"Индиго" - читать интересную книгу автора (Джойс Грэм)

2

Последовав совету Майклсона, Джек поселился в помпезном «Дрейке» на Норт-Мичиган-авеню. Просторный центральный холл отеля был уставлен пальмами и смахивал на салон знатной дамы, каким его изображают в кино. Играл невидимый квартет — четверо призраков в смокингах, регистратор встретил Джека как важную персону. Чувствуя себя разбитым от смены часовых поясов, он пообедал в одиночестве в ресторане отеля. Официанты так старались ему угодить, что он решил: должно быть, приняли за какую-нибудь знаменитость.

Он принял душ, завернулся в гостиничный халат и налил стакан скотча. Приглушил звук телевизора, но оставил его включенным, чтобы скрасить одиночество, после чего разложил на широченной, как императорское ложе, кровати бумаги, которые дал ему Майклсон. Завещание старика было составлено профессионалом: коротко и относительно ясно. Тут же лежали перевязанная бечевкой рукопись и пачка очерков, отпечатанных на машинке, — все это ожидало публикации. В отдельной папке находился составленный Майклсоном список отцовского имущества. У отца имелась квартира на Лейк-Шор-драйв, о чем Джек знал, и дом в Риме, что было для него новостью. Кроме того, акции как американских, так и итальянских компаний и порядочная сумма в банке. Джек отхлебнул виски; понятно, ничего из этого ему не достанется. Наверно, следовало вести себя со стариком настойчивее или, может, даже проявить побольше терпения.

Но этого никакими деньгами не окупить. Неожиданно Джек сообразил, что он даже не спросил Майклсона о том, как умер старик. Настолько ему было на него наплевать.

Последний раз Джек видел отца двадцать лет назад в Нью-Йорке, ему тогда исполнилось двадцать один. За несколько месяцев до этого Тим Чемберс, бросивший мать Джека с пятилетним сыном на руках, вдруг объявился с подарками, подходящими молодому человеку его возраста. Джек, изучавший геологию в Шеффилдском университете, шел по кампусу, направляясь на последние экзамены. Навстречу из дверного проема выступил высокий человек в светлом костюме и водолазке. В руках у него были бутылка шампанского, книга стихов и запечатанный конверт.

— Джек Чемберс? — спросил он у Джека.

— Да.

— Я твой отец.

Джек, прищурясь, посмотрел на него. Он мог быть той смутной фигурой, которая запомнилась ему пятилетнему. В каком-то смысле он выглядел слишком молодо. Не по моде длинные для мужчины под пятьдесят, начавшие серебриться волосы были откинуты назад и напоминали львиную гриву. Средиземноморский загар наводил на мысль о его высоком положении, какое матери Джека и не грезилось. Было и кое-что еще. Человек в дорогом костюме не носил туфель и носков. Джек посмотрел на его босые ноги и сказал:

— У меня экзамен через полчаса.

Мужчина грустно взглянул на шампанское.

— Не вовремя пришел. Всегда я выбираю неподходящий момент. А после экзамена можем мы встретиться?

Договорились, что Джек будет ждать на ступеньках экзаменационного корпуса. Экзамен он сдавал как во сне. Ощущение было такое, словно голова, как шар, наполненный гелием, плывет к потолку и он смотрит с высоты на себя, сидящего за столом и быстро пишущего. Позже он винил драматическое появление отца в том, что получил плохие оценки, но тогда казалось, будто он сдал вполне прилично.

Освободившись, он вышел из экзаменационной, и отец поинтересовался:

— Как, справился?

У Джека было отчетливое чувство, что отец ждал все это время на ступеньках. Три часа. Со своими подарками. Босой.

— Неплохо.

— Ну и отлично. Перекусим?

Тим Чемберс подвел его к спортивному «альфа-ромео», положил шампанское и подарки на заднее сиденье и повез его во французский ресторан. Джек не мог отвести глаз от босых ступней, лежавших на педалях. Метрдотель тоже обратил внимание на то, что отец бос, но предпочел промолчать. Джек потрогал тяжелые серебряные ножи и, поглядывая на своего спутника, сосредоточенно изучавшего меню, старался делать все, как он. На глаза попался крохотный костяной диск, висевший у отца на шее, — что-то вроде амулета.

— Не повезло тебе, — сказал Тим Чемберс.

