Анна и Петр Владимирские ОБЪЯСНЕНИЕ В НЕНАВИСТИ

1. «СГУЩЕНИЕ ЧЕРНОГО» В ЖИЗНИ ДОКТОРА ЛУЧЕНКО

В разгар дневного приема запищал мобильный телефон. Вера расстроилась: теперь придется отвечать. Делать нечего, она извинилась перед пожилой пациенткой (унылые жалобы на бессонницу, хронические запоры, потерю интереса к жизни) и произнесла в трубку:

— Слушаю.

— Привет, Веруня Лексевна!

— А, это ты, Пашка…

Вера мгновенно узнавала голоса. Звонил Винницкий, бывший сокурсник по мединституту, ныне судмедэксперт в одном из подразделений МВД. В своей не слишком оптимистической профессии он ухитрялся оставаться веселым и невероятно энергичным.

— Как там психи? — колоколом загудел в трубке его густой баритон. — Ты, подруга, сама-то еще держишься? Тонуса жизненного еще не растеряла?

Обычно она старалась не отвлекаться во время работы. Хотя ей уже двадцать пять раз показывали, как отключить звук в мобильном телефоне, она все никак не могла этого запомнить. Просто накрывала трубку подушкой на диванчике… Но не сегодня. И вообще с некоторых пор плевать она хотела на свои собственные правила! В том числе и на правило никогда не прерывать беседы с пациентом. А сейчас сразу поняла: что-то случилось. Зная Верин распорядок, Паша никогда не стал бы мешать ей во время приема, не будь дело очень важным. Да и такой натужный юмор не в его стиле.

— Здравствуй, коллега. Что стряслось?

— Извини, что отрываю, но тут такое дело…

— Не тяни, знаешь ведь, я работаю. — Вера Алексеевна покосилась на женщину. Вялость и равнодушие пациентки куда-то испарились. Сидя на гипнотическом диванчике, та с интересом слушала разговор докторши, поблескивая выцветшими глазками и вытягивая шею.

— В общем, так. Евгений Цымбал твой пациент?

— Мой, — задумавшись на секунду и припоминая, ответила она. — Что с ним?

— Суицид, — вздохнули в трубке.

Доктор Вера вышла из кабинета в коридор, оставив дверь распахнутой, и подошла к большому, уставленному зелеными растениями окну.

— Как? — сдержанно спросила она.

— Повесился.

— Нашел в архиве карточку и хочешь услышать мою характеристику покойного?

— Лученко, с тобой по-прежнему трудно. Ты все знаешь наперед!

— Не притворяйся льстецом. Значит, ты его внимательно осмотрел и заметил шрамы на руках. Да, он вскрывал вены. Но обошлось, родители вернулись с работы раньше времени. Тогда я его и наблюдала, после неудачной попытки суицида.

— Да видел я шрамы…

— Что же тебя смущает?

— Веруня, там вроде мелочь, но я не уверен. Словом, рядом с восходящей странгуляционной бороздой есть мелкий надрыв мочки левого уха. И от надрыва — небольшой потек крови. Но идет он не вниз, как должно быть при повешении, а поперек и назад. Понимаешь?

— И это ты предположил по капле крови?

— Силы тяготения еще никто не отменял.

— Пашка, я всегда уважала твое внимание к мелочам, — задумчиво проговорила Вера.

— Лучше бутыльбродом! Уважение на хлеб не намажешь, — удовлетворенно хрюкнул бывший сокурсник, большой любитель поесть и опрокинуть рюмочку.

Вере было не до шуток, и она попробовала перевести разговор ближе к делу:

— Ну? Что ты тянешь? Так и говори: дескать, предполагаю убийство.

— Дык там все непросто и как-то странно… Чин-чинарем: никаких следов насилия. Тем более что, действительно, есть карточка, где, между прочим, твоей рукой, доктор Лученко, таки написано о попытке суицида. Ты же его наблюдала в стационаре. Стало быть, вторая попытка удалась, дело ясное, и можно его закрывать. Но куда девать этот потек крови?.. Кстати, папа покойного — большой чиновник, к тому же депутат, — категорически возражает против вскрытия.

— Но ведь по процедуре должно быть произведено вскрытие.

— Ты как маленькая! Не знаешь, что в нашей стране для «слуг народа» существуют свои законы? Родители и слышать ничего не хотят! У меня из аргументов — одна жалкая капля крови, а у них — все остальное.

— Ладно, Паша. Что еще?

— Ты ведь его неплохо знала, парнишку. Как думаешь, были у него враги?

— Нет, Пашенька, у Жени Цымбала врагов быть не могло. Абсолютно неконфликтный и романтический характер не позволял появиться никаким недоброжелателям. К тому же он был глухонемой.

— Глухонемой? Черт, старею, невнимательно карточку читал…

— Именно.

— Поможешь нам с этим делом? — В баритоне Винницкого появились жалостливо-просительные интонации. — Ты же, в отличие от наших оперов, любишь непонятой и загадки. Все знают, что ты иногда помогаешь человекам выпутываться из различных ситуаций не только как психотерапевт.

— Я подумаю, — вздохнула доктор Лученко. Хотя думать не собиралась. Вот именно сейчас ей как раз и не хватало криминальных загадок! Свою бы жизнь распутать.

— Ну, думай. Если что, я на расстоянии одного звонка, — деловито сообщил Павел и отключился.

Цымбал… Она хорошо помнила этого мальчика. Помнить практически всех пациентов — это еще не фокус. Вера впечатывала в свою феноменальную память людей, увиденных мельком, при незначительных обстоятельствах, — всех и навсегда. Запоминала лицо, походку, жестикуляцию, манеру говорить. Стоило ей один раз увидеть человека, и она узнавала его спустя много лет. Даже если человек поправился, похудел, состарился. В обычной, повседневной жизни такая зрительная память, как у обученного и натренированного разведчика, ей не требовалась. Но в клинической практике порой оказывала неоценимую услугу… Женя поступил в постсуицидное отделение, где Лученко наблюдала проходящих реабилитацию. Как обычно, нужно было решить, случайно ли произошло «это», и, если нет, направить пациента в стационар. Тогда ей казалось, что все закончилось хорошо. Выходит, она ошиблась? И грош ей цена как профессионалу?.. Что касается предположений Паши… Да нет же! Женя Цымбал — почти святой, такого мальчика не то что убить, прикрикнуть на него никто не посмел бы. Что-то напутал Винницкий. И потом, Вера была слишком погружена в собственные проблемы. Не станешь заниматься чужими загадками, когда своя жизнь катится по наклонной! И она решительно выбросила тревожное известие из головы.

