Огюст Дерлет
Метроном
Она лежала в постели, окутанная приятной, успокаивающей темнотой; губы ее были чуть растянуты в улыбке, которая была сейчас тем единственным, во что воплотились ее глубокое удовлетворение и безмерное облегчение. Наконец-то похороны позади. А ведь никто так и не удивился, что мальчик вдруг свалился вводу, никому и в голову не пришло, что она могла спасти пасынка, возникни у нее подобное желание. «О, бедная миссис Фавел, какое это для нее потрясение!» – даже сейчас, находясь в объятиях сомкнувшейся вокруг нее тьмы, ей слышались эти голоса, смутные и такие далекие. Но теперь она не испытывала даже намека на угрызения совести, охватившие ее в тот миг, когда ребенок в последний раз исчез под водой, а сама она, тоже порядком вымотанная, выбралась на берег. Перестала она думать и о том, как вообще отважилась совершить такое, ей даже удалось убедить себя в том, что она ничего не знала про эту яму на дне, какая она глубокая и какое там сильное течение.
Из соседней комнаты доносились шаги мужа. Он тоже ни о чем не догадывался. «Теперь у меня осталась только ты», – сказал он тогда. Его внезапно покрывшееся морщинами лицо выражало безмерную скорбь. В первые дни ей было особенно тяжело, однако когда тело Джимми наконец опустили в могилу, вместе с ним исчезли и мучившие ее остатки сомнений и терзаний.
Если оценивать вещи трезво, трудно было представить, как у нее вообще хватило сил решиться на такой шаг. Сам по себе ее поступок носил явно импульсивный характер, но раздражение и ненависть, которые вызывали в ней его поразительное сходство с родной матерью, подстегивали ее. И еще этот метроном! Десятилетнему ребенку пора бы уже перестать забавляться подобными игрушками. Если бы он хотя бы играл на рояле, метроном был бы необходим ему для контроля темпа, то это было бы понятно. А так просто – нет, нет, это было уже слишком!
Она была просто не в силах больше выносить этот звук. А потом, когда она тайком спрятала метроном, как же он ее изводил постоянным напеванием того дурацкого мотивчика, который диктор утренней детской программы, передаваемой по пятницам, преподнес в качестве объяснения шутливого названия «Симфония метронома», данного кем-то бетховенской «Восьмой»! До сих пор в уголках ее памяти звенели эти идиотские, абсурдные, лишенные всякого смысла словечки, адресованные Бетховеном изобретателю метронома:
«Как-вы-там,
Как – вы – там,
Как-вы-там
Жи-ве-те,
До-ро-гой,
До-ро-гой
Мой мис-тер,
Мел-зо?»
Ну, или что-то в этом роде, сейчас она уже точно не помнила. Даже при начальных аккордах симфонии они надсадно всплывали в ее памяти, без конца напоминая щелканье метронома: так-так, так-так, так-так. Вместе с этим припевом метроном как бы выкристаллизовал ее чувства по отношению к сыну Арнольда от первой жены.
Она вышвырнула песенку из своего сознания.
Внезапно ей в голову пришла другая мысль: «А куда она спрятала метроном?» В самом деле, это была довольно милая вещица, вполне даже модерновая: на тяжелом серебряном основании и с маленьким молоточком на рифленой стальной стрелке, перемещавшимся на фоне узорчатого серебряного треугольника. Тогда она не поддалась первому импульсивному желанию вдребезги разбить его и решила, что, когда пасынка не станет, использует механизм в качестве изящного украшения, пусть даже он раньше принадлежал матери Джимми. На какое-то мгновение она вспомнила Марго и подумала, что та обрадуется новой встрече с Джимми, – если, конечно, допустить, что загробная жизнь и вправду существует. Впрочем, ей было известно, что Марго действительно верила в Бога.
Могла она положить его на одну из полок своего шкафа? Возможно. А все же странно, что сейчас она никак не может вспомнить то, что беспрерывно терзало ее сознание все эти дни незадолго до смерти Джимми. Она продолжала думать о метрономе, представляя себе, как красиво он будет смотреться на рояле: одинокое украшение, серебро в темно-коричневом обрамлении.
Неожиданно ее мечты прервал тикающий звук метронома. Надо, же, как странно, что звук раздался именно сейчас, когда она подумала о нем. Она вполне отчетливо различала пощелкивание: так-так, так-так, так-так, попыталась было установить источник звуков, но ничего не получилось, они словно ускользали от нее. Причем что характерно – звуки то нарастали, то ослабевали, словно их источник то приближался, то снова удалялся. Про себя она отметила, что раньше, когда Джимми изводил ее своей забавой, подобного эффекта не было. Она напряглась и стала вслушиваться. Внезапно ее пронзила неожиданная мысль. У нее перехватило дыхание, и они буквально окаменела. Ну конечно же, она спрятала метроном сразу же после того, как Джимми попросил завести его! Разумеется, память ей не изменяет, именно так все и было. А значит, и тикать он сейчас не должен – ведь она так и не завела его.
