенным меркам не очень много, зато удалось победить безработицу. Об отмене карточного распределения никто естественно даже не заикался. Но после пережитых дней ужаса после череды поражений и страха перед идущими немцами и русскими нынешнее состояние дел следовало признать вполне приличным. Нашлось применение даже военнопленным. Руководство Нового Мира совершенно справедливо рассудило, что во время войны кормить такое количество не приносящих никакой пользы здоровых мужиков неправильно. После чего в Северной Франции появилось большое количество строительных батальонов в старой французской форме, прокладывающих дороги и строящих новые аэродромы. К серьезным делам их не допускали, но в целом особых эксцессов не было. Недовольным было предложено отказаться от работ с последующим ожиданием конца войны в Сибири. После чего количество отказников оказалось просто смешным.

И на удивление низок был уровень саботажа. Для советской стороны, изводившей "наймитов мирового империализма", мнимых и вполне реальных вплоть до начала сороковых, это было непонятно и неожиданно. Конечно, постоянно случались разные происшествия. Убийство отдельных военнослужащих, прокламации и листовки. Поджоги, попытки крупных диверсий, иногда даже удачные. Но в целом ничего, что значимо осложняло бы жизни и влияло на постепенное включение страны и ее промышленности в экономическую систему Нового Мира. Хотя, с новым витком военных действий и планами частичного переноса тяжести военного производства в Европу ситуация угрожала измениться отнюдь не в лучшую сторону.

Вообще ситуация была по-своему оригинальной. После ужасов Первой Мировой, после ужасающе кровопролитного штурма Парижа зимой четырнадцатого и всех последующих лет войны новая схватка во Франции ожидалась затяжной, жестокой и адски тяжелой. Для немцев, заранее готовых к гекатомбам трупов в стиле сражений тысяча девятьсот двадцатого была потрясением относительная легкость побед. Так словно весь боевой дух французов был истрачен тогда, в начале века. Да, они сражались смело, упорно, зачастую отчаянно. Но не более того.

Оптимисты писали разоблачительные статьи о тлетворном разложении, поразившем буржуазные армию и общество. А в кулуарах ожидали такой же легкости побед и над англичанами. Пессимисты доставали графики промышленного производства, карты боевых действий и доказывали: соотношение сил не оставляло галлам никаких шансов. Поэтому уместнее всего говорить не о силе нового Мира, а о слабости Франции. При этом не следовало забывать, что даже при сдвоенном ударе и предопределенности общего исхода победа далась не легко и не быстро.

Себя Голованов относил скорее к пессимистам. Хотя, безусловно, чувствовать себя победителем было приятно. Но все эти дела и заботы относились скорее к сфере обязанностей военных комендантов городов и районов. Сейчас думы начштаба Фронта были заняты совершенно иным.

Реальная эффективность ночных ударов.

Он помнил предвоенные учения и маневры. То, с каким трудом удалось внедрить в бомбардировочную авиацию те навыки, без которых пилоты авиации гражданской давно не мыслили полета в принципе. Сколько копий пришлось сломать, прежде чем радионавигация избавилась от образа странной прихоти и стала одной из специальностей, без знания которой к полетам не допускали.

Уже тогда, вопреки многим оптимистам из наркомата, он обоснованно и доказательно указывал, что удар, пусть даже крупными силами, по сравнительно небольшому объекту, которым является завод, со средних высот, не приведет к его окончательному выводу из строя. Тем более удар ночной, по сути своей неприцельный. Однако до получения достаточного количества истребителей сопровождения кидать бомбардировщики в систематические дневные операции было слишком рискованным решением. Истребителей Первому Воздушному катастрофически не хватало - основой для Фронта становились уже действующие воздушные армии, приспособленные и оснащенные для европейского ТВД с относительно небольшими расстояниями, не требующих большого числа специальных истребителей с большим радиусом действия. Такие машины ранее производились очень малыми сериями для особых нужд и регионов, сейчас их выпуск рос семимильными шагами, но для насыщения войск требовалось время.

