Сомерсет Моэм Совращение

Капитана Бридона все знали как добрейшего человека. Когда Ангус Манро, куратор музея в Куала-Солор, сообщил ему, что посоветовал Нилу Макадаму, своему новому помощнику, по прибытии в Сингапур поселиться в гостинице «Ван Дайк», и попросил приглядеть за парнем, чтобы тот не попал в беду за те несколько дней, которые предстояло там прожить, капитан пообещал, что все будет в лучшем виде. Он вернулся из двухнедельного плавания вдоль побережья Борнео и узнал от управляющего-голландца, что Макадам живет в гостинице уже два дня. Молодой человек сидел в пыльном садике и читал старые номера «Стрейтс таймс». Капитан Бридон какое-то время разглядывал его, а уж потом подошел.

— Как я понимаю, вы — Макадам?

Нил поднялся, покраснел до корней волос и смущенно ответил:

— Да, это я.

— Меня зовут Бридон. Я — капитан «Султана Ахмеда». Вы отплываете со мной в следующий вторник. Манро попросил приглядеть за вами. Чем вы занимались после приезда?

— Гулял по городу.

— В Сингапуре смотреть особо нечего.

— Смотря для кого. Лично я нашел много интересного…

Тремя днями позже они отплыли. Нил был единственным белым пассажиром. Когда у капитана выпадало свободное время, они играли в криббидж или сидели на палубе в шезлонгах, курили и разговаривали. Нил родился в семье деревенского доктора, и его всегда, насколько он себя помнил, интересовала природа. Окончив школу, он поступил в Эдинбургский университет и окончил его с отличием, получив диплом бакалавра наук. Он хотел и дальше заниматься биологией, искал себе подходящее место, когда случайно увидел объявление в журнале «Нейчер»: музею в Куала-Солор требовался помощник куратора. Дядя Нила, купец из Глазго, знакомый с Ангусом Манро по Эдинбургу, написал ему письмо с просьбой взять юношу на испытательный срок. Хотя Нила более всего интересовала энтомология, он был опытным таксидермистом, а это условие в объявлении оговаривалось особо. Дядя приложил к письму отзывы преподавателей Нила и указал, что его племянник играл в университетской футбольной команде. Через несколько недель пришла телеграмма с сообщением, что он принят на работу, а полмесяца спустя Нил отбыл в дальние края.

Они плыли по реке. Нил, с гулко бьющимся сердцем, с жадностью впитывал в себя все новое, что открывалось его глазам, и не переставал удивляться. Он ожидал увидеть мрачную, таинственную землю, и молочно-синее небо стало для него сюрпризом. Маленькие белые облачка, словно яхты, плыли над горизонтом, сверкая в лучах солнца. Зелень леса сияла под ярким светом. На берегах, в окружении фруктовых деревьев, виднелись малайские хижины под тростниковыми крышами. Туземцы, стоя в долбленых лодках, усиленно работали веслом, продвигаясь против течения. Никакой угрозы Нил не ощущал, во всяком случае, в это яркое утро, ничто не давило на него, наоборот, впечатляла бескрайность просторов и свобода. Новая страна встречала его радушно и приветливо, и он уже знал, что обретет здесь счастье. С мостика капитан Бридон дружелюбно смотрел на молодого человека, стоявшего на палубе. За четыре дня плавания он искренне привязался к Нилу. Его отличала безукоризненная вежливость. Он никогда не просил что-то ему передать, не предвосхитив просьбу словом «пожалуйста», а потом обязательно говорил «спасибо». И ко всему прочему, был очень хорош собой. Сейчас Нил стоял, положив руки на поручень, с непокрытой головой, глядя на проплывающий берег. Высокого роста, шесть футов и два дюйма, с длинными руками и ногами, широкоплечий, с узкими бедрами, он определенно напоминал жеребенка, готового в любую минуту помчаться вскачь. Вьющиеся каштановые волосы как-то по-особому блестели, а иногда, когда солнечный свет падал на них под определенным углом, отливали золотом. Его глаза, большие и очень синие, светились добрым юмором. Добавьте к этому короткий, прямой нос, большой рот, волевой подбородок на довольно-таки широком лице. Но прежде всего в глаза бросалась кожа — белоснежная, гладкая, с пятнышком румянца на каждой щеке. Капитан Бридон каждое утро шутил по этому поводу.

— Друг мой, вы сегодня брились?

Нил проводил рукой по подбородку.

— Нет. Вы думаете, пора?

Эта фраза всегда вызывала у капитана смех.

— Пора? Да зачем, если лицо у вас, как попка младенца.

Нил, понятное дело, краснея до корней волос, отвечал:

— Я бреюсь раз в неделю.

Но Нил привлекал к себе не столько внешностью, сколько чистосердечностью, доброжелательностью и непосредственностью, с которыми он шел в этот мир. При всей серьезности и внимательности, с которыми он воспринимал все, что окружало его, при всей готовности вступить в спор по любому поводу, ничего не принимая на веру, ощущалась в нем какая-то наивность, оставляющая странное впечатление. Капитан никак не мог понять, в чем дело.

«Может, причина в том, что у него не было женщин, — говорил он себе. — Просто удивительно. Я-то думал, что девушки не давали ему прохода. С такой-то кожей».

«Султан Ахмед» приближался к излучине, за которой открывалась панорама Куала-Солора, и необходимость выполнения прямых обязанностей прервала размышления капитана. Куала-Солор раскинулся на левом берегу, белый, аккуратный, ухоженный маленький городок, а на правом возвышались форт и дворец султана. Они бросили якорь на середине реки. На государственном катере прибыли врач и полицейский офицер. Их сопровождал высокий, худощавый мужчина в белом парусиновом костюме. Капитан встречал гостей у сходен и пожимал руку каждому. Поздоровавшись с высоким мужчиной, добавил:

— Что ж, я доставил вашего юного помощника целым и невредимым, — он взглянул на Нила. — Это — Манро.

Худощавый мужчина протянул руку и оценивающе оглядел Нила. Тот покраснел и улыбнулся, продемонстрировав превосходные зубы.

— Доброе утро, сэр.

Бледные губы Манро под тонким орлиным носом не изогнулись в ответной улыбке, но серые глаза чуть потеплели. Его лицо, со впалыми щеками, загоревшее дочерна, выглядело усталым, но в нем чувствовалась доброта, и Нил сразу проникся к нему доверием. Капитан представил молодого человека врачу и полицейскому, после чего предложил выпить. Когда они сели, и бой принес четыре бутылки пива, Манро снял тропический шлем. Нил увидел, что его коротко-стриженные каштановые волосы тронуты сединой. Лет сорока с небольшим, Манро держался со спокойным достоинством интеллектуала, что отличало его от весельчака-врача и чванливого полицейского.

— Макадам не пьет, — ввернул капитан, когда бой наполнил четыре стакана.

— Оно и к лучшему, — кивнул Манро и, допив пиво, повернулся к Нилу: — Что ж, можем сходить на берег, так?

Боя, приехавшего с Манро, приставили к багажу Нила, а мужчины сели в сампан и вскоре причалили к берегу.

— Сразу пойдем в бунгало или сначала хотите осмотреться? У нас — два часа до второго завтрака.

— Можем мы заглянуть в музей? — спросил Нил.

Манро вновь улыбнулся одними глазами. Такая просьба его порадовала. У реки стояли хижины, в которых проживали малайцы. Они не сидели без дела, но не суетились попусту, и не вызывало сомнений, что такая размеренная, спокойная жизнь их вполне устраивает. Она вершилась в полном соответствии с естественным циклом, начинаясь рождением и заканчиваясь смертью, а между этими вехами умещались любовь и обыкновенные человеческие хлопоты. Потом пришел черед базарам, узеньким улочкам с торговыми рядами, где множество китайцев работали, ели, и, как у них принято, галдели без умолку.

— После Сингапура, конечно, смотреть не на что, — прервал долгое молчание Манро, — но я думаю, и у нас довольно-таки живописно.

