"Окно с видом на площадь" - читать интересную книгу автора (Уитни Филлис)

Глава 10

На следующее утро я проснулась от звона колоколов и услышала шорох снега за окном. Я встала и с нетерпением направилась к окну, чтобы посмотреть на первозданную красоту первого снега.

Ветви аиланта были оторочены белым, а на карнизе лежал толстый слой пушистого белого снега. На однообразные крыши были накинуты белые покрывала, и печные трубы были украшены шапочками из снега. Даже скучная аллея конюшенного Двора несла печать прикосновения красоты. Фуллер уже был на ногах и деловито разгребал снег, расчищая дорожку от каретного сарая до задней двери дома. Над городом стояла тишина, обычная для снегопада.

Натянув на себя капот, я подошла к камину, чтобы зажечь огонь. Как правило, по воскресеньям я отправлялась на конке в церковь, которую обычно посещала с матерью, но в это утро мне совсем не хотелось сражаться с сугробами и еле ползущим транспортом. Еще раньше я заметила поближе, на Пятой авеню, церковь, которую можно было бы посетить. Рейды — по крайней мере, миссис Рейд — бывали в более модной церкви, расположенной ближе к центру, и дети часто сопровождали мать. А что делал мистер Рейд, я понятия не имела. Вообще его редко можно было видеть по воскресеньям.

Я помнила о своем гневе и старалась подогревать его, чтобы он не остыл, пока я не найду возможность предстать перед мистером Рейдом и высказать ему все, что у меня накопилось. И все же, подстегивая свое возмущение воспоминаниями, я испытывала тревожное чувство из-за внутреннего стремления к совершенно противоположному — к миру и более спокойным мыслям.

Воскресный день имел еще одну очень приятную сторону: в этот день мисс Гарт уходила навестить своего престарелого отца. Она ждала окончания церковной службы и воскресного обеда в полдень, а потом уходила и отсутствовала весь день и часть вечера. Таким образом, оба ребенка оставались на моем попечении, если только миссис Рейд не выезжала и не брала Селину с собой.

В то утро Джереми не встал к завтраку. Заглянув к нему, я нашла, что он снова погрузился в безразличие и ничем не интересовался. Ему больше нечего было ждать и не на что надеяться, а выезд на спектакль оставил в его душе разочарование. Апатию не рассеяли и мои расспросы о работе над подарком для дяди. Он держал в секрете, что хотел сделать, и работал над подарком, только когда был совсем один. А в то утро и этот интерес покинул его.

Мне было просто необходимо пойти в церковь. Очевидно, снег изменил планы миссис Рейд, и Селина не собиралась с ней. Таким образом, оба ребенка оставались с мисс Гарт дожидаться моего прихода. С наших ступеней при входе уже счистили слой снега, но снегопад продолжался, и они опять покрылись снегом. Все же в снегопад не было противного колючего ветра. Снежинки падали медленно, не завихряясь, и плотно ложились на землю. Площадь Вашингтона превратилась в огромное белое поле, ее тускло-коричневые краски скрылись под покрывалом снега, а все кусты и деревья были укрыты белыми пуховичками. Снег плотно лежал на фонтане, и несколько воробьев прыгали вокруг, отыскивая крошки, рассыпанные там сердобольными горожанами.

Мои юбки мели снег, и я приподняла их повыше, чтобы не сидеть в церкви с мокрым подолом. Я приложила столько усилий, чтобы пробраться по рыхлому снегу, так утомилась, что, когда миновала три квартала и достигла цели моей прогулки, кровь уже стучала у меня в висках. По Пятой авеню, как обычно, двигался транспорт. На улице появились сани, и мелодичное позвякивание колокольчиков добавилось к звукам этого снежного воскресенья.

Маленькая церковь была построена из коричневого камня, который добывался за Гудзоном и был излюбленным строительным материалом для огромного количества домов и зданий в Нью-Йорке. Колокольня, в отличие от церкви, побелела от прилипшего к ней снега, а двери и окна ярко, приветливо светились. Зайдя за низкую чугунную оградку, я поднялась по ступеням вместе с другими прихожанами, которых снегопад не удержал дома.

