"ИМПЕРАТОР ПАВЕЛ I" - читать интересную книгу автора (ОБОЛЕНСКИЙ Геннадий Львович)

Глава вторая Наследник и его воспитатели

В ночь на 20 сентября 1754 года Екатерина Алексеевна почувствовала себя плохо. Доложили императрице – ее покои находились рядом. Роды были долгими, тяжелыми. Глубокой ночью пожаловала сама государыня. Только к полудню Екатерина разрешилась от бремени. Узнав о рождении внука, обрадованная Елизавета Петровна приказала тотчас же принести его к ней, и с этого дня колыбель мальчика находилась в спальне императрицы. Мать увидела сына лишь на восьмой день. Императрица никому не доверяла внука, даже матери, которую ребенок видел редко, да и то в присутствии Елизаветы Петровны или ее приближенных. Мальчик часто хворал – в комнатах было жарко натоплено, а его колыбель, обшитую изнутри мехом чернобурой лисицы, накрывали еще и одеялами, боясь простуды.

Общество мам и нянек, окружавших ребенка, оказало на него плохое влияние: рассказы о домовых и привидениях сильно действовали на воображение впечатлительного мальчика – иногда от страха он прятался под стол и всю жизнь боялся грозы.

Детство Павла прошло в заботах одинокой и любвеобильной бабки, без материнской ласки и тепла. Мать оставалась для него малознакомой женщиной и со временем все более и более отдалялась. Когда наследнику исполнилось шесть лет, ему отвели крыло Летнего дворца, где он жил со своим двором вместе с воспитателями. Обер-гофмейстером при нем был назначен Никита Иванович Панин – один из знаменитейших государственных мужей своего времени.

В роду Паниных, выходцев из Италии, были военачальники, стольники, думные дворяне. Все они служили верой и правдой новому отечеству – Василий Панин сложил голову в Казанском походе Ивана IV, а Андрей и Иван отличились при Петре Великом: первый стал генерал-майором, второй генерал-поручиком и сенатором при Анне Иоанновне.

У Ивана Васильевича Панина было двое сыновей – Петр и Никита. Оба прославили Отечество. Никита Иванович родился в 1718 году в Данциге. Детство провел в Пернове (Пярну). Хорошо воспитанный и образованный, приятной наружности камер-юнкер чуть было не угодил в фавориты самой императрицы. Но, то ли он зачитался, то ли заснул, а может быть, забыл о свидании. Нашлись люди, которые испугались, что в следующий раз такая оплошность может не повториться, и Панин едет послом в Данию. Но уже в следующем, 1748 году по представлении канцлера Бестужева Панин отправляется в Стокгольм – Швеция грозила порвать союз с Россией. «Он не только отвратил войну, но еще и приобрел многих России доброжелателей, – писал его друг Д. И. Фонвизин. – Он через добродетели свои приобрел почтение от тамошнего Двора и всего народа, ни один швед не произносит даже и поднесь имени его без некоего к нему благоговения».

Панин был награжден орденами Анны и Александра Невского и в 1755 году пожалован в генерал-поручики. Воспитанник Бестужева, он почти 12 лет проводил его политику. Но после опалы канцлера молодой фаворит императрицы И. И. Шувалов выступает за сближение с Францией: Панину велят переменить политику, «действовать заодно с недавними противниками». Он сопротивляется и оказывается не у дел, в Петербурге.

Хорошо образованный, поклонник передовых европейских идей, Панин стал убежденным сторонником конституционной монархии по шведскому образцу.

Елизавета Петровна, высоко ценя ум и образованность Панина, в июне 1760 года назначает его обер-гофмейстером великого князя. Холостяк Панин искренне привязался, а потом и полюбил смышленого, доверчивого мальчика, лишенного родительской любви и отзывчивого на ласку. В свою очередь, впечатлительный, чуткий Павел сохранил на всю жизнь любовь и благодарность к наставнику, который был предан ему и принимал участие в его нелегкой судьбе, хотя и сыграл в ней роковую роль. Нет, ни дурных принципов, ни дурных наклонностей Павел не вынес из панинского гнезда. Но он вынес оттуда нечто более гибельное: свои политические воззрения и свое отношение к матери. Сделай Панин из своего воспитанника ловкого придворного льстеца, тихоню себе на уме, умеющего скрывать свои мысли и исподтишка составлять заговоры – судьба Павла была бы иная. Возможно, она была бы лучше.

