"Тайные корреспонденты "Полярной звезды"" - читать интересную книгу автора (Эйдельман Натан Яковлевич)

Глава II ДРУЗЬЯ ПУШКИНА

II книга «Полярной звезды» выходит в мае 1856 г. Оглавление альманаха. Отклики из России. Письмо от молодых людей из Петербурга пока не поддается расшифровке. Герцен полагает, что критическое письмо из Берлина прислал декабрист Н. И. Тургенев, однако автор письма — С. Д. Полторацкий. Черновик письма Полторацкого и печатный текст «Полярной звезды». С. Д. Полторацкий и другие приятели Пушкина через 20 лет после гибели поэта. Прибытие в Лондон Н. П. Огарева

Точную дату выхода II-ой «Полярной звезды» определить нетрудно, — 15 мая 1856 г. Герцен писал М. К. Рейхель: «2 книжка выходит в начале будущей недели» (XXV, 346), а 31 мая той же корреспондентке сообщалось, что «Полярная звезда» отправлена ей по почте «четыре или пять дней тому назад» (XXV, 354). Значит, день рождения II книги — около 25 мая 1856 г.

Она создавалась в течение девяти месяцев — с конца августа 1855 г. до конца мая 1856 г.

Та же обложка, тот же пушкинский эпиграф, что и в первой книге. Однако слова «книга вторая» обозначают если не успех, то во всяком случае упорство, традицию.

Оглавление тома является своеобразной краткой историей II «Полярной звезды».

Все статьи расположены в определенной хронологической последовательности. Кроме двух первых статей (некролог Чаадаеву, написанный Герценом в начале мая 1856 г., и вступительная статья «Вперед! Вперед!», которую Герцен сопроводил датой «31 марта 1856 г.») все прочие размещены по формуле — «чем дальше, тем позднее».

Стихи Пушкина, Лермонтова, Рылеева и других поэтов доставлены Никулиным раньше других материалов — в августе 1855 г.; они и расположены в начале, после передовой (см. ПЗ, II, 3–41).

Затем следуют материалы, датируемые последовательно: октябрем 1855 г. (главы из 1 части «Былого и дум»), январем 1856 г. (Герцен «Западные арабески»), 10 апреля 1856 г. («Письмо» и «Ответ» Герцена), наконец, 6 мая 1856 г. (статья Н. П. Огарева «Русские вопросы»). В последний момент можно было допечатать материал, естественно, либо к концу, либо к началу готового альманаха. Некролог Чаадаеву и оптимистическая, дерзкая вступительная статья «Вперед! Вперед!» (в связи с подписанием Парижского мира), конечно, должны были открывать книгу: Чаадаев был для Герцена дорогой тенью из прошлого, грустным воспоминанием о той эпохе, которая, казалось, завершилась 31 марта 1856 г. вместе с Крымской войной.

Оглавление свидетельствовало также об откликах с родины, о появлении тайных и явных корреспондентов Вольной печати. Кроме «контрабанды» Никулина, о которой уже рассказывалось, во II-ой книге — дельная и острая статья «Место России на Всемирной выставке» Николая Сазонова, некогда приятеля Герцена по московскому кружку. Сазонов не боялся подписать статью полным именем, так как после 1848 г. был в эмиграции и обосновался в Париже¹.

Другая корреспонденция, достигшая II-ой «Полярной звезды», до сих пор остается нерасшифрованной, хотя мы довольно точно знаем некоторые связанные с нею обстоятельства.

1 января 1856 г. Герцен писал Рейхель: «Вчера пришло ко мне письмо анонимное из Петербурга, которое меня, да и не одного меня, потрясло до слез. Юноши благодарят меня за типографию и за „Полярную звезду“» (XXV, 325).

В «Полярной звезде» Герцен рассказывает, что письмо принес польский эмигрант Людвиг Чернецкий, заведовавший Вольной типографией (адрес типографии, так же как адрес издателя Трюбнера, Герцен печатал почти во всех своих изданиях).

Понятно, какое значение имел для Герцена один из первых русских откликов, притом от молодежи столицы, главного центра общественного движения.