Органист играл. Глубокие сильные звуки разносились в тишине и усиливали состояние, навеянное светом и теплом в церкви. Ощущение мира и покоя охватило меня, как только я вошла внутрь. Я отыскала место на длинной скамье недалеко от входа и села возле самого прохода вдоль боковой стены, где могла чувствовать себя спокойно и наедине со своими мыслями. Я всегда ценила именно этот момент перед началом службы. Я могла помолиться сама, не нуждаясь в наставлениях священника и его указаниях.

Спокойно обдумывая свой гнев, я перебрала в уме волновавшую меня проблему Джереми Рейда. Более всего мне необходимы были силы и наставления, чтобы помочь ему. Начало было положено. Нельзя было позволить ему опять соскользнуть на тот странный путь, который уводил его в темноту. Именно этого я просила всем сердцем в то тихое воскресное утро.

Маленькая церковь заполнялась прихожанами, и вскоре запел хор. Прихожане встали и присоединили свои голоса к молитве. Затем на кафедру взошел священник, чтобы прочитать проповедь. Мое беспокойство утихло, и я чувствовала себя умиротворенной и более сильной духом. Я знала, что, когда придет время, буду бороться за Джереми с новой отвагой и энергией.

Признаюсь, сначала я не очень следила за тем, что говорил священник. Я предпочитаю спокойных проповедников, а этот словно выплескивал огонь. Тем не менее, когда он кинулся в атаку на волну преступлений, захлестнувших Нью-Йорк и державших его в страхе, я стала слушать внимательно. Порок и разврат — старые грехи человека, увещевал нас священник, но с помощью добропорядочных людей их можно преодолеть и уничтожить.

Не так давно в Нью-Йорке жил человек, напомнил он прихожанам, который боролся против этих грехов с присущими ему мужеством и самоотверженностью. Эту богоугодную борьбу вел человек по имени Дуайт Рейд, и то доброе дело, которое он начал, сейчас продолжают другие. Мы должны помнить, говорил священник, что в начале января открывается дом-мемориал Дуайта Рейда для сирот и при открытии состоится церемония, которую, как он надеется, посетят многие из нас. И он попросил вносить пожертвования на это дело. Здание само по себе уже, с Божьей помощью, закончено, но надо сделать так, чтобы оно работало и процветало долгие годы.

Прихожане внесли свою лепту, а я, отдавая свою, вспомнила тот день, когда Джереми убежал именно в то здание, о котором говорил священник. Вероятно, как представлял себе мальчик, это место должно служить убежищем и сыну человека, память о котором таким образом хотели сберечь.

Когда служба кончилась и прихожане стали покидать церковь, я подождала, пока помещение совсем не опустело. Тогда я встала и пошла боковым проходом, в котором почти никого не было, по направлению к двери. Через два ряда за моей спиной на скамейке сидела женщина и тоже ждала, пока толпа поредеет, чтобы встать со своего места. Голову она склонила и плотно закуталась в мех, как будто ей было холодно, хотя в церкви было натоплено. Я вдруг узнала коричневую шляпку с перьями и сверкающие пряди рыжих волос, выбивавшихся из-под шляпки. И в тот момент, когда я узнала Лесли Рейд, она подняла голову, и наши взгляды встретились. Мгновение мне казалось, что она отведет глаза, нарочно, не желая меня видеть. Но потом она, казалось, передумала и кивнула мне. Она поднялась и боком продвинулась по ряду. Я стояла и ждала. Подойдя ко мне, она указала на боковую дверь, через которую легко можно было выйти.

Церковный двор был покрыт глубоким снегом, и мы ухватились за руки, помогая друг другу пробраться к боковой калитке.

Мы не говорили с ней, пока не выбрались на тротуар и не направились к Пятой авеню. Миссис Рейд взглянула на меня с грустью.

— Я не хотела, чтобы меня узнали, — тихо объяснила она. — Если бы кто-нибудь увидел меня здесь, для меня это просто так не кончилось бы. Но я знала об этой проповеди и хотела услышать ее.

Она выглядела в это утро спокойной и печальной, не такой отстраненной и недоступной для общения, как раньше. Как и всегда, я созерцала ее красоту, удивляясь в душе, что женщина может быть такой красивой. Ее кожа и вблизи выглядела прекрасной. Ресницы, бросавшие тень на глаза, были густы и изгибались вверх, а брови, аккуратно подправленные, образовывали линию, которую можно было считать совершенством. Такой была женщина, на которой был женат Брэндан Рейд. Как же он мог смотреть на Сесили Мэнсфилд?