Они взяли рикш и поехали к бунгало.

Манро пригласил молодого человека в гостиную. На диване лежала женщина и читала книгу. Увидев их, она неспешно поднялась.

— Это моя жена. Боюсь, мы ужасно задержались, Дарья.

— Разве это имеет значение? — улыбнулась она. — Что может быть несущественнее времени? — И протянула Нилу руку, довольно-таки крупную, глядя на него долгим, внимательным, но приветливым взглядом.

Лет тридцати пяти, среднего роста, слегка загорелая, со светло-синими глазами, Дарья зачесывала волосы (тусклые, необычного русого оттенка) назад, с пробором посередине, и собирала на затылке в небрежный пучок. На широком лице выделялись высокие скулы и довольно мясистый нос. На красавицу она определенно не тянула, но ее медлительные движения отличала чувственная грациозность, а непосредственность поведения могла оставить равнодушным разве что слепого. Дарья была одета в легкое зеленое платье и говорила на английском превосходно, но с легким акцентом.

Они сели завтракать. Нила вновь одолела застенчивость, но Дарья словно ничего не замечала, вела разговор легко и непринужденно. Спрашивала о его путешествии, о сингапурских впечатлениях, рассказывала о людях, с которыми ему предстояло встретиться. Во второй половине дня Манро собирался представить его Резиденту, султан находился в отъезде, а вечером — отвести в клуб. Там Нилу предстояло познакомиться со всем обществом.

— Вы станете популярны, — Дарья не отрывала от Нила светло-голубых глаз, и не будь он столь наивен, то понял бы, что она уже оценила и его рост, и мужскую силу, и вьющиеся волосы, и цвет кожи. — Нас здесь не очень-то уважают.

— Ерунда, Дарья. Ты — слишком мнительна. Они — англичане, ничего больше.

— Самые ничтожные, самые ограниченные, самые заурядные людишки, среди которых мне, на свою беду, приходится жить.

— Макадам только приехал, так что, не дури ему голову. Он найдет их милыми и гостеприимными.

— Как ваше имя? — спросила она.

— Нил.

— Я так и буду вас звать. И вы должны называть меня Дарья. Терпеть не могу, когда ко мне обращаются «миссис Манро». В такие моменты ощущаю себя женой священника.

Нил покраснел. Его смутил столь быстрый переход на имена, и он не знал, что и думать о Дарье Манро. Она перескочила через первые этапы знакомства и говорила с ним, как с человеком, которого близко знала всю жизнь. Его это ставило в тупик. Он не приветствовал такой поспешности. Сам, когда у него появлялся новый знакомый, предпочитал соблюдать осторожность. Держался приветливо, но не торопился пройти свою часть пути, хорошенько не разглядев, куда идет. Но с Дарьей он ничего не мог поделать. Она шла напролом, сближаясь с ним помимо его воли.

Дарья расспросила его об отце и матери, братьях, жизни в школе и университете. Рассказала о себе. Ее отца, генерала, убили на войне, мать была дочерью князя Лучкова. Жили они в Восточной России. Когда большевики захватили власть, бежали в Йокогаму. Едва сводили концы с концами, продавая драгоценности и произведения искусства, которые удалось привезти с собой. Она вышла замуж за такого же русского эмигранта. Брак оказался несчастливым, и через два года она развелась с мужем. Мать умерла, и, оставшись без денег, Дарье пришлось самой зарабатывать на жизнь. Ее наняла американская благотворительная организация. Она преподавала в миссионерской школе, работала в больнице. Нил негодовал и при этом краснел от смущения, когда она рассказывала о мужчинах, которые пытались воспользоваться ее беззащитностью и бедностью. Дарья же и не думала опускать подробности. Она рассказала, как однажды прибегла даже к помощи револьвера, чтобы защитить свою честь.

— Я поклялась, что убью его, если он приблизится еще на шаг и, если б приблизился, застрелила бы, как собаку.

— Господи! — вырвалось у Нила.

Ангуса она встретила в Йокогаме, где он проводил свой отпуск. Ангус покорил ее прямотой и переполнявшим его благородством, чуткостью и серьезностью. Он был ученым, а наука — молочная сестра искусства. Ангус предлагал ей умиротворенность, предлагал безопасное будущее. К тому же она устала от Японии, а Борнео представлялся чем-то волнующе-загадочным. В браке они жили уже пять лет.

Дарья дала Нилу романы русских писателей. Он взглянул на названия: «Отцы и дети», «Анна Каренина», «Братья Карамазовы».

— Это три вершины нашей литературы. Прочитайте их. Величайшие романы, которые когда-либо видел мир.

Как и многие ее соотечественники, Дарья говорила так, будто никакая другая литература в расчет не принималась, и буквально заворожила Нила.

— Вы очень похожи на Алешу, Нил, — она смотрела на него ласковыми и нежными глазами, — только на Алешу с шотландской суровостью, подозрительностью и благоразумием, которые сдерживают вашу душу, не позволяют раскрыться во всей ее красоте.

— Я вовсе и не Алеша, — застенчиво ответил Нил.

— Вы просто не знаете, кто вы. Вы ничего о себе не знаете. Почему вы натуралист? Из-за денег? Вы заработали бы гораздо больше, сидя в конторе вашего дяди в Глазго. Я чувствую в вас что-то особенное, неземное и готова поклониться вам в ноги, как отец Зосима — Дмитрию.

— Пожалуйста, не делайте этого, — он улыбнулся, но при этом чуть покраснел.

По прочтении романов ему стали более понятны странности Дарьи. Книги показывали среду, в которой она выросла, и он узнавал в ней черты, свойственные многим героиням русской литературы, но совершенно чуждые женщинам, которых он видел в Шотландии, его матери или дочерям дядюшки в Глазго. Он больше не удивлялся тому, что она засиживается допоздна, выпивая одну чашку чая за другой, или целыми днями лежит на диване, читает и непрерывно курит. Она могла ничего не делать с утра до вечера, и при этом не изнывать от скуки. В ней причудливо сочетались лень и энтузиазм. Дарья часто говорила, пожимая плечами, что по натуре она — восточная женщина и лишь волею случая стала европейкой. Она обладала кошачьей грацией, действительно характерной для женщин Востока. Неряшливость ее не знала предела, она не обращала ни малейшего внимания на валяющиеся по всей гостиной окурки, старые газеты, пустые жестянки. Но Нил уверял себя, что в Дарье есть что-то от Анны Карениной, и переносил на нее сочувствие, которое испытывал к этой несчастной женщине. Он понимал высокомерие Дарьи. Не приходилось удивляться, что она презирала женщин из местного общества, с которыми он мало-помалу знакомился. Нил видел, сколь они заурядны, как Дарья отличается от них живым умом, образованностью, а главное, сколь тонко, в сравнении с ними, все чувствует. Конечно же, рядом с ней они казались совершенно бесцветными. Она определенно не пыталась сблизиться с ними. И если дома ходила в саронге и баджу, то, отправляясь с Ангусом на званый обед, одевалась с роскошью, неуместной для столь маленького городка. Ей нравилось выставлять напоказ пышную грудь и стройную спину. И хотя Нил злился, замечая насмешливые или возмущенные взгляды, которые Дарья провоцировала своей внешностью, в глубине души он сожалел, что она ведет себя столь нелепо. Конечно же, выглядела она величественно, но, если не знать, кто она по происхождению, создавалось ощущение, что ей недостает респектабельности. А вот с некоторыми ее привычками Нил совершенно не мог смириться. Она обладала отменным аппетитом, и его коробило, что за столом она съедала больше, что он и Манро вместе взятые. Он не мог привыкнуть к прямоте, с которой она обсуждала вопросы секса, но шотландская хитрость позволяла ему отражать все ее наскоки, и с врожденной осторожностью он уходил от ее вопросов. Дарья посмеивалась над его сдержанностью.

