"Секреты прессы при Гобачеве и Ельцине" - читать интересную книгу автора (Вачнадзе Георгий)

1 августа 1990 года пала цензура в СССР…

Сейчас очень важно не забывать, что даже ту весьма ограниченную свободу прессы, которую мы обрели, нам не даровали свыше — эта свобода была отвоевана самоотверженными усилиями людей, которые заслужили доброе слово о себе.

Как это происходило — увлекательно рассказывается на страницах первого номера газеты «Демократическая Россия» перед тем, как 1 августа 1990 г. вступил в силу Закон о печати и других средствах массовой информации. Страна обретает свободу печати? И да, и нет — таково мнение члена рабочей группы Комитета Верховного Совета СССР, доктора юридических наук Михаила Федотова:

«Свободу печати нельзя ввести законом. Она лишь ветка на древе демократии. И пока не вырастет само дерево, она остается как бы „в проекте“. Прививать же ее к стволу социал-тоталитаризма — дело пустое и безнравственное. Пустое — ибо свобода выражения мнений логически противоречит монополизму в экономике, политике, идеологии. Безнравственное — ибо, формально провозглашенная, она становится удобной ширмой для промывания мозгов под вывеской „формирования нового человека“.

Семь десятилетий наше общество жило в условиях той свободы печати, что была декларирована советскими конституциями „в интересах народа и в целях укрепления и развития социалистического строя“. Тысячи всесоюзных, республиканских и местных „правд“ свободно внедряли в наше сознание истины, сформулированные на Старой площади. Все иные мысли не заслуживали свободы их выражения, поскольку, по мнению держателей истин, не соответствовали законодательно установленным „интересам и целям“, а следовательно, должны были караться как „заведомо ложные измышления, порочащие советский государственный и общественный строй“.

Когда же впереди явственно обозначился тупик, то оказалось, что интересы народа вполне может определять сам народ, выбирая между теми, кто стремится „укреплять и развивать“, и теми, кто предлагает иные пути. Конечно, провозглашенная гласность, потребная для выпускания пара, была лишь эрзацем свободы слова и печати. Власти всего-навсего ослабили вожжи, но отнюдь не отпустили их. Вновь натянуть вожжи они собирались с помощью закона о печати, на вполне респектабельной правовой основе.

То, что они ни сном, ни Духом не думали гарантировать реальную свободу печати, видно из того проекта, который был представлен депутатам как официальный. Скроенный на Старой площади по меркам законов о прессе времен Антонина Новотного и Николая Чаушеску, этот проект готовил легализацию цензуры, изничтожение самиздата и извечное закрепление подневольного положения прессы в качестве „мощного и надежного оружия партии“.

Депутаты, как известно, предпочли альтернативный проект, созданный кандидатами юридических наук Ю. Батуриным, В. Энтиным и автором этих строк. Выпущенный — после нескольких месяцев нелегкой борьбы — в виде брошюры за счет средств авторов, проект был раздарен участникам Первого съезда и таким неформальным образом попал в парламент.

Но то, что нам, авторам проекта и депутатам, вошедшим в рабочую группу Николая Федорова, казалось благом, нашим оппонентам представлялось „отрыжкой демократии“ и „болотным огоньком буржуазных свобод“. Они пускались во все тяжкие, лишь бы обкорнать законопроект, заредактировать его, вытравить из него неприемлемые для них положения. На заседаниях рабочей группы представители „заинтересованных ведомств“ атаковали едва ли не каждую статью, пытаясь заложить эдакие мины замедленного действия, способные взорвать весь проект. Кроме того, с текстом регулярно происходили странные метаморфозы: после перепечатки в машбюро в ней неизменно появлялись новые формулировки, а однажды даже целая статья — об ограничениях свободы слова в средствах массовой информации.

И все-таки к первому чтению мы смогли подготовить вполне достойный документ. Не слишком преуспев в редактировании, наши оппоненты прибегли к иным методам борьбы. Рабочая группа решила опубликовать проект для обсуждения в журналистской среде. Старая площадь наложила запрет. Проект напечатали как официальный документ сессии для раздачи депутатам — Старая площадь арестовала тираж. А во время первого чтения разразился скандал, поскольку накануне депутатам был роздан „уточненный вариант“ проекта, отличающийся от нашего, одобренного комитетами, так же, как мертвец от живого человека: внешне — то же самое, а душа уже отлетела.