С 1763 года, почти 20 лет, Н. И. Панин стоял у руля внешней политики России – самой яркой страницы этого царствования. Вот как изобразил он, знаток политической истории Европы, международное положение России со времени Петра I до Екатерины II: «Международная улица России по-прежнему оставалась тесна, ограниченная шведскими и польскими тревогами да турецко-татарскими опасностями: Швеция помышляла об отмщении и находилась недалеко от Петербурга, Польша стояла на Днепре. Ни одного русского корабля не было на Черном море, по северному побережью его господствовали турки и татары, отнимая у России южную степь и грозя ей разбойничьими набегами». Прошло 34 года царствования Екатерины, и «Польши не существовало. Южная степь превратилась в Новороссийскую, Крым стал русской областью. Между Днепром и Днестром не осталось и пяди турецкой земли… Черное море стало Русским».

Безбородко, самый видный дипломат после Панина, имел все основания сказать молодым коллегам: «Не знаю, как будет при вас, а при нас ни одна пушка в Европе без позволения нашего выпалить не смела».

Создатель Северного союза, в который кроме России входили Англия, Пруссия, Швеция, Дания, Панин сумел изменить традиционный курс внешней политики России, когда ее союзниками были то Австрия, то Франция. Во время войны с Англией северо-американских колоний за независимость их поддерживала Франция; в ответ «владычица морей» объявила блокаду ее портов. Панин предупредил, что торговые суда России и ее союзников, охраняемые военными кораблями, будут заходить в порты Франции, и «поверг ее противницу в немалое смущение». Англия была вынуждена уступить. Политика Панина, получившая название «вооруженный нейтралитет», принесла ему признательность и уважение всей Европы. «Правила его при управлении политическими делами состояли главнейше в том, чтобы: 1) Государство сохраняло свое истинное достоинство, без предосуждения других. 2) Что великая империя, какова Россия, не имеет нужды притворствовать и что одно чистосердечие должно быть основанием поведения ее министерства. В твердом сохранении сего правила графом Паниным все чужестранные кабинеты были так уверены, что одно слово его равнялось со всеми священнейшими обязательствами заключенного трактата… Все рескрипты к военачальникам и к министрам, все сообщения и отзывы к Дворам чужестранным примышляемы были им самим».

Д. И. Фонвизин: «Муж истинного разума и честности превыше нравов сего века! Твои отечеству заслуги не могут быть забвенны… Титло честного человека дано было ему гласом целой нации. Ум его был чистым и проницание глубокое. Он знал человека и знал людей. Искусство его привлекать к себе сердца людские было неизреченное… В обществе был прелюбезен. Разговор его был почти всегда весел; шутки приятны, образны и без всякой желчи. Доброта сердца его была беспримерная; к несчастьям сострадателен, гонимым заступник, к требующим совета искренен. Сердце его никогда мщения не знало. Самые неприятели его всегда устыжаемы были кротким и ласковым его взором. Бескорыстие было в нем соразмерно щедрости…»

Один из современников, отмечая удивительное обаяние Панина, писал о нем: «Он был с большими достоинствами, и что его более всего отличало – какая-то благородностъ во всех его поступках и в обращении ко всему внимательность, так что его нельзя было не любить и не почитать: он как будто к себе притягивал».

Панин стал единственным из подданных Екатерины II, кто не только добился независимого положения, но и возглавил оппозицию, как негласный опекун ее сына, до конца отстаивавший его интересы. Панин не только не забыл торжественных обещаний Екатерины править от имени сына до его совершеннолетия, но и не позволял ей делать вид, что таких обещаний не было. Сила Панина – в его близости к Павлу и в том влиянии, какое он оказывал на наследника. Охранять жизнь Великого князя – вот в чем совершенно справедливо полагал он свою первейшую обязанность.

