Глава 22.

Шанов со вздохом закрыл книгу, взглянул на часы. Уже почти десять вечера, пора подумать о сборах. Необходимость бросать дела и ехать во Владимир совершенно не радовала, но служебный долг есть служебный долг. Личное брало верх над необходимостью и приказом, это угнетало и царапало душу. И все же, предстоящее задание было совершенно не по нутру… Совершенно.

Он встал, прошелся по комнате, потягиваясь, разгоняя кровь по затекшим от долгого сидения мышцам. Сделал руками "мельницу" в одну сторону, десять взмахов, затем так же быстро в другую. Попутно он считал.

Поезд отходил в полночь с минутами, документы офицера Особой группы Генштаба гарантировали ему посадку в любой поезд страны вне всякой очереди. Потому о билетах беспокоиться было не нужно. Машина прибудет в одиннадцать, на сборы ему хватит пяти минут - дорожный набор он приучился держать в готовности уже много лет как. Только не забыть захватить в дорогу Ленинский "Империализм и империокритицизм".

Еще почти час, который надо употребить с пользой.

Он снова глянул на книгу. "Основы штурмового дела", перевод с немецкого. Возвращаться к ней не хотелось, чтение себя не оправдало. Хотя Шанов давно уже не участвовал в сражениях непосредственно, даже в Нарвике, он все равно старался быть в курсе всех новинок военного дела. Конечно же, в первую очередь относительно артиллерии, но, не забывая и остального. "Основы…" оказались очередной компиляцией базовых работ еще двадцатых годов, времен "Большой программы совместного развития" и осмысления общего опыта Западного Фронта вкупе с Гражданской. "Не заботьтесь о флангах", "больше автоматического оружия и гранат" и все такое.

Шанов никогда не понимал определенного пиетета перед немецким опытом организации штурмовых отрядов, что греха таить, имевшем место в определенных кругах. Можно подумать, тех же немцев не била (и весьма успешно!) экспериментальная "автоматическая рота" с ружьями-пулеметами Федорова и "шестнадцатилинейными пехотными мортирками". Да и "отряды смерти" не только реакционно разгоняли революционных солдат. Хотя, конечно, масштаб не тот, совершенно не тот…

Ну да ладно, времени оставалось как раз на то, чтобы ознакомиться с новостями из жизни страны. Шанов с новыми силами присел за стол, разворачивая сегодняшнюю "Правду", отметил на развороте потрет Сталина и большую статью. Отлично, надо приготовить папку, в которую он складывал газетные вырезки с речами и докладами Генерального Секретаря ВКП(б).

Шанов углубился в чтение, изредка делая пометки остро очиненным карандашом. Тихо тикал будильник, скрипнул пол за дверью - кто-то из соседей вышел на кухню, судя по шагам - Наталья. Дверь он им смазал накануне, избавившись от мерзкого скрежещущего звука, а вот с полами надо было что-то делать. Хотя, что с ними можно сделать, разве что перестелить… Шанов не думал, что задержится здесь настолько долго, чтобы всерьез затеяться с капитальным долгосрочным ремонтом. Вся его жизнь проходила на чемоданах, в соответствии с волей Партии и нуждами государства. И эта довольно таки уютная квартира так же была временной.

Шанов поймал себя на том, что совершенно отвлекся от чтения, позволив мысли уйти в сторону, бездумно рисуя на полях газеты чертиков и рожицы. Рассердился, резко перечеркнул рисунки и снова сосредоточился на последнем докладе Генерального относительно происков британского империализма и хозяйственных успехов предыдущего года. Придется выбросить эту газету и купить новую - не годится складывать в папку такой замусоленный лист с каракулями.

Да, мелькнула напоследок мысль, и еще нужно что-то сделать с чаепитиями соседей. Конечно, все советское - самое лучшее или обязательно будет таким, но чай, который они пили и все время старались угостить его, было невозможно не только принимать внутрь, но даже обонять.

Что- то громко стукнуло далеко внизу, у входной двери. Сам не зная почему, Шанов насторожился. Своему чутью он доверял всегда и именно сейчас, именно этот шум привлек его внимание. Шум повторился, грохнула дверь в подъезд, которую не просто закрыли, но с силушкой богатырской приложили о косяк со всей дури. Ломают общественную собственность, поморщился Шанов, это кто же такой сильный и глупый? Он не знал лично почти никого из подъезда, но буянов до сих пор не замечал, население подобралось умеренно тихим. Выпивали, конечно, но главным образом в соответствии с административным кодексом -"в умеренных количествах, по значимому культурному поводу". Да и участковый был хороший, быстро пресекал хулиганство и пьяные эксцессы.