Лученко закрыла серебристую крышку мобильного и шагнула к двери гипнотария. Там уже маячила женщина, кажется восстановившая интерес к жизни. Она с жадным любопытством спросила:

— Что, неприятности?

— Давайте продолжим, — коротко сказала Вера Алексеевна, различив радостный блеск во взгляде женщины. Что ж, хоть у одной ее пациентки день прожит не зря! Небось, приятно видеть, что и доктора — тоже люди.

У проблем и случайностей есть отличительная черта: они набегают стаями. И не спрашивайте почему. Возможно, игрушка-калейдоскоп поворачивается, и цветные осколки стеклышек укладываются в новый узор. Несколько раз подряд сложилась не очень красивая картинка — что ж, верти дальше, перемещай свои стеклышки!..

Каждый называет такие полосы по-своему. Вера Алексеевна Лученко окрестила нынешнюю полосу «сгущением черного». Нет, никто не умер — и на том, как говорится, спасибо. Просто еще совсем недавно ей казалось, будто судьба сжалилась над ней и оттуда, сверху, где все решается, прислала полное ведро счастья. Настоящего, крепкого, бабьего, спокойного. Такого, знаете, как теплое молоко из-под дойной коровы, которое можно пить бесконечно, и никогда им не насытишься.

А началось все позапрошлым летом в Феодосии, где Вера познакомилась с Андреем. Ничего удивительного: юг располагает к любви, разнеживает, подмигивает игриво. И глянцевые журнальчики научили всех, кому не лень их читать, основным прелестям курортного любовного романа: быстрое незамысловатое ухаживание — раз, секс, какого не бывает в пыльной метрополии — два, кратковременность отношений — три. Короткий и пылкий отпускной роман на Черноморском побережье, убеждают «глянцы», там же и заканчивается. Он, дескать, тем и хорош, что остается лишь в воспоминании.

Но у них все произошло совсем иначе. Ухаживания были долгими. Близость и сексом-то назвать как-то… Ну, как это называется, когда от одного взгляда — даже не от прикосновения! — по коже озноб, в животе огонь, а голос густеет и переливается? Когда его запах становится твоим, вплетается в волосы? Когда проникают и в душу, и в вены друг друга? И куда руку ни протянешь — всюду он, и только подумаешь — он уже сделал, только рот откроешь — он сказал, и хохочешь, и непонятно каким образом только что сидели завтракали — и уже в постели, а потом — никакого изнеможения, наоборот, мир пульсирует в послушном ритме и покорно стелется под ноги.

Восхищенные друг дружкой любовники не захотели прекращать отношений и вернувшись домой. Андрей был давно разведен, а вот у Веры был муж, к тому же этика врача-психотерапевта… Однако и врачи имеют право на счастье, а Юрий Лученко давным-давно замкнулся только на себе и был честно предупрежден, что такая семейная жизнь лично ее, Веру, не устраивает. Со спокойной совестью, не привыкшая сожалеть о сделанном, она ушла от мужа. Из своей собственной квартиры. Вместе с чемоданами и Паем, бело-пушистым спаниелем, о котором хозяйка любила говорить: «Пай не знает, что он собака». Вера сняла отдельную квартиру, жила в ней вместе с Андреем, и все было хорошо.

И вот совсем недавно…

Случилось банальное и пошлое. То, что выглядит смешным только в анекдотах, когда супруг (супруга) внезапно возвращается из командировки. Вера Лученко не была ни в какой командировке, а всего лишь находилась в клинике на ночном дежурстве, но факт остается фактом. Коротко: она застала любимого мужчину с другой женщиной. Всегда кажется — с тобой такого никогда не может произойти. И обычно никто не предполагает, что попадет в подобную ситуацию. Никто этого не ждет. Но как раз именно когда не ждешь, судьба любит выкинуть неожиданное коленце. Отключить свет, перекрыть кислород, насадить тебя на боль, как на иглу, — трепыхайся, мотылек!.. И ты просыпаешься наутро, как в ночь из яркого сна, как в морозильную камеру из жаркого лета. Как после ампутации сердца. Каждое движение сопровождается болью: протянешь руку к соседней подушке — боль, увидишь под кроватью две пары тапок — боль, в ванной два халата — нож в грудь, забытый мужской свитер на кресле — мрак в глазах, заметишь его любимую красную чашку в раковине — рррычание! — ррразбить и в ведро!!! Пес шарахается из-под ног, склоняет удивленно голову набок… Тут уже совсем плохо, ведь животному не объяснишь. Иди на место и ложись спать! Не-ет, надо съезжать из квартиры. Прочь, куда угодно, даже к бывшему мужу со свекровью, это временно, позже найдется вариант жилья…

Собиралась на дежурство, как зомби. Пила кофе или нет? — вроде щелкала выключателем чайника… Долго стояла у двери, шарила вокруг взглядом — все ли взяла? — а что вообще нужно взять? — как доехала? — неизвестно. И никто не видит, что от тебя осталась одна пустая оболочка.

Вера подошла к окну. За окнами клиники трепетал свежезеленый май. Как девочка-подросток, весна робко пробовала первый в этом году мейк-ап. Нежные салатовые ладошки кленов только проклюнулись. Тонкие березки помаргивали пушистыми зелеными ресничками. Яркий весенний свет падал на мохнатые щеточки туи, и они сияли изумрудными проблесками. Впервые за весь год желток солнца лучился на синем небе так жизнерадостно, точно зимы вообще никогда не было. Только сияние весны нисколько не радовало женщину, прижавшуюся горячим лбом к прохладному стеклу. «Ну зачем я пришла так рано? Пришла бы, как обычно. И ничего бы не узнала… Фу! Себе-то врать зачем? Все бы сразу поняла и узнала!» Ей отчаянно хотелось, чтобы измена оказалась просто дурным сном, и она упрямо продолжала фантазировать: «Я забралась бы к нему в нагретую постельку. Таким был наш ритуал. И он, сонный и горячий, стал бы тереться носом о мою щеку. А я прижималась бы к нему, и он сказал бы мне, что я его щеночек… Теперь конец всему. Нашим трогательным ритуалам, его утренним запискам, нашей любви и нежности. Всему конец. Как дальше жить? И главное, зачем?»