„Уточненный“ заклеймили как противозаконную лоббистскую продукцию, одобрили наш проект, постановив опубликовать его для всенародного обсуждения и затем уже дорабатывать. Но за кулисами парламента текст постановления переиначили: сначала доработать, а потом уже опубликовать. Так и попали в проект „альтернативные варианты, предложенные группой народных депутатов“. Они касались лишь двух вопросов: права на учреждение и независимость редакционных коллективов. В первом случае они не разрешали гражданам создавать собственные средства массовой информации, во втором — дозволяли учредителям и издателям диктовать журналистам свою волю. Эти альтернативы изменяли проект с точностью „до наоборот“ и вместо свободы печати предлагали ее отсутствие.

Впрочем, на пути ко второму чтению не обошлось и без потерь. Поскольку прессинг шел „по всему полю“, чем-то приходилось жертвовать. Исчезли основания отказа в публикации опровержения, как и основания отказа в предоставлении журналисту информации. Представители „заинтересованных ведомств“ очень уж горячо доказывали, что журналисты должны иметь такое же право на информацию, как все прочие граждане. Но ведь право граждан на информацию фактически равно нулю! Сравнение журналиста с хирургом, которому в отличие от прочих граждан дозволяется резать человека скальпелем ради спасения его жизни, успеха не имело.

Свой вклад внесли и „политически грамотные машинистки“: стоило членам рабочей группы недоглядеть, как право прекращать деятельность средств массовой информации оказалось предоставленным тому органу, который это средство зарегистрировал. Представляете загс, который по собственной воле расторгает брак?

К сожалению, этот перл мы заметили слишком поздно. Были и другие. Так, однажды из статьи, устанавливающей основания прекращения деятельности средств массовой информации, исчезло слово „только“. Но формула статьи была такова, что пропажа этого короткого слова оборачивалась возможностью закрывать газеты по любому поводу. Слава Богу, подтасовку вовремя заметили.

А что же „машинистка“? „Я тоже отвечаю за этот законопроект, — ответила она однажды на мой упрек. — А будете выступать, так мы вас из рабочей группы выгоним“.

Принятие закона длилось три дня. То была драма в трех действиях. В первый день депутаты успели принять только одну статью. Но какую! „Цензура массовой информации не допускается“. Думаю, великий Пушкин был бы рад узнать, что в годовщину его рождения сбылось заветное — пала цензура.

Во второй день выстояла, несмотря на массированный натиск, норма, гарантирующая гражданину право учреждать средства массовой информации. Не знаю, что больше убедило депутатов: подобранные ленинские цитаты, ссылки на издательские начинания Герцена, Пушкина и Дельвига, международные обязательства СССР. Предложение „исключить Гражданина“ собрало лишь 84 голоса. В перерыве мы обнимались, поздравляли друг друга.

Но впереди нас ждало поражение. Четыре раза члены рабочей группы и солидарные с ними депутаты пытались отобрать у регистрирующего органа право закрывать средства массовой информации. Объясняли, что здесь налицо ошибка, недосмотр. Все тщетно. „Поправка машбюро“ стала законом. Хотя порой до победы не хватало всего двух десятков голосов.

Третий акт этой затянувшейся драмы был полон неожиданностей. Сначала прекрасный писатель С. Залыгин взошел на трибуну, чтобы призвать… не принимать закон, поскольку он защищает журналистов, но, по его мнению, не защищает „Новый мир“.

Вслед за ним молдавский депутат потребовал привлекать к ответственности астрологов, экстрасенсов и вообще тех, кто распространяет „несоответствующие действительности сведения“. В качестве аргумента он сослался на панику, которая возникла после выступления по „Маяку“ некоего астролога, предсказавшего скорое землетрясение в Молдавии. Ему, видимо, было невдомек, что своей скромной поправкой он наносил смертельную рану плюрализму мнений и свободе слова. А услужливые „машинистки“ были уже наготове, с отточенными формулировками для предложенной поправки. Они-то все понимали.

К счастью, поправка молдавского депутата не прошла. Как, впрочем, и большинство других. Короче, в ходе второго чтения законопроект ухудшить не удалось. Улучшить — тоже.