Я удивилась, когда Лесли заговорила со мной не как с полуслужанкой в ее доме, а как с женщиной, которой она могла бы доверять. Повелительная манера исчезла.

— Ничто не может помешать открытию дома-мемориала, — говорила она из-за муфты, которую прижимала к щеке. — Доброе дело, начатое моим мужем, должно продолжаться. Оно не должно пропасть даром.

— А есть опасность, что этому могут помещать? — спросила я, немного удивленная ее словами.

— Не должно быть! — воскликнула она. — Хотя с самого начала мой муж протестует против всего этого проекта.

Было очень странно, что Брэндан Рейд выступает против того, что делается для увековечивания памяти о его брате. И я тут же, совсем позабыв о тактичности, высказала это.

Миссис Рейд снова бросила на меня быстрый трагический взгляд:

— Брэндан всегда завидовал Дуайту. Со времени, когда они были детьми. Дуайт все делал лучше, а намерения Брэндана так и оставались бесплодны. Старший брат не простил младшему, что тот стал тем, кем старший не смог.

Мне казалось, что слово «бесплодны» не могло быть применено к Брэндану Рейду, но мне не подобало говорить что-либо в его защиту перед его женой. Я ничего не сказала, и почти Целый квартал мы шли в молчании. А когда она заговорила вдова, ее голос выдавал растерянность и печаль:

— Дуайт умер в январе, а мой отец — в марте. Всего через два месяца. И это время года, ближе к январю, всегда мне кажется несчастливым.

Она вызывала во мне некоторое раздражение. Я могла, конечно, сочувствовать ей в несчастьях, которые выпали на ее долю. Мне тоже пришлось узнать, что такое горе огромных потерь. Но мне казалось, что у нее была полная возможность стать счастливой снова.

— Многие из моей семьи покинули нас, — продолжала она. — Мой отец, Хобарт Рольф, построил на реке Гудзон дом, который очень нравился моей матери. Когда финансовый крах разорил отца, этот дом был все, что у него осталось. Здесь дом на Бликер-стрит был представлен нам во временное пользование одним из наших друзей. Теперь моя мать живет одна на Гудзоне. Возможно, я скоро навещу ее, если мне удастся уговорить мужа отвезти меня туда. Мне будет полезно выбраться из Нью-Йорка хотя бы ненадолго.

В ее голосе звучали жалобные нотки. Видно, пережитые несчастья занимали слишком большое место в ее одиноких раздумьях.

— Я уверена, что поездка по Гудзону доставит вам большое удовольствие, — бодро сказал я. Она вздохнула.

— Как хорошо иметь такое крепкое здоровье, как у вас, мисс Кинкейд. Вы, кажется, не представляете себе, что такое провести в постели хотя бы один день.

Я подавила в себе желание ответить, что слишком занята для того, чтобы уделять время болезням. Каждому в доме, я думаю, было ясно, что слабое здоровье Лесли Рейд было порождением ее фантазий. Доктора исправно снабжали ее всевозможными лекарствами, но всегда оказывалось, что это не приносило ей существенного облегчения.

— А что будет с детьми, пока вы будете в отъезде? — спросила я.

— Мы думаем взять Селину с собой, — ответила миссис Рейд. — Мисс Гарт останется с Джереми. Мальчик плохо переносит путешествия, и лучше не брать его с нами.

«Помимо этого, вы не переносите его», — подумала я с возмущением. Вероятно, она почувствовала мое неодобрение, ибо улыбнулась мне задумчиво.

— Я знаю, вы думаете, что я несправедлива, мисс Кинкейд, а это не совсем так. Я верю, вы очень стараетесь помочь Джереми и надеюсь от всего сердца, что действительно можно что-то сделать для него. Ну а пока меня больше всего беспокоит его общение с Селиной.

— Но ведь он любит свою сестру, — поспешила я встать на его защиту. — Он старается не замечать ее, когда у нее возникает желание подразнить его, и я уверена, что он действительно глубоко привязан к ней. — Зайдя так далеко, я решила пойти еще дальше. — Я думаю, однако, что мисс Гарт часто слишком сурово обращается с мальчиком. Он еще не оправился от серьезного потрясения, и с ним следует обращаться намного мягче.