Но бомбардировки должны были производиться и более того, наращиваться. Возникал выбор: или бросать армады бомберов в дневные налеты с недостаточным прикрытием, или пытать судьбу в ночных налетах. Первый путь уже опробовали немцы и заплатили высокую цену. Фотографии сбитых "чудо-бомбардировщиков", почему-то особенно любимых фотокорреспондентами, обошли газеты всего мира. Но результаты ночной атаки могли быть перечеркнуты фотоснимками Барона. Решение воевать днем было очень тяжелым. Однако, если ночные удары действительно такие, как говорил Рихтгофен, оно могло быть единственным. Невзирая на потери.

Наконец машина добралась до аэродрома, прервав мучительные раздумья. Пугая встречных суровым выражением лица, Александр Евгеньевич быстрым шагом вышел на ВПП, где уже стоял готовый к вылету Та-5, специальной разведывательной модификации. У хвоста совершал традиционный взлетный ритуал капитан Михаил Асташенков, опытный пилот и разведчик. Обычно пилоты отливали на заднее колесо, но Асташенков исполнял какой-то странный танец. Не то пляску святого Витта, не то вольную вариацию буржуйского твиста. Увидев приближающееся начальство, он растеряно подобрал шлем и начал одергивать летную форму.

- Здравия желаю, товарищ генерал! Капитан Асташенков к взлету готов!

- Здравствуй Михаил, - Голованов пожал капитану руку. - Ты прямо как шаман сибирский вокруг самолета пляшешь. Что за ритуал придумал?

- Товарищ генерал в полете шея, бывает, затекает. А так разомнусь перед вылетом и вроде ничего.

- Хорошо. Как тебе машина? Лучше биса (Та-3бис, модификация истребителя Таирова с запорожским двигателем М-89).

- Лучше. За обзор боялся. Но наши молодцы, обзор хороший сделали. А моторы - моща! Сразу чувствуется.

- Не тяжело одному летать?

- Тяжело товарищ генерал, зато скорость. Газу прибавил и пусть "спитфайр" догнать попытается. А если с земли, пока высоту наберет, меня и след простыл. Вдвоем конечно проще, но тогда машина тяжелее. Лучше как сейчас.

- Это хорошо капитан. Уверенность в самолете большое дело. Ответственное задание у тебя, строго секретное, потому инструктаж прямо здесь. Перед вылетом. Пошлем в самое логово. Нужно сфотографировать район заводов Роллс-Ройс в Бирмингаме. Проверить результаты бомбометания. Сегодня наши и немцы наносят несколько ударов по югу Англии. Насколько хватает дальности у "люссера". Бомбить будут до темноты. Заправишься вот здесь. На побережье. После возвращения дозаправляешься и летишь сюда. Понимаю, что тяжело, но эти фотографии очень важны для нас. Я бы эскадрилью послал с разных направлений, но времени нет. Так что все надежды на тебя, Миша. Не подведи.

Капитан сосредоточенно водил пальцем по карте с нанесенным маршрутом. В принципе он уже знал, о чем пойдет речь. До сумерек оставалось достаточно времени. Кроме того, ему было важно засветло оказаться над Бирмингамом, или гемом, сам черт не разберется в английских названиях. И если сверится с графиком полетов бомбардировщиков, он вполне мог успеть засветло. Лишь бы облаков над целью не было. Синоптики обещали вполне благоприятный прогноз над Средней Англией, но кто знает, не был ли он придуман полтора часа назад перед самым выездом командующего из штаба. С метеосводками в силу сложившихся обстоятельств в этой части света было не все в порядке. Потому к неожиданностям лучше было готовить себя заранее. Хуже всего было то, что лететь предстояла с двумя посадками на дозаправку. Он бы предпочел полет с подвесными топливными баками. Но они в последнее время были невероятным дефицитом и выделялись по особым случаям и по специальным запросам. Можно было попросить у немцев, но опять же - долго, да и голова дороже - летать с нештатными и неунифицированными приспособами. Вот ведь жизнь пошла. Задание особой важности, а баков выделять не желают. Хотя, скорее всего в такие мелочи Голованов не вникает. А подсказать не решилось местное начальство. Как обычно, бардак.