Плох и новый закон? Нет, пожалуй, он хорош. Так, на четверочку с плюсом. Или с минусом. Главное, чтобы не добавили ему новые минусы союзное правительство. Госкомпечать, Гостелерадио. Значит, нужно быть настороже. И воевать за те права, что дал всем нам Закон о печати, по всем правилам, что записаны в этом и в других законах. Воевать в парламентах, местных Советах, судах, редакциях… Всюду».

«Независимая газета» (2.2.1991) сообщила, что «ученые МВД СССР редактируют Закон о печати, пока по просьбе и на деньги Госкомпеча ти СССР, а не Президента». Свой пакет предложений о доработках текста уже действующего Закона о печати сотрудники НИИ МВД СССР уже передали в Верховный Совет СССР и, по имеющимся у га зеты сведениям, предложения милицейских ученых были восприняты положительно.

Односторонняя ориентированность Центрального телевидения на точку зрения политбюро КПСС, тем не менее, продолжалась и после августа 1990 года. Причиной было то обстоятельство, что союзный Закон о печати не был оснащен теми механизмами, которые должны приводить его в действие. Уже тогда был создан, к примеру, проект Закона РСФСР о внесении изменений и дополнений в Уголовный кодекс. Если этот проект был бы принят в российском парламенте, цензурные действия карались бы как уголовные преступления.

В 1990 году незаконными были действия милиции на территории РСФСР, хватавшей за шиворот уличных распространителей изданий, хотя эти газеты были официально зарегистрированы в Советах соответствующего уровня. Российское министерство информации добилось от Верховного Суда РСФСР разъяснения, что торговать газетой в любом месте — не означает нарушать закон. Значит, редакция могла теперь нанимать мальчишек-школьников продавать газету за приличное вознаграждение — для малотиражного издания, имеющего трения с «Союзпечатью», такой путь весьма эффективен.

С гласностью боролись всегда. Так же как и постоянно было стремление свести ее уровень до дозированной и достаточной с точки зрения властей предержащих. Менялись времена, и еще совсем недавно доведенная до совершенства система цензуры позволяла скрывать от общества любую неугодную, не устраивающую по идеологическим соображениям информацию.

Как писала газета «Известия» (25.3.1991), отмена цензуры не избавила общество от прежних представлений о средствах массовой информации, которые варьируются от «полезно — не полезно» до открытого призыва в стенах Верховного Совета приостановить действие Закона о печати.

«Следует говорить не только о свободе печати и гласности, но и праве граждан на получение любой информации. И это должно регулироваться соответствующими нормативными актами. Но основой должны стать принципы, на которых основывается демократическая пресса. Это прежде всего независимость от учредителя, свобода выбора редактора, право на собственное мнение. Впрочем, эти принципы еще предстоит нам освоить. Отсюда и требования, раздающиеся с различных сторон, поставить под контроль „распоясавшуюся“ прессу, которая забыла, кому она должна служить.

Впрочем, можно и дальше было вести теоретические споры о сущности прессы в демократическом государстве, но куда больший интерес представляют все-таки возможности, которые дает принятый в июне прошлого года Закон о печати. Сегодня, по мнению заместителя начальника отдела Верховного Суда СССР X. Шейнина, Закон о печати СССР не используется в полной мере. Прежде всего речь идет о такой норме закона, как право граждан получать информацию, средств массовой информации — сообщать ее, а должностных лиц — предоставлять информацию. Вызывает недоумение, отметил он, когда журналистам отказывают в этом, а они не обращаются в правоохранительные органы для защиты своего права. За время появления закона в судебной практике не было ни одного такого дела, хотя сегодня есть все правовые возможности привлечения к ответственности должностных лиц, препятствующих получению либо искажающих информацию».

На страницах журнала «Москоу мэгэзин» (март 1991) в статье под названием «Почем интервью, товарищ бюрократ?» американская журналистка Карен Дьюкес рассказывала, что теперь, в эпоху гласности, с иностранных корреспондентов советские официальные лица требуют крупные суммы в твердой валюте за любые интересные сведения. Бутылкой водки или чистой видеокассетой не отделаешься. Руководитель прессслужбы московской милиции Владимир Мартынов сообщил, что максимальная сумма, взимаемая с иностранных тележурналистов за один день съемок репортажа о работе милиции, составляет 1000 долларов. Журнал привел слова декана факультета журналистики МГУ Ясена Засурского, что официальные лица, требующие плату за информацию, напоминают ему таксистов, которые требуют сотни рублей за проезд от аэропорта Шереметьево до центра Москвы. А ведь по Закону СССР о печати официальные лица обязаны давать интервью журналистам бесплатно.