Пока невозможно, хотя бы и условно, указать возможных авторов этого замечательного письма. Писал его как будто один человек (в письме есть фраза: «Я не могу послать ничего, кроме Вашей же статьи „Москва и Петербург“» (ПЗ, II, 245)), однако, возможно, он представлял какой-то круг единомышленников («Ваша Полярная звезда показалась на петербургском горизонте, и мы приветствуем ее…» (ПЗ, II, 243)).

Несколько раз автор упоминает о гонениях на просвещение и университеты при Николае, он следит за новой литературой, журналами, сочувствует либеральным веяниям, однако считает, что послабления — «это мелочи и увлекаться тут нечем, но после николаевских инквизиционных ужасов и мелочь ободряет» (ПЗ, II, 245).

В одном из примечаний к 1 книге «Полярной звезды» Герцен, упоминая свою статью «Москва и Петербург», написанную еще в России, добавил, что «рукописи [статьи] у меня нет» (ПЗ, 1, 212). Корреспондент II книги отозвался на это сообщение Герцена и прислал список. Через полтора года Герцен напечатал статью в «Колоколе».

Содержание II «Полярной звезды» свидетельствовало о пробуждении России и о том, что это пробуждение шло не так быстро, как хотелось бы Герцену. Корреспонденций все же недоставало, но Герцен справедливо находил, что в этих условиях надо больше действовать самому. Из 288 страниц второй книги им написано 190. И главное, разумеется, — очередная часть «Былого и дум»

Нам сейчас, спустя сто лет, нелегко понять, что означали для самых разных людей из категории думающих, читающих, беспокоящихся очередные главы «Былого и дум», обязательные в каждой «Полярной звезде».

Летом 1856 г. читатель II-ой книги встречался с Москвою 20–30-х годов, с отцом Герцена, «Сенатором», «Химиком», Корчевской кузиной; с Московским университетом, «шиллеровской» и «сенсимонистской» молодежью; с Европой надежд и утрат (1847–1848).

«Былое и думы» — это почти непереводимое на другие языки название² — выражало сокровенные мысли Герцена. «Былое и думы» — это как бы невидимый подзаголовок, основная формула «Полярной звезды». Не только главами герценовской книги, но и всеми остальными статьями, публикациями, стихотворениями «Полярная звезда» была обращена к недавнему былому. Былое, прошедшее — один полюс; настоящее, текущее — другой. От сближения этих двух полюсов образуется электричество и магнетизм дум.

23 стихотворения, полностью или частично запрещенные в 20–50-х годах (посылка москвичей, доставка П. Л. Пикулина), как бы символизировали мощную власть свободного печатного слова. Лет за 400–500 до того рукопись, а иногда и простая декламация означали уже завершение труда. Гомер и Данте, создавая поэмы, тем самым уже и публиковали их. Печатный станок, давая жизнь миллиардам книг, образовал при этом новые понятия: сочинение напечатано или не напечатано. Но если рукопись еще слабо улавливалась государственным или всяким иным «контролером», то печать, величайшее орудие распространения слова, создала одновременно большие возможности для его ограничения — цензуру.

Вольная бесцензурная типография, отбросив ограничения, демонстрировала процесс книгопечатания, так сказать, в чистом виде.

Многое из того, что печаталось в «Полярной звезде», тысячи людей с 1820 по 1855 г. списывали и знали наизусть. Типичной фигурой тех лет был «студент с тетрадкой запрещенных стихов Пушкина или Рылеева». Такой студент, Иван Евдокимович Протопопов, давал некогда своему ученику Александру Герцену «мелко переписанные и очень затертые тетрадки стихов Пушкина — „Ода на свободу“, „Кинжал“, „Думы“ Рылеева…» (VIII, 64); а в 1834 г. титулярный советник Герцен, арестованный по обвинению в «поношении государя императора и членов императорского дома злыми и вредительными словами», писал в своих показаниях: «Лет пять тому назад слышал я и получил стихи Пушкина „Ода на свободу“, „Кинжал“, Полежаева, не помню под каким заглавием lt;…gt;, но, находя неприличным иметь таковые стихи, я их сжег и теперь, кажется, ничего подобного не имею» (XXI, 416–417).

