"Европейское воспитание" - читать интересную книгу автора (Ромен Гари)13Вечером он бросил в свой пустой мешок пару пригоршней картошки, закинул его на плечо и отправился в путь. Светила луна. Было холодно, но то был сухой, очищающий холод. На почти светлом небе выделялось черное кружево листвы, горели звезды; Большая Медведица играла с облаками. Янек добрался до пруда и пошел по тропинке. Он думал о Зосе. Размышлял о том, требует ли воинская дисциплина, чтобы он спрашивал у партизан разрешения жениться на ней. Вероятно, они посмеялись бы над ним и сказали, что он слишком молод. Похоже, он слишком молод для всего, помимо голода, холода и пуль. – Сюда, - позвал чей-то голос. Янек вздрогнул. – Да, прекрасная ночь, - сказал Добранский, - можно помечтать. – Я принес картошки, - сказал Янек, немного смутившись. – Хвала небесам! - воскликнул студент. - Нам не повезло с этим злополучным кроликом. Вечно убегает. Я уж подумал, что придется довольствоваться одной пищей духовной. Они прошли сотню метров через кусты, затем Добранский сунул два пальца в рот и свистнул. Сквозь заросли просачивался свет: землянка была у них под носом. Они спустились. Там было два десятка партизан, так тесно прижавшихся друг к другу, что при свете масляной лампы видны были только их лица. Некоторые Янек видел впервые, другие были ему знакомы: Пуцята, бывший чемпион по борьбе, а ныне командир партизанского отряда, активно действовавшего в районе Подбродзья; Галина, о котором говорили, будто он может смастерить бомбу из старого ботинка, - он был так начинен всевозможной взрывчаткой, что партизаны, ругаясь, тушили сигареты, когда он к ним подходил. Это был седоволосый, худощавый, мускулистый и проворный человек, ему уже давно стукнуло шестьдесят; на его губах навсегда застыла неуловимая усмешка; он жил один в своей землянке, проводя опыты над все более чувствительными и трудными для обнаружения взрывчатыми устройствами. Он всегда смеялся, когда при его приближении люди вставали и предусмотрительно уходили. Также была там одна молодая женщина, одетая в воинскую гимнастерку и лыжную шапочку, в накинутой на плечи тяжелой шинели немецкого солдата. Лицо ее поразило Янека своей величавой, задумчивой красотой. У нее на коленях лежало несколько пластинок, а у ног, между книгами и газетами, стоял старый механический фонограф. – Кто это? - спросил чей-то насмешливый голос. - Что за младенец? Если я правильно вас понимаю, вы решили превратить нашу штаб-квартиру в Янек видел только забинтованную голову и орлиный нос на изможденном лице этого человека. – Это Пех, - пояснил Добранский. - На него никто не обращает внимания. 1 Детский сад – Чтоб вы все сдохли! – Ну хватит, Пех, - сказал Добранский. - Это сын доктора Твардовского. Воцарилось молчание, и Янек почувствовал, что все взгляды устремились на него. Молодая женщина подвинулась, уступая ему место, и он сел между нею и молодым человеком в белой фуражке польских студентов, носить которую немцы запрещали. Ему было лет двадцать пять, и его скулы были покрыты красными пятнами, которые Янек сразу узнал: он уже видел их на щеках лейтенанта Яблонского. Молодой человек улыбнулся и протянул ему руку. – Женщина поставила на фонограф пластинку. – «Полонез» Шопена, - сказала она. Больше часа партизаны - многие прошли более десяти километров, добираясь сюда, - слушали эту музыку, все, что есть само- ____________________ 1 Здесь: ваш покорный слуга, коллега го лучшего в человеке, словно бы для того, чтобы набраться уверенности; больше часа усталые, раненые, голодные, затравленные люди подтверждали свою веру в человеческое достоинство, которую не могли поколебать ни одно зверство, ни одно злодеяние. Янек никогда не забудет той минуты: суровые, мужественные лица, крошечный фонограф в землянке с голыми стенами, автоматы и винтовки на коленях, молодая женщина с закрытыми глазами, студент