Безусловно, нормативная практика отставала от действующего сегодня Закона о печати, и, по мнению председателя Комитета по гласности Верховного Совета СССР В. Фотеева («Известия», 25.3.1991), еще предстояло многое сделать:

«Но, что уже совершенно очевидно, следует отказаться от практики подмены закона прежней административно-приказной формой управления средствами массовой информации. Комитет по гласности, по сути дела, превратился в место, где разбираются жалобы с требованием обуздать прессу. Хотя, совершенно очевидно, для этого и существует закон, которым должно руководствоваться общество. И когда в Верховном Совете СССР раздаются требования разобраться с очередным неугодным для депутатов печатным выступлением, следует помнить об этом. Иначе это грозит обернуться бесправием, очередной уздой на гласность. Быть может, сейчас реально средства массовой информации подошли к качественно иной задаче: формировать общественное мнение на основе действительно разносторонней информации, считает В. Фотеев.

И свою задачу комитет видит прежде всего в обеспечении реализации Закона о печати. Предполагается создать программу, которая реально обеспечивала бы гласность: создание полиграфической базы, органов, которые бы занимались подготовкой кадров, защитой журналистов и изданий. А сегодня им приходится действовать в условиях жестокого давления как со стороны издателей, так и учредителей. В этой связи характерен пример газеты народных депутатов Красноярского края „Свой голос“. Издательство „Красноярский рабочий“ в обмен на согласие печатать газету потребовало от редакции расписки в том, „что она обязуется не подвергать огульной критике партийные комитеты“. Случай симптоматичный, характеризующий ярко монополизм, который сегодня складывается на издательском рынке. Впрочем, с подобными ультиматумами сталкиваются не только местные издания. Издательство „Правда“ в ответ на желание ряда центральных изданий стать учредителями отказалось заключать с ними договор».

А что обо всем этом думают на Западе? Американская эмигрантская газета «Новое русское слово» (14.12.1990) так откликнулась на данные перемены в СССР, поместив заметки нашего бывшего соотечественника Марка Поповского «Слово и топор». Заголовок статьи Поповского вызван трагическими обстоятельствами гибели от руки неизвестного до сих пор убийцы известного проповедника и писателя Александра Меня. Поповский продолжает:

«Гласности уже три года. На Западе ее считают главным и неоспоримым достижением Горбачева. В Советском Союзе отношение к гласности несколько более осторожное — даже у тех, кто поддерживает президента-генсека. Похоже, что вступивший в действие 1 августа 1990 года Закон о печати не избавил советскую прессу от элементов страха и присутствия лжи. Во всяком случае, руководство еженедельника „Московские новости“, в своем „Открытом письме“ заявило на днях: „Народ должен знать всю правду о реальном положении дел. Полуправда и откровенное вранье государственных деятелей должны быть наказаны“ („МН“, 1 ноября). Это мнение разделяют многие писатели и редакторы, они желают, чтобы рамки гласности были расширены. Но одновременно распространена в обществе и противоположная точка зрения, которую откровенно высказывают, например, читатели газеты „Известия“. „Свобода и независимость органов печати нужны для одного — для дискредитации партии, захвата власти всякими радикалами“, — пишет житель Львова. „На месте правительства и партии я бы установил за вами, товарищи газетчики, строгий контроль. Если вас не сдерживать, ой сколько вы дров наломаете“, — пишет москвич. Из города Всеволожска требуют „защитить общество от информационного насилия и для этого установить нравственную цензуру“. Из Горького несется окончательный приговор: „Бесконтрольная печать в цивилизованном обществе недопустима и вредна“.

Как же реально выглядит на сегодня допущенная советской властью гласность в прессе?

Гласность какую-то степень свободы обществу действительно предоставила. Со страниц газет и журналов звучит слово ученых, священников, офицеров и просто рядовых граждан, которые в письмах в редакцию откровенно рассказывают о тяготах своей повседневной жизни.