Итак, большинство стихотворений, опубликованных во II книге, читателям было известно. Но для них имел громадное психологическое значение тот факт, что широко известные рукописи были впервые напечатаны: ведь в 1820 г. Пушкин за эти стихи был отправлен в ссылку; в течение 30 лет единственное стихотворение Рылеева, которое можно было свободно прочесть, находилось на Смоленском кладбище в Петербурге: эпитафия умершему в младенчестве сыну (да еще сильно искаженные стихи «На смерть Байрона» под своими инициалами (А. И.) «протащил» в один из альманахов 1829 г. литератор и чиновник III отделения А. А. Ивановский).

Только что, в 1855 г., П. В. Анненков, близкий приятель Герцена и Огарева, сумел напечатать шеститомное издание Пушкина, куда после жестоких баталий с цензурой включил много неизданных материалов, но вынужден был в десятках случаев уступить, отложить публикации «до лучших времен». И вот после всего этого Герцен открыто печатает:

«И на обломках самовластья напишут наши имена…»

«Вы, жадною толпой стоящие у трона…»

Такие публикации сметали труды нескольких поколений цензоров; власть переставала верить в незыблемость своих установлений и запретов. С запретных стихов начинается любопытная история второго «Письма», полученного и опубликованного Герценом в этой же книге «Полярной звезды».

Еще 20 сентября 1855 г., через месяц после выхода 1 книги, Герцен писал М. К. Рейхель:

«Получил по почте целую критику на „Полярную звезду“ из Берлина, а сдается, что это от Н. И. Тургенева» (XXV, 301).

«Критика», полученная 20 сентября 1855 г., могла попасть только во II-ую книгу «Полярной звезды». Даже предположительно подозревая, что его критик — Николай Тургенев, декабрист-эмигрант, заочно приговоренный к смертной казни, Герцен при его благоговейном отношении к декабристам непременно напечатал бы присланное письмо.

Из материалов II-ой «Полярной звезды» только к одной статье и подходят герценовские слова «получил целую критику на „Полярную звезду“»: это письмо «Г. издателю „Полярной звезды“» (ПЗ, II, 259–262), автор которого серьезно разбирает и критикует, иногда придирчиво, но в целом доброжелательно, первую книгу альманаха.

Н. И. Тургенев впоследствии писал критические и полемические статьи по поводу разных материалов, печатавшихся в герценовских изданиях. Писал порою анонимно, но обычно бывал узнан Герценом «ex ungue leonem» (по когтям льва — лат.)(см. XIII, 430).

Мы можем понять, отчего Герцену «сдавалось», что письмо от Н. И. Тургенева. Корреспондент, без сомнения, отличался исключительной эрудицией, острым критическим умом. При этом он досконально знаком с историей и литературой начала столетия, особенно 20-х годов: с большим пиететом относится ко всему, касающемуся Пушкина, со знанием дела толкует о «Телескопе» и «Телеграфе», о том, что Герцену следовало бы знать наизусть запрещенные стихи Пушкина, о неточной датировке в «Былом и думах» второго послания Пушкина к Чаадаеву.

Герцен, несомненно, с большим уважением относится к своему критику: тот советует перепечатать в «Полярной звезде» полный текст оды Рылеева великому князю Александру Николаевичу и «Русского бога» Вяземского. Эти пожелания выполняются. Отвечая на «Письмо», Герцен обращается к критику (перефразируя слова Фемистокла): «Бейте — только читайте» (ПЗ, II, 257).

В одной из фраз «Ответа», мне кажется, Герцен намекает, что догадывается, кто его критик: «Что касается до того, что я не вытвердил на память стихи Пушкина, ходившие в рукописи, то это, конечно, дурно; но что же с этим делать? Я особенно настаиваю теперь, чтоб мои дети твердили на память стихи, чтоб не заслужить лет через тридцать выговора за дурную память» (ПЗ, II, 256. Курсив мой. — Н.Э.). В этих словах мне видится следующая замаскированная мысль: дети Герцена через тридцать лет будут по отношению к своему отцу в таком же положении, в каком их отец теперь находится по отношению к его «отцам», декабристам. «Через тридцать лет» — прямой намек на даты — 1825–1855.