Взревев моторами, Та-5 давно уже покинул взлетную полосу, превратившись в маленькую точку и исчезнув за горизонтом, а генерал все стоял и смотрел в небо. Если повезет и все сложится удачно, возможно уже завтра он получит ответ на все вопросы. А может быть, славный парень Мишка Асташенков просто исчезнет, как исчезли, не вернувшись, многие до него. И только спустя много лет в английских архивных документах найдут краткую заметку о поднятых на перехват разведчика дежурных "спитах" и быстротечной схватке…

На душе у Александра Евгеньевича было скверно. Очень хотелось дать пилоту подвесные баки, но расчет показал, что горючего, скорее всего, не хватит. Можно было конечно послать кого-то с побережья. Но там разведывательные полки только-только закончили расквартировку на местности, и точное состояние их боеготовности было ему неизвестно. А такое важное дело хотелось проконтролировать лично. Пришлось выбирать, или двойная дозаправка, или риск выработать топливо прямо над английскими позициями.

Видно, прав Валера, подумалось ему. Бюрократом ты становишься и перестраховщиком. Давит все-таки ответственность. Ох, как давит…

Время тянулось медленно, как резиновое. Сам того не желая генерал устроил небольшой осмотр аэродрома, с взбучкой начальнику аэродромного узла, за в общем-то не такие и большие огрехи. Затем долго и тщательно инспектировал состояние парка новейших Та-5. Разведывательная модификация отличалась не только моделью двигателя М-82, с лучшей высотностью. Будучи максимально облегченной, она по летным данным превосходила истребитель той же модели. К такому бы самолету еще и пушки. Но если туда вернуть должное вооружение разница становилась совсем небольшой. Скоро, совсем скоро целые полки таких же красивых быстрых машин должны были появиться в английском небе. Голованов поймал себя на мысли, что независимо от результатов полета Асташенкова вопрос о дневных бомбардировках уже почти решен. Дефицит истребителей сопровождения должен был полностью разрешиться в течение ближайших двух месяцев. По слухам, Шахурин клялся в этом головой лично перед Сталиным. Но эти месяцы предстояло еще пережить и отвоевать, не положив весь Фронт.

А ночью бомбить цели в Средней Англии куда как безопаснее.

Когда уже стемнело, волнение генерала превратилось в самую настоящую тревогу. Он начал себя ругать за то, что поддался эмоциям и не выслал целую эскадрилью днем позже. Потеряв ценный самолет, а главное отличного разведчика.

Телефонный звонок раздался как гром посреди ясного летнего неба.

Трубку взял командир части полковник Малахов. Выслушав, он сказал несколько слов, после чего передал ее генералу.

- Голованов слушает.

- 83-й истребительный полк 11-й смешанной авиационной дивизии, к нам сегодня самолет упал. По документам смотрели - думали ждете вы его.

После нескольких минут путаных объяснений Голованов не выдержал.

- Кто говорит, представьтесь!

- Замполит восемьдесят третьего истребительного полка Минин! Временно замещаю командира полка на КП.

- А где командир?

- В штабе дивизии. Уехал за заданием.

- Кто к вам прилетел?

- По документам капитан Асташенков. На машине живого места нет. Спитфайры поймали уже над Каналом. Наши насилу едва отбили.

- Пилот как, пилот жив?!

- Пилот жив. Везучий парень. Слегка контужен, но цел. Отправили к вам с оказией на бомбардировщике.

Да что за чушь несет этот Минин. Сам голос в трубке раздражал начштаба.

- А фотоаппаратура как?! Как она?!

- Фотокамера вдребезги. Но пленка уцелела. Наши техники сняли кассету. Сейчас летчик к вам летит.

Настроение резко прыгнуло вверх, сменив полярность.

- Ах, ты мой родной! Вот тебе спасибо! Как тебя там, Минин? Товарищ Минин от имени руководства Воздушного Фронта объявляю вам и все личному составу полка благодарность! В письменном виде получите позже. Все, отбой.

Не выдержав, он вскочил из-за стола и начал ходить по комнате.

- Малахов, этот Минин говорит, вы в курсе каким бортом к нам летит Асташенков с кассетой?

- Да, конечно. Кроме них у нас сегодня никто не сядет.

- Сразу после посадки Асташенкова с кассетой ко мне. Ты, кажется чай предлагал? Сиди, жди, а я пока пойду, почаевничаю. Замаялся с вами.