Иногда она шокировала его. Нил постепенно привыкал к откровенности, с которой она восхищалась его внешностью, и когда она говорила, что он прекрасен, как юный норвежский бог, и бровью не поводил. Лесть отскакивала от него, как горох — от стены. Но ему не нравилось, когда она проводила рукой, большой, но очень мягкой, с ласковыми пальцами, по его кудрям, или, улыбаясь, по гладкому лицу. Нил терпеть не мог, когда ему ерошили волосы или прикасались к лицу.

Он бы предпочел, чтобы у Дарьи не было столь малоприятных привычек, но причину Нил видел в том, что она — русская. Зато ее компания ему очень нравилась. Разговоры с ней, образно говоря, будоражили, как шампанское. Говорить она могла на любую тему. И говорила не как мужчина. С мужчиной обычно знаешь, что он тебе скажет, но с ней такого не случалось. А ее интуиция поражала. Она дарила идеи. Не давала лениться уму и распаляла воображение. Нил чувствовал, что живет, как никогда, полной жизнью. Он словно поднимался на горные пики, и перед ним открывались необъятные горизонты духа. В этих разговорах практически не находилось места хваленому здравому смыслу. Во многом она была самой умной женщиной из всех, с кем ему доводилось встречаться. А кроме того, она была женой Ангуса Манро.

Если к Дарье претензий у него хватало, то к Манро не находилось ни одной, и ее достоинства в немалой степени поблекли бы, если б не подпитывались безмерным восхищением, которое вызывал у него Ангус. Перед ним Нил преклонялся. Никто и никогда не вызывал у него таких чувств. Здравомыслящий, уравновешенный, терпимый. Именно таким, повзрослев, Нил и хотел стать. Манро говорил мало, но всегда по делу. Слова его переполняла мудрость. Его отличал суховатый юмор, который Нил понимал. В сравнении с ним крепкие мужские шутки в клубе выглядели пресными. Добрый и терпеливый, он всегда держался с достоинством, исключающим всякую фамильярность, но без надменности или напыщенности. На любой вопрос отвечал честно, говорил правду и только правду. И Манро-ученый восхищал Нила ничуть не меньше, чем Манро-человек. К работе он подходил творчески, старался все проверить, ничего не упустить. И пусть его более всего увлекали научные исследования, он добросовестно занимался и музейной рутиной, а также изучал мимикрию и передал Нилу свою увлеченность этой вызывающей много споров проблемой. Они говорили о ней часами. Нил поражался эрудиции куратора, обладавшего энциклопедическими знаниями, и Нилу оставалось только стыдиться своего невежества. Но энтузиазм Манро становился особенно заразительным, когда он говорил об экспедициях в глубь острова для сбора экспонатов для коллекции музея. Вот где начиналась настоящая жизнь. Там приходилось сталкиваться с трудностями, лишениями, иногда даже с опасностью, но все эти неудобства с лихвой компенсировались восторгом от находки редкого, а то и вовсе не известного науке вида, красотой природы, возможностью непосредственного наблюдения за всеми ее созданиями, а главное, ощущением полного освобождения от пут цивилизации. Именно для таких экспедиций Манро и потребовался помощник. Он занимался исследовательской работой, прервать которую на несколько недель обычно не представлялось возможным, а Дарья всегда отказывалась сопровождать его. Джунгли вызывали у нее необъяснимый ужас. Она боялась диких животных, змей, ядовитых насекомых. И хотя Манро вновь и вновь убеждал ее, что зверь никогда не нападает первым, если только не преследовать его или не напугать, она не могла переступить через этот подсознательный страх. Манро не любил оставлять ее одну. Местное общество она не жаловала, и он понимал, какой скучной становилась ее жизнь в его отсутствие. Однако султан активно интересовался естествознанием и желал, чтобы музей максимально полно отражал животный мир его страны. В очередную экспедицию Манро намеревался отправиться вместе с Нилом, чтобы ввести его в курс дела, и планы этой экспедиции они обсуждали не один месяц. Нил с нетерпением дожидался дня, когда им предстояло двинуться в джунгли. Пока же учил малайский и уже немного понимал диалекты, которые могли оказаться полезными в будущих экспедициях.

Как-то дождь лил целый день, не прекращаясь, но около шести вечера Нил не выдержал, надел макинтош и отправился в клуб. Народ еще не собрался, только Резидент, по фамилии Тревельян, сидел в кресле и читал какой-то журнал. Высокий, полный, с коротко стриженными седыми волосами и красным лицом комического актера, он обожал любительские спектакли, где, обычно играя циничных герцогов или остроумных дворецких, ходил в холостяках, но, по слухам, приударял за девицами, а перед обедом любил выпить джина с горькой настойкой. Должность свою он получил благодаря дружбе с султаном. Требовательностью не отличался, зато самодовольства у него хватало, любил и поговорить, к работе относился с прохладцей, но хотел, чтобы все шло гладко и без скандалов. И хотя компетентности ему явно недоставало, в обществе его любили за легкий нрав и гостеприимство. Увидев Нила, Резидент дружелюбно кивнул ему…

— Ну, молодой человек, как сегодня ведут себя жучки-паучки?

— Жалуются на погоду, сэр, — серьезно ответил Нил.

— Ха-ха!

Несколько минут спустя в клуб вошли Уэринг, Джонсон и еще один мужчина, Бишоп, сотрудник Государственной службы. Нил не играл в бридж, поэтому Бишоп подошел к Резиденту.

— Не составите нам компанию, сэр? — спросил его. — Сегодня в клубе никого нет.

Резидент оглядел остальных.

— Хорошо. Только дочитаю статью и присоединюсь к вам. Снимите за меня и сдавайте. Мне нужно каких-то пять минут.

Нил подошел к трем мужчинам.

— Уэринг, я очень благодарен вам за ваше предложение переехать к вам, но все-таки не перееду. Манро предложили мне поселиться у них насовсем.

Лицо Уэринга расплылось в широкой улыбке.

— Это ж надо.

— А что я вам говорил? — подал голос Бишоп.

— Мальчика я не виню, — ответил ему Уэринг.

Их тон Нилу определенно не понравился.

— О чем это вы говорите, черт побери? — воскликнул он.

— Да перестаньте, — отмахнулся Бишоп. — Мы знаем нашу Дарью. Вы — не первый красавчик, с которым у нее шашни, и, наверняка, не последний.

Едва эти слова успели сорваться с его губ, как Нил нанес молниеносный удар и угодил в лицо Бишопу, который мешком рухнул на пол. Джонсон подбежал к Нилу и ухватил его за талию.

— Отпустите меня! — кричал Нил. — Если он не возьмет свои слова назад, я его убью.

Резидент, потревоженный шумом, поднял голову, встал и, тяжело ступая, направился к молодым людям.

— В чем дело? Что происходит? Какую игру вы затеяли, мальчики?

Джонсон тут же отпустил Нила, Бишоп поднялся с пола, а Резидент, хмурясь, строго спросил:

— Что это значит? Нил, вы ударили Бишопа?

— Да, сэр.

— Почему?

— Он позволил себе грязный намек, порочащий честь женщины, — резко ответил Нил, бледный от ярости.

Глаза Резидента насмешливо блеснули, но лицо оставалось суровым.

— Что за женщина?

— Я отказываюсь отвечать. — Нил вскинул голову и выпрямился во весь свой немалый рост.

— Не дурите, молодой человек!

— Дарья Манро, — вставил Джонсон.

— И что вы сказали, Бишоп?

— Точных слов не вспомню, а по смыслу я сказал, что она уже прыгала в постель к молодым людям и не упустила случая проделать то же самое с Макадамом.

— Это действительно оскорбительное предположение. А теперь, будьте любезны извиниться и пожмите друг другу руку. Вы оба.

— Меня ударили, сэр. Теперь у меня заплывет глаз. И я не желаю извиняться за то, что сказал правду.

— Вы достаточно взрослый, чтобы понимать, что правдивость ваших слов только добавляет им оскорбительности. А что касается глаза, мне говорили, что в таких обстоятельствах очень помогает сырая говядина. И хотя из вежливости я выразил мое пожелание как просьбу, на самом деле — это приказ.