Слезы спасительно потекли по щекам, тяжело засевший за грудиной узел боли стал потихоньку ослабевать. Вера, конечно, умела «сохранять лицо» — в ее профессии это происходило почти автоматически. Хотя и в обычной жизни она умела не показывать, что творится на душе. В самые горькие минуты могла улыбаться и пожимать плечами — для публики. Сейчас никого рядом не было.

— Доктор, можно войти? — прошелестело от дверей.

— Закройте дверь. Я вас вызову! — резко ответила Лученко, не оборачиваясь. Не хватало еще, чтобы ее увидели такой!.. Ну вот, доктор, ты уже на работе своей «отрываешься». Зря. Работа — единственное, за что можно уцепиться, чтобы уцелеть. Только работа, осмысленная деятельность, помощь другим страдальцам спасает и всегда будет спасать. Если тебе плохо — работай. Если тебе кисло, у тебя неприятности и хандра, там и сям болит или «тянет» — иди работай. Если тебе скучно и неинтересно жить, если ты сипишь и температуришь, если по тебе проехал асфальтовый каток Фортуны и места живого не оставил — иди и работай. Назло, поперек и упрямо, ныряя с головой. А когда вынырнешь на поверхность — удивишься: не так уж все безнадежно.

Вера подошла к зеркалу и посмотрела на себя хмуро. Вспомнила, как любимая тетя Лиза говорила, увидев племянницу расстроенной: «Что-то ты, горлица моя, с лица сбледнула!» Горлица, несмотря на страдания, выглядела очень привлекательной, хотя сама себя таковой не считала. Конечно, Верину внешность не назовешь подходящей для обложки модного журнала, мало ли у кого правильные и гармоничные черты лица. Некрасивая красавица — вот что о ней можно сказать. Но Лученко становилась действительно красивой, когда находилась в движении, особенно во время беседы. Собеседником она всегда была идеальным, уникально талантливым, с каждым перевоплощаясь в его эхо-отражение, с каждым разговаривая в одном темпе, дыша в одном ритме, меняясь внешне, становясь то ниже, то выше, то немочью бледной, то зноем жарким. Она была каждым своим пациентом: и нервно-оживленным, и тягуче-печальным, в каждого вживалась, в каждом болела и выздоравливала, впитывала каждого в себя, в каждом жила некоторое время, гостила в его сознании легко и безболезненно, ничего не нарушая, протирая там накопившуюся пыль, отмывая окна души и убирая прочий мусор; обнаженными пальцами ощущала дрожание паутинок чужих судеб и умела сшивать разорванное. Ее доброжелательную энергию собеседник всасывал, лакая, как щенок, радостно и жадно. А на фотоснимках она получалась не очень. Холодный глаз объектива лишь фиксировал женщину небольшого роста, привлекательную, но не слишком. Высокий гладкий лоб, длинные красивого рисунка брови, глаза то серо-синие, то сиренево-фиолетовые, то вообще непонятно какие; прямой носик с красиво вылепленными чуткими ноздрями, выразительные чувственные губы. Даже точный цифровой фотоаппарат не мог показать во всей красоте роскошные каштановые волосы, от природы вьющиеся, густые и блестящие. Все то, что обрушивает на зрителя реклама шампуней, — все эти волны причесок и льющиеся каскады завитков, у нашего психотерапевта были от папы с мамой. От них же была та округлость форм, когда все женские прелести очевидны и привлекают мужские взгляды. Тонкая талия переходила в широкие бедра, впрочем, в меру широкие, но очень женственные. Высокая грудь и покатые плечи заставляли вспомнить девятнадцатый век, с его дамами в открытых бальных платьях.

Словом, Вера была привлекательна, хотя и смотрела обычно на себя с разумной долей скептицизма. А сейчас — особенно. Она изучала свое отражение в зеркале в поисках какого-то изъяна. Изъян этот должен все объяснить. Ведь мужчина не изменяет просто так, всегда и всему виной женщина, ее неумение или нежелание быть необходимой, интересной, важной в его жизни. Да?

Врачебная практика подтверждала, что в изменах за редким исключением виноваты обе стороны. Для внутреннего пользования она называла мужичков, любителей «сходить налево», «хомо блядикус». Но Андрей не был из их числа, она точно знала. Не мог человек, с которым она прожила два самых счастливых года своей жизни, оказаться банальным бабником! Значит, проблема в ней. Что-то с ней не так, неправильно, или она вообще идет по жизни не туда. А как иначе? Они редко виделись: каждый был поглощен своей работой, она пропадала у себя в клинике, он возился со зверушками в ветлечебнице и ездил на вызовы. Собственно, по-настоящему они встречались лишь ночью, в постели. Ей вдруг вспомнилось, как совсем недавно Андрей сказал: «Давай вместе смотреть сон. Хочу, чтоб даже сон у нас был один на двоих!» Они любили. Вера всегда знала, что способность любить — такой же дар, как музыкальный слух. Как умение различать сотни цветовых оттенков. Для нее — главная ценность. До встречи с Андреем ее жизнь была совсем другой. Она находилась в каком-то межсезонье, как фруктовое деревце под снегом. Андрей согрел ее своим чувством, она расцвела как яблонька. И теперь непослушное подсознание продолжало назойливо подсовывать ей картинки.

Выходной день. Они решили устроить пикник. Андрей везет их с Паем куда-то за город. Выбирает замечательное место: озеро, сосновый лес и ни одной живой души. На костре варят кулеш. Купаются в озере. Швыряют собаке палку, она приплывает с уловом в зубах, отряхиваясь, обдает их брызгами. Вера визжит, Андрей хохочет, Пай с заливистым тявканьем носится вокруг. У них одновременно рождается желание. Андрей обнимает ее, они опускаются на плед, купальник и плавки летят в сторону, два обнаженных тела превращаются в одно — ненасытное. Они любят как в первый раз, словно этого никогда с ними прежде не случалось. Природа соединяется с ними в этом любовном ритме, первобытном экстазе. Верхушки сосен покачиваются под ветром в такт их движениям. И мир растворяется в сладких судорогах. Они бегут к воде обнаженные и плывут вместе на середину озера. Ложатся на спину, смотрят в небесную синь. Мужчина подплывает к своей любимой и нежно целует в губы. Потом в шею, грудь, в живот, она уже не может удерживать равновесие. Окатывает его водой, смеется. Они плывут к берегу, и на мелководье он снова затевает любовную игру. Пес скачет вокруг, громким лаем демонстрируя, что он тоже настроен игриво…

Это воспоминание отозвалось такой болью, что Вера закусила губу и отвернулась от зеркала.