На какое-то мгновение женщина подумала, что Арнольд каким-то образом нашел метроном и шутки ради именно сейчас завел его. Она посмотрела на часы – без четверти час ночи. Лишь крайне разгулявшаяся фантазия могла подсказать ей, что Арнольд способен на подобную шутку. Более естественным было бы предположить, что он подошел к ней со словами: «Слушай-ка, ты же вроде говорила, что Джимми потерял его, а он вот – стоит на твоей полке». Эта мысль навеяла другую: она сама спрятала метроном в таком месте, где Джимми не смог бы его достать.
Женщина прислушалась.
Так – так , так – так , так – так …
«Арнольд тоже слышит это? – подумалось ей – Вряд ли. Обычно он спит очень крепко». Поборов секундное замешательство, она встала, нащупала электрический фонарик, подошла к шкафу, открыла дверцу, сунула руку с фонариком в его зияющее чрево и прислушалась. Нет, определенно метронома там не было. Чтобы окончательно убедиться, она все же вынула пару шляпных коробок – если ей самой надо было что-то припрятать, она обычно использовала их.
Покончив со шкафом, она прислонилась к его дверце, брови ее раздраженно изогнулись. «Боже праведный! Неужели даже после смерти Джимми ей придется выслушивать это адское тиканье?»
Она решительно направилась к двери своей спальни.
Неожиданно в ее сознание проникли новые звуки.
Там, за дверью, определенно кто-то ходил, тихонько передвигаясь и ступая укутанными во что-то мягкое ногами.
Первым делом она, естественно, подумала об Арнольде, однако едва эта мысль посетила ее, как раздался скрип кровати под его телом. Ей хотелось верить, что это ходит служанка или кухарка, которым зачем-то понадобилось вернуться в дом, но она тут же отвергла и эта идею – кому взбредет в голову возвращаться за чем бы то ни было в час ночи? Взломщиков можно было также полностью исключить.
Рука ее на секунду замерла на дверной ручке, но затем она почти с яростью рванула ее на себя и, держа фонарик над головой, выглянула в холл. Никого. Она поймала себя на мысли, что ей действительно хочется кого-то увидеть. «Что за чертовщина?» – подумала она, чувствуя одновременно настороженность и раздражение.
И тут снова послышались шаги – совсем тихие, далекие, доносящиеся откуда-то снизу. Тиканье метронома заметно усилилось, оно показалось ей настолько громким, что она испугалась, не разбудит ли это Арнольда.
А затем послышались звуки, наполнившие все ее естество леденящим ужасом: это был голос мальчика, напевавшего где-то вдалеке:
«Как-вы-там,
Как – вы – там,
Как-вы-там
Жи-ве-те,
До-ро-гой,
До-ро-гой
Мой мис-тер,
Мел-зо?»
Привалившись спиной к дверному косяку, она вцепилась в него обеими руками. Ее охватило смятение. На какие-то мгновения голос затих, потом исчез совсем, зато тиканье метронома стало еще громче. Ей даже стало легче, потому, что эти звуки заглушали сейчас те, другие…
Она постояла, пытаясь совладать с собственными чувствами, потом крепко обхватила пальцами корпус фонарика и медленно двинулась по коридору, одним плечом касаясь стены. Подойдя к краю лестницы, она прикрыла ладонью луч света, чтобы тот, кто находился внизу, не мог ничего разглядеть, и начала медленно спускаться, все время опасаясь, что ее выдаст скрип ступеней.
Внизу, в холле, никого не было, теперь звуки доносились уже из библиотеки. Она осторожно распахнула дверь, и тиканье метронома вырвалось нарушу, буквально оглушив ее. Что находилось по другую сторону порога, не было видно. Только войдя в, комнату, она смогла различить у противоположной стены маленькую расплывчатую тень, робко передвигающуюся вдоль мебели, заглядывающую наверх и протягивающую свои призрачные ручонки к книжным полкам. Это был Джимми, ищущий свой метроном.
Она стояла не шевелясь, дыхание перехватил сковавший ее безграничный ужас. Джимми, мертвый Джимми, которого они только сегодня утром похоронили1. Лишь усилием воли женщина заставила себя устоять перед надвигающимся обмороком.