На мгновение все застыли. Лицо Резидента оставалось бесстрастным.

— Я извиняюсь за то, что сказал, сэр, — выдавил из себя Бишоп.

— Теперь вы, Макадам.

— Я сожалею, что ударил его, сэр. И тоже извиняюсь.

— Пожмите руки.

Молодые люди подчинились.

— Я бы не хотел, чтобы случившееся получило огласку. Это будет непорядочно по отношению к Манро, которого, думаю, мы любим и уважаем. Могу я рассчитывать на ваше молчание?

Все кивнули.

— Теперь можете идти. А вы, Макадам, останьтесь. Хочу сказать вам несколько слов.

Когда они остались вдвоем, Резидент сел и раскурил манильскую сигару. Предложил другую Нилу, но тот предпочитал сигареты.

— Вы — очень вспыльчивый молодой человек. Я не люблю, когда мои подчиненные устраивают подобные сцены в публичных местах.

— Миссис Манро — мой большой друг. Я видел от нее только добро. И не потерплю ни одного дурного слова о ней.

— Тогда, боюсь, вам придется частенько затыкать уши, если вы пробудете здесь подольше.

Нил какое-то время молчал, а когда заговорил снова, то с вызовом вскинул голову.

— Я прожил у Манро четыре месяца, — от волнения шотландский акцент стал куда заметнее, — и даю вам слово чести, что в словах этого подонка нет и грана правды. Миссис Манро никогда не позволяла по отношению ко мне неподобающей фамильярности. Ни словом, ни делом не дала ни малейшего намека на какие-либо непристойные намерения. Она относилась ко мне, как мать или старшая сестра.

Резидент не отрывал от него ироничного взгляда.

— Очень рад это слышать. Давненько уже никто не отзывался о ней столь хорошо.

— Вы мне верите, сэр, так?

— Разумеется. Возможно, вы ее перевоспитали. Ладно. Если хотите, можете идти. Но больше никаких драк, прошу вас, или будете уволены.

Когда Нил направился к бунгало Манро, дождь уже перестал, и бархатное небо сверкало звездами. В саду тут и там поблескивали светлячки. От земли поднималось пряное тепло, и, казалось, если замереть, можно расслышать, как растет вся эта буйная зелень. На веранде Манро что-то печатал, а Дарья читала, лежа на шезлонге. Лампа находилась у нее за спиной, и подсвеченные пепельные волосы напоминали нимб. Она посмотрела на Нила, отложила книгу, улыбнулась. Очень тепло и дружелюбно.

— Где вы были, Нил?

— В клубе.

— Кого видели?

Такой домашний уют, такая умиротворенность и непринужденность Дарьи не могли не вызвать умиления. Эти два человека, каждый занятый своим делом, составляли единое целое, их близость казалась совершенно естественной, ни у кого не могло возникнуть ни малейших сомнений в том, что они счастливы друг с другом. Нил не верил ни единому слову из того, что говорил Бишоп и на что намекал Резидент. Такого просто не могло быть. В конце концов, он точно знал, что их подозрения относительно него совершенно беспочвенны, стало быть, и остальное не заслуживало доверия. У всех этих людей — такие грязные мыслишки. Хотелось бы знать, кто первый запустил этот мерзкий слух. Он бы свернул шею мерзавцу.

Вскоре Манро назначил дату начала экспедиции, которую они так долго обсуждали, и с присущей ему обстоятельностью принялся готовиться к выходу в джунгли, чтобы в последний момент не возникло спешки и суеты. Они намеревались подняться как можно выше по течению реки, оттуда сквозь джунгли выйти к малоизученной горе Хитам и заняться охотой на обитающую там живность. Предполагалось, что экспедиция займет два месяца. С приближением дня отъезда настроение Манро неизменно поднималось, и хотя говорил он не больше обычного и держался, как всегда, сдержанно, глаза его светились все ярче, а в походке прибавлялось пружинистости.

Как-то утром он появился в музее в крайне возбужденном настроении и сообщил Нилу:

— У меня для вас отличные новости. Дарья едет с нами.

— Правда? Вот здорово!

— Впервые мне удалось убедить ее поехать со мной. Я говорил, что ей понравится, но она никогда не желала меня слушать. На этот раз я не стал даже предлагать, но вчера вечером она неожиданно сказала, что хотела бы поехать.

— Я очень, очень этому рад.

— Мне бы не хотелось надолго оставлять ее одну, а теперь мы можем не спешить с возвращением. Пробудем там, сколько потребуется.

На следующий день они отправились в путь на четырех прау. За веслами сидели малайцы, в состав экспедиции входили также слуги и четыре охотника-даяка. Втроем они расположились на подушках под навесом на одной из лодок. Слуги-китайцы и даяки плыли на остальных. Они везли с собой мешки с рисом для малайцев, китайцев и даяков, провизию для себя, одежду, книги и все необходимое для работы. Этот уход от цивилизации вызывал восхитительные ощущения, и все трое испытывали радостное волнение. К вечеру бросили якорь у небольшой деревушки даяков, и хозяева отпраздновали их приезд араком, долгими тостами и зажигательными танцами.

На третий день пути, поскольку река обмелела, и течение усилилось, они пересели в плоскодонки, но течение становилось все более стремительным, грести стало невозможно, и малайцы теперь использовали весла, как шесты, отталкиваясь от дна мощными, широкими движениями. Время от времени реку перегораживали пороги, и тогда приходилось высаживаться на берег, разгружать лодки и волоком тащить по камням. Через пять дней они добрались до места, дальше которого плыть не представлялось возможным. На берегу стояло принадлежащее государству бунгало, где они и провели пару ночей, пока Манро готовился к дальнейшему путешествию по суше. Им требовались носильщики для переноса багажа и люди для постройки дома у горы Хитам. Об этом следовало договориться с вождем местного племени, и, чтобы сэкономить время, Манро решил отправиться к нему, вместо того, чтобы ждать, когда вождь прибудет в бунгало. Вышел на рассвете в сопровождении двух даяков. Вернуться он собирался через несколько часов. Нил проводил его, и ему вдруг захотелось искупаться. Неподалеку от бунгало находилась заводь с такой чистой водой, что просматривалась каждая песчинка на дне. Это живописное местечко напоминало Нилу шотландские речки, где он купался мальчуганом, но при этом все вокруг было совершенно другим. Романтичная красота заводи, девственность природы всколыхнули в нем чувства, которые с трудом поддавались осмыслению. Сняв саронг и рубашку он погрузился в воду, наслаждаясь движениями своих сильных рук и ног. Потом лег на спину, глядя сквозь листья на синеву неба и солнце, которое пускало по воде золотые блики. Внезапно раздался чей-то голос.

— Какое белое у вас тело, Нил.

Ахнув, он нырнул и, повернувшись и высунув из воды голову, увидел стоящую на берегу Дарью.

— Послушайте, я же — голый.

— Это я заметила. Без одежды купаться куда приятнее. Подождите минутку, я уже иду, вода так и манит.

Дарья тоже была в саронге и рубашке. Поняв, что она их снимает, Нил быстро отвернулся и услышал, как она с шумом входит в воду. Затем сделал два-три гребка, чтобы она могла поплавать, не приближаясь к нему. Но она взяла курс прямо на него.

— Это так приятно, ощущать воду всем телом.

Дарья рассмеялась, набрала пригоршню воды и плеснула ему в лицо. Он страшно смутился, не зная, куда деть глаза. Прозрачная вода не скрывала ее наготы. А когда придется вылезать на берег, будет еще хуже, подумал Нил. Дарье же, похоже, все очень нравилось.

— Ну, и пусть намокнут волосы, — воскликнула она, улеглась на спину и сильными гребками поплыла по заводи, описывая широкую дугу.

«Когда она решит выйти из воды, я просто отвернусь и подожду, пока она оденется. А на берег вылезу после ее ухода». Какая все-таки бестактность, вести себя подобным образом!