Вдох, выдох.

Защита.

Убрать подальше, еще дальше…

Проходит, прошло…

Сумрак страданий обострил все Верины чувства, и без того оголенные. Из ниоткуда вдруг пришло ясное знание: тот мужчина неопределенно-серой внешности, с тихим неразборчивым голосом, ожидающий в коридоре, так и не дождется сегодня ее профессиональной помощи. Сейчас зайдут и потребуют пред светлы очи начальства. Вот сейчас… Есть. Стук в дверь.

— Вера Алексеевна, вас просит зайти главврач, — сказал уролог Цуперяк, коренастый толстячок и очень хороший специалист.

Вера приветливо улыбнулась коллеге, кивнула и вышла из кабинета.

Подруги — это люди, способные «с чувством, толком, расстановкой» переживать чужие неприятности. Даша Сотникова и Лида Завьялова, закадычные подружки Веры Лученко, встретились, чтобы обсудить свалившуюся на нее проблему. Проблема эта называлась Андрей Двинятин, тридцати с чем-то лет от роду, по профессии ветеринар, по характеру… А черт его знает, какой у него характер! Еще совсем недавно их Верунчик — чудо-доктор и волшебница, помощница во всех житейских делах и почти что мать Тереза, — словом, самая близкая подруга, встретила на курорте мужчину своей жизни. А потом из-за него разрушила свой в общем благополучный, как им казалось, брак. Тогда Лида с Дашей радовались ее счастью. Избранник был всем хорош и одобрен ими. Втайне обе подружки, как водится, даже немного позавидовали Вере, и зависть эта была белая — ну, можно сказать, почти белая… Двинятин не то чтобы писаный красавец, однако была, была в нем мужская уверенность в своих силах и некое спокойное достоинство, какое теперь и днем с огнем не сыщешь. Лида говорила об Андрее, что у него ярко выраженная харизма, — ей как актрисе, конечно, видней. Даша же просто радовалась за Веру, ведь ее замечательная подружка такого мужчину уж точно заслужила.

И вот теперь обе женщины готовы были этого Андрея на куски разорвать, а каждый кусочек еще расстрелять и утопить. Мужской неверностью современных женщин, в принципе, не удивишь. Но Вера и Андрей — это особый случай. Они, казалось, так подходили друг другу! И вообще были такой классной парой! Эх, да что теперь говорить!..

А поскольку хотелось и поговорить, и всласть перемыть косточки всем этим неблагодарным кобелям, то подруги решили встретиться в самом удобном для этого месте — в «Саванне». К бьюти-салону подрулили каждая на своей машине: Даша на новеньком красном «фольксвагене», Лида на серебристой «тойоте». Припарковались на охраняемой стоянке и вошли внутрь.

Релаксация начиналась сразу, с ласково обтекаемого центрального зала без углов, глубоких ярко-салатовых кресел из льнущей к телу замши, нежно-оранжевого света, многократно отраженного зеркалами. Перетрудившаяся на ниве капиталистического хозяйства женщина могла провести здесь целый день, дабы восстановить измученный организм. Захаживали сюда и мужчины. Открыла это райское место Даша Сотникова пару лет назад. Вкалывая на благо своего собственного рекламного агентства, она так заработалась, что однажды утром вдруг поняла: все! В таком безумном ритме дальше жить нельзя. Ненормированный рабочий день, чтение по ночам деловой литературы, работа по выходным, а иногда и по ночам, головная боль к вечеру от непрерывного телефонно-факсового звона… И что-то мужского взгляда на себе она давненько не ловила. Почему бы? Взглянув тогда в зеркало, Даша неожиданно увидела изможденную замороченную мордашку: мешки под глазами, покрасневшая кожа, морщины— словом, ужас! А что у нас с фигурой? Так, явно лишние килограммы, целлюлитные участки на самых нежных местах. И это притом, что нынешняя мода велит оголять живот и плечи! Да и вообще традиционная мода на одежду умерла — ее, как известно, вытеснила мода на тело. А как такое тело показывать?! «Доработалась! — сердито сказала Сотникова своему отражению. — Вот к чему приводит активная жизнь бизнес-леди!»

Подлый организм уже непрозрачно намекал: нужно либо срочно заняться собой, либо распрощаться с молодостью и красотой вместе с карьерой. И тогда она объявила день всепоглощающей любви к себе. Это был меморандум! Это была декларация прав независимости одной, отдельно взятой женщины. Понимая, что в одиночку с поставленной задачей не справиться, Сотникова раскопала в визитнице адрес салона «Саванна» — того места, где можно восстановить душевное и физическое равновесие. И не мешкая отправилась туда, чтобы не передумать. С тех пор она стала постоянной и любимой клиенткой, фактически подругой хозяйки салона Надежды Усенко. Их с Лидой, известной в городе актрисой, здесь принимали как настоящих very important персон. Радовать свой организм они начали с масок для лица, обертываний для тела из натуральных морских водорослей, ароматических масел, морского душа, хромоэнергетического массажа, кислородно-травяного коктейля… Хватит, пожалуй. Хорошо! И все это под звуки щебечущих пташек!..

— Ну? — спросила Даша подругу, наблюдая затем, как ее лицо теряет свое обычное «заданное сценарием» выражение и по нему начинает блуждать счастливая расслабленная улыбка.

— Жаль, что Верунчик не с нами! — промурлыкала Лида.

— Ты же понимаешь, ей сейчас не до бьюти-салонов, — вздохнула Даша.

— Слушай, Дашуля! Расскажи наконец подробно все-провсе. А то мне почти ничего не известно об этом коварном ветеринаре. Ты ведь знаешь Веруньку! Она позвонила и с металлом в голосе отчеканила, что у них с Андреем все кончено, и еще — чтобы я не смела ничего говорить о ней, если он позвонит. А больше из нее ни слова не выжмешь даже с применением пыток третьей степени. Молчит, как Штирлиц в подвале у Мюллера. — Повернувшись на бок и подперев голову рукой, Лида выжидающе посмотрела на Сотникову.

— Так он тебе звонил?

— Сто раз.

— И мне… Ну ладно, слушай. — Рекламиссис села, спустив ноги с лежанки, поуютнее обернула вокруг тела пропитанную морской водой простыню и рассказала Завьяловой все, что знала.