в белой фуражке и с лихорадочным взглядом, державший ее за руку; необычность, надежда, музыка, бесконечность. Потом партизан Громада взял аккордеон, и человеческие голоса слились вновь, как прижимаются друг к другу люди, стремящиеся ободрить друг друга или, быть может, убаюкать себя иллюзиями. Тогда Добранский вынул из-под гимнастерки тетрадь. – Я начинаю! - объявил он. Партизан с перевязанной головой серьезно сказал: – Мы будем строгими, но справедливыми судьями. Добранский раскрыл тетрадь. – Называется «Простая сказка о холмах». – Киплинг! - торжествующе выкрикнул партизан Пех. – Это сказка для европейских детишек… Волшебная. И он начал читать: Кошка мяукнула, крыса пропищала, летучая мышь пролетела… Луна влезла на небо. Шесть холмов Европы медленно вышли из тени, потянулись, зевнули и пожелали друг другу доброго вечера на языке холмов. – Скажи мне, Дедушка, - удивленно воскликнул самый младший из холмов по имени Сопляк, - как получается, что луна, влезая на небо, всегда выбирает твою, а не мою спину? – Дело в том, дитя мое, что если луна влезет на твою спину, то поднимется невысоко и ничего не увидит. – Хе-хе! - засмеялся своим дребезжащим голосом самый старый холм Бабушка-горбунья. Так называли холм, очертания которого, стертые ветром и дождями, этими великими бичами холмов, напоминали силуэт старушки за вязаньем. - Хе-хе! – Ах ты старая ведьма! - пробурчал Сопляк, показав ей язык. – Увы! - вздохнула Бабушка-горбунья. - Всему свое время: время любить и быть любимым, время жить и время умирать… – Милый друг, как вы можете говорить о смерти? - весело воскликнул старый, но неизменно галантный пан Владислав. Это был каменистый неказистый пригорок, расположенный справа от Бабушки-горбуньи и с любопытством наклонившийся к ней, словно пытаясь разузнать, что она там вяжет многие тысячи лет. Его очертания напоминали профиль веселого, сморщенного человечка, и злые языки среди холмов - где их только нет! - утверждают, будто отношения Бабушки-горбуньи и пана Владислава носят не столь платонический характер, как это принято считать, и что порой майскими ночами расстояние между двумя холмами… хе-хе! – Как вы можете говорить о смерти? Вы, самый вечно молодой из холмов! – Хе-хе-хе! - продребезжала польщенная Бабушка-горбунья. Внезапно ее охватил приступ ужасного кашля, она харкнула пылью, согнав двух ворон, спавших у нее на боку, и последний дуб, росший у нее на вершине, вынужден был вцепиться в нее всеми своими корнями, чтобы не упасть, и с тревогой обратился к холму Тысячи голосов: – Сестрица-холм, будь так любезна, успокой ее немножко! - взмолился он на языке деревьев, который ничем не отличается от языка холмов. - Мои старые корни держатся на волоске… Я уже не тот, каким был в молодости, когда самые сильные бури Европы приходили померяться силами с моими ветвями и уходили посрамленными! – Перестаньте, Бабушка-горбунья, - вмешался холм Тысячи голосов, - успокойтесь и продолжайте… Но тут произошло что-то странное. Безо всякой видимой причины холм Тысячи голосов словно потерял нить своей речи и принялся воодушевленно вопить: – Ко мне, Россия! Ко мне, Англия! Вперед, на врага! Мы победим! Наступило минутное замешательство, и холм Тысячи голосов вступил в странный диалог с самим собой. – Замолчи! - сказал он своим нормальным голосом. - Тихо! Или ты хочешь моей смерти? – Я не желаю молчать! - тотчас же завопил он истерическим голосом. - Я - голос европейских народов! Вперед, на врага, вперед! – Да замолчи же ты! Разве ты не видишь, что старые холмы трепещут от страха при одном упоминании о России! Ты хочешь, чтобы они рассыпались в прах? – Чем скорее, тем лучше! - мгновенно ответил он самому себе чрезвычайно развязным голосом. – Г… г… га… га…! - в возмущении пролепетал бедный Дедушка, задрожав и окутавшись таким густым облаком пыли, что Сопляк трижды громко чихнул. – Во имя той