— Мои волосы выглядят ужасно? Они такие тонкие, что мокрыми становятся похожи на крысиные хвостики. Поддержите меня, а я попытаюсь их отжать.

— Ничего страшного, — заверил ее Нил. — Пусть остаются, как есть.

— Я ужасно проголодалась, — не унималась Дарья. — Как насчет завтрака?

— Если вы вылезете из воды первой и оденетесь, то я присоединюсь к вам буквально через минуту.

Двумя взмахами руки Дарья добралась до берега, и он скромно отвернулся, чтобы не видеть ее выходящей из воды.

— Мне трудно вылезти на берег, — воскликнула она. — Вы должны мне помочь.

Спуститься в заводь не составляло труда, но вода чуть подмыла берег, и поэтому, чтобы вылезти, требовалось подтянуться, ухватившись за ветки.

— Не могу, я же совершенно раздет.

— Знаю, знаю. Но нельзя же быть до такой степени шотландцем. Вылезайте первым и скорее подайте мне руку.

Ничего другого не оставалось. Подтянувшись, Нил выбрался сам, а потом помог Дарье вылезти из воды. Свой саронг она положила рядом с его. Подняла, начала непринужденно вытираться. Нил последовал ее примеру, но, приличия ради, повернулся к ней спиной.

— У вас удивительно красивая кожа, — прокомментировала Дарья. — Белая и гладкая, как у женщины. В сочетании с мужской атлетической фигурой это даже забавно. И на груди у вас не растут волосы.

Нил молча завернулся в саронг и надел рубашку.

На завтрак Дарья съела овсянку, яичницу с беконом, копченое мясо и мармелад. Нил все еще дулся. Ох уж, эта русская непосредственность. Глупо так себя вести. Разумеется, они не сделали ничего плохого, но вот она, причина, по которой люди распускали о Дарье грязные сплетни. И, что хуже всего, он не мог даже намекнуть ей на это. Она бы подняла его на смех. Но деваться-то некуда — если бы эти люди из Куала-Солора увидели, как они купались вдвоем в чем мать родила, никто и ничто не убедило бы их, что ничего непристойного не произошло. И Нил, со свойственной ему рассудительностью, признал, что нельзя их за это винить. Действительно, с ее стороны — возмутительная выходка. Она не имела права ставить мужчину в такое положение.

На следующее утро они тронулись в путь, Манро, Нил и Дарья замыкали длинную колонну из носильщиков с плетеными корзинами на спине, слуг, проводников и охотников. Тропа вилась по отрогам горы, заросшим кустарниками и высокой травой. Время от времени они выходили к речушкам и переправлялись через них по шатким бамбуковым мосткам. Солнце палило нещадно. Во второй половине дня, наконец, добрались до бамбукового леска, в тени которого и передохнули, радуясь, что укрылись от слепящих лучей. Тонкие стволы бамбука поднимались на невероятную высоту, а зеленоватый сумрак создавал ощущение, что они — на морском дне. Двинулись дальше и вскоре уперлись в тропический лес. Стена, образованная исполинскими деревьями, обвитыми густо разросшимися лианами, вызвала у них благоговейный трепет. Дальше пришлось идти, прорубая себе путь в подлеске. Теперь они шагали в полумраке, и лишь изредка сквозь плотную листву пробивался луч света. В кронах высоких деревьев щебетали птицы, но видели они только нектарниц, летающих в подлеске и обхаживающих дикие цветы. Они остановились на ночлег. Носильщики соорудили настил из веток и накрыли его полотнищами из водонепроницаемой ткани. Повар-китаец приготовил им обед, а потом они легли спать.

Нил проводил в джунглях первую в своей жизни ночь, и заснуть так и не смог. Кромешная тьма подступала со всех сторон. Беспрерывный стрекот насекомых оглушал, но вскоре начал казаться Нилу мертвой тишиной, и когда вдруг раздавался пронзительный визг обезьяны, схваченной змеей, или крик ночной птицы, он подскакивал от неожиданности. Рядом с ним спокойно и ровно дышал во сне Манро.

— Вы не спите, Нил? — прошептала Дарья.

— Нет. А что?

— Мне так страшно.

— Не бойтесь. Все в порядке.

На следующее утро после торопливого завтрака караван двинулся в путь. Гиббоны перепрыгивали с ветки на ветку, собирали с листьев утреннюю росу, и их странные крики очень уж напоминали птичьи. Дневной свет разогнал страхи Дарьи, и, несмотря на бессонную ночь, она бодро и весело шла вперед. Во второй половине дня они вышли к месту, которое, по утверждению проводников, очень подходило для лагеря. Здесь Манро и решил построить дом. Мужчины принялись за работу. Ножами с длинными лезвиями срезали пальмовые листья, рубили побеги, и вскоре построили двухкомнатную хижину на сваях. Аккуратную, чистую и зеленую, в которой так приятно пахло.

И жизнь потекла по заведенному порядку.

Рано утром Нил и Манро, каждый своим маршрутом, уходили в джунгли для сбора коллекции. Во второй половине дня накалывали насекомых на булавки и помещали в коробочки, раскладывали бабочек между листами бумаги, свежевали птиц. С наступлением сумерек ловили мотыльков. Дарья занималась домом, распоряжалась по хозяйству, шила, читала, курила сигарету за сигаретой. Дни проходили быстро, монотонные, но полные событий. Нил наслаждался такой жизнью. Он исходил гору вдоль и поперек. Однажды, чем очень гордился, нашел новую разновидность колющих насекомых. Манро назвал ее Caniculina Macadami, и Нил понял, что не напрасно прожил свои двадцать два года. А на другой день его едва не укусила гадюка. Зеленого цвета, она сливалась с травой, и он наверняка наступил бы на нее, если бы не охотник-даяк, сопровождавший его. Змею они убили и принесли в лагерь. При виде ее Дарья содрогнулась. Она до истерики боялась живности, обитающей в джунглях. И от лагеря, боясь заблудиться, отходила разве что на несколько ярдов.

А через месяц, прожитый на горе Хитам, Нила свалила лихорадка, несмотря на хинин, который он регулярно принимал по настоянию Манро. Приступ был не из сильных, но чувствовал он себя ужасно, и ему пришлось остаться в постели. Дарья ухаживала за ним. Он переживал из-за того, что доставляет ей лишние хлопоты, но она не обращала внимания на его протесты, тем более, что дело свое знала. Вот он и уступил, хотя со всем, что она делала для него, вполне могли справиться и один из боев-китайцев. Его тронуло ее участие. Дарья не отходила от него ни на шаг. Когда поднималась температура, обтирала влажной губкой все его тело, что приносило неописуемое облегчение, но при этом Нил очень стеснялся.

— Не зря же я шесть месяцев работала в Британском госпитале в Йокогаме, — с улыбкой говорила она. — По крайней мере, знаю, как положено ухаживать за больными.

Закончив процедуру, Дарья всякий раз целовала его в губы. Нежно и по-дружески. Нилу это даже нравилось, но особого значения ее поцелуям он не придавал. И однажды зашел так далеко, что позволил себе пошутить на сей предмет.

— В госпитале вы тоже всегда целовали ваших пациентов?

— Разве вам не нравится, что я вас целую? — с улыбкой спросила Дарья.

— Мне это не вредит.

— Может, даже ускоряет исцеление, — усмехнулась она.

Как-то перед рассветом Нил вдруг проснулся и услышал, как Манро встает в соседней комнате, которую делил с Дарьей. Когда он проходил через комнату Нила, тот тихонько его позвал.

— Доброе утро, вы проснулись?

— Да, кризис миновал, теперь я в порядке.

— Хорошо. Сегодня вам лучше остаться в постели. А завтра вы окончательно выздоровеете.

— Когда позавтракаете, пришлите ко мне Ахтана, хорошо?

— Обязательно.

Нил слышал, как Манро уходит в джунгли.

А через час проснулась Дарья. Подошла, пожелала доброго утра.

— Я сейчас позавтракаю, потом приду и вымою вас.