— Я поговорю с ней, — пообещала миссис Рейд. — Я знаю, она убеждена, что детей надо воспитывать в строгости. В конце концов, она была и моей гувернанткой, когда я была совсем молодой девушкой. И, конечно, в нашей семье она находится на привилегированном положении. Я полностью доверяю ее суждениям, но постараюсь уговорить ее быть более снисходительной к Джереми, если вы думаете, что это разумно.

Несмотря на то, что ее слова удивили меня, мне они были приятны, хотя я и сомневалась, что она окажет какое-либо воздействие на Тору Гарт. Тем не менее, миссис Рейд казалась в это воскресное утро более человечной, менее отстраненной, холодной и высокомерной. Не была ли она просто немного застенчивой, ибо застенчивость часто заставляет человека прятать свои дружеские чувства?

По мере того как мы приближались к площади Вашингтона, идти стало легче, так как тротуары уже были расчищены. Однако миссис Рейд не пошла быстрее. Мне даже показалось, что она еще более замедлила шаг.

— Вам понравилась вчера пьеса? — неожиданно спросила она, и я увидела, что румянец проступает на ее бледных щеках.

— Это очень забавная пьеса, — ответила я, тщательно выбирая слова. — И детям она очень понравилась.

— А эта актриса… эта Сесили Мэнсфилд?.. Я никогда не видела ее. Какова она?

Мне больно было видеть ее молящий взгляд.

— Она кажется одаренной комедийной актрисой, — сказала я.

— А она… она очень красивая?

Миссис Рейд забыла закрыть щеки муфтой и не замечала, как белые хлопья падают на ее приподнятое кверху лицо, оседают на необыкновенно длинных ресницах, от которых захватывало дух, и постепенно, не сразу, тают там. Я испытала огромное сочувствие к ней больше, чем когда-либо, а мое возмущение мистером Рейдом стало еще сильнее.

— Мисс Мэнсфилд совсем не красива, — поспешила я уверить ее. — Ее можно назвать привлекательной, и у нее есть определенное очарование и юмор. Но не больше.

Казалось, миссис Рейд как-то успокоили мои слова, и это еще больше тронуло и расстроило меня. Похоже, Эндрю был не прав, говоря о ее любви к младшему брату. Лесли Рейд испытывала к своему мужу, с которым она так холодно обращалась, гораздо больший интерес, чем предполагал Эндрю.

Пока я перебирала эти мысли в голове, она снова заговорила о Дуайте, повторив без какой-либо застенчивости один из комплиментов, который он когда-то сказал ей. Возможно, ей хотелось показать мне, что человек, которого она любила, очень высоко ценил ее.

Трудно было разобрать, чего было больше в тех чувствах, которые я испытывала по отношению к ней, — замешательства или жалости, и я почувствовала облегчение, когда мы наконец-то пришли домой. Я была очень обеспокоена тем, что мне открылось под маской холодной и неумолимой красоты Лесли Рейд. Я увидела признаки скрытого огня, и это тревожило меня. Мать Джереми не была безразлична к жизни, но воспоминания о ее собственных несчастьях вынуждали ее на противоречивые действия.

Как только мы вошли в дом, я тут же направилась на третий этаж. Я слышала голоса в детской и догадалась, что мисс Гарт была там с детьми. В то время как я проходила по холлу, открылась дверь классной комнаты, и, к моему удивлению, оттуда выглянул Эндрю Бич. Обычно он не приходил в дом по субботам и воскресеньям.

— Ну и как прошел спектакль? — спросил он, даже не произнеся для начала слова приветствия. Я ответила намеренно небрежно:

— Довольно хорошо. Детям, кажется, понравилась пьеса.

— А хозяину? — настаивал на дальнейшем разговоре Эндрю, недоверчиво приподняв бровь.

— Лучше бы вам спросить об этом у него, — твердо ответила я. — Почему вы сегодня здесь?

— Мне собираются уделить дополнительное время для позирования. — Он жестом указал на комнату за его спиной. — Войдите и посмотрите, чем я занимаюсь.

Впервые он предложил мне посмотреть портрет, и я последовала за ним в классную комнату, где возле окна стоял мольберт. На мольберте было натянуто небольшое полотно — неоконченный портрет женщины и ребенка. Я остановилась и с интересом углубилась в него.