Об авторитете Панина говорит тот факт, что много лет спустя Екатерина II в беседе с любимым внуком Александром, говоря о сыне, вынуждена была признать: «Там не было мне воли сначала, а после по политическим причинам не брала от Панина. Все думали, что ежели не у Панина, так он пропал». В Панине она видит самого сильного соперника ее власти, и в этом проявляется двойственность его положения: верный соратник и преданный слуга императрицы в качестве первого министра, и ее непримиримый враг, когда дело касается интересов Павла: «Наставник Павла и министр Екатерины взаимно стесняли и мешали друг другу, – замечает проницательный современник, – отсюда раздвоенность, нерешительность Панина».

Среди воспитателей наследника были еще два замечательных человека: отец Платон и Семен Андреевич Порошин. Законоучитель великого князя, иеромонах Троице-Сергиевой лавры Левшин был ректором тамошней семинарии. Отец Платон обладал обширными знаниями и богатым жизненным опытом; был справедлив, беспристрастен и пользовался большим авторитетом. Обладал ораторским даром. «Отец Платон делает из нас все, что хочет, – говорила о нем Екатерина II, – хочет он, чтоб мы плакали, мы плачем; хочет, чтоб мы смеялись, мы смеемся». Он в совершенстве знал Священное писание и сам писал проповеди.

Отец Платон во многом способствовал воспитанию в наследнике высоких нравственных качеств: великодушия, щедрости, справедливости. Благодарный Павел сохранил к своему духовному наставнику глубокую привязанность на долгие годы. Отец Платон сумел поселить в душе наследника живое религиозное чувство. Павел Петрович был глубоко верующим человеком – в Гатчине указывали на место, где он молился по ночам, здесь был выбит паркет.

Но больше всех любил наследник престола своего кавалера Семена Андреевича Порошина, учившего мальчика арифметике и геометрии. Образованным русским человеком, горячим патриотом, имевшим прежде всего в виду пользу и славу России, назвал его крупнейший русский историк С. М. Соловьев.

Отец Порошина, Андрей Иванович, происходил из небогатых дворян Московской губернии. Он родился в 1707 году, пятнадцати лет окончил артиллерийское училище и в чине унтер-офицера был направлен на Екатеринбургские горные заводы. Проявил себя дельным, толковым человеком и на несколько лет был послан в Швецию на учебу. Вернувшись, Андрей Иванович несколько лет работает на Урале, находит золото на реке Ширташ и основывает Шилово-Исетский рудник. В 1753 году он назначается главным командиром Колывано-Воскресенских заводов, а через восемь лет едет на Алтай, где строит Павловский сереброплавильный и Сузунский медеплавильный заводы. Имя трудолюбивого, скромного и талантливого горного генерала пользуется доброй славой и хорошо известно в Петербурге.

Его сын Семен восемь лет обучался в сухопутном шляхетском корпусе; в марте 1759 года с отличием закончил его и был оставлен при корпусе преподавателем математики. Добросовестного и способного юношу заметил начальник корпуса Мельгунов и рекомендовал его в адъютанты к Петру III. Исполнительный, честный поручик пришелся по душе и государю. Личные достоинства и познания открыли ему путь к воспитанию наследника российского престола. С 28 июня 1762 года Порошин становится кавалером великого князя, т. е. находится при нем постоянно, и преподавателем математики.

Свои обязанности «быть товарищем игр и наставником великого князя» Порошин исполняет с радостью и с присущей ему добросовестностью. В его дневнике появляется короткая запись программы воспитания наследника: «Вскормить любовь к русскому народу; поселить в нем почтение к истинным достоинствам людей; научить снисходительно относиться к человеческим слабостям, но строго следовать добродетели; сколько можно обогатить разум полезными знаниями и сведениями». «Образованным русским человеком, горячим патриотом, имевшим прежде всего в виду пользу и славу России», назовет Порошина крупнейший русский историк С. М. Соловьев.