— Меня уже вымыли. Я попросил Ахтана.

— Почему?

— Чтобы не затруднять вас.

— Мне это не в тягость. Наоборот, нравится.

Она наклонилась над кроватью, чтобы поцеловать его, но он отвернулся.

— Не надо.

— Но почему?

— Это глупо.

Несколько мгновений Дарья удивленно смотрела на него, потом пожала плечами и вышла. Но чуть позже вернулась, чтобы узнать, не нужно ли ему чего-нибудь. Он притворился спящим, и она легонько погладила его по щеке.

— Ради Бога, не делайте этого! — воскликнул Нил.

— Я думала, вы спите. Да что с вами сегодня?

— Ничего.

— Почему вы так грубы со мной? Я вас чем-то обидела?

— Нет.

— Тогда скажите, в чем дело.

Она села на кровать и взяла его за руку. Нил резко отвернулся лицом к стене.

— Вы, похоже, забываете, что я — мужчина. Обращаетесь со мной, как с двенадцатилетним мальчишкой. Я знаю, для вас это ничего не значит, а потому не должно значить и для меня. Так оно и есть, когда я здоров и полон сил.

Дарья в ответ только рассмеялась. Она низко наклонилась к нему и обняла за шею. На ней были только саронг и рубашка.

Нил страшно перепугался и с силой оттолкнул ее.

— Что вы делаете? Вы с ума сошли!

— Разве ты не знаешь, что я безумно в тебя влюблена? — спросила Дарья.

— Да что вы такое говорите?

Нил сел и опустил ноги на пол, пребывая в полном замешательстве. Дарья хихикнула.

— Как ты думаешь, почему я пришла в это ужасное место? Чтобы быть с тобой, голубчик. Или ты не знаешь, какой дикий страх вызывают у меня джунгли? Даже в доме боюсь наткнуться на змею, скорпиона или еще какую-то мерзость. Я обожаю тебя!

— Вы не имеете права говорить мне такое, — строго произнес Нил.

— Не будь таким ханжой, — улыбнулась она.

— Пойдем отсюда. — И Нил вышел на веранду.

Дарья последовала за ним. Он плюхнулся на стул, а она встала рядом на колени, попыталась взять его за руки, но он их отдернул.

— Я думаю, вы сошли с ума. Молю Бога, чтобы вы не понимали, что говорите.

— Понимаю. Каждое слово. — Дарья снова улыбнулась.

— Вы забыли про своего мужа?

— А он-то тут при чем? Сейчас мне нет никакого дела до Ангуса.

— Боюсь, вы — глубоко порочная женщина, — нахмурившись, медленно проговорил Нил.

— Только потому, что влюбилась в тебя? Радость моя, не следовало тебе быть до безобразия красивым. Ничего не могу с собой поделать. Ты смешон… но все равно прекрасен. Я люблю твою белую кожу и твои сверкающие вьющиеся волосы. Я люблю тебя, потому что ты такой ханжа, такой шотландистый и напрочь лишен чувства юмора. Я люблю твою силу. Люблю твою молодость.

Ее глаза сверкали, дыхание участилось. Она наклонилась и поцеловала его. Нил протестующе воскликнул:

— Женщина, вы рехнулись? Неужели вам неведом стыд?

— Нет.

— Чего вы от меня хотите?

— Любви.

— Да за кого вы меня принимаете?

— Ты — такой же мужчина, как и любой другой, — спокойно ответила Дарья.

— Вы думаете, после всего того, что сделал для меня Ангус, я смогу завести шашни с его женой? Я восхищаюсь им, как никем другим. Он — замечательный и стоит дюжины таких, как вы и я вместе взятые. Да я скорее покончу с собой, чем предам его. Не представляю себе, как вы можете думать, что я способен на такую подлость?

— Дорогой мой, ты несешь чушь. Какой ему от этого вред? Никакой трагедии нет. В конце концов, жизнь так коротка. Если мы — не дураки, то не должны отказываться от удовольствий, которые она нам дарит.

— Словами зло в добро не превратить.

— Я об этом ничего не знаю. Только думаю, что утверждение это весьма спорно.

Нил в изумлении смотрел на нее. Она сидела у его ног, совершенно спокойная и невозмутимая.

— Вы знаете, что в клубе я ударил человека, потому что он оскорбительно отозвался о вас?

— Кого же?

— Бишопа.

— Грязная тварь. И что он сказал?

— Сказал, что у вас были любовники.

— Не понимаю, почему люди не могут заниматься только своими делами? И потом, кого волнует, что они болтают? Я люблю тебя. Я еще никого так не любила. Я просто больна этой любовью. Этой ночью, когда Ангус уснет, я приду к тебе. Он спит, как убитый. Никакого риска нет.

— Вы этого не сделаете.

— Почему?

— Нет, нет, нет! — выкрикнул перепуганный Нил.

Дарья внезапно вскочила и ушла в дом.

Манро вернулся в полдень, и во второй половине дня они занимались привычными делами. Дарья, как иногда случалось, работала с ними, пребывая в превосходном настроении. Манро даже предположил, что она, наконец-то, по достоинству оценила походную жизнь:

— Да не так все и плохо, — призналась Дарья. — Сегодня я просто счастлива.

Она поддразнивала Нила и не обращала внимания на то, что он молчалив и старается не смотреть на нее.

— Нил нынче очень тихий, — заметил Манро. — Полагаю, вы еще не оправились после болезни.

— Что-то не хочется разговаривать.

Нила не отпускала тревога. Теперь он точно знал, что Дарья способна на все. Ему вспомнились истерики Настасьи Филипповны в «Идиоте», и он чувствовал, что Дарья тоже не будет себя сдерживать. Он не раз видел, как она устраивала разнос боям-китайцам, и знал, что она может полностью утратить контроль над собой. Дарья приходила в исступление, если сразу не получала желаемого. К счастью, она столь же быстро могла потерять интерес к тому, без чего только что жить не могла, и больше к этому не возвращалась, если ее удавалось отвлечь. Именно в таких ситуациях Нила особенно восхищала тактичность Манро. Он не раз смеялся про себя, наблюдая, как хитро, но при этом и деликатно, Манро сводил на нет вспышки гнева своей супруги. Именно ее отношение к Манро больше всего возмущало Нила. Манро — святой! Именно он вытащил ее из нищеты, спас от унижений, взял в жены. Дарья обязана ему всем. Элементарная благодарность требовала, чтобы она держала при себе те мысли, которые озвучила этим утром. Это мужчинам положено добиваться любви, и многие мужчины так и поступали, но для женщины… это отвратительно. Страсть, которую он видел на лице Дарьи, аморальность ее поведения шокировали его.

Нил задался вопросом, действительно ли она посмеет прийти ночью в его комнату? И успокоил себя, что вряд ли решится на это. Когда же наступила ночь, и они улеглись спать, его охватил такой страх, что он так и не мог заснуть. Лежал с открытыми глазами, озабоченно прислушиваясь к тишине, нарушаемой лишь монотонными криками совы. Сквозь тонкую стену из сплетенных пальмовых листьев до него доносилось ровное дыхание Манро. Внезапно он почувствовал, как кто-то крадется в его комнату, и громко спросил:

— Это вы, мистер Манро?

Нил заранее продумал, как ему поступить, если Дарья действительно осмелится прийти к нему.

Манро тут же проснулся. А Нил продолжал:

— Кто-то в моей комнате. Я подумал, что это вы.

— Все хорошо, — подала голос Дарья. — Это всего лишь я. Мне не спится, вот и решила встать и выкурить сигарету на веранде.

— Понятно, — ответил Манро. — Смотри, не простудись.

Дарья вышла на веранду, и Нил увидел, как вспыхнула спичка, когда она прикуривала. Наконец, она вернулась, и он слышал, как она легла.

Утром Нил ушел в джунгли до того, как Дарья проснулась, а в лагерь постарался вернуться позже Манро. Ему удалось не сталкиваться с ней до самого вечера. Но, когда стемнело, Манро оставил их на несколько минут, чтобы поставить ловушки для мотыльков.