Теперь кто-то взбирался по лестнице, штурмуя ее как французский "Железный Форт", поминутно спотыкаясь и ругаясь непотребными словами на весь дом. Морской Свин Петька проснулся, встревожено забегал по своей клетке, шурша опилками и попискивая. Шанов аккуратно сложил газету и положил ее на угол стола. Несколько раз сжал кулаки, быстро перебрал пальцами, словно играя на невидимых клавишах.

Наталья протерла последнюю тарелку, аккуратно поставила ее в общую стопку посуды. Титан источал уютное тепло, приглашающее светились угольки в приоткрытой дверце печки. Хотелось сесть рядышком, привалиться плечом к стене и сидеть так до самого утра, чувствуя, как теплый воздух мягкими лапками поглаживает уставшее за день тело, расслабляя и даря отдых. Она и села на низкую табуреточку, на которой обычно сидел Шанов, раскалывая растопку для титана. Дремота быстро охватила ее, вытесняя все заботы дня прошедшего и дня грядущего.

Дверь в квартиру распахнулась с пушечным грохотом.

- Ы-А-А-А-А!!! Не ждали-и-и-и?!! - благим матом взревел кто-то в прихожей. - Конформисты!

Шанов покачался на носках посреди комнаты, заложив руки за спину, продолжая внимательно прислушиваться. Очевидно, к Наталье вломился бывший муж, пьяный в драбадан и ищущий женской ласки и тепла. Дело, увы, житейское. Сейчас тот бесцельно шатался по коридору, поминутно что-то роняя и сбивая, бормоча под нос что-то неожиданно поэтическое о загубленной душе и преданном доверии. Наталья односложно отвечала, даже через закрытую дверь и бас бывшего мужа-шатуна Шанов слышал в ее голосе едва сдерживаемое рыдание.

Он от души выругался, разумеется, про себя. Полковник жил по принципу "каждый сам кузнец своего счастья" и ожидал того же от других. Он терпеть не мог встревать в чужие отношения и тем более разрешать чужие проблемы.

В других обстоятельствах офицер оставил бы непутевую женщину наедине с пьяным мужиком, не комплексуя и, не раздумывая, руководствуясь простым соображением - видели очи, что руки брали, нечего было выходить замуж за кого ни попадя. Но здесь был случай особый - мужик явно набирал обороты, распуская руки. А еще через коридор, напротив, спал, или уже не спал маленький мальчик, которому совершенно не следовало слышать и видеть все это.

Сейчас, глядя на Дмитрия в упор, на его раззявленный рот, мутные пьяные глаза, струйку слюны, застрявшую в бородке, Наталья испытывала только отвращение, физиологическое, граничащее с лютой ненавистью. То, что когда-то она была женой этого человека, жила с ним несколько достаточно счастливых лет, даже родила ему ребенка, казалось невозможной, непонятной, неестественной несообразностью. Это было не с ней, не с ним, не в этой жизни. Ей хотелось стать очень маленькой, вернуться на кухню, свернуться в клубок между теплым титаном и стеной, завернуться в теплую шаль и забыться. Закрыть глаза, чтобы все исчезло - Дмитрий, его крик, запах алкоголя, настолько пропитавшей забрызганный грязью пиджак, словно он купался в водке. Но он не исчезал. Суетливо бормотал, пытался схватить ее за рукав и прорваться к двери. За которой был Аркаша.

- Ты мне жизнь порушила-а-а! - надрывно возопил он с интонациями плохого актера. - Я для тебя… а ты… Я же все в дом, все для семьи, для фа-ми-лии, - по складам выговорил он, размахивая широченными ладонями прямо у ее лица. - Я же выпивал по чуть-чуть строго для отдыха! И немножко с друзьями! "С друзьями по стопке для отдыха только, что значит та стопка в сравнении с жизнью? Мне отдых от мрака с отчаяньем нужен был, и капля той водки спасала меня!", во как!

- Что ты хочешь! -в отчаянии воскликнула она, с ужасом чувствуя, как срывается голос и слова, что должны были прозвучать грозно, призывая к порядку, оборачиваются жалобным писком.