Они сразу же понравились друг другу – доброжелательный поручик привлекательной внешности и живой худенький мальчик с выразительным лицом и умными озорными глазами. Взаимная симпатия вскоре перешла в горячую дружбу и в сердечную привязанность. Порошин любил Павла. Он сумел соединить строгость педагога с какой-то материнской нежностью к своему возлюбленному питомцу. Его отеческая забота о ребенке, желание оградить его от дурных влияний и соблазнов, тревоги о его здоровье, беседы с ним – все говорит об этом.

И чуткий, отзывчивый Павел платил учителю такой же любовью. Он ласкался к нему с такой доверчивостью, какой уже в детские годы не питал ко многим из окружающих. Провинившись, плакал и просил прощения, звал его «братцем», «голубчиком», «Сенюшкой».

«После стола очень весел был Его Высочество. Бегаючи по комнате, неоднократно на канапе вспрыгивать изволил и говорил: „Ох ты, мой Сенюшка! Как я тебя люблю!“ В другой раз вздумалось Его Высочеству „уверение мне делать“, сколько он меня изволит жаловать; что он видит, как много я его люблю, и что со своей стороны, конечно, любить меня не перестанет и все мне поверить в состоянии», – пишет Порошин в своих «Записках», которые он начал вести в тот день, когда Павлу исполнилось десять лет.

До нас дошли «драгоценные», по выражению С. М. Соловьева, записки Порошина, которые он вел в 1764 – 1765 годах. Они были изданы его внучатым племянником В. С. Порошиным в 1844 году по особому разрешению императора Николая I и превратились в исторический и литературный памятник эпохи. Написанные живо, искренне, хорошим литературным языком, они рассказывают о дворцовом быте и событиях, волновавших общество, но главным образом о наследнике и его окружении. В них рисуются разом два образа равно привлекательных: умного, честного и доброжелательного наставника и прекрасного, не по летам развитого ребенка, каким был Павел. Порошин любил его и был неразлучен с мальчиком. В одном месте он признается: «Если бы я Государя Цесаревича сильно не любил, то не знаю, мог ли бы продолжать их („Записки“. – Авт.) так беспрерывно». В записках наследник – главный постоянный предмет внимания, о нем подробно, о других говорится только по отношению к нему; односторонность, произвольная и суду не повинная, потому что источник ее есть любовь, и взаимная, ибо наградою была искренняя привязанность и расположение Великого Князя.

Записки не только важный исторический и литературный памятник, но и «одна из самых очаровательных книг, какие нам доводилось читать». К сожалению, начаты они были только в 1764 году с воспитательной целью. Порошин ведет их ежедневно с редким старанием и постоянством. «В штиле нечего здесь искать великой красоты и точности, – писал он. – Всяк вечер записывал я, что днем произойдет, и не мог на то употребить более часа или полутора часов времени за другими моими упражнениями и делами. Впрочем, это и не настоящая Его Высочества история, а только записки, служащие к его истории… Справедливость и беспристрастие, украшающие Историю, соблюдены здесь с наисовершенной точностию».

Учился Павел отлично. День за днем Порошин повторяет: «У меня очень хорошо занимался». Особенные способности проявлял Павел к математике, это дало возможность Порошину записать: «Если бы Его Высочество был партикулярный и мог совсем только предаться одному только математическому учению, то б по остроте своей весьма удобно быть мог нашим российским Паскалем».

Воспитание в обширном смысле слова – есть всякое влияние людей на нас в хорошую или плохую сторону. В окружении наследника было немало выдающихся людей, прославивших Россию. Они относились к категории тех «исполинов-чудаков, которые рисуются перед глазами нашими озаренными лучами какой-то чудесности, баснословности, напоминающими нам действующие лица гомеровские». К таким людям относился Петр Иванович Панин, братья Чернышевы, Александр Сергеевич Строганов.