Придя с ночного дежурства домой, их подруга застала своего возлюбленного Андрея в постели с какой-то девицей. Точнее, было так. Вера стала открывать дверь, но она оказалась закрытой на цепочку. Это было очень странно, поскольку обычно, когда Андрей оставался дома один во время дежурства любимой, он не закрывал дверь на цепочку. Вера хотела нажать кнопку звонка, но тут дверь отворилась будто сама собой. На пороге стояла стройная высокая блондинка, словно сошедшая со страниц «Плейбоя». Из одежды на ней были только две вещи, и обе Андреевы: джинсовая рубашка и тапки. Рубашка ничуть не скрывала обнаженного тела. Девица отступила, дав хозяйке возможность войти в квартиру. Из коридора Вера увидела на их широкой кровати своего по обыкновению спящего на животе и тоже обнаженного возлюбленного. Вера не стала вступать с плей-боистой моделью ни в какие разговоры и вообще не сказала ни слова. Надела ошейник на английского коккер-спаниеля Пая, пристегнула поводок, повернулась и ушла.

— И все?!

— И все.

— Нет, но какова Верка! — восхищенно воскликнула Лидия Завьялова. — Значит, у нее внутри пожар, небось убить хотелось своего милого вместе с этой стервой — я в таких случаях ору как бешеная, всю посуду в доме переколачиваю! А она вся из себя внешне спокойная, улыбается, как японский атташе. Дохтор! Психотэрапэвт!!!

— Да, она такая, — подтвердила Сотникова.

— Сколько ее помню, никому не показывала своих настоящих чувств. Гордячка. Когда ее родители погибли в авиакатастрофе, она ведь совсем девчонкой была, только школу закончила, никого рядом — а лицо спокойное, что у твоей мадонны. Всегда. И ничего не попросит. Это она… Что же дальше? — спросила Лида.

— Ну, неделю она пожила у меня. А теперь вернулась к законному мужу, Юрке, — скептически повела бровью Дарья.

— Да ты что?!

— Точно. Она, правда, уверяет, что не к мужу вернулась, а просто на свою жилплощадь — переждать, разобраться с чувствами. Не хочет, видите ли, оставаться в квартире, где пахнет предательством. И это притом, что за полгода вперед заплатила, глупенькая!

— Н-да… Хреново, — покачала головой Завьялова.

Актриса имела богатый опыт общения с сильным полом, но никогда не оказывалась проигравшей стороной. Многочисленные романы приносили ей пользу очень конкретную и ощутимую. Не родился еще тот мужчина, кому удалось бы выскользнуть из цепких Лидиных лапок, не оставив в них чего-нибудь существенного! Кто-кто, а она умела обставить неизбежное расставание. Экс-любовник непременно делал прощальный подарок: колечко с бриллиантиком либо роль в спектакле или телесериале. В последнее время Лида часто снималась в рекламных роликах, это приносило ей приличный доход, а коллегам давало повод для зависти.

Вера совсем другая, никогда не заводит коротких интрижек или романов скуки ради. Вот втюрилась без памяти в своего ветеринара, теперь пожинает плоды. Говорить о какой-то выгоде или меркантильности с ее стороны просто смешно. Поэтому Лида сочувствовала подруге с некоторой иронической жалостью. Уж она бы выжала из этого ветеринаришки все соки! Эх, Верка, дурочка…

Три подруги были действительно совсем разными. И внутренне, и внешне. Да и дружба их продержалась столько лет именно благодаря этой разности, из-за которой люди «примагничиваются» к противоположным себе. В тишине кабинета для акватерма задумчиво сидели две женщины, обмазанные водорослями и целебными грязями Мертвого моря и очень похожие на две глиняные статуэтки: одна пошире в бедрах, с большой грудью, другая тоненькая и высокая. Разнеженные и умиротворенные, будь они запечатлены каким-нибудь живописцем, могли бы украсить собой музей. При этом каждая из них была хороша по-своему.

Создавая Лидию Завьялову, Господь не поскупился на роскошные формы. Была она хрестоматийной блондинкой, сквозь тонкую белую кожу кое-где проглядывали голубые жилки — словом, перламутровая Венера. Живи она в семнадцатом веке, Рубенс изобразил бы ее в образе богини плодородия и любви. Вот только по нынешним представлениям о женской красоте Лиды было многовато: чуть ниже Даши ростом и полнее, она щеголяла крутыми бедрами и маленьким округлым животиком, тонкой талией и большой грудью — предметом ее особенной гордости. Зато ноги у Лиды были стройные, с красивой линией икроножных мышц. Склонная к полноте, она постоянно боролась со своей плотью в тренажерных залах, фитнес-клубах и бассейнах. Порой она не могла удержаться, съедала что-то вкусненькое, и оно тут же откладывалось на бедрах и талии. Затем следовали новая серия изнурительных физических упражнений, диета — и Лида снова была в прежней форме.

Полной противоположностью статной белокожей актрисе была Даша, от природы смуглая, кареглазая, черноволосая и тонкая в кости. С длинными стройными ногами, узкими бедрами и небольшой грудью, Дарья напоминала скорее девочку-подростка, чем рожавшую и зрелую женщину. Разрумянившееся от приятных процедур лицо ее сейчас тоже казалось совсем юным.

У актрисы Завьяловой была своя теория насчет комфортной жизни на этой планете. Весь многообразный женский пол она разделяла на две категории: «стервы» и «кошелки». Себя и своих подруг она относила, конечно же, к стервам, которые умели за себя постоять, знали, как приручить удачу, и оказывались в нужный момент в месте раздачи жизненных благ. С точки зрения актрисы, стервозность была такой же необходимой составляющей характера нормальной женщины, как соль в борще. Больше всего Лиду в Вериной истории возмущало то обстоятельство, что ее подругу, умницу и красавицу, оскорбили так цинично. Хочешь изменить — ради Бога, но сделай это по-тихому, не унижая женщину, которая тебя, козла, любит!

— Что делать будем? — спросила Дарья.

— Есть один универсальный рецепт, — заявила Лида, переходя в душевую кабинку и становясь под морскую воду.

— Какой? — поинтересовалась Даша, последовав примеру подруги.

— Ей нужно срочно куда-нибудь уехать. Понимаешь, необходимо сменить картинку! — Лида переключила тумблер с морской воды на пресную и, подняв руки, нежилась под теплым душем.