— Зачем ты ночью разбудил Ангуса? — спросила она злым шепотом.

Нил молча пожал плечами, продолжая заниматься своим делом.

— Боялся?

— У меня есть свои представления о порядочности.

— Какой же ты ханжа!

— Лучше быть ханжой, чем грязной свиньей.

— Я тебя ненавижу!

— Вот и оставьте меня в покое.

Лицо ее исказилось, и неожиданно она влепила ему пощечину. Нил покраснел, но никак не отреагировал. Вернулся Манро, и оба сделали вид, что поглощены своими делами.

Несколько следующих дней Дарья разговаривала с Нилом только за столом или по вечерам. Не сговариваясь, они пытались скрыть от Манро, что их отношения дали трещину. Но усилие, с которым Дарья заставляла себя прерывать тягостное молчание, бросилось бы в глаза любому человеку, чуть более подозрительному, чем Ангус, иногда же Дарья не могла сдержаться и говорила Нилу какую-нибудь колкость. Вроде бы подшучивала над ним, но из ее шуток торчали очень уж острые шипы. Она умела задеть за живое, но он старался не показывать, что ему больно.

Однажды Нил вернулся из джунглей ко второму завтраку и с удивлением обнаружил, что Манро еще нет. Дарья лежала на веранде, пила джин с горькой настойкой, курила. Не произнесла ни слова, когда он прошел мимо, чтобы умыться. Через минуту в его комнату вошел бой-китаец и пригласил Нила к завтраку.

— А где мистер Манро? — спросил Нил, садясь за стол.

— Он не придет, — ответила Дарья. — Просил передать, что нашел очень хорошее место и вернется только к вечеру.

Они позавтракали в полном молчании, и Нил ушел в дом переодеться. Вскоре он появился в тропическом шлеме и со снаряжением для ловли насекомых, хотя обычно во второй половине дня никуда не отлучался.

— Куда это ты направился? — резко спросила Дарья.

— В джунгли.

— Почему?

— Я не устал, а здесь мне особо делать нечего.

Дарья внезапно разрыдалась.

— Как ты можешь быть таким бессердечным? Это жестоко, так меня мучить!

Нил смотрел на нее с высоты своего немалого роста, на его красивом флегматичном лице читалось раздражение.

— Что я такого сделал?

— Вел себя по-скотски. Пусть я плохая, но не заслужила таких страданий. Я делала для тебя все. Любое твое желание исполняла с радостью. Как я несчастна!

Нил в растерянности переминался с ноги на ногу. Он ненавидел и боялся ее, однако сохранил прежнее уважение, не столько как к женщине, а потому, что она была женой Ангуса Манро. Дарья продолжала безудержно рыдать. И Нил не выдержал.

— Если бы вы действительно питали ко мне теплые чувства, то не захотели бы, чтобы я проявил себя негодяем. Неужели для вас ничего не значит полное доверие, какое оказывает нам ваш муж? Он никогда и мухи не обидит. Я бы перестал уважать себя, если бы предал его. Почему вы не оставите меня в покое?

— Ты думал, я хотела влюбиться в тебя?

— Вам должно быть стыдно.

— Стыдно? Глупость какая-то! Господи, ну, что я такого сделала, чтобы страдать из-за этого напыщенного осла?

— Вы говорили о том, что делали для меня. А что Манро сделал для вас?

— Манро надоел мне до смерти. Меня от него тошнит, до смерти тошнит!

После этого ошеломляющего признания Нил засомневался в том, что в Куала-Солоре ему сказали неправду. Тогда он отказался поверить, и даже теперь не мог до конца убедить себя, что она — воплощение порока. Пугала сама мысль о том, что Ангус Манро, такой доверчивый и чуткий, живет в блаженном неведении. Не могла она быть такой ужасной.

— Так я все же первый? — растерянно спросил он.

— Разумеется, нет. Ну, почему ты такой глупый? Дорогой, нельзя быть таким невыносимо серьезным. Я тебя люблю.

Значит, все правда. Он-то пытался убедить себя, что ее страсть к нему — исключение, безумие, которое они вдвоем возьмут под контроль и преодолеют. А речь-то шла о разврате.

— Вы не боитесь, что Манро обо всем узнает?

— Иногда я задаюсь вопросом, а знает ли он, если не разумом, то сердцем? У него женская интуиция, и он все очень тонко чувствует. Иной раз я точно знала о возникших у него подозрениях, и в его боли ощущала какую-то странную экзальтированность. Спрашивала себя, не доставляет ли ему эта боль особое наслаждение? Знаешь, есть люди, для которых нет ничего, слаще терзаний.

— Какой ужас! Я нахожу для вас только одно оправдание — вы безумны.

Теперь Дарья перестала плакать и держалась куда более уверенно. Она бросила на Нила вызывающий взгляд.

— Ты не находишь меня привлекательной?

Многие мужчины так думают. — И гордо окинула свою статную, соблазнительную фигуру. Затем, с каким-то рыдающим стоном, в котором слились восторг и необузданное желание, упала на колени и, схватив его руку, страстно поцеловала ее.

— Перестаньте! — воскликнул Нил. — Перестаньте!

Он поднял ее и усадил на стул. Но, когда попытался уйти, она его не отпустила. Обвила руками шею и покрывала лицо поцелуями. Он отворачивался, вырывался, даже подставил руку между своим лицом и ее, чтобы защититься от ее губ. Внезапно она вонзила в нее зубы. Боль была такой сильной, что он, не отдавая себе отчет в том, что делает, ударил Дарью.

Резкий и сильный удар заставил ее отпустить Нила. Он взглянул на кисть. Дарья прокусила ему часть ладони, из которой текла кровь. Глаза женщины сверкали, в любой момент она могла вновь броситься на него.

— С меня хватит, — твердо произнес Нил. — Я ухожу.

Дарья вскочила со стула.

— Я пойду с тобой.

Он надел тропический шлем и, схватив снаряжение для ловли насекомых, молча развернулся на каблуках и одним прыжком перемахнул через три ступени.

— Я иду в джунгли.

— Мне все равно.

Охваченная безумной страстью, Дарья забыла про свой панический страх перед джунглями. Не думала о змеях и диких зверях, не замечала веток, которые хлестали по лицу, ползучих лиан, цепляющихся за ноги. За месяц Нил исходил эту часть леса вдоль и поперек, поэтому знал здесь каждый кустик и говорил себе, что преподаст ей хороший урок: будет знать, как ходить с ним. Быстрыми шагами он шел через подлесок. Дарья спотыкалась, но не отставала от него. Она умоляла пожалеть ее, кляла свою судьбу, рыдала и заламывала руки, вела себя, точно безумная. Нил старался не слушать ее, и, наконец, на маленькой полянке он резко остановился, повернулся и взревел:

— Это надо прекратить! Я сыт по горло. Когда Ангус вернется, я скажу ему, что должен уйти. Завтра же отправлюсь в Куала-Солор, а оттуда — домой.

— Он тебя не отпустит, ты ему нужен. Он считает тебя незаменимым.

— Мне все равно. Я что-нибудь придумаю.

— Что?

— Вам незачем беспокоиться. Правду я Ангусу не скажу. Вы можете разбить ему сердце, если хотите, я же этого не сделаю.

— Ты его боготворишь? Этого зануду-флегматика?

— Да он в сто раз лучше вас.

— Знаешь, будет довольно забавно, если я скажу ему, что не уступила твоим домогательствам, вот ты и уезжаешь.

Нил вздрогнул, заглянул ей в глаза, пытаясь понять, говорит ли она серьезно.

— Глупости. Вы же не думаете, что он вам поверит? Он знает, что такое мне и в голову прийти не могло.

От Дарьи не укрылся испуг Нила, и она продолжала с какой-то инстинктивной жестокостью:

— Ждешь от меня пощады? Ты унизил меня вне всякой меры, втоптал меня в грязь. Клянусь, если даже заикнешься об отъезде, я пойду к Ангусу и скажу, что ты воспользовался его отсутствием, чтобы попытаться взять меня силой.