Младший брат Никиты Ивановича, генерал-аншеф Петр Иванович, отличился в Семилетней войне в битвах при Гросс-Егерсдорфе и Кунерсдорфе, «явив опыты мужества и искусства своего». «Правил всей завоеванной частью Пруссии, предводительствовал потом армией против турок, взял приступом крепость Бендеры, споспешествовал независимости крымских татар».

«Вижу перед собою в Петре Ивановиче Панине именитого некоего из тех мужей, которых великим и отменным дарованиям, описанных Плутархом, толь много мы дивимся», – писал о нем Н. А. Порошин.

Павел высоко ценил Петра Ивановича, особенно в военных вопросах, часто советовался с ним и вел оживленную переписку.

Граф Захар Григорьевич Чернышев также отличился в Семилетней войне. Сводный отряд под его руководством 27 сентября 1760 года взял Берлин. Вице-президент, а затем и президент Военной коллегии, генерал-фельдмаршал Чернышев был смел, независим, самолюбив. Однажды, после столкновения с Григорием Потемкиным, его подчиненных обошли наградой – он тут же разорвал жемчужное ожерелье, подаренное его жене, и разделил между пострадавшими.

Чернышев хорошо образован, интересуется искусством и театром, дружен с известным актером Дмитриевским и поэтом В. И. Майковым. Жена Чернышева – Анна Родионовна, была родной сестрой жены П. И. Панина.

Иван Григорьевич Чернышев, младший брат фельдмаршала, был обер-прокурором Сената, затем послом в Англии. По возвращении из Лондона он становится вице-президентом Адмиралтейской коллегии. В записках Порошин отзывается об Иване Григорьевиче как о человеке, доставившем ему «много счастливых минут» в воспитании наследника.

Граф Александр Сергеевич Строганов, обер-камергер и член Иностранной коллегии, был образованнейшим человеком своего времени. Он превосходно знал европейские языки, бывал во Франции, Германии, Швейцарии, Италии. Коллекционер, меценат Строганов обладал богатейшей библиотекой и многими произведениями искусства. Его дворец, построенный знаменитым Растрелли на углу Невского и набережной Мойки, славился картинной галереей и «кабинетом», занимавшим шесть комнат, соединенных арками без дверей.

Поэт К. Н. Батюшков, после кончины Александра Сергеевича Строганова в 1811 году, писал о нем: «Был русский вельможа, остряк, чудак, но все это было приправлено редкой вещью – добрым сердцем».

…Наследника престола держали в строгости. Его режим напряженностью и однообразием напоминал армейский: в шесть часов подъем, туалет, завтрак и занятия до часу дня; потом обед, небольшой отдых и опять занятия. По вечерам придворные обязанности: театр, маскарад или куртаг. В десять часов по команде дежурного офицера Павел отправлялся спать. Если к этому добавить обязанности генерал-адмирала, которые он выполнял с присущей всем детям добросовестностью и серьезностью с девятилетнего возраста, то времени на прогулки или игры со сверстниками совсем не оставалось, да и не было у него сверстников. Он жил в окружении взрослых, неся на своих худеньких плечах тяжелую ношу придворного церемониала и интриг, один, без участия родителей, не интересовавшихся сыном. «Мать не любила сына. У нее всегда для него вид государыни, холодность, невнимательность – никогда матерью не являлась», – замечает Ключевский. Впрочем, она не была матерью и другим детям, от Григория Орлова.

Мальчик не знал детства, а со смертью бабушки лишился женского общения и ласки. Он всегда спешил – вставать, чтобы скорее заниматься; ужинать, чтобы бежать на половину матери; лечь, чтобы скорее подняться. В постоянной спешке, которая осталась на всю жизнь, он глотал пищу не прожевывая, одевался за две минуты, и взгляд его постоянно искал часы, чтобы не опоздать. По приказу Панина их унесли и на вопросы мальчика о времени старались не отвечать.