Даша задумчиво терла жесткой мочалкой локотки и пятки. Ей такая идея показалась очень разумной, и теперь она думала над ее осуществлением.

— Ну, что молчишь? — окликнула ее опытная укротительница мужчин.

— Я не молчу, я думаю, как это сделать, — ответила Сотникова. Перед ней уже забрезжил один план. — Кажется подруга, я знаю, как нам помочь Веруне сменить картинку.

Значит, «отпуск без содержания»? Сказали бы уж сразу, Илья Ильич: «Вы уволены, доктор Лученко»…

Вера шла по длинному коридору от кабинета главврача, и ей казалось, что этот коридор никогда не закончится. Бесконечность унылого больничного пространства, еще час назад такого знакомого и почти родного, давила и угнетала, не давала собраться с мыслями. Раздражали обычная больничная суета, мелькание санитарок и медсестер, плакатики с надписью «Санбюллетень» и словами «Подготовка к УЗИ органов брюшной полости». Прошла с обходом группа хирургов в белых, голубых и зеленых халатах и таких же шапочках. «Как цветы на альпийском лугу», — мелькнуло в голове.

Из громкого говора санитарок ухо выхватило одну фразу:

— У меня перерасход перчаток!

Эхом дробились звуки. Снабженные тугими пружинами двери в больнице хлопали с лязгом. С каждым ударом Вера все больше погружалась в состояние душевной боли. Психалгия — так она обычно называла это состояние у своих пациентов.

«У них перерасход перчаток. А у меня чего перерасход?» — подумала она, входя в свой кабинет и садясь на диванчик.

Перерасход душевных сил. Избыток человеческих проблем. Хотя…

Вера бесконечно устала не только от людей, но и от себя самой, от своих мыслей, от своего предзнания, от нахлынувшей предопределенности. Ведь и сегодня, едва войдя к главврачу Дружнову, Вера поняла: к ней имеют претензии. По излому бровей шефа увидела, что жалоба поступила из министерства. По блеску глаз, по складке на левой щеке ясно поняла: Илья Ильич не хочет или не может ее «прикрыть». А когда заговорил, услышала в голосе: пожаловался на нее некто очень крутой.

Отчетливо, как на экране телевизора, Вера видела борющиеся в душе главврача чувства. Ему было: а) от всей души жаль хорошего специалиста и коллегу, доктора Лученко и бэ) он был возмущен тем, что она втравила его, а вместе с ним и всю клинику, в жуткую склоку. Он молча положил перед Верой жалобу на психотерапевта Лученко В. А., адресованную самому министру здравоохранения.

Вера прочла текст жалобы бегло, почти равнодушно. Дескать, «по вине и в связи с отсутствием наличия профессиональных навыков у психотерапевта Лученко вынужден был покончить с собой замечательный человек, восемнадцатилетний юноша-инвалид, по сути, еще ребенок», а «вина за его смерть всецело лежит на некомпетентном и жестоком, безграмотном и профнепригодном враче-убийце, работающем без должного контроля со стороны руководства клиники». И министерская резолюция: «Создать комиссию. Разобраться по существу вопроса».

— Не понимаю, — сказала Вера, откладывая страшную бумажку.

— Чего вы не понимаете? — спросил Дружнов с крайним недовольством. Не только ею, доктором Лученко, но и самим собой.

— Здесь написано, что я довела мальчика-инвалида до суицида. Этого просто не может быть. — Стараясь обрести опору в собственной уверенности, Лученко прямо посмотрела в глаза своему начальнику.

— Вера Алексеевна, — смягчился Дружнов, — фамилия пострадавшего вам ни о чем не говорит?

«Цымбал Евгений», — прочла Вера. Она медленно отложила листок с жалобой. Словно из далекого далека, в ее ушах зазвучал недавний звонок бывшего сокурсника Пашки Винницкого.

— Вы можете объясниться? — Илья Ильич снова начал медленно закипать. — Ну? Может, мальчик был ненормален… Диагноз? Склонность к суициду? Что там еще? Главный врач Илья Ильич Дружнов руководил этой клиникой уже восьмой год и по опыту знал, что лечения без жалоб не бывает. Заразительно энергичный, деятельный, он успевал оперировать, администрировать, лечить и проводить конференции, закупать новую технику и переманивать в свою клинику лучших специалистов. И на все это ему хватало от десяти до шестнадцати часов в сутки. Он не просто знал в лицо каждого доктора, медсестру и санитарку своей клиники, но знал, кто из них чего стоит. Вот психотерапевт Лученко — специалист экстракласса. Ведь он и сам пользовался услугами Веры Алексеевны, от него к ней приходили знакомые и нужные люди. И никогда не уходили недовольными. А еще отзывы коллег, пачки письменных благодарностей пациентов… И потому жалоба на нее злила Дружнова сильнее, чем если бы поступила на менее грамотного врача или оплошавшую медсестру.

Обычно все заканчивалось «разбором полетов» в его кабинете. Иногда провинившийся получал выговор в приказе по клинике. За эти годы не было ни одного строгача с занесением в трудовую книжку, об увольнении и говорить нечего. А вот теперь впервые пришла не просто рядовая «телега» из министерства, но вопиющий… В памяти главврача всплыло древнее полузабытое слово «циркуляр».

Сперва Дружнов отнесся к письму как к очередному навету на хорошего специалиста и решил не трогать Веру

Алексеевну. Но вскоре почуял, что жалоба настойчиво педалируется кем-то в высших сферах. По ней вот-вот должна нагрянуть комиссия из министерства. Мало того, на Илью Ильича уже начали оказывать давление высокопоставленные медицинские чиновники. Звонили люди разного уровня, большие и не очень. Руководители сложной здравоохранительной машины, словно сговорившись, интересовались: «Что там натворила твоя уникальная мадам?»

Такого давления никогда прежде не было, и от этого Дружнов приходил в самое мрачное расположение духа. «Кому ты перешла дорогу, Вера?» — мысленно спрашивал он коллегу, поглядывая на нее из-под насупленных бровей. Как врач он был на стороне психотерапевта и заранее предполагал, что жалоба подметная, что доктор Лученко так же виновата в гибели этого парня, как комета Галлея — в повышении цен на бензин. Но руководитель медучреждения, увы, должен отреагировать на жалобу административными выводами.