Эндрю ухватил капризное выражение лица Селины, мягкость и пышность ее волос, вот-вот готовых разлететься, и очертания рта, вот-вот готового рассмеяться. Работа над лицом ребенка была близка к завершению. А мать все еще была не более чем смутным предположением: овал лица неземной красоты и намек на грусть. Итак, он намеревался нарисовать призрачную Лесли, только, очевидно, без того выражения жалости к себе, которое так часто было заметно в ней.

— Очень трудно ухватить ее характер, — сказал он. — Я все еще пытаюсь найти правильный подход.

Я подумала о тех нескольких образах Лесли Рейд, которые я уже видела: властная хозяйка, всеми забытая больная женщина в комнате со свечами, и контрастом к ним — раздираемая противоречивыми чувствами жена, которую я только что увидела в церкви.

— Я не уверена, что вы нашли ее образ, — проговорила я, раздумывая. — Сначала вам придется прийти к решению, какую миссис Рейд вы хотите нарисовать.

Эндрю улыбался:

— Я так и предполагал, что вы не одобрите. Вы недооцениваете ее, Меган. В ней может оказаться больше, чем открывается безразличному глазу. Тем более что наша маленькая швея надолго выбила хозяина из колеи так, что он совсем не смотрит на хозяйку.

Гнев, который поднялся во мне, был явно не пропорционален причине, его вызвавшей, и хорошо, что неожиданное появление Кейт в дверях избавило меня от возможности ответить ему.

— Миссис Рейд готова позировать, если вы придете к ней сейчас, — обратилась она к Эндрю и на одном дыхании выпалила мне: — Мистер Рейд спрашивал о вас утром, мисс. Пожалуйста, не пройдете ли вы в библиотеку сейчас?

Я кивнула ей и вышла из комнаты, не взглянув ни на Эндрю, ни на портрет. Но, выйдя, не стала спешить. Я сняла накидку и шляпку и взбила черные локоны надо лбом. Надо сказать что мое отражение в зеркале сильно удивило меня. Только при одном упоминании имени Брэндана Рейда в моих глазах загорелся гневный огонь. Я могла быть одета даже в скучно-коричневое платье, но возмущение, еще более подстегнутое замечанием Эндрю, придало необычную живость моему лицу. Мне было приятно видеть себя готовой к бою.

Сойдя вниз, я нашла дверь библиотеки открытой, а мой хозяин стоял у пьедестала, на котором покоилась голова Озириса. Он, казалось, изучал ее, глубоко сосредоточившись, но, однако, почувствовал, что я вошла, и сказал мне, не оборачиваясь:

— Входите, мисс Меган, и закройте за собой дверь, пожалуйста.

Я двигалась решительно, твердым шагом. Не было больше надобности прятать свой гнев. Я направилась прямо к нему с целью как можно быстрее выговорить все, что я думаю, и разделаться со всем этим. К несчастью, моя решимость осталась незамеченной, и он заговорил первым:

— Меня никогда не утомляет подобная скульптура благодаря мастерству исполнения, — сказал он и с восхищением провел пальцем по гордому египетскому носу. — Как прекрасно она обнажает человека за обличьем Бога! Посмотрите на эти удлиненные глаза. Они не совсем стилизованы. В них есть и мысль, и разум. Но больше всего мне нравится ирония, которая сквозит в уголках рта.

Его палец скользил, прикасаясь к полным губам, которые странным образом напоминали его собственные губы, хотя мне казалось, что в этом человеке нет той иронии, которая так восхищала его в скульптуре. Но ведь я пришла сюда не обсуждать египетскую скульптуру. Я обхватила свои плечи руками и начала говорить прежде, чем он смог остановить меня.

— Я не желаю больше оставаться в этом доме под фальшивым предлогом, мистер Рейд. Считаю себя обязанной высказаться по поводу вашего поведения вчера.

Эта вводная фраза, очень резкая на мой слух, наконец-то привлекла его внимание. Он бросил на меня удивленный взгляд и пододвинул кресло поближе к уютному огню в камине.

— Не надо стоять так, будто вы моя школьная учительница и намерены прочитать мне лекцию. Идите и сядьте сюда. Сидя, вы можете возмущаться мной так же, как и стоя.