Он часто выражал нетерпеливость – «слезки даже наворачивались. А в ответ на упреки – изволит покивать тут головушкою и сказать: „а как терпенья нет, где же его взять?“»

Учили его математике, истории, географии, языкам, танцам, фехтованию, морскому делу, а когда подрос – богословию, физике, астрономии и политическим наукам. Его рано знакомят с просветительскими идеями и историей: в десять – двенадцать лет Павел уже читает произведения Монтескье, Вольтера, Дидро, Гельвеция, Даламбера. Порошин беседовал со своим учеником о сочинениях Монтескье и Гельвеция, заставлял читать их для просвещения разума. Он писал для великого князя книгу «Государственный механизм», в которой хотел показать разные части, коими движется государство…

По примеру великого прадеда Павел любил работать на станке, подаренном И. И. Бецким, обтачивая различные детали. Но больше всего, как все дети, он любил играть в морской бой медными корабликами на огромном столе.

В раннем детстве Павел сильно картавил, но постоянными упражнениями к десяти годам почти избавился от этого недостатка. Непоседливый, любопытный и неглупый мальчик был очень отзывчив на чужую ласку, быстро привязывался к людям, но так же быстро и остывал без видимых причин. «Наверное, – размышлял Порошин, – душевная прилипчивость его должна утверждаться и сохраняться только истинными достойными свойствами того человека, который имел счастье ему полюбиться»…

Он необычайно впечатлителен, с сильно развитым воображением. Павел быстро усваивал себе, что говорилось другими, при этом показывая вид, что не слышит. Ум его был преимущественно аналитическим, он зорко подмечал мелочи и подробности; знал обстоятельно все о последнем из окружавших его. Сны производили на него сильное впечатление. Был самолюбив от природы, но презирал льстецов, которых называл «персиками». Любил уединение и не любил театр, возможно, потому, что по придворным правилам спектакли шли чуть ли не ежедневно. Он вообще не выносил принужденности. Был вспыльчив и довольно резок, но отходчив. Проявлял упрямство, зачастую не терпел возражений. На такую натуру можно было действовать только добром и добрым примером. Павел не мог долго оставаться на месте: он постоянно бегал и подпрыгивал. Это подпрыгивание было у него общей чертою с отцом. Знакомясь ближе с личностью Павла, нельзя не видеть общих черт между ним и Петром III. Приходится сожалеть, что он, как и отец, был очень зависим от внешней обстановки, – он был тем человеком, каким делала его окружающая среда.

Поклонница новых идей, хорошо знающая труды философов-просветителей, Екатерина II всячески пытается использовать их авторитет для оправдания своего «особого» права на российский престол. Она оказывает им материальную помощь, просит советов и ведет оживленную переписку. Вольтера она называет своим учителем, а Дидро – великим просветителем. Гонимым на родине вольнодумцам императрица предлагает продолжить их деятельность в «варварской» стране.

В пылу своего увлечения она просит математика Даламбера, соавтора Дидро по знаменитой «Энциклопедии наук, искусств и ремесел», приехать в Россию и стать воспитателем ее сына. Он отказывается. Императрица настаивает: «Вы рождены, вы призваны содействовать счастию и даже просвещению целой нации, – пишет она, – отказываться в этом случае, по моему мнению, значит отказываться делать добро, к которому вы стремитесь»… И Даламберу пришлось мотивировать свой отказ. «…Если бы дело шло о том только, чтобы сделать из великого князя хорошего геометра, порядочного литератора, быть может, посредственного философа, – писал он, – то я бы не отчаялся в этом успеть; но дело идет вовсе не о геометре, литераторе, философе, а о великом государе, а такого лучше вас, государыня, никто не может воспитать». Отказ не повел к ссоре, переписка продолжалась, но воспитание великого князя пришлось продолжать «домашними средствами».

Панин и Порошин оказались хорошими педагогами и к важному делу относились вдумчиво и добросовестно.