— Это был вполне нормальный мальчик, — очнулась Вера. — Никаких патологий. Направления в стационар не было, была выписка домой. Если он повторил суицид, значит, я действительно виновата.

В голосе Веры прозвучало такое полное равнодушие к собственной персоне, будто она действительно не понимает последствий происходящего. Или понимает, но не хочет ему, главврачу, помогать вытаскивать ее из этой ситуации. Вот упрямая!

— Вера Алексеевна, мы все не ангелы с крыльями, — тяжело вздохнул шеф. — У меня тоже есть проблемы. А у какого нормального врача их нет? На меня тоже писали жалобы. Взять хотя бы тот же аппарат Елизарова. Знали бы вы, сколько пришлось попортить себе крови, прежде чем удалось добиться разрешения бескровного лечения переломов. Сколько пришлось боев выдержать. Но в вашем случае я просто не верю, что вы… э-э… каким-то образом недоглядели.

— Вы правильно сказали. Недоглядела. Значит, должна отвечать.

— Давайте поступим так. — Илья Ильич понял состояние своей подчиненной и ясно увидел, что никаких подробностей о деле ее бывшего больного Цымбала он сейчас не услышит. Судя по всему, ни оправдываться, ни объясняться и доказывать свою непричастность к несчастью Лученко не собиралась. — Пока с этим делом будет разбираться министерская комиссия, вы на время берете отпуск без содержания. И находитесь в городе, чтобы вас можно было вызвать для выяснения всех подробностей. Отдохните, выспитесь, соберитесь с мыслями. А там видно будет.

С тем она и ушла к себе в кабинет.

Засосало под ложечкой. Надо попить чаю и бросить что-нибудь в «топку», решила докторша и нажала рычажок на электрочайнике. Чайник не зашипел, как обычно, а остался холодным и мертвым. Вера нажала еще несколько раз — бесполезно. Пошевелила провод, потрясла чайник — с тем же результатом. О Господи! Опять. Ничего у нее не получается с техникой, та находится с Верой в состоянии перманентной войны. То кнопки на микроволновке не реагируют на ее прикосновение, то мобильный телефон над ней издевается. Причем ни удочки, ни у подруг ничего такого не происходит — только у нее.

Зачирикал мобильный телефон. Ну вот, опять. Только не сейчас! Да почему ж вы всегда звоните не вовремя, человеки?

— Слушаю.

— Вера, ну что ты прячешься, — прозвучал голос Андрея. — Только не клади трубку! Давай объяснимся!..

Вера нажала кнопку отбоя и, видимо, промахнулась — голос все еще умолял. Рассердившись, она стала нажимать все кнопки подряд, пока голос не замолк. Ф-фу… Нет уж. Никаких объяснений. Поезд ушел.

Вера почувствовала состояние ада. Оно пришло к ней с момента предательства Андрея, а сейчас уверенно заливало сознание. Разливалось по жилам, набирало обороты, пульсировало в висках и затуманивало зрачки. Не могу больше. Хватит. Любви нет, зачем вы меня ею мучаете? Все, покончили с любовью. Забыли. Зачеркнули, заклеили, замазали шариковой ручкой.

А вы, господин пациент, тоже хороши!.. Зачем достаете меня своими проблемами? Ведь вы же обманываете меня. Каждый день приходит один и тот же, чтобы притвориться другим.

Вот заходит рыжекудрое существо женского пола. Еще не открыла рта, а я уже слышу модуляции голоса. Словарный запас ясен, до того как произнесен первый звук, — по скопированной из глянцевых журналов манере одеваться, по взгляду не на меня, а на обстановку кабинета. Почти угадываю ее проблему.

А знаешь ли ты, милая, что твои копии приходят ко мне ровно по штуке в рабочий день? Ты еще не села, а мне понятно, к какому сословию ты относишься. Я наизусть знаю твои первые слова.

Ну конечно: как жить? Научите, подскажите, а то у меня… пример номер один. А вот еще… примеры номер два, три, десять. Абсолютно здорова и ленива, не хочет пыхтеть над своей жизнью сама. Только копировать другие. Чувствует: чего-то не хватает, однако слишком инертна. Такая, если ей что и посоветуешь, будет приходить регулярно и просить: помогите воспользоваться вашим советом. Будет паразитировать на твоей готовности помочь, будет заваливать глупыми вопросами и отвлекать от работы.

Вот в разных обличьях, и мужских и женских, заходит Невезучее. По вашим плечам и ушам в первую же секунду вижу все проблемы, уважаемый. В последнее время вам очень не везет с электричеством, огнем и осветительными приборами. Может, даже и квартира горела. Вы уверены, что это знаки вселенной, а какие — хотите спросить у меня. Что я должна вам сказать? Полностью переменить свою жизнь — сможете ли?

Иногда им помогает врачебная ирония. Но не всегда у таких достает самоиронии, а ведь в запущенных случаях она — наилучшее лекарство.

Я вижу почти все ваши болячки, знаю все ваши жалобы, зажимы, угадываю переломы и операции по походке, по тем двум шагам к стулу, которые вы проходите в моем кабинете.

А вот входит тусклая женщина с одутловатым лицом и пустым взглядом. Еще и дверь не закрыла, а я уже вижу: недавно из стационара. Угадываю первые слова: «Ну, перебрала немного водочки, и шо? Женщина я пожилая, имею право иногда расслабиться. А эти сволочи запихнули меня сперва в обезьянник (этого-то я не боюсь, не привыкать!), а потом на обследование — и в психушку!» Да, с такими, как вы, у нас не церемонятся, милочка. Когда психиатрия утратит свою карательную функцию? Это, конечно, вопрос не к вам. От меня вам нужна только бумажка — прошла, мол, обследование, практически здорова. Это пожалуйста. Только однажды, через год или три, найдут вас утром лежащей на грязном полу. И напишут в справке о смерти стандартное: ишемическая болезнь сердца. А ведь вам, «пожилая», всего сорок.

Я могу предсказать ваше ближайшее будущее, но от этого мне тошно.

Косяком идут мученики любви обоего пола. Каждый думает, что он один такой, не подозревая, что вот тут, рядом, за углом, в кафе и на остановке автобуса, его коллег по несчастью полным-полно.

«Он со мной расстался и сказал, что я слишком люблю свободу, и если я хочу каких-то серьезных отношений, то мне, во-первых, нужно не так много сил отдавать работе, во-вторых, меньше думать и больше времени проводить у плиты и стиральной машины».