Но я не желала, чтобы меня таким образом разоружили, да еще обратили бы мой гнев в шутку. И я осталась стоять там, где стояла.

— Во-первых, — продолжала я, — совсем не было необходимости сопровождать детей в театр. Но раз уж вы выбрали это решение, вашей прямой обязанностью было вести себя так, чтобы не испортить настроение детям хотя бы до конца этого дня, как бы трудно вам это ни показалось. Вы не имели права выплескивать свое недовольство и личную обиду на детей. Особенно на Джереми. Вечером ему было плохо. Сегодня утром он не захотел вставать, он утратил все, чего достиг в течение нескольких последних недель. И в этом виноваты вы.

Я замолчала, удивляясь своей смелости, но ни в коей мере не сожалея о ней. Его лицо не выражало ничего, кроме некоторой настороженности. Он стоял передо мной, спокойно изучая меня, а я не могла определить, что значили для него мои слова, как он их воспринимал. Когда он неожиданно шагнул ко мне и положил свои тонкие, сильные руки мне на плечи, я задохнулась. Я ощутила их тепло и силу сквозь ткань платья.

— Хотите вы этого или нет, но вы сейчас же сядете, — скомандовал он. — Уверен, что вы испытываете удовлетворение, видя, как мне неудобно, но мне это не доставляет никакого удовольствия, и я не намерен терпеть такое дальше. Сядьте здесь, у огня, и немного расслабьтесь.

Я, конечно, не могла сопротивляться физически, что совсем не подобало бы леди, и мне пришлось двинуться туда, куда он указывал. И он опустил меня в кресло возле огня в такой манере, которая была очень далека от манеры джентльмена. Потом он сам сел на стул напротив меня и неожиданно улыбнулся мне сверкающей улыбкой.

— Ну и что же вы будете еще выговаривать мне, мисс Меган? — спросил он.

Какой он был хитрый! И какой умный! Его улыбка и даже обращение ко мне по имени, как меня называли только дети, — все было рассчитано на то, чтобы развеять мой гнев и смягчить мою позицию. Но я не могла позволить, чтобы со мной так обращались. Я выпрямилась в мягком кресле, смотря на него еще более гневно, чем до этого.

— У меня есть что еще сказать вам. Я хотела бы сообщить вам, что, хотя я знаю, какие о вас ходят слухи, я не вникала в яти слухи. Я не имею представления о том, что из всего этого правда, а что — ложь, и не мне судить вас. Однако ваше поведение вчера в ложе театра было просто неприлично. Вы не подумали ни о детях, ни обо мне.

Наконец-то я сказала все, что собиралась, идя сюда! Слова были сказаны, и я напряженно сидела на краешке кресла, ожидая, что небеса сейчас обрушатся на меня.

Мистер Рейд больше не улыбался. Теперь он не смотрел на меня, переведя свой взгляд с моего лица на огонь.

— Я попросил вас прийти сюда, чтобы принести вам мои извинения, — сказал он после некоторой попытки, как мне показалось, успокоиться. — Как вы заметили, вчера я вел себя плохо. И до этого, когда я использовал ваше предложение взять детей на спектакль как инструмент, чтобы унизить других. Имя мисс Мэнсфилд действительно упоминалось в газетах в связи с моим именем. И мне не следовало позволять вам выбрать именно этот спектакль или хотя бы взять детей на него. Я не ожидал, что мне будет так невероятно стыдно за мои действия, мисс Меган. Истина открылась мне как наказание.

Я не совсем верила ему и не могла сказать, насколько он был серьезен. Я была готова услышать все что угодно, но только не извинения, поэтому не могла так быстро загасить справедливое негодование и ответить ему с подобающей любезностью.

— Принимаю ваши извинения, — гордо произнесла я. — Но ущерб нанесен, и невозможно так легко исправить его.

Сейчас в нем не было и признаков насмешки, и он принял мои слова, как мне показалось, с искренней печалью и сожалением. Какой он странный человек! Полон противоречий. И кто знает, какие темные силы управляли его поступками. Часто мне казалось, что его место не здесь. Находясь с ним, я всегда видела в нем человека, живущего где-то совсем в других, далеких странах, человека, глаза которого смотрели на удивительные вещи, а мысли были заняты мирами, такими далекими от моих.