Однако А. И. Герцен ошибался. Н. И. Тургенев к этому письму не имел никакого отношения. Несколько лет назад советский исследователь В. Егоров обнаружил в бумагах литературоведа прошлого столетия академика П. П. Пекарского, хранящихся в Пушкинском доме (Ленинград), запись, свидетельствующую о том, что автором «критического письма» во II-ой книге «Полярной звезды» был Сергей Дмитриевич Полторацкий (1803–1874), близкий приятель Пушкина и известный библиограф³.

Открытие, сделанное В. Егоровым, вызвало у меня мысль отыскать дополнительные свидетельства о связях Полторацкого с Герценом среди бумаг Полторацкого, хранящихся в рукописных отделах Государственной библиотеки имени Ленина (ф. 233) и Государственной Публичной библиотеки имени Салтыкова-Щедрина в Ленинграде (ф. 603). Каково же было мое изумление, когда, просматривая опись ленинградской части архива Полторацкого, я нашел, что в ней с давних пор значится «Письмо С. Д. Полторацкого А. И. Герцену»⁴.

Это был написанный рукою Полторацкого черновик того самого критического письма, которое появилось во II книге «Полярной звезды». Многие исследователи, без сомнения, видели этот черновик, но не сопоставляли его с текстом альманаха. Тем же, кто изучал Вольную печать Герцена, черновик видимо не попадался на глаза.

Публикуя критическое послание Полторацкого, Герцен замечал: «Мы позволили себе выпустить несколько строк, не назначенных, вероятно, для публики» (ПЗ, II, 250).

Черновик письма открывает нам те строки, которые Герцен не счел возможным напечатать⁵.

1. В «Полярной звезде» (ПЗ, II, 250–252) после пункта 3 критических замечаний Полторацкого (где указывается на необходимость печатать в альманахе «обозрения русской словесности», как это было в «Полярной звезде» Бестужева и Рылеева) отсутствуют следующие строчки, сохранившиеся в черновике Полторацкого: «4. Вы просите (на стр. IX Вашего предисловия) о доставлении Вам списка с „Гаврилиады“ Пушкина. Но неужели Вам не известно, что сам Пушкин впоследствии не дозволял⁶, чтобы ему напоминали об этой поэме, что он негодовал на нее, жег все рукописные экземпляры, которые ему попадались; что эту ужаснейшую похабность едва ли можно напечатать, не краснея и не заставляя краснеть читателей».

2. В пункте 4 критических замечаний (ПЗ, II, 250) после слов «почему не перепечатали Вы вполне это прекрасное стихотворение [оду К. Ф. Рылеева великому князю Александру Николаевичу] отсутствует следующий текст, сохранившийся в черновике: „Стихотворение lt;…gt; находится в литературных листках Булгарина за 1823 год, издававшихся в виде прибавления к „Северному архиву““. Эти листки редки теперь даже и в России. Может быть, они находятся в библиотеке Британского музея в Лондоне?»

3. С особенной яростью Полторацкий обрушился на французского писателя Гале де Кюльтюр, о книге которого «Царь Николай и святая Русь» Герцен отозвался вскользь в I-ой «Полярной звезде» как о работе, заслуживающей внимания и частичного перевода в одной из следующих книг альманаха. Полторацкого возмутило, что автор печатает сплетню, будто бы в 1820 г. петербургский генерал-губернатор Милорадович приказал высечь Пушкина за его смелые стихи. В «Полярной звезде» были напечатаны следующие строки Полторацкого: «Но как же не заметили Вы, что в книге [Гале де Кюльтюр] оклеветан император Александр I и позорно очернен величайший из поэтов русских? Вы знали Пушкина, и его знала вся Россия. Допустил ли бы себя Пушкин до такого позора или пережил бы его?..»