Быстрым шагом генерал покинул комнату.

Везунчик Асташенков отделался только ушибами при посадке. Всю дорогу до штаба он клевал носом. Голованов отпустил бы пилота, но ему были важны личные впечатления. Потому, к приезду пилота уже были готовы термос с крепчайшим кофе, настоящий шоколад и стопка чистой бумаги с запасом карандашей.

Но Голованову хватило одного взгляда на заплетающуюся походку Асташенкова, чтобы отодвинуть бумагу. Влив в разведчика весь термос, начштаба долго говорил с ним, делая быстрые пометки в блокноте. После разговора Асташенков заснул прямо на стуле.

Несмотря на очевидное нарушение, Голованов распорядился не будить, дав задание дежурным аккуратно перенести капитана на диван, подложить подушку и укрыть одеялом, по пробуждении холить и лелеять, кормить от пуза и напомнить о письменном отчете… Сам он сидел в кабинете и ждал расшифровки снимка.

Сказывалось напряжение последних часов, теперь и его накрывала сонливость.

Внезапно дверь распахнулась, и вместе с воздушным потоком туда ворвался Чкалов, излучая, не смотря на поздний час, энергию и оптимизм.

- Александр, приветствую тебя! Встретил Кожемяко. Орлы, рвутся в бой. У ребят один вопрос, когда в дело. А как твои дела?

- Нормально. Расшифровки жду, будет только к утру.

- Это дело долгое. Знаешь, что, день завтра, вернее уже сегодня тяжелый. Ложился бы ты спать. Да и я прилягу. Убедимся вскоре, что Рихтгофен лапшу нам на уши вешает.

- Пожалуй, ты прав.

- А то! Слушай меня, разнесем англичан в пух и прах.

Утреннее пробуждение было не столь приятным. Хотелось полежать еще. Но Голованов пересилил себя. Он выпил бодрящего чаю и без промедления пошел в фотолабораторию. К его удивлению там уже сидел Чкалов, изучающий с олимпийским спокойствием разложенные перед ним снимки. Майор в белом халате одетом прямо на военную форму аккуратно указывал маленькой указкой на различные объекты и деловито растолковывал. Валерий что-то отвечал.

Как же тебя зацепило, весело подумал Голованов. Сдержанный Чкалов, всматривающийся в махонькие точки смазанных снимков - это было редкое зрелище.

- Что нового? - Голованов не стал тратить время на формальные приветствия.

- Видишь ли, какое дело Саша.- Чкалов выглядел как-то озадаченно. - Как бы тебе сказать…

О, черт, подумалось Голованову, сердце упало Неужели…

- Оказывается Рихтгофен не такой уж и пустобрех… Мы тут с майором и так и этак смотрели, и глазом и под лупами… Думал, может промахнулись с координатами, не то снял разведчик, проверили привязку к местности

- И?… - спросил Голованов, уже зная ответ. Прочитав его на ошарашенном лице члена военного совета.

- Целы заводы, - потерянно сказал Чкалов. - Следов разрушений даже не нашел.

- Сарковский, - сквозь зубы прошептал Голованов. - Наврал, скотина.

Он взял один из снимков, еще влажный после обработки, отливающий глянцем. На снимке отчетливо выделялась группа вытянутых прямоугольных зданий - хорошо знакомый с недавних пор основной комплекс сборки тех самых пресловутых "мерлинов". В отдалении. Среди паутины подъездных путей темнели несколько пятнышек, которые при большом желании можно было принять за воронки от взрывов. Но сами цеха были целы и невредимы.

Голованов выругался, грубо, зло.

- Брехун поганый! - полностью согласился Чкалов. - Уверил, что его соколы все видели и каждый квадратный сантиметр своими руками перещупали. И я хорош! Если бы не этот парень с разведки, сидеть бы нам в луже перед Ставкой. Астахову я верю. С причинами разбираться будем. Но мы здесь каждую улочку, каждый снимочек рассмотрели. И ничего не нашли. Хреновые дела. Набомбим мы ночью. В день надо уходить.

- В день…- ответил озадаченный Голованов, осмысляя сказанное и увиденное. - Уходить в день. Пошли. Доклад Ворожейкину готовить будем. Отдуваться за наши с тобой художества.