— Я хотел бы вам сказать, что я очень ценю то влияние, которое вы оказываете на Джереми, — прервал он наше затянувшееся молчание. — Изменения в лучшую сторону заметны даже мне, хотя я вижу его крайне редко. Давайте надеяться, что ухудшение будет только временным.

Это была тема, очень близкая мне.

— Он делает для вас подарок к Рождеству, — сообщила я. — Не знаю, что это такое, но уверена, что он очень хочет сделать вам приятное и заслужить вашу похвалу. Каков бы ни был подарок, я надеюсь, что вы примете его в свое время с благодарностью и любовью.

Снова его глаза помрачнели.

— Постараюсь принять его с подобающим выражением благодарности. Но с любовью — нет! Это слишком много для меня.

— Да нет же! Не много! — вскричала я. — Уже столько времени мальчику совсем не уделяли ни любви, ни тепла. Теперь это надо компенсировать. Ведь вы взрослый. И у вас есть сила духа, которой у него нет.

Мне было ясно, что я задела его за живое. Он поднял глаза к портрету своего отца, висящему над камином, и снова я прочитала любовь в его взгляде. Интересно, было ли ему, тогда еще совсем молодому человеку, больно видеть, что отец разочарован в нем? Что в глазах отца он значил меньше, чем его брат Дуайт?

— Джереми очень многое разрушил, — сказал он спокойным тоном. — Существует черта, за которую вам меня не продвинуть. Я ничего не ответила на это, и он изменил тему разговора:

— Миссис Рейд настаивает, чтобы я отвез ее вверх по Гудзону навестить ее мать. Она думает, что эта поездка будет полезна ее здоровью. Я не очень в этом убежден, но все же намереваюсь поступить так, как она желает. Селина поедет с нами, но я хочу, чтобы во время нашего отсутствия Джереми оставался на вашем попечении.

— А как же мисс Гарт? — спросила я.

— Мисс Гарт будет свободна и сможет посещать своего отца, или лекции, или делать еще что-нибудь, что ей захочется. Я не знаю, сколько мы будем отсутствовать, но полностью уверен в вас, мисс Меган. Я знаю, что вы не позволите мальчику снова сбежать, и мне будет намного спокойнее, если он будет находиться в ваших… в ваших нежных руках.

Я увидела, что уголки его губ опять тронула улыбка. По крайней мере, мне так показалось.

На какое-то мгновение я пожалела, что сожалею о том, что он находит нежными только мои руки. Но на самом деле то, что он думал по этому поводу, не имело ни малейшего значения. Тем более что он оставлял Джереми на мое попечение. Именно этого я и хотела. И я почувствовала себя окрыленной из-за того, что мне было оказано такое доверие.

Независимо от меня мое мнение о Брэндане Рейде во время этого разговора немного смягчилось. Я хотела показать, что моя враждебность к нему исчезла, поэтому постаралась разговаривать с ним мирным тоном и заверила его, что сделаю все зависящее от меня для Джереми. Затем, не придавая этому большого значения, упомянула, что утром была в церкви, умолчав, конечно, о том, что видела там Лесли.

— Священник очень тепло говорил о вашем брате, — сказала я, — и о доме-мемориале Дуайта Рейда, о его открытии в январе.

Неожиданно я ощутила напряженность мистера Рейда и слишком поздно вспомнила слова миссис Рейд о том, что ее муж выступает против проекта дома и что Брэндан завидовал своему брату. Теперь я увидела, что его глаза снова обратились к портрету его отца с гордостью и любовью. Гордостью за что? Был ли он действительно против открытия мемориала? И почему?

Брэндан посмотрел на меня, не говоря ни слова, и по его виду можно было безошибочно заключить, что наш разговор окончен. От меня вовсе не ждали, что я буду тут сидеть и болтать по-светски. Я тут же поднялась и удалилась, унося в сердце еще большее негодование, чем то, с которым пришла. И только покинув библиотеку, я поняла, как ловко он меня обошел. Я не отступила ни по одному пункту, но теперь у меня было ощущение, что я больше не смогу обвинять или осуждать его так, как могла бы до нашего разговора. Я не понимала, какие причины породили во мне эту перемену. И не была уверена, что такая перемена радовала меня. Я не намерена была позволить ему победить себя вопреки моим лучшим стремлениям. А с другой стороны, что же представляли собой мои лучшие стремления?