— Я буду все отрицать. В конце концов, это всего лишь ваше слово против моего.

— Да, но мне поверят. Потому что я приведу доказательства.

— Это вы о чем?

— У меня легко появляются синяки. Я продемонстрирую Ангусу синяк в том месте, где ты меня ударил. И взгляни на свою руку. — Нил опустил глаза. — Откуда взялись следы от зубов?

Нил тупо таращился на нее. Как объяснить этот синяк и следы от зубов? Поверит ли ему Ангус, обожавший Дарью? Конечно же, он возьмет ее сторону. Какой черной неблагодарностью будет все это выглядеть! Манро сочтет его гнусной дрянью, и совершенно справедливо. Мысль о том, что Манро, за которого он с радостью отдал бы жизнь, даже не посмотрит в его сторону, окончательно подкосила Нила. Он почувствовал себя таким несчастным, что слезы, недостойные мужчины, подступили к его глазам. Дарья увидела это и возликовала. Теперь он полностью принадлежал ей. Она смаковала свою победу, в глубине души смеясь над этим кретином, и в тот момент даже не могла сказать, любит она его или презирает.

— Будешь, наконец, паинькой? — спросила она.

С губ Нила сорвалось рыдание, и, повинуясь нахлынувшему порыву, он развернулся и со всех ног кинулся прочь от этой страшной женщины, не разбирая дороги, как раненый зверь. Лишь окончательно выдохшись, Нил остановился, достал носовой платок и вытер пот, лившийся в глаза.

«Надо быть повнимательнее, а то и заблудиться недолго», — сказал он себе.

Из всех свалившихся на него бед эта представлялась самой незначительной, но он порадовался, что прихватил с собой карманный компас, и знал, в каком направлении нужно идти. С тяжелым вздохом Нил снова двинулся в путь, лихорадочно ища ответ на мучивший его вопрос: что же делать? Он не сомневался, что угроза Дарьи — не пустые слова. В этом проклятом лесу им предстояло провести еще три недели. Он не решался уйти. Он не решался и остаться. Мысли путались. Хотелось только одного — вернуться в лагерь и хорошенько все обдумать.

Через четверть часа Нил вышел к месту, которое было ему знакомо, еще через час добрался до лагеря и тяжело плюхнулся на стул. Он мог думать только об Ангусе. Теперь Нил прекрасно видел все то, что ранее таилось во мраке. Пришло горькое прозрение. Он понял, почему женщины Куала-Солора терпеть не могли Дарью и так странно смотрели на Манро, как бы и сочувствуя, и посмеиваясь. Понял, что они жалели Манро, но при этом находили нелепым его поведение. Стараниями Дарьи ученый стал всеобщим посмешищем. А ведь Ангус, как никто другой, не заслуживал такого позора. Вдруг Нил ахнул, его буквально затрясло. Он осознал, что Дарья не знает, как выбраться из джунглей. Он-то убегал из лагеря, сломя голову, и понятия не имел, куда ее завел. А если она не сможет найти дороги назад? Нил вскочил, чтобы броситься в джунгли и попытаться ее отыскать, но тут же его охватила дикая злоба. Нет, пусть выбирается сама. Она ушла в джунгли по своей воле, вот пусть и ищет дорогу назад. Она — страшная женщина, и заслужила все, что могло выпасть на ее долю. Нил с вызовом откинул голову, сжал кулаки и негодующе нахмурился. «Мужайся, — сказал он себе. — Решение принято. Если она не вернется, Ангусу будут только лучше». Он сел, попытался заняться выделкой шкурки горного трогона, но под его трясущимися пальцами шкурка расползалась, как мокрая папиросная бумага. Еще одна попытка сосредоточиться не удалась, мысли отчаянно метались, словно мотыльки в ловушке. Что происходило в джунглях? Что она сделала после того, как он сбежал от нее? То и дело, против воли, Нил вскидывал глаза. В любой момент Дарья могла появиться на опушке и спокойно пойти к дому. Вины за собой он не чувствовал. То был знак судьбы.

Манро вернулся с наступлением сумерек.

— Еле-еле успели. Гроза будет страшная.

Он пребывал в превосходном настроении.

Нашел чудесное плато. Много питьевой воды, прекрасный вид на море. К тому же поймал две или три редкие бабочки и белку-летягу. Намеревался как можно быстрее перенести лагерь в новое место. Манро вошел в хижину, чтобы снять тяжелые походные ботинки, и тут же вернулся.

— Где Дарья?

Нил приложил все силы к тому, чтобы изобразить искреннее недоумение.

— Разве она не в своей комнате?

— Нет. Наверное, пошла к слугам. — Манро спустился с веранды, отошел на несколько ярдов и позвал:

— Дарья! — ответа не было. — Бой!

Подбежал слуга-китаец, и Ангус спросил его, где Дарья. Но тот не видел ее после второго завтрака.

— Где она может быть? — Ангус в недоумении снова поднялся на веранду. — Она не могла уйти. Уходить-то некуда. Когда вы видели ее в последний раз, Нил?

— После второго завтрака я снова ушел в джунгли. Утро у меня прошло практически впустую, и я решил наверстать упущенное.

Они обыскали весь лагерь. Манро предположил, что Дарья нашла какое-то уютное местечко, где и уснула.

— Как она может так нас пугать?

Теперь Дарью искали уже все обитатели лагеря, а тревога Манро нарастала.

— Не могла она пойти в джунгли на прогулку и заблудиться. Если мне не изменяет память, за все время, что мы здесь, Дарья не отходила от лагеря дальше, чем на сотню ярдов. Пожалуй, надо собрать всех и начать ее искать. Едва ли она могла далеко уйти. Она знает, если уж ты заблудился, лучше всего оставаться на месте и ждать, пока тебя найдут. Бедняжка, она наверняка до смерти перепугалась.

Манро созвал охотников-даяков и велел слугам-китайцам принести фонари. Они разделились на две группы, одну возглавил Манро, другую — Нил, и двинулись по двум тропам, которые за этот месяц вытоптали, уходя из лагеря и возвращаясь. По договоренности, три выстрела будут означать, что одна из групп нашла Дарью. Нил шагал с окаменевшим лицом, в глубине души понимая, что Дарью им не найти, но совесть его совсем не мучила.

Через какое-то время обе группы встретились. На Манро было больно смотреть, он обезумел от тревоги и какой уж раз повторял:

— Она не могла уйти далеко. Мы должны дюйм за дюймом прочесать джунгли в радиусе мили от лагеря. Единственное объяснение — она чего-то испугалась или потеряла сознание, или ее укусила змея.

Поиски продолжались. Все выстроились цепочкой и действительно прочесывали кустарники дюйм за дюймом. Кричали, время от времени стреляли из ружья и затихали, дожидаясь ответного крика. Ночные птицы с громким хлопаньем крыльев разлетались, видя приближающиеся фонари, изредка шарахался какой-нибудь зверь.

Гроза разразилась внезапно. Налетел сильный ветер, молния, пронзительная, как крик страждущей женщины, разорвала темноту, а потом изломанные вспышки заполыхали одна за другой, словно дьявольские танцоры в ночи. Раскаты грома прокатывались по небу, будто гигантские волны, обрушивающиеся на берег вечности. Дождь низвергался бешеными потоками. Камни и исполинские деревья тащило вниз по склону. Вокруг бушевал хаос. Охотники-даяки в ужасе лепетали о разгневанных злых духах, голоса которых они слышали в буре, но Манро убеждал их продолжать поиски.

Дождь лил всю ночь, и гроза утихла только к рассвету. Насквозь промокшие, дрожащие, они вернулись в лагерь. После завтрака Манро намеревался возобновить поиски. Но он был уверен, что толку не будет. Что живой Дарью они уже не увидят. На его бледном, уставшем лице застыла боль, и он только повторял:

— Бедняжка! Бедняжка!