«Девушка, которая мне нравится, воспринимает меня лишь как друга и хорошего сотрудника, правда, время от времени мы ведем разные интересные разговоры, но никаких определенных слов она не говорит. Должен ли я сделать первый шаг? Или ждать, когда она все скажет сама? Или выбросить ее из головы и заняться делом? А может быть, до конца жизни я так и не встречу свою половинку?»

«Я буду вам очень благодарна, если когда-нибудь смогу узнать ответы на эти вопросы, потому что сама ответить на них не могу».

Как они похожи, ищущие любви, брошенные и бросившие. Как одинаково они говорят, отводя глаза, но в глубине зрачка блестит сумасшедшая надежда на доктора. А доктор ваш теперь сама такая: брошенная. Сапожник без сапог.

Не хочу знать, но знаю, как быстро мне удастся вас успокоить, как долго вы будете сопротивляться.

Я знаю вашу реакцию на мое внимательное молчание.

Я знаю, когда вы врете. Почти всегда: только артисты, привычные к мимикрии, могут меня обмануть.

Словно листаешь страницы уже читанной когда-то книги. В ней, на пожелтевших листах, уже все о вас написано. Не заламывайте рук, не скорбите о потере — ведь я знаю, что на странице такой-то вы успокоитесь и вновь обретете потерянное, и все начнется сначала. Не убивайтесь и не плачьте так горько — через пару десятков страниц вы будете весело напевать попсовую песенку. Даже если вам и кажется сейчас небо с овчинку, ручаюсь — в следующей главе все обойдется. Все минует.

Предзнание. Мне страшно от него, потому что кажется — вы все одинаковые. Все вы, мои пациенты, — это один и тот же пациент, переодевающийся в разные одежды. Бесконечная повторяемость, как наш больничный коридор. Чередования одних и тех же лиц, как чередование восходов и закатов, лета и зимы. Где же люди — разные, удивительные, новые?! Какой жестокий обман — заявление, что на Земле живет шесть миллиардов человек! Грандиозная туфта. Кто их видел, где доказательства? Я верю глазам, а они наблюдают пять-шесть разновидностей человеческой породы. Не больше. Несколько душ, вырастающих в одних и тех же телах. И все идет по кругу, как повтор в орнаменте.

Вы думаете, я знаю выход из лабиринта. Надеетесь, что укажу вам дорогу. Спрашиваете меня о самих себе. А я не знаю дороги, сама вот заблудилась. Я только чувствую вас, одинаковые мои. Да, я могу дать совет более слабому. Но не себе. Не работает мое предзнание для самой себя, иначе почувствовала бы, угадала предательство задолго до того, как оно произошло, не стала бы свидетельницей банальной измены — ушла бы раньше.

А теперь-то уж и вовсе, какие там советы. С работы, кажется, придется уходить…

Ну и ладно, решила Вера. Буду сидеть дома, выгуливать собаку и растить в душе свой личный ад. Может, небесная администрация выдаст мне медаль. Так что надо прекратить сегодняшний прием и потихоньку исчезнуть из клиники. Чтобы поскорее начался этот треклятый «отпуск без содержания».

Но тут в дверь постучали.

— Да, — сказала Вера, торопливо «надевая» на лицо приятное выражение. — Открыто.

Вошла Даша Сотникова, после процедур помолодевшая, и с порога спросила:

— Ты почему по мобильному не отвечаешь, Верка? Я тебе звоню, наяриваю…

— У меня с телефоном что-то, — вздохнула Вера, показывая подруге трубку и рассказывая, в чем дело.

Даша внимательно выслушала и всплеснула руками:

— Господи, горе ты мое техническое! Надо было нажать «Enter»!

— Чего-чего?

— И вообще у тебя папка «Входящие» переполнена эсэмэсками… Ага, это от Андрея. Молчу, молчу!.. Не смотри на меня так. М-м… Удаляем. Когда наконец сама научишься?

— В следующей жизни, наверное.

— Да ну тебя, — махнула тонкой рукой подруга и предложила: — Снимай свою спецодежду, гиппократка! И давай закатимся куда-нибудь в тихое место, где вкусно готовят и малолюдно. Ты забудешь о своих психах, я — о своих рекламодателях, пообщаемся, как две безмозглые финтифлюшки! Знаешь, такие, «типа богатые»!

— Звучит очень заманчиво. Но, боюсь, «как безмозглые» не получится. Мозг — он или есть, или его нет. Его не спрячешь. Это я тебе как специалист могу доложить.

— Жаль. А мне давно хочется малость отдохнуть от умных мыслей… И вообще у меня к тебе предложение. Помнишь Яниса Пылдмаа?

— Помню, — удивилась Вера. — А ты-то откуда?..

— От верблюда. Я же рекламой занимаюсь, забыла? Сотрудничаем. Разговоры, то да се, вот и обнаружили тебя как общую знакомую. Ну так вот. Они будут отмечать десятилетие фирмы, для этого в Одессе арендуют шикарное место. И ты туда приглашена официально.

— Я? — еще больше удивилась Вера. — В Одессу?

— А что такого? Не ты ли у Яниса работала бизнес-тренером? Не отпустят тебя на пару дней, что ли? Щас пойду скандалить к твоему главному, а еще лучше — Лидку подошлю. Соглашайся давай, если хочешь, чтобы твое медучреждение уцелело под нашим напором!

Вера помрачнела и отвернулась от подруги, чтобы не видеть ее радостного лица, не читать по нему всего, что сегодня и вчера произошло в ее жизни, всех ее эмоций. Ясно, что человек хочет помочь подруге пережить недавнюю боль. Но она не знает о жалобе, о возможности увольнения… На Веру вновь нахлынула адова чернота — еще сильнее, чем до прихода Даши.

— Я подумаю, — сказала Вера, стараясь, чтобы ее голос звучал ровно. — Давай завтра поговорим. У меня к тебе просьба: на вот, возьми мой мобильный и деньги, купи мне новую… Забыла, как это называется, — такую штуку, которую вставляют, чтобы был новый номер. Сделай, пожалуйста, ты ведь знаешь, я не умею. А сейчас мне надо побыть одной. И не задавай вопросов, завтра зайду к тебе сама. Извини. Захлопнешь дверь?

Сотникова кивнула, догадываясь, что нужно делать все именно так, как говорит ее подруга. А подруга решительно сняла халат, надела туфли, вышла в коридор, не глядя по сторонам, и сразу — на улицу.