В черновике же Полторацкого это место читается так:

«В книге, изданной этим жалким и едва знающим русскую азбуку публицистом, оклеветан император Александр I. Вы знали Пушкина, и его знала вся Россия. Сообразно ли было с благородными чувствами Александра I приказывать высечь поэта? Исполнил ли Милорадович такое никогда не бывалое приказание?⁷ Допустил ли бы себя Пушкин до такого позора или пережил бы его? Подлый клеветник Гале де Кюльтюр пустил по свету эту нелепую ложь, и вы не только не защитили в Полярной звезде столь нагло оскорбленную и оклеветанную память Пушкина, но еще лелеете читателей ваших надеждою найти в вашей второй книжке отрывки из творений о России такого писателя, который никакого понятия не имеет об истории, ни о литературе русской. Пощадите читателей. Писания Г. К. о России отвратительны своею нелепостью».

Таковы отличия писем Полторацкого — подлинного и напечатанного.

Легко заметить, что Герцен напечатал некоторые места, с которыми не мог согласиться, не вступая, однако, в полемику с одним из первых своих корреспондентов, в котором подозревал декабриста. Издатель «Полярной звезды», вероятно, знал, например, что отношение Пушкина к «Гаврилиаде» в последние годы его жизни изменилось. Сам Герцен, убежденный атеист, с большим вниманием и уважением относился к чистой, искренней вере таких людей, как, например, Печерин, Киреевские и другие. Не щадя государственную церковь, он избегал издевательств и насмешек над верой, противопоставляя ей всегда серьезное, спокойное изложение своих взглядов. Но при этом Герцен вряд ли разделял столь крайнее воззрение на поэму Пушкина, которого придерживался Полторацкий⁸. К тому же Герцен считал совершенно необходимой свободу мнений в этом вопросе, как и во всех иных, и находил естественной как публикацию «Гаврилиады», строжайше запрещенной в России, так и любую дискуссию «за» или «против» нее. Во всяком случае через пять лет в сборнике «Русская потаенная литература XIX столетия», изданном Вольной типографией, были опубликованы значительные отрывки из «Гаврилиады».

Замечания Полторацкого относительно Гале де Кюльтюр Герцен, видимо, учел, так как больше не возвращался к этой книге на страницах своих изданий. Однако он не счел нужным публиковать все крепкие эпитеты Полторацкого по поводу противоречивого, но небезынтересного труда Гале де Кюльтюр и, главное, не склонен был разделять убежденность корреспондента в неизменных благородных чувствах императора Александра и генерала Милорадовича. Герцен хорошо знал историю военных поселений и биографию Аракчеева.

Допуская максимальную свободу мнений на страницах Вольной печати, подчеркивая, что «роль ценсора нам противна», Герцен в то же время не мог, да и не желал, печатать все без разбору и уже с самого начала ввел по крайней мере три группы ограничений на присылаемые корреспонденции (не считая исключения просто плохих и пустых статей):

1. Не печатались материалы «в защиту существующего положения в России»: авторы такого рода статей могли легко располагать вполне легальной подцензурной печатью.

2. Ограничивались или исключались такие материалы, которые власть могла бы использовать для преследования прогрессивных деятелей. Именно по этой причине Герцен отклонил предложение Полторацкого печатать регулярные обозрения русской словесности наподобие тех, что некогда публиковал Бестужев в «Полярной звезде» 1823–1825 гг.: «Нам не настолько известны новые порядки, чтоб слишком откровенно говорить о современных писателях и книгах; пожалуй, Мусин-Пушкин⁹ за это представит меня к аннинскому кресту» (ПЗ, II, 254).

3. Ограничивались или исключались из тактических соображений материалы, которые могли бы повредить распространению и влиянию Вольной печати в широких оппозиционных кругах русского общества. Именно по этой причине Герцен, очевидно, не публиковал полностью письма Прудона в первой «Полярной звезде» и некоторые места из письма Полторацкого во второй.

В конце чернового письма Полторацкого помещены явно замаскированные место отправления, дата написания и инициалы автора: «Ельня. 26 августа 1855 года. В. О.» (сначала было «Л. И.»). Истина заключалась бы в подписи: «Берлин. Сентябрь 1855 г. С. Д. П.»