силы, что сотворила меня холмом! А… апчхи! - чихнул он опять, задыхаясь от собственной пыли. – Простите меня, - поспешно сказал холм Тысячи голосов. - Я глубоко сожалею… Мое эхо напилось! – Было от чего напиться! - тотчас завопило эхо, и повсюду разлился сильный запах перно. - Сегодня утром одна немецкая сволочь заставила меня сто раз повторить: – У-у-у! - зарыдал, ко всеобщему удивлению, Крестьянский холм. Так называли холм среднего роста, заурядной внешности, со сгорбленной спиной, впалым животом, толстой кожей и крепким сложением, который был подозрительно молчалив. Он всегда держался немного в стороне от остальных холмов. – Вперед, на врага! - прокричало эхо, почувствовав поддержку. – Вперед, на врага! - робко подхватил Крестьянин. Потом оглянулся вокруг и сгорбил спину. - Прошу у вас прощения! - извинился он. В былые времена холм Тысячи голосов очень гордился своим эхом. Люди со всей Европы приходили к его подножию, чтобы поговорить с эхом. Мнительные влюбленные шептали: «Она любит тебя!», и эхо неустанно повторяло: «Она любит тебя, она любит тебя!…» Однажды, в приливе нежности, оно даже добавило от себя: «Да что там! Она любит тебя, старина, она тебя обожает!», и перепуганный любовник бросился бежать со всех ног. В другой раз всадник в меховой шапке, проезжая мимо, крикнул ему: «Да здравствует император!» Эхо повторило этот клич, и так холм узнал о том, что родился император. Потом ему нанес визит один человечек в смешной одежде. «Я стану властелином мира!» - прокричал человечек по-немецки и поднял над собой руку. Эхо промолчало. «Я стану властелином мира, - завопил человечек, стукнув ножкой, - я стану властелином мира, я стану…» «…властелином мира, осел!» - взорвалось, наконец, эхо, вне себя от злости. «Кто здесь эхо, в конце концов? Ты или я?» Так эхо подняло знамя восстания. Теперь оно вопило: – Дрожи, европейская земля! Похорони под собой захватчика! Дуй, ветер… Верхушки деревьев покачнулись от тяжелого вздоха. – Я делаю все, что в моих силах, - прошептал ветер. - Я дую так сильно, что у меня посинело лицо. Дай мне еще зиму… Чтобы все прошло успешно, мне нужен мой друг снег! – Вперед, леса Европы! - взмолилось эхо. - Вперед, на врага, вперед! – Это будет непросто! - заревели леса. - Ведь наши деревья просят, чтобы им оказали честь, повесив на каждой их ветке по немецкому солдату! Немного запыхавшись, эхо засопело. Дедушка воспользовался этим и вставил словцо. – Не слушай, что оно говорит, Сопляк! - приказал он. - Заткни уши. Мы, холмы, позволяем людям самим улаживать свои распри. Проверим лучше, выучил ли ты урок… Начнем с живых языков. Знаешь ли ты урок английского? – Еще бы! - сказал Сопляк и, не заставляя себя долго упрашивать, начал: Ему ответило несколько спящих лягушек, подумавших, что он обращается к ним. – – 1 Мы будем сражаться на морях и океанах, с растущей уверенностью и растущей силой мы будем сражаться в воздухе… 2 Мы будем защищать наш Остров, чего бы нам это ни стоило. Мы будем сражаться на берегу, мы будем… 3 Мы будем сражаться в полях! – – – Наступила короткая пауза. Затем европейское эхо зарыдало - только европейское эхо умеет так горько рыдать - и запело великую песню: Добранский закончил читать. Закрыл тетрадь и спрятал ее под гимнастерку. Все зааплодировали, но один партизан сказал голосом, в котором под сдержанностью и иронией плохо скрывались горечь и гнев: – Люди рассказывают друг другу красивые истории, а потом погибают за них - они 1 Мы будем сражаться в полях и на улицах, мы будем сражаться на холмах… 2 На холмах 3 Мы никогда не сдадимся 4 Первый куплет «Марсельезы». - полагают, что тем самым претворяют свою мечту в жизнь. Свобода, равенство, братство… честь быть человеком. Мы здесь в лесу тоже погибаем за бабушкину сказочку. – Когда-нибудь европейские школьники будут учить эту сказку наизусть! - убежденно сказал Тадек Хмура. |
|
|