При всем том, ослабив несколько давление на печать, власти и своих интересов не забывают. Госпропаганда не умолкала, а лишь сменила тон. Народу твердят, что прежние институты удушения полностью обновлены и никакой опасности для граждан более не представляют. Об этом пишут, дают интервью за интервью руководящие работники КГБ и Главлита — организации, возглавлявшей цензуру печати. Главлитчики публично клянутся, что писатели и журналисты никогда больше не услышат от них запретов и указаний. Цензоры (должность эта, однако, не упраздняется!) будут отныне лишь добрыми советчиками и консультантами пишущей братии с тем, чтобы предупреждать утечку государственных секретов. А поскольку в СССР теперь сплошной хозрасчет, то главлитчики даже предлагают редакциям и издательствам заключать договора и платить цензорам за их заботы. Самоокупаемость! В связи с этими переменами Главлит — штаб государственной цензуры (хорошо помню его громадную домину в Китайском проезде, неподалеку от ЦК партии) переименован теперь в ГУОТ — Главное управление по охране государственных тайн в печати и других средствах массовой информации. Давая интервью, деятели этого самого ГУОТа извиняющимся тоном признают, что да, пока еще 20–30 названий книг из числа привозимых с Запада в таможне ежедневно задерживается, но это, видите ли, те произведения, от которых „веет духом холодной войны“, которые „разжигают конфронтацию, пытаются подрывать советский строй и единство страны“. Список запрещенных книг? Нет, пока такой список не составлен. Вопрос о том, пропускать или не пропускать, решается на месте. Зато в библиотеках нынче полная свобода: под арестом остаются лишь полтысячи названий книг. Остальные — читай не хочу! Но пока главлитчики давали свои „расслабляющие“ интервью, а депутаты (почти три года!) создавали и утверждали Закон о печати, власти не прекращали политику цензурирования. За это время сделаны были попытки сместить четырех редакторов газет и журналов, которые давали своим читателям „слишком много“ нежелательной информации. Гнев, в частности, обрушился на редакторов газеты „Аргументы и факты“ и городской газеты г. Ногинска, журналов „Октябрь“ и „Книжное обозрение“. Выгнать с работы, правда, удалось только одного из бунтовщиков, но у хозяев страны есть немало и других средств давления на прессу.

На 22-й день после вступления в силу Закона о печати, того самого, что провозгласил полный отказ от цензуры, выпущен был и разослан „тем, кому о том ведать надлежит“, новый секретный „Перечень сведений, запрещенных к опубликованию“. Издан „Перечень“ тиражом 20.000 экземпляров, так что получит его целая армия надзирателей над печатью. Исключительно для их сведения в нем сообщается, что журналисты не имеют права касаться вопроса о заболеваемости скота ящуром и особенно строго запрещено называть цифры гибели скота; нельзя писать о неудовлетворительном состояний воинской дисциплины личного состава Вооруженных сил СССР, о преступности и самоубийствах а армии; секретны любые подробности, касающиеся износа железнодорожных вагонов и локомотивов. И еще и еще… Список секретных сведений утверждает Совет министров, и, разумеется исходные данные приходят из министерств. Принцип прост: министерские чиновники объявляют засекреченным все то, что обнажает их плохую работу, неудачи, бездарность и безграмотность руководства. Народ не должен знать, что гибнут миллионы голов скота, что вагоны и локомотивы вконец изношены, и тем самым железнодорожные катастрофы, можно сказать, запланированы, что армия распадается, а армейское имущество, включая боевую технику, разворовывается. Так, едва Закон о печати вступил а силу, под его главный тезис об уничтожении цензуры аппаратчики немедля подложили мину. Вместе с тем на поверхность выплыл другой параграф того же закона: нарушителям государственных тайн грозит суд и лишение свободы от 5 до в лет! Такая вот ловушка для особо ретивых искателей, хранителей и распространителей общественной правды.

Кстати, попытки подловить журналистов на „разглашении“ уже делаются. После того как нынешним летом „Московские новости“ опубликовали выступление бывшего генерала КГБ Олега Калугина, одного из редакторов вызвали в главную военную прокуратуру. Допрос длился четыре часа, после чего следователь прокуратуры явился в редакцию и незаконно потребовал сдать ему стенограмму выступления Калугина, на основании которой газета подготовила статью. Все это делалось, разумеется, во имя сохранения государственных тайн, которые Калугин, а за ним и „Московские новости“ якобы разбалтывают.