Письмо Полторацкого примечательно тем, что оно (как и запрещенные стихи в той же книжке альманаха) открывает историю борьбы за пушкинское наследство на страницах Вольной печати.

Не прошло еще и 20 лет со дня гибели поэта, но уже закипали ожесточенные общественно-политические дискуссии о значении его творчества. Самые различные общественные группы — от революционно-демократических до религиозно-консервативных — считали Пушкина своим, находили в бесконечном мире его творчества то, что отвечало их мыслям и взглядам. Эту борьбу за Пушкина можно было в ту пору довольно отчетливо проследить среди людей, которые при жизни поэта были его близкими друзьями или приятелями. Поскольку с этим обстоятельством мы еще не раз встретимся, путешествуя по страницам герценовской «Полярной звезды», остановимся на нём несколько подробнее.

В Сибири доживали в ту пору тридцатилетнюю ссылку несколько приятелей Пушкина — декабристов, и в их числе первый лицейский друг — И. И. Пущин. На другом общественном полюсе сосредоточились другие лицейские: посол в Вене, а с 1856 г. министр иностранных дел А. М. Горчаков, крупнейший сановник и директор Императорской публичной библиотеки М. А. Корф. Товарищем министра просвещения был близкий приятель Пушкина П. А. Вяземский.

Взгляды и общественная позиция большинства других людей пушкинского круга — обычно не столь отчетливы и весьма противоречивы.

Между Сергеем Дмитриевичем Полторацким и Александром Сергеевичем Пушкиным — многолетние приятельские отношения, переписка, карточные долги, обмен книгами. В громадной библиотеке Полторацкого в с. Авчурине Калужской губернии имелись, между прочим, книги, подаренные Пушкиным¹⁰.

По просьбе С. Полторацкого Пушкин внес своей рукой в его альбом знаменитое стихотворение «Кинжал».

Полторацкий был в столицах весьма популярен — знал буквально всё и всех (в одном из писем он среди обычных своих шуток заметил, что его нашло бы письмо даже с таким адресом: «Москва. С. Д. П.»).

Библиографические познания Полторацкого были громадны, коллекция редких книг и запрещенных стихов — замечательна. Неудержимая любознательность и живость толкали норою этого человека на очень смелые операции, как финансовые (что привело его в конце концов к полному разорению), так и политические. У властей он был на весьма неважном счету, хотя всегда было довольно трудно установить, насколько каждый его поступок определялся убеждениями и насколько — простым любопытством.

Еще в 20-е годы Полторацкий подвергался преследованиям за похвалы запрещенным стихам Пушкина, напечатанным в парижском журнале «Revue encyclopedique». В 1830 г. Полторацкий стал не только очевидцем, но и фактически участником июльской революции во Франции, в чем, возвратившись, едва оправдался¹¹. Он находился в дружбе и переписке с людьми самого противоположного толка, во всяком случае почти со всеми друзьями Пушкина, и часто его послания, подписанные шутливым «1#189;-цкий», содержали весьма крамольные вопросы и ответы¹².

С. Д. Полторацкий подолгу жил за границей, имел там обширные литературные связи и использовал их для пополнения своих библиографических материалов неустанно пропагандируя Пушкина.

Понятно, он не мог не написать Герцену, поскольку дело касалось Пушкина.

В 1854 и 1855 гг. Полторацкий ведет из Берлина весьма любопытную переписку с тайным советником Модестом Андреевичем Корфом, директором Публичной библиотеки (некогда учившимся в лицее вместе с Пушкиным). Выполняя за границей различные поручения Корфа, Полторацкий проявляет пугающую Корфа инициативу.

Еще 23 апреля (5 мая) 1854 г. М. А. Корф пишет Полторацкому из Петербурга в Берлин, очевидно в ответ на предложение последнего, выслать брошюры Вольной типографии:

«Часть мерзостей Герцена из русской его типографии дошла уже до нас и хранится в библиотеке за моею печатью. Должно надеяться, что, по принятым вследствие моих указаний от правительства мерам¹³, немного экземпляров проскочит в Россию; но если бы и много, спрашивается, какое бы они произвели действие и для кого, для каких классов написаны эти напыщенные гадости, которых даже и образованному молодому человеку, не говоря уже о простолюдине, не достанет никогда терпения прочитать. Но как у нас еще не все, а именно нет и повестей¹⁴, то препроводите сюда этих пьес, равно как и всего другого lt;…gt;. Всего легче, проще и дешевле через берлинское наше посольство»¹⁵.