- Сына хочу видеть! - патетически воскликнул бывший, так и норовя обойти ее и протиснуться в дверь. От алкоголя он потерял чувство реальности и не соображал, что при разнице в габаритах ему проще просто переставить ее с места на место. - Сына родимого, родную кровиночку! Ночей… Так сказать… Ик! Не досыпал, работу работал, только бы на сына заработать. А ты!…

- Мама?… Папа?…

Вышедший Аркаша, моргая заспанными глазенками, схватился за ее подол, испуганно глядя на отца, не веря, что это расхристанное, слюнявое чудище и есть папа.

- У-утю-у-усеньки-и-и!…

Окончательно впавший в детство Дмитрий упал на колени, вытягивая руки к сыну. Наталье казалось, что они тянутся бесконечно, удлиняясь и удлиняясь, вытягиваясь из плеч как щупальца хтонического чудовища, заслоняют весь мир.

Что- то щелкнуло в голове, и мир исчез для нее. Остались только эти бесконечные руки с грязными обломанными ногтями, готовые забрать у нее сына. И точное знание, что огромный тесак, которым с дивной ловкостью орудовал Шанов, остался на кухонном столе, наточенный, отполированный, льдисто сверкающий смертоносным отблеском отличной стали.

Так и происходят бытовые убийства. И этим вечером уголовная статистика Москвы пополнилась бы еще одним покойником. Если бы не игра судьбы и военной бюрократии, вселившие именно теперь и именно в этот дом одного человека.

- Мужик, охолони. Ты себя малость потерял.

Шанов говорил как всегда ровно, негромко, как бы небрежно опершись плечом о косяк, опустив пустые руки по бокам.

- Ы-ы-ы?!!

Все так же, не вставая с колен, Дмитрий развернулся к нему, качая головой как игрушка-болванчик, стараясь осознать залитыми водкой мозгами к чему это новее явление.

- Остынь, говорю. Побузил и хватит. Домой пора.

- А ты кто? - тупо спросил Дмитрий.

- Сосед, - терпеливо объяснил Шанов. - И шума не люблю.

- А-а-а!… - понимающе протянул Дмитрий. - Хахаль! Новый!

- Нет. Не хахаль. Сосед, - с тем же бесконечным терпением повторил Шанов. И продолжил менторским тоном:

- Вот зачем ты так себя ведешь? Страна живет, развивается, повышается культурный уровень трудящихся, растут возможности образования и самообразования. Перед тобой открыты все пути, можно ходить в библиотеки, театры, разнообразные кружки. А ты пьешь, превращаешься в свинью, отравляешь жизнь окружающим.

Все трое, Наталья, Аркадий и Дмитрий слушали его, разинув от удивления рты. А Шанов, словно не замечая дикости происходящего, как ни в чем не бывало, продолжал просвещать Дмитрия в хорошем идеологически выдержанном стиле профессионального политработника. Адресат от неожиданности даже встал с колен и, цепляясь о стену, как обезьяна, кое-как принял вертикальное положение.

- А ведь сам товарищ Сталин не спит ночами, думает о том, как бы повысить благосостояние советских людей, то есть и тебя лично. Что же ты не ценишь блага советской власти?

Дмитрий, наконец, проникся. В глазах его зажегся мутный и опасный огонек.

- Да в гробу я видел советскую власть, - злорадно и радостно сообщил он Шанову. - И тебя там же.

В наступившей тишине был отчетливо слышен свистящий вдох Шанова и испуганный всхлип Натальи. Тиканье шановского будильника, скрип прутьев в метле дворника, на ночь глядя решившего подмести двор, отдаленная перебранка припозднившейся рабочей компании, спешащей со смены по домам.

Секунду- другую Шанов молча смотрел на пьяного, а тот ухмылялся во весь рот, упиваясь удачной, как ему казалось, шуткой. А потом Шанов сказал кротко, быстро, но очень четко:

- Наталья, в дом и закройте дверь.

Она замешкалась, не отрывая от него взгляда, бесцельно заламывая руки и понимая, что сейчас что-то произойдет. Что-то очень нехорошее. Она уже забыла, что несколько минут назад была готова убить бывшего мужа.

- Живо, - сказал Шанов, в его голосе ощутимо лязгнул металл. В одном коротком слове было столько властности и силы, что женщина автоматически обняла за плечи сына и отшатнулась назад.

Стукнула дверь. Хорошо смазанная и потому совершенно не скрипучая. Женщина и ребенок застыли в темной комнате, крепко обхватив друг друга, как потерпевшие кораблекрушение на крохотном клочке суши. А за тонкой фанерной дверью разворачивались стремительные события.