Ребенок-привидение брел к ней. Он шел прямо на нее и… миновал, жадно всматриваясь в каждое углубление, в каждый укромный уголок, где мог быть спрятан метроном. Снова и снова, опять и опять.
Ценой неимоверного усилия она заставила себя громко проговорить:
– Убирайся! – на деле это прозвучало резким, пронзительным шепотом. -Убирайся отсюда. Прочь!
Но ребенок не слышал ее. Он продолжал свои призрачные поиски, тщетно обследуя все новые участки пространства и снова возвращаясь на те, по которым многократно проходил прежде. И навязчивое «так-так, так-так» метронома по-прежнему, словно молотом, сотрясало гнетущую тишину объятой ночью комнаты.
Рука, прикрывавшая луч фонарика, упала, когда мальчик проходил мимо нее. Она увидела обращенное к ней лицо, глаза, обычно такие добрые, а сейчас – злобные и враждебные, рот, скривившийся в раздраженной, гневной ухмылке, маленькие напряженные руки. В отчаянии она повернулась и бросилась бежать, подлетела к двери, рванула ручку на себя, но та не сдвинулась ни на дюйм.
После трех безуспешных попыток распахнуть дверь, она решила посмотреть, что ей мешает. Рядом стоял Джимми, легонько прислонив руку к двери, однако и этого оказалось достаточно, чтобы она не смогла сдвинуть ее с места. Женщина попробовала еще раз – ручка повернулась как и прежде, однако дверь осталась на месте. Выражение лица ребенка показалось ей настолько зловещим, что она выронила фонарик и в ужасе бросилась к окну. Но мальчик опять опередил ее.
Она хотела приподнять оконную раму, но та никак не поддавалась, и даже не успев поднять взгляд, она уже знала, что Джимми прижимает верхний край, оттягивает его книзу. Так он и стоял – белесый, почти прозрачный, легонько опираясь на окно.
То же самое случилось и со вторым, со всеми другими окнами. Когда она решилась кулаком разбить стекло, мальчик просто встал между нею и окном, и ее кулак словно увяз в чем-то мягком, не достигнув цели.
Тогда она в ужасе бросилась назад, в темный угол за роялем, грудь ее содрогалась от рыданий.
Ребенок и тут оказался рядом. Она чувствовала, всем телом ощущала исходивший от него мертвящий холод, проникавший сквозь тонкую ткань ночной рубашки.
– Убирайся, убирайся, – доносился сквозь плач ее молящий стон.
Женщина почувствовала, как лицо Джимми прижалось к ее лицу, осуждающие глаза пытались перехватить ее взгляд, призрачные пальцы тянулись, чтобы прикоснуться к ней….
С воплем ужаса она вскочила и опять бросилась к двери, но мальчик снова остановил ее, всего лишь опустив, пальцы на ручку. Даже не попробовав надавить на нее, она поняла, что и эта попытка успеха не принесет. Опрометью метнувшись к выключателю, чтобы хотя бы зажечь свет, она обнаружила, что та же сила, которая постоянно и всюду вставала у нее на пути, оказалась препятствием и на этот раз.
Ей вновь захотелось найти относительное убежище в темном углу за роялем, но Джимми снова отыскал ее – он старался прижаться к ее телу, словно зверек, ищущий спасительного тепла.
Внезапно врата ее разума словно сорвались с петель и рухнули, а сама она почувствовала еще более глубокий, ошеломляющий приступ страха. Кулаки принялись безудержно колотить по тверди стены. Наконец к ней вернулся потерянный было голос. она завопила что было сил, только бы стряхнуть с себя весь этот зловещий, непроглядный кошмар.
Последним ее ощущением было прикосновение полупрозрачных рук ребенка к талии, и она, как подкошенная, рухнула у стены. И тут же что-то острое и тяжелое ударило ее в висок, и липкое, холодное, призрачное тело Джимми прижалось к ее лицу. Полог бездонной темноты, наконец, накрыл ее.
Арнольд Фавел нашел жену лежащей на полу за роялем. Он опустился на колени рядом с ней. Даже его скудных медицинских познаний оказалось достаточно, чтобы оценить небольшую рану на виске, окруженную запекшейся кровью. Кроме того, ему показалось, что жена задохнулась от чего-то мокрого, поскольку и ночная рубашка, и все ее тело продолжали сохранять на себе остатки влаги. Его также удивил стоявший в комнате сильный запах реки или пруда. Подняв взгляд, он увидел висевшую на стене и сильно покосившуюся тяжелую картину, однако угол ее рамы никак не доставал до тела и не мог нанести женщине такую рану.
В конце концов он все же обнаружил, что именно ударило ее в висок, – это был метроном, свалившийся из-за картины, за которой, очевидно, был кем-то спрятан.