— Почему это?

— Экзамен пришелся на день рожденья.

— Они всегда приходятся на чей-нибудь день рожденья.

— Да ты философ. Говоришь, геологию изучаешь? Надо было заниматься философией.

— Чувствуешь себя виноватым? Поэтому так неожиданно возник?

Не успел отец ответить, как появился официант с картой вин. Со знанием дела Тим Чемберс выбрал вино.

— Чувство вины — самое пустое из всех; в моей жизни ему нет места. И тебе стоит задуматься, не последовать ли моему примеру, — Рядом топтался другой официант, держа наготове ручку и книжку заказов, но Чемберс не обращал на него внимания, — Любопытство и забота — вот что двигало мной: во-первых, естественно, хотелось посмотреть, что за человек из тебя получился, и пока мне нравится то, что я вижу; во-вторых, проявить по крайней мере остаток отцовской ответственности, помочь, если вообще могу чем-то помочь и если ты мне это позволишь. Скажи официанту, почему мы не станем заказывать фазана в миндальном соусе.

Джек взглянул на официанта; тот в ответ лишь пронзительно посмотрел на него.

— Потому что для фазанов сейчас не сезон; если у них и есть фазаны, то только мороженые; а мы пришли сюда не затем, чтобы есть мороженые вещи.

Джек не был уверен, кому именно выговаривает Чемберс, но когда отец вместо фазана заказал филе миньон, машинально попросил того же. Чемберс ел и говорил не умолкая. Джек, кипевший от обиды на него и одновременно поддавшийся его изысканному и гипнотическому обаянию, бормотал что-то односложное в ответ на его расспросы.

Перед тем как высадить Джека возле университета, отец сунул ему шампанское, Дантов «Ад» в кожаном переплете и запечатанный конверт. Он уже был далеко, когда Джек вскрыл конверт. Внутри лежал чек на сумму, превышающую его годовую стипендию.

Весь тот день Джек был не в себе. Старался держаться так, словно ничего не случилось, но лишь впал в хандру. Хотел казаться невозмутимым, но выглядел просто замкнутым. Он чувствовал себя неуютно при мысли, что все это время отец мог видеть его насквозь.

С той поры много времени утекло. Сейчас Джек растянулся на огромной постели в номере чикагского отеля и перебирал документы, измученный воспоминаниями, долгим перелетом и глухой болью в голове. Сон сморил его.

Когда он проснулся, по телевизору показывали в повторе матч по американскому футболу. Он тупо уставился на экран, пытаясь понять действия игроков, одетых как супермены из комиксов. Было четыре утра, а у него сна ни в одном глазу. Ничего не оставалось, кроме как без всякой надежды на успех попытаться разобраться в том, что собой представляет американский футбол.

Майклсон договорился, что Джек встретится с Луизой Даррелл в квартире на Лейк-Шор-драйв. У нее были ключи и от этой квартиры, и от римского дома. Она приходилась Чемберсу дочерью, Джеку — единокровной сестрой.

Джек однажды видел ее, минут десять. Это тоже было двадцать лет назад. Она маячила в стороне — одиннадцатилетняя девчонка, конопатая, с жидкими волосенками и скобами на неровных зубах. Насколько он помнил, они тогда и слова друг другу не сказали.

Прежде чем покинуть отель, он позвонил в свою лондонскую контору и оставил на автоответчике сообщение для миссис Прайс. Он где-то прочитал, что американцы ненавидят ходить пешком, и решил не брать машину до Лейк-Шор-драйв — просто чтобы показать этим зазнайкам: можно передвигаться и на своих двоих.

Если Чикаго создавал Господь, значит, что-то такое случилось с Его циркулем, транспортиром и логарифмической линейкой. В этой столице прямых линий, эрогенных кривых и обтекаемых углов экстравагантная соразмерность человека выглядит как прихоть, неправильность, почти шутка, оскорбление искусства планировщика; человек здесь — жаркий хаос в сердце холодной математики.

Чикаго будоражил. Хотелось шуметь на этих улицах, слышать эхо своего голоса, отражающееся от отвесных стен из стекла, стали и бетона. Выворачивая шею, Джек разглядывал монолиты высоких фасадов. Поблескивающие башни толпились на берегу озера Мичиган, как стая голенастых белых перелетных птиц, утоляющих жажду, — птиц, которые, возможно, разучились летать.