А в далекой Сибири с непослушными журналистами и редакторами расправляются еще проще. Когда самодеятельное Сибирское информационное агентство напечатало информационный бюллетень, который не понравился местным обкомовцам, последовала команда — и весь тираж арестовали в аэропорту. А издателей обвинили по уголовной статье — „занятие запрещенным промыслом“. В Ленинграде газета „Смена“ позволила себе высказать догадку, что аварию самолета, в котором летел Борис Ельцин (дело происходило в Испании), подстроил КГБ, — и немедля последовали санкции, так что вполне возможно, что редактору придется предстать перед судам. На Урале у гонителей свободной прессы своя метода: там против нежелательных изданий используют почтовую службу — время от времени весь тираж того или иного журнала вдруг исчезает, не дойдя до подписчиков. Особенно часто это происходит с номерами довольно свободолюбивого журнала „Век XX и мир“.

Но, конечно, в централизованном государстве удобнее всего давить неугодную прессу централизованными же методами. Незадолго до начала подписной кампании 1991 года было объявлено, что цена на газеты и журналы будет вскоре резко поднята — возможно, в 3–4 раза. Связано это якобы с увеличением стоимости печати и услуг почты. Ход отличный. „Правда“, „Известия“ „Коммунист“ и другие „высокопоставленные“ издания такое испытание, разумеется, выдержат легко, нехватку средств им покроют из партийной и государственной касс. А молодые оппозиционные издания, только-только становящиеся на ноги, да и некоторые старые, вырвавшиеся из-под опеки ЦК, могут тут же и прогореть: публика не сможет подписаться на слишком дорогое издание. „Наши экономисты подсчитали, что если даже цены возрастут вдвое, то подписка упадет также в два раза“, — прокомментировал решение „верхов“ главный редактор „Огонька“ Виталий Коротич. Главный редактор „Московского комсомольца“ Павел Гусев взглянул на ситуацию глубже (а может быть, просто позволил себе большую степень откровенности): „Это (повышение цен) — замаскированная акция для удара по свободе слова. В результате малоимущее население, как раз те, кто больше всего нуждается в информации, окажется лишенными ее“. Того же мнения придерживается главный редактор „Советской культуры“: „Аппарат, который давно хотел придавить гласность, сейчас нашел повод — переход к рыночной экономике, чтобы пресечь интерес к газетам методом их удорожания“.

Это действительно так. Особенно если принять во внимание, что тиражи многих партийных газет и журналов за годы перестройки уменьшились в пять и более раз. Похоже, что в 1991 году спрос на партийное слово упадет еще ниже. А это значит, что упадут и возможности пропаганды, массового оболванивания, которыми так дорожат партийные боссы. Впрочем, не станем беспокоиться за судьбу партаппарата: все рычаги управления государственной жизнью все еще прочно в его руках. Да и народное имущество тоже. Монополия на гласность отменена, но зато сохранена монополия на бумагу. Более половины производимой в стране бумаги по сей день передается по низким и сверхнизким ценам партийной системе, министерствам и ведомствам. Из 1 миллиона 800 тысяч тонн газетной бумаги 500 тысяч тонн пожирает каждый год Управление делами ЦК КПСС, 150 тысяч тонн берут себе военные. Немало есть и других высокопоставленных потребителей, в результате чего на все газеты России остается всего 60 тысяч тонн газетной бумаги. Каких-либо принципиальных перемен в распределении газетной бумаги в новом году не предвидится. Примерно так же распределяется и бумага, предназначенная для книг и журналов. Издательство „Правда“ выпустило в нынешнем году 350 млн. экземпляров своей партийно-пропагандистской макулатуры, в то время как все остальные книжные тиражи России составили 140 миллионов экземпляров. Так что нет нужды пускать против оппозиционной прессы отряды спецназа и беспокоить КГБ: по расчетам партийного аппарата, многочисленные демократические издания сами собой задохнутся в наступающем году от повышения цен или отсутствия бумаги. Такова стратегия горбачевского руководства в эпоху гласности.

Как же оценивают ситуацию в печати те, кто профессионально занимается ею? Превратит ли Закон о печати сумеречную гласность в полную свободу слова? Вот несколько наиболее ярких высказываний по этому поводу редакторов изданий различного направления.