Лучшие наставники, как русские, так и иностранные, приглашены были преподавать наследнику науки по обширной и разнообразной программе. Среди них будущий президент Академии наук Николаи, академик Эпинус, известный географ и литератор Плещеев. Это дало повод А. Сумарокову написать следующие строки: 

Для наследника была составлена богатая библиотека, коллекции минералов и монет, к его услугам был и физический кабинет. Не был забыт и физический труд – в комнатах наследника стоял токарный станок, на котором он ежедневно работал и достиг большого искусства. Верховая езда, фехтование и танцы также входили в программу обучения. К слову сказать, Павел Петрович был одним из лучших наездников и танцоров столицы и прекрасно фехтовал. Обучение Павла Петровича не ограничивалось чтением книг, из них он делал выписки с собственными замечаниями и комментариями. Привычка эта сохранилась у него на всю жизнь.

К столу великого князя собирались постоянные гости: Захар Григорьевич Чернышев, его младший брат Иван Григорьевич, Александр Сергеевич Строганов, Петр Иванович Панин, вице-канцлер Александр Михайлович Голицын. Много говорили о старине и европейских порядках, о прусской кампании, политике и искусстве. Но особенно часто вели разговор о Петре Великом. Для Павла это была любимая тема; и Порошин, страстный поклонник великого государя, на его примерах учил мальчика трудолюбию, скромности и великодушию. С этой же целью он начал читать наследнику «Вольтерову историю Петра Великого».

«…Легко понять, как сочувствовал Порошин людям, одинаково с ним смотревшим на Петра», – писал С. Соловьев, – так, читаем в его записках: «Говоря о предприятиях сего государя, сказал граф Иван Григорьевич с некоторым восхищением и слезы на глазах имел: „Это истинно Бог был на земле во времена отцов наших!“ Для многих причин несказанно рад я был такому восклицанию».

Сегодня за столом разговор зашел «о военной силе Российского государства, о способах, которыми войну производить должно в ту или другую сторону пределов наших, о последней войне Прусской и о бывшей в то время экспедиции на Берлин под главным предводительством графа Захара Григорьевича. Говорили по большей части граф Захар Григорьевич и Петр Иванович. Все сии разговоры такого рода были и столь основательными, наполнены рассуждениями, – пишет Порошин, – что я внутренне несказанно радовался, что в присутствии его высочества из уст российских, на языке Российском текло остроумие и обширное знание». «Потом, – продолжает Порошин, – Никита Иванович и граф Иван Григорьевич рассуждали, что если б в других местах жить так оплошно, как мы здесь живем, и так открыто, то б давно все у нас перекрали и нас бы перерезали. Причиною такой у нас безопасности, полагали Никита Иванович и граф Иван Григорьевич, добродушие и основательность нашего народа вообще. Граф Александр Сергеевич Строганов сказал к тому: „Поверьте мне, это только глупость. Наш народ есть то, чем хотят, чтоб он был“. Его высочество на сие последнее изволил сказать ему: „А что ж, разве это худо, что наш народ такой, каким хочешь, чтоб он был? В этом, мне кажется, худобы еще нет. Поэтому и стало, что все от того только зависит, чтоб те хороши были, кому хотеть надобно, чтоб он был таков или инаков“. Говоря о полицмейстерах, сказал граф Александр Сергеевич: „Да где ж у нас возьмешь такого человека, чтоб данной большой ему власти во зло не употребил!“ Государь с некоторым сердцем изволил на то молвить: „Что ж, сударь, так разве честных людей совсем у нас нет?“ Замолчал он тут. После стола, отведши великого князя, хвалил его граф Иван Григорьевич за доброе его о здешних гражданах мнение и за сделанный ответ графу Александру Сергеевичу».

Порошин был рад застольным беседам, в которых на равных участвовал и его воспитанник. Ведь еще Плутарх писал о том, что у спартанцев был обычай: за общий стол со взрослыми сажать и детей. Они слушали разговоры о государственных делах и на примере взрослых учились «шутить без колкости, а чужие шутки принимать без обиды». Умение хладнокровно сносить насмешки спартанцы считали одним из важных достоинств человека.