Не рассчитав расстояние, он опоздал почти на полчаса. Предупрежденный швейцар ждал его. Он поднялся на лифте, в котором ковер, зеркала и прочее были шикарней, чем в его доме на родине.

Луиза Даррелл впустила его в квартиру, и с первого взгляда на нее он испытал отнюдь не родственные чувства. На ней были отличного покроя бежевый костюм и дорогие с виду туфли на низком каблуке. Длина юбки балансировала на той волшебной грани между откровенностью и скромностью, когда еще сохраняется загадка. Он предположил наличие у нее превосходного вкуса. От Луизы пахло деньгами, словно она все время имела с ними дело; это был легкий аромат мягкой лайки, новых купюр и ощутимой отчужденности. Это был запах, который заставил его вспомнить, что у его плаща обтрепаны манжеты.

Он помедлил; непонятно, что говорить, здороваясь с сестрой, которую совсем не знаешь. Она безуспешно попыталась улыбнуться в ответ, нетерпеливо ожидая, когда он закончит извиняться. Прислонясь худыми лопатками к стене, она с легким пренебрежением искоса смотрела на него. Словно мерку снимала. Ладно, подумал он, англичанин никому не уступит по части холодности; получите, что желали, — со льдом.

Притворяясь, что осматривает квартиру, он уголком глаза разглядывал ее. В свою очередь Луиза изучающе смотрела на него. Когда он поймал ее взгляд, она отвела глаза.

— Что будешь делать с квартирой? — спросила она.

Он обратил внимание на то, что она плохо спит.

Морщинки вокруг глаз, припухшие веки, поблекшая кожа; что-то не дает ей спокойно спать по ночам. Что-то гложет.

— С квартирой? Придется продать. Вырученные деньги пойдут на разные вещи. Мебели тут, похоже, не много, да?

Квартира была обставлена в минималистском стиле. На окнах в гостиной жалюзи с электрическим приводом. На полу светлый шерстяной ковер; три больших дивана, нескупо обтянутых бирюзового цвета кожей. Еще были бар, внушительного вида стереосистема и несколько картин на стенах — по мнению Джека, чистое надувательство, обошедшееся хозяину в кругленькую сумму. Во всей квартире ни атома пыли.

Когда Джек полез проверять содержимое бара, Луиза посмотрела на него так, словно хотела что-то сказать. Но промолчала, только сжала губы, хотя глаза выдавали ее раздражение. Джек, решив еще позлить ее, опустился на один из диванов.

— Ненавижу этот цвет, — сказал он. — Почему бы тебе не присесть?

— Почему бы мне просто не отдать тебе ключи, тогда я могла бы уйти.

Джеку понравилась ее резкость. Он хотел расспросить ее о сотне вещей. Она была на десять лет младше его, и, насколько он знал, вырастил ее Чемберс. Он пытался сообразить, будет ли от нее польза в том, что ему предстоит, или она всего лишь папенькина дочка.

— Хорошо. Иди. Я еще останусь, есть кое-какие дела.

— Какие?

— Непростые, — отрезал Джек.

Он всегда обезоруживающе улыбался, когда грубил. Научился, работая с клиентами.

Луиза достала из сумочки две связки ключей. К каждой была предусмотрительно прикреплена бирка: «Чикаго», «Рим».

— Я имела в виду, что, наверно, есть парочка вопросов, в которых я могла бы помочь тебе разобраться.

— Ты видела завещание?

— Да.

— Тогда ты знаешь, что тебе причитается довольно приличная сумма, — сказал Джек.

Она надолго задумалась, прежде чем ответить:

— А с тобой он, конечно, мог бы обойтись и получше.

— Я не жалуюсь. — сказал Джек. — У меня не было ничего общего со стариком. Нам не хватало времени для общения. Я даже не уверен, стоило ли вообще связываться с этим делом; знаю только, что это с лихвой окупится, получу больше, чем у себя на работе.

— Ты в Англии что-то вроде председателя суда?

— Не совсем так. Послушай, спасибо, что помогаешь мне здесь. У меня есть твой телефон — могу я позвонить, если ты мне понадобишься?

— Разумеется.

— Кстати, старик… Как он умер?

Луиза отклеилась от стены.