Примерно в то самое время, когда отправилось письмо Герцену, Полторацкий также послал какое-то запрещенное издание (очевидно, «Полярную звезду», книгу 1-ую) на «другой полюс» — в Петербург, Корфу. О некоторых особенйостях этого письма мы узнаем из ответного послания М. А. Корфа от 8/20 октября 1855 г.:

«Нет, любезный друг Сергей Дмитриевич, при всей благодарности за Вашу добрую о нас память не могу ни принять, ни передать другим последнее Ваше приложение. Библиотека и ее директор не могут и не должны служить проводником в частные руки печатаемых за границей, без нашей цензуры, русских книг, и потому, оставляя предназначенный вами для библиотеки экземпляр, остальные три долгом считаю возвратить»¹⁶. Но Полторацкий, очевидно, не прекращал попыток привлечь тайного советника Корфа к распространению запрещенных сочинений и изданий, потому что через месяц (12/24 ноября 1855 г.) Корф снова жаловался, что Полторацкий присылает на адрес Императорской публичной библиотеки «в виде писем множество безделок, из которых самая большая часть назначается не ей, а сторонним лицам»¹⁷.

Из этой переписки мы узнаем, что отчасти благодаря усилиям Полторацкого (и Корфа!), в Ленинграде в Публичной библиотеке имени Салтыкова-Щедрина находится сейчас лучшая и наиболее полная коллекция Вольных изданий Герцена. Любопытно, что Полторацкий был таким человеком, который мог одновременно помогать Герцену и Корфу, в то время как последний подвергался регулярному и точному обстрелу Вольной печати. Верноподданные фразы в письмах «С. Д. П.» соседствуют обычно с ядовитыми выпадами по адресу «цензурных трубочистов».

Полторацкий не принадлежал к декабристам (хотя был к ним в свое время достаточно близок), однако письмо его при всем гиперкритицизме и некоторой узости было для Герцена чрезвычайно важно. Прежде всего это один из первых откликов на его пропаганду вообще. Во-вторых, отозвался — Герцен ясно видел — один из «отцов», человек из круга декабристов и Пушкина, сохранивший еще столько запала, что его можно было принять за Николая Тургенева¹⁸.

С Сергеем Дмитриевичем Полторацким читатель еще встретится на страницах этой книги. Ответ на его письмо Герцен закончил, как свидетельствует сопровождающая дата, 10 апреля 1856 г., т. е. на другой день после самого крупного события в истории Вольной печати с момента ее основания.

9 апреля 1856 г. к дому Герцена в лондонском пригороде Путней подъехала карета, из которой вышел чернобородый человек с изнуренным, болезненным лицом. Это был Николай Огарев, который сумел обвести российские власти и получить заграничный паспорт. С этого дня и до самого конца во главе Вольной печати стоят двое. «Полярная звезда» отныне альманах Герцена и Огарева.

Огарев привез массу новостей с родины, особенно из Москвы, а также «целый воз стихов» своих и чужих¹⁹. Герцен, конечно, очень хотел, чтобы Огарев немедленно выступил в «Полярной звезде», и статья «Русские вопросы» с замаскированной подписью «Р.Ч.» («Русский человек») была, как уже говорилось, помещена в альманахе буквально перед его выходом.

Мы закрываем II-ую книжку «Полярной звезды». Герцен, Огарев, Пушкин, Рылеев, Лермонтов, Полторацкий, неизвестные петербургские корреспонденты…

Давно изданы и десятки раз переизданы те знаменитые стихи и главы, что впервые появились во II-ой «Полярной звезде».

Но нам никогда не прочесть их глазами читателей, которые получали все это впервые, с большим риском, конспиративно, вопреки всем цензурам и запретам.