„Гласность и свобода печати — разные вещи. Гласность — это то, что дозволено сверху. Я вообще не могу ни одну газету или журнал, издающийся типографским способом, назвать свободной печатью. Свободы печати нет, она не возникла еще за годы перестройки“ (Александр Левиков, „Литературная газета“).

„Журналисты, общественные и даже государственные деятели чуть ли не голос сорвали за перестроечные годы и всем надоели, вопя: „Дайте достоверную статистику! Обнародуйте долю военного производства в национальном доходе!“. Результаты же в лучшем случае половинчатые, а в худшем случае близки к нулю“ (Алексей Панкин, „Международная жизнь“).

„Цензура — это вожжи. Сейчас вожжи немножко отпустили. Мы уже мотаем головой. Но в любую минуту эти вожжи могут натянуть, мы сначала встанем на дыбы, а потом обретем привычку ходить под седлом и дальше“ (Михаил Федотов, юрист, общественный деятель).

„Закон о печати во многом несовершенен… Мало самостоятельности у прессы, сохраняется ее зависимость от кого-то“ (Анатолий Иванов, „Молодая гвардия“).

„Вообще же в нашей стране легче принять закон, чем его осуществить“ (Виталий Коротич, „Огонек“).

Как видим, ни „левые“, ни „правые“ журналисты оптимизма по поводу завтрашнего дня своей профессии не испытывают. Стальной топор государственной цензуры по-прежнему нависает над свободным словом России».

Российские законодатели пошли по другому пути — в мае 1991 года они представили на широкое обсуждение свой, республиканский проект Закона о печати, авторами которого стали те же, кто разработал и отстоял принятый союзный Закон о печати, — М. А. Федотов, Ю. М. Батурин и В. Л. Энтин.

Авторы уточнили, что проект не противоречит союзному закону, а развивает и дополняет его положения. Так, если раньше о цензуре в 1-й статье была лишь одна фраза, то в проект была включена специальная статья: «НЕДОПУСТИМОСТЬ ЦЕНЗУРЫ».

Цензура массовой информации, говорится в ней, то есть требование от редакции средства массовой информации со стороны должностных лиц государственных органов, организаций, учреждений или общественных объединений предварительно согласовать сообщения и материалы (кроме случаев, когда должностное лицо является автором или интервьюируемым), а равно наложение запрета на распространение сообщений и материалов, их отдельных частей, — не допускается. Создание и финансирование органов, организаций или учреждений, назначение должностных лиц, в задачи либо функции которых входит осуществление цензуры массовой информации, — не допускается.

Любопытное уточнение предлагалось в главе «Организация деятельности средств массовой информации»: в течение двух лет со дня первого выхода в свет продукции средства массовой информации редакция освобождается от платежей в бюджет из прибыли.

Появились новые разделы, связанные с электронными средствами массовой информации. В частности, о порядке формирования и деятельности Федеральной комиссии по массовым коммуникациям, которая будет вырабатывать государственную политику в области лицензирования радио и телевещания. Вот следующее положение статьи 31 «ЛИЦЕНЗИЯ НА ВЕЩАНИЕ»: «Не принимаются к рассмотрению заявки на лицензию, подаваемые непосредственно либо через дочерние организации политическими партиями, профессиональными союзами, религиозными организациями, иными общественными объединениями». Ясно, что заниматься телерадиовещанием должны профессионалы, предоставляя равные возможности для всех.

В главе «Отношения средств массовой информации с гражданами и организациями» был расширен раздел о праве на получение информации: статьи о запросе информации, отказе и отсрочке в предоставлении информации, о конфиденциальной информации, которые ранее, во время обсуждения союзного Закона, вообще исчезли из текста. Декан факультета журналистики МГУ, профессор Я. Н. Засурский назвал проект российского Закона серьезным вкладом в развитие юридической мысли о СМИ; здесь впервые выдержан принцип правового государства: разрешается все, что не запрещено (вместо традиционного: разрешается все, что разрешается)… Проект Закона РСФСР «О средствах массовой информации» авторы посвятили памяти народного депутата СССР, журналистки из Красноярска Людмилы Батынской, отстаивавшей в союзном парламенте право прессы быть четвертой властью, а не «пылью на ботинках». Текст был опубликован в специальном выпуске газеты «Россия» и в виде отдельной брошюры.