Проходили дроби. Порошин обращает внимание на наблюдательность мальчика, его острый ум. «Если бы из наших имен и отчеств, – рассуждал Павел, – сделать доли, то те, у которых имена совпадают с отчеством, были бы равны целым числам, например, Иваны Ивановичи, Степаны Степановичи. А из Павла Петровича вышла бы дробь, доля, из Семена Андреевича тоже»… На одном из уроков наблюдательный мальчик заметил, что когда из четного числа вычитаешь нечетное, то и остаток будет нечетным. Он часто хворал, но не пытался избегать уроков, особенно часто жаловался на головные боли. «Ты знаешь, – говорил он Порошину, – голова у меня болит на четыре манера. Есть болезнь круглая, плоская, простая и ломовая. Сегодня – простая.

– Такое деление навряд ли медицине известно, – пошутил Порошин. – Надобно будет у лейб-медика Карла Федоровича справиться.

– Карл Федорович, – возразил мальчик, – знает, я ему говорил, да он от каждой боли один рецепт выписывает, слабительные порошки. Круглая болезнь, это когда болит в затылке; плоская – если болит лоб, а простая – когда просто болит. Хуже всего ломовая – когда болит вся голова»…

Князь Николай Михайлович Голицын, гофмейстер императрицы, пришел на половину наследника передать приглашение государыни к вечеру быть на концерте. Выразив свою радость по поводу встречи с наследником, Голицын участливо расспросил его об играх и занятиях и совсем неожиданно поинтересовался вдруг, что учит он из математики.

– Мы проходим дроби, – ответил Павел.

– Отчего же дроби? Это неправильно, – сказал Голицын. – Сначала нужно тройное правило учить, а дроби после. Не так ли, Никита Иванович?

Панин собирался что-то ответить, но наследник опередил его.

– Знать то не нужно, – резко возразил он, – когда мне иным образом показывают! А тому человеку, кто меня учит, больше вашего сиятельства в этом случае известно, что раньше надобно показывать, а что позже.

Порошин с чувством гордости выслушал ответ своего воспитанника. «Знай, сверчок, свой шесток», – подумал он.

Суждения, высказываемые Павлом по разным поводам, часто поражают своей обдуманностью, а иногда и меткостью. Вот, например, одна из порошинских записей: «Его Высочество сего дня сказать изволил: „С ответом иногда запнуться можно, а в вопросе, мне кажется, сбиться никак не возможно“. Влияние Порошина было благотворным: он умел сдерживать резкие порывы своего воспитанника, он развивал его ум и сердце – воистину пробуждал в Павле „чувства добрые“».

Павел обладал «человеколюбивейшим сердцем»: был добр, щедр, отзывчив. Очень радовался, когда по его просьбе повышали по службе или дарили подарки. «У меня сегодня учился весьма хорошо: более разговоров было о том, что по его просьбе произведен в камер-лакеи брат его кормилицы Яким Чеканаев, а лакей Федор Иванов произведен истопником», – пишет Порошин. Не забывал Павел своих нянь и кормилицу, а на свадьбы и крестины окружающим дарил деньги и подарки.

Он очень любил животных: мог часами наблюдать за птицами в птичнике и за работой шелковичных червей. Его собаки Султан и Филидор стали действующими лицами написанной Павлом комедии.

«Пошли мы к птичне и фонтан пустили, – пишет Порошин. – Как птички еще не осмотрелись и прижавшись все вверху сидели, а вода скакала, то Его Высочество, попрыгиваючи, изволил сказать: „что же вы теперь, чижички, не купаетесь?“ Спустя несколько времени зачали птички попархивать и купаться. Великий князь забавлялся тем, что изволил говорить, что в республике их снегири представляют стариков, овсянки старух, чижики буянов, щеглята петимеров, а зяблики кокеток.» В другом месте: «Пришло тут к нам известие, что снегирек в птичне расшибся. Его Высочество ходил смотреть и весьма сожалел. Подъехал на ту пору г. Фуадье (лейб-медик. – Авт.), и Государь весьма прилежно просил его, что ежели можно снегиречку подать помощь».