- В гробу, значит, советскую власть видел? - мертвым голосом спросил Шанов.

- Ага! - радостно улыбаясь, подтвердил Дмитрий, тоном, предвкушающим удовольствие от хорошей хмельной драки с хлюпиком в потертых штанах на завязочках.

За стеной что-то громко стукнуло, сразу же удар повторился, с такой силой, что с потолка посыпалась белая пыль известки. Дмитрий что-то громко завопил, третий удар сотряс дверь, которая чудом не слетела с петель. Пол в коридоре протестующе и жалобно заскрипел, по нему словно что-то дробно прокатилось, вроде граненого асфальтового катка. И сразу же ударил, разрывая барабанные перепонки, истошный вопль, в котором была безумная боль и ужас. Наталья уже слышала подобное, один раз, когда на монтаже Дворца Советов рухнул высотный кран, и к ним экстренно свозили пострадавших с тяжелейшими переломами. Так кричит человек, воочию видящий свою смерть.

Она сразу же представила Шанова, невысокого, худощавого, если не сказать щуплого. И Дмитрия, высокого, статного, некогда увлекающегося лыжами и плаванием, отчасти сохранившего былую силу даже сейчас.

За дверью Шанов продолжал кричать, тонко, жалобно, криком убиваемого человека.

И она шагнула на помощь. Не представляя, как и что будет делать, но точно зная, что не может бросить его.

- Сказал же, дверь закрой! - сквозь зубы прорычал Шанов.

Дмитрий лежал всей могучей расплывшейся тушей навзничь, суча ногами, и надсадно, тонко выл. Шанов, в сравнении с ним похожий на небольшого, но очень злобного гнома, сидел сверху, упираясь коленом в поясницу, одной рукой схватив за волосы, задирая назад голову противника. Второй же заворачивал правую руку противника вверх-назад, до упора и хруста плечевого сустава.

- Это. Очень. Нехорошо. Говорить такие вещи про советскую власть, - с расстановкой говорил Шанов, и его негромкий голос страшно контрастировал с его же действиями и воплями Дмитрия.

Дмитрий продолжал выть, откуда только дыхания хватало…

- Боримир, не надо! - тонко воскликнула Наталья.- Пожалуйста, не надо…

Шанов снизу верх бешено глянул на нее, она вздрогнула. За все то время, что Шанов делил с ними жилище, она ни разу не замечала за ним никаких особенных человеческих эмоций. Он всегда был ровен, сдержан, спокоен. Даже улыбался он крайне редко, скорее морщинками в уголках рта и на строго нахмуренном лбу. Тем страшнее была резкая перемена, происшедшая буквально в несколько секунд. Шанов ощерился волчьим оскалом, лицо его больше походило на маску демона смерти, Наталья видела такие в Историческом Музее.

- Уйди, - сказал он, как траками лязгнул, - Уйди.

- Не надо, - тихо, очень тихо повторила, почти прошептала она побелевшими губами.

- И не собирался, - сквозь зубы проскрипел Шанов.

Он разжал руки. Дмитрий растекся по полу как медуза, тонко подвывая и бесцельно шевеля безвольными конечностями.

Шанов встал, повел головой влево-вправо, словно сбрасывая маску злобы и ненависти. Повернулся к Наталье. Теперь он снова был сдержан, спокоен, ничто не напоминало о едва не случившемся смертоубийстве. Разве что чуть участившееся дыхание.

- Не Боримир, - сказал он. - Боемир.

Сверху вниз он взглянул на Дмитрия, поджал и без того тонкие губы, брезгливо толкнул его ногой.

- Сейчас пойдешь домой и протрезвеешь. Завтра придешь к участковому и подробно расскажешь все о своем недостойном поведении. Примешь суровую и справедливую кару. Что там тебе намеряют, исправительные работы, кажется. Если не выполнишь, и если еще хоть раз появишься здесь, я тебя и пальцем не трону. Я тебя сдам в органы за антисоветскую пропаганду и клевету на товарища Сталина. По пятьдесят восьмой. Да еще и в военное время. Все.

Не оборачиваясь, он прошел к себе и аккуратно закрыл дверь.

Избитый Дмитрий уполз, спотыкаясь и поминутно падая на четвереньки, охая от режущей боли. Аркаша вернулся в кровать, он тихонько, как мышонок лежал под одеялом, только сверкали темные глазенки, наполненные слезами.