— Ты еще не знаешь?

За ланчем Луиза постепенно оттаяла. Хотя Джек предвкушал, как закажет себе толстенный американский гамбургер, она, когда он сказал, что их расходы оплачиваются из наследства, выбрала японский ресторан. Оказалось, в восточном меню было больше тайны, чем в том, как умер Тим Чемберс; и в свои шестьдесят шесть он по-прежнему не мог жить, не нарушая приличий.

— Он умер в постели, в этой квартире. — сказала Луиза, отправляя в рот кусочек суши. — Он был с девицей двадцати одного года от роду, а ведь у него было больное сердце. С девицей случилась истерика. Она позвонила мне, я приехала. Вызвала врача. Врач сказал, что это инфаркт — и не первый.

— Что сталось с девушкой?

— До нее никому не было дела. Его кремировали — в соответствии с его волей. На похороны пришли сотни людей, хотя, думаю, большинство из них он или не знал, или не любил. Я ждала, что ты приедешь. Все-таки сын ему.

— Я ненавидел его. А ты разве нет?

Ресницы ее задрожали.

— Нет, вовсе не ненавидела, хотя чем ближе к концу, тем меньше уважения у меня оставалось.

— Так или иначе, я узнал, что он умер, только когда его кремировали. Не то приехал бы.

Джек рассказал, как в то время, когда он был студентом, их отец вдруг появился в Англии и сразу же опять исчез. Луиза слушала внимательно. Он мог бы рассказать ей больше, много больше, но решил умолчать об остальном.

По окончании университета Джек не смог сразу найти работу ни в Шеффилде, где учился, ни поблизости. Лучшие друзья один за другим исчезали из его жизни, пока он не обнаружил, что остался последним из своих грустных сокурсников, кто по-прежнему каждый вечер приходит в бар студенческого клуба. В порыве отчаяния он решил написать человеку, который так неожиданно появился в день экзамена.

В ответ — буря эмоций. Почему бы тебе не приехать и не пожить в Штатах, писал отец. В самом деле? Конечно, купи билет с открытой датой, мы постараемся, чтобы ты весело провел время. Джек сказал матери, что хочет провести полтора месяца в Штатах, с отцом. Ее чуть удар не хватил. Она умоляла его не лететь. Джек думал, что все это пустые слова, когда говорят, будто готовы на коленях просить, но артритные колени матери оставили вмятины на ковре. Она плакала. Заклинала. Говорила о Тиме Чемберсе чудовищные вещи, и в таких выражениях, что шокировала его.

Но Джек, решивший, что будет жить своим умом, улетел на серебристой птице на приемную родину отца, где тот, обитавший тогда в Нью-Йорке, принял его как юного принца. Сунул в руку согнутую пополам долларовую пачку — столько, сколько он в силах был истратить. Джек поселился в квартире отца и получил в свое распоряжение «бьюик» — «бьюик»! — чтобы кататься по городу. Еще он удивился, обнаружив, что отец, торговавший произведениями искусства, любил устраивать сборища с доступными молодыми красотками, а марихуаны — сколько душа пожелает. И что отец никогда не носил обуви, только в крайних случаях.

— Зачем нужно ходить босым? — спросил Джек.

— Зачем нужно ходить в ботинках?

Джек переждал неделю и спросил снова:

— Почему ты не носишь обуви?

Отец ответил с раздраженным видом:

— Допустим, нравится чувствовать, как земля вибрирует под ногами.

Больше Джек его об этом не спрашивал, ведь, несмотря ни на что, Тим Чемберс был отец что надо. Джек мог разговаривать с ним как с другом. Он был мудр, остроумен, чуток, к тому же прекрасный рассказчик. Побывал всюду, где только можно. Джеку достаточно было лишь заикнуться, как Тим доставал бумажник и отваливал зеленых. Им восхищалась вся молодежь, большей частью нью-йоркские художники, которые постоянно толклись в его квартире. Тогда-то Джек впервые заметил Луизу, которая, приехав на каникулы из школы-интерната, вертелась тут же, таращась на выходки взрослых парней. Но для Джека она была лишь пигалицей, не представлявшей никакого интереса. Так и пролетели полтора месяца в квартире, где было не продохнуть от дымка травки и запаха алкоголя, и последние четыре недели Джек все реже видел Тима. Веселья было даже с избытком.