Наталья прибрала в коридоре, протерла замызганный пол, подняла сброшенные вещи и одежду. Снова хлопнула дверь, Шанов шагнул на порог, в пальто, сжимая в руке потертый чемоданчик коричневой кожи, в другой шляпу, готовый к дальней дороге.

- Боемир, - окликнула она, еще не зная, что скажет потом и зачем вообще затеяла этот разговор.

- Да? - вежливо, обезличенно отозвался он.

- Простите, Боемир, - неожиданно сказала она. - Он, Дима… Он не всегда был таким…

- Возможно, - все с той же холодной вежливостью ответил он. - Имеет значение не какими мы были, а какие мы есть. Так меня учил… один очень умный человек.

- Он был хорошим, добрым, очень любил Аркашу. Писал стихи и песни, издавался в газетах, работник творческого труда. У него были тяжелые времена. Он начал понемногу пить.

- А потом и помногу, - закончил он за нее. - Наталья… э-э-э?…

- Степановна.

- Наталья Степановна, мне это просто неинтересно. Свою судьбу вы выбрали сами. И сами допустили, чтобы эта пьянь приходила, на ночь глядя.

- Боемир… не надо так с ним. Он исправится.

С минуту он внимательно изучал ее. С холодным ранящим любопытством…

- Надо, - сказал он, наконец, и в его словах она услышала жестокий приговор. - Я не сдал его чекистам только из-за вашего сына. Но в следующий раз сдам и прослежу, чтобы получил минимум пять лет. Хороший срок для исправления.

Вопрос был исчерпан. Быстрым и решительным шагом он направился к выходу, поправляя шляпу на ходу.

- У вас нет жалости, - бросила она ему в спину.

И неожиданно, уже занеся ногу над порогом, Шанов остановился в пол-оборота к ней. Сейчас он был как в их первую встречу - темное пальто с высоким поднятым воротником, низко надвинутая широкополая шляпа, и горящий взгляд в узкой щели между ними.

- Наталья, я впервые убил человека в тринадцать лет. Как вы думаете, у меня есть жалость?

И не дожидаясь ответа, вышел.

Глухо щелкнул закрытый на два полных оборота замок.

Спускаясь по лестнице, Шанов глянул на часы. Вот и одиннадцать. Машина должна быть уже внизу. Может быть, пьяная морда не вняла голосу разума и решила устроить засаду? Было бы интересно…

Он усмехнулся про себя, пытаясь прогнать досаду. Весь сегодняшний вечер был одной сплошной ошибкой, точнее сразу тремя. Первой было само вмешательство. Надо было просто позвонить, ведь телефон под рукой. Один звонок и через несколько минут буян поехал бы в милицию.

Второй - несомненно, драка. Он и сам не понимал, что на него нашло. Но при виде испуганного лица ребенка и поклепе на святое, будто какая то мутная волна нахлынула, вымывая остатки здравого смысла, оставив только слепящую ненависть. И желание как следует прочистить вырожденцу мозги.

И напоследок он разоткровенничался совсем уже не к месту. Спрашивается, зачем ей знать подробности его биографии? Порисоваться захотел? Зачем?… Перед кем?…

Слишком много промахов, тем более за раз. Наверное, сказывается работа без выходных и возраст. Тридцать шесть - не много, но не при его образе жизни. Врачи предупреждали, что все его переработки, травмы, раны и работа без отдыха, на износ, со временем скажутся именно так - повышенная утомляемость и потеря душевного равновесия. Надо будет показаться врачу. Пусть пропишет каких-нибудь таблеток и микстур. Только ведь врач может и на лечение отправить, вдруг тревожно подумалось, а это сейчас совсем не к месту. Только не сейчас. Сейчас он нужен стране и партии.

К черту врачей, надо попробовать чуть больше отдыхать (хотя откуда взять время?…) и жестче себя контролировать. Обратиться к медицине никогда не поздно.

И уже подходя к машине, он подумал, а глаза у нее красивые. Зеленые, как морская вода. Вспомнилось Черное Море, однажды они выезжали на отдых всей семьей почти на целое лето. За год до того как все началось. Родители, сестра, брат Петр… Сколько лет прошло, а хрустальная гладь чистейшей прозрачнейшей воды с изумрудным отливом осталась в памяти, глубоко похороненная под остальными воспоминаниями, но не забытая.

Красивая женщина. Совсем не похожая на Эльзу, но по-своему очень красивая. Тоненькая, рыжеволосая, с большими зелеными глазами. Похожа на фею, что были нарисованы в книге. Книге, которую им с братом читала на ночь мама…