А потом отец лишил его своего расположения, как банк — собственности за неплатеж.

Они были в квартире. Джек полез в холодильник за пивом. Тим надевал пальто, собираясь куда-то, и обронил мимоходом:

— Завтра тебе придется отправляться домой.

— Завтра?

— Да.

Вид у Тима был рассеянный. Отцу было явно не до Джека.

— Что за пожар?

Прежде чем ответить, Тим посмотрел на него долгим тяжелым взглядом. Повертел в пальцах костяного цвета талисман, всегда висевший на шее, и сказал:

— Не выношу споров. Завтра соберешь вещи и улетишь обратно в Англию.

— Я что-то не так сделал?

— Речь не о том, что ты что-то сделал. Мир не крутится вокруг тебя одного. Просто пора возвращаться. Давай простимся.

Тим пожал Джеку руку и тут же вышел.

Случилось так, что три дня не было свободных мест в самолетах, но Тим не вернулся в квартиру. Когда Джек пытался дозвониться кому-нибудь из недавних собутыльников, их или не оказывалось дома, или они не могли ничего толком сказать. Остаток щедрых ассигнований ушел на такси до аэропорта. В самолете над Атлантикой, глядя на облака внизу, Джек снова и снова перебирал события последних полутора месяцев, стараясь припомнить, что он мог ляпнуть такого.

За ланчем он ничего этого Луизе не рассказал. Одна ее фраза прозвучала странно:

— Он, конечно, был с приветом. Ты уже прочел рукопись, которую он пожелал опубликовать?

— Не было времени.

— Так прочти.

— О чем она?

Луиза покачала головой, и он решил, что она ему нравится. Глаза у нее были как у львицы, и, сузив их, она посмотрела на него.

— Просто прочти. Сам увидишь, каким он был.

Она лизнула верхнюю губу, засмеялась, и Джек второй раз подумал: как жаль, что она приходится ему сестрой.

— Хорошо тебе исправили зубы. В последний раз, когда я тебя видел, ты носила скобы.

Она порозовела и откинулась на стуле.

— Так ты помнишь меня!

— Да. Ты была там только пять минут, но я тебя запомнил.

— Тогда ты обидел меня.

— Я? Да мы даже не разговаривали!

— Обидел. Знаешь, каково это для одиннадцатилетней девчонки? — Она посерьезнела. — Я тебе расскажу о том времени. Папа сказал мне, что у меня есть брат и что ты скоро приезжаешь из Англии. Из самой Англии! Все девчонки в интернате умирали от зависти. Не помню, может, я расписала им тебя ровно какого принца. Не важно. Я надела красивое новое платье, причесалась — всё, чтобы встретить своего таинственного брата из Англии, которого представляла себе парнем что надо. Думала, я смогу ему все рассказывать, он будет обращаться со мной как с большой, полюбит меня, ну и так далее, ты понимаешь? И вот ты — весело болтаешь с этими чокнутыми, которые вечно толкутся у папы в квартире. Я три раза пыталась заговорить с тобой. Но все получался какой-то хрип. Ты и секунды не захотел со мной общаться. Я проплакала три дня. Мое детское сердце было разбито. Я вернулась в школу и рассказала подружкам, как прекрасно мы с тобой провели время и что ты привез мне ожерелье из Лондона, но, поскольку оно такое драгоценное, мне не позволили взять его с собой в школу, чтобы показать кому-нибудь.

Джек вспомнил большеглазую одиннадцатилетнюю девчонку, не сводившую с него взгляда, вспомнил, как таинственно трепетали ее ресницы.

— Ох! — выдохнул он.

— Это самое ужасное, что мне довелось пережить. Правда.

— Прости, пожалуйста!

Джек мало совершил в жизни такого, чего мог бы стыдиться. Теперь он чувствовал себя как мальчишка, который подстрелил голубя из рогатки.

— Черт, ты не обязан был знать! Это была всего лишь мечта девчонки, которая действительно нуждалась в любящем старшем брате.

Джек отбросил всю свою холодность. Порывисто схватил ее руку и поцеловал изящные пальцы.

— Могу я загладить свою вину? Он тебе еще нужен? Я имею в виду — брат?

Пораженная, она взглянула на него:

— Что мне сейчас нужно, так это водка с тоником.