"Тревожное лето" - читать интересную книгу автора (Дудко Виктор Алексеевич)

Владивосток. 15 февраля 1924 г.

— Простите, это ГПУ? Мне надо поговорить с вашим ответственным работником.

Губанов оглянулся. Только что здесь был Кержаков и куда-то исчез.

— А что, собственно, вам надо? — спросил он, придерживая трубку плечом и продолжая писать.

— Дело в том...

— С кем я говорю?

— Ростов. Переводчик. Я с Табахаси приехал.

— А, ну понятно. Что вас интересует?

— Мне надо сообщить вашему начальнику нечто важное.

— Зайдите к нам.

— Что вы!

— Тогда подождите. — Губанов выскочил, в коридоре налетел на Лукина. — Мигом разыщи Кержакова, скажи, мол, к телефону требуют,

А сам вернулся, остановился перед телефоном и смотрел на него, гадал, что бы мог сообщить Ростов. Конечно, он имел право и сам его выслушать, но тот просил начальника. А поскольку Кержаков являлся старшим оперуполномоченным, ему и карты в руки.

Вбежал Кержаков. Губанов показал на трубку. Кержаков долго слушал, взял из рук Губанова папиросу, знаком попросил дать огня и, затянувшись, ответил:

— Да, да, понятно. Ну хорошо. — Легонько хлопнул по столу, что означало: вопрос решен. — С вами встретится товарищ. Он представится. — Положил трубку.

— Пойдешь на встречу с Ростовым. Дело серьезное. Кажется, будем знать, у кого бабушкина пропажа. Возьмешь с собой Лукина.

— Кто мне его даст?

— Скажу Хомутову — и даст.

— Ну спасибо. Я спать хочу, — проворчал Губанов, зевая во весь рот. — А зачем мне Лукин?

— Пригодится, может, провокация какая. Ростов откуда явился? Из Харбина. Понимать надо. Говорит, боится японцев, если им станет известно о его звонке, то ему худо придется.

— Сперва доложи Хомутову.

Кержаков ушел к начальнику КРО. Хомутов согласился послать Губанова и разрешил взять Лукина.

Губанов проинструктировал стажера и поглядел на часы.

— Идем через двадцать минут. От тебя требуется только смотреть по сторонам и помалкивать. В случае чего, дашь сигнал. Понял?

— Оружие брать или как?

— Возьми.

После случая на Голубинке Губанов сказал Лукину: «Такой связной мне не нужен. Поступишь в распоряжение коменданта. Будешь снег чистить». Лукин чуть не заплакал. Губанов на первый раз простил ему и доложил об этом Кержакову. «У тебя, как у коровы, мягкое и большое сердце. Всех жалко. Ну гляди, тебе еще придется с ним работать», — сказал тот.

— Главное, соображай, — посоветовал Губанов Лукину. — Только недолго. Усек? Ну, лады.

...Хомутов написал обстоятельную докладную о ликвидации банды, и Карпухин, вооружившись очками, изучил ее. Трое суток прошло, банда ликвидирована, но легче не стало: денег-то не нашли!

— Ну что? — Карпухин снял очки. — Что дальше будем делать?

— Не знаю, — признался Хомутов.

— И я не знаю. Может, Борцов знает?

Борцов сосредоточенно курил. Сотрудника его отдела Чухнова шарахнули чем-то тяжелым по голове, и Чухнов лежал в больнице. Отрабатывая параллельную версию, Борцов подал мысль покрутиться на найденном фаэтоне возле ресторанов. Может, кто опознает транспорт? Чухнов усердно крутился; часов в двенадцать ночи возле «Националя» его наняли двое подвыпивших, Чухнов повез их на Матросскую и там получил по голове. Исчез фаэтон и, главное, кобыла, которую Борцов зафрахтовал у гужевиков. Теперь надо было рассчитываться за нее, а Карпухин сказал, что весь расчет будет производить лично Борцов, потому как кобылу взял без его санкции. Борцов принялся искать кобылу, а КРО тем временем банду ликвидировал, Борцов предполагал, что Чухнова оглушили те, кто опознал фаэтон, и предлагал искать его. Карпухин возражал:

— Ну, если тебе нечего делать, то ищи свою кобылу.

Борцов сидел и курил. Карпухин сказал:

— Считаю, это не просто хулиганская выходка. В ту ночь ни на одного извозчика не напали, а вот на Чухнова напали.

Резон в его предположении был, но банду ликвидировали. Стоила ли овчинка выделки?

— Ладно, — согласился Карпухин, — вот Хомутов сообщил, что Ростов напрашивается на встречу. Поглядим, что получится, и будем решать с твоей кобылой.

Ростов, в длинном пальто с шалевым воротником, прохаживался в сквере Невельского. Под голыми деревьями, при входе в сад, стоял Лукин и по армейской привычке курил в рукав. Голову втянул в плечи, воротник пальто был поднят. Казалось, Лукин выбирает момент, чтобы кого-нибудь ограбить. Играли в чижика дети, учительница водила стайку школьников, в дальнем углу сквера двое распивали бутылку ханшина.

Губанов подошел к Ростову, представился.

— Это что, ваш товарищ? — указал Ростов на Лукина.

Губанов обернулся в сторону Лукина:

— Нет, не мой.

Они помолчали.

— Знаете, на этом месте я когда-то познакомился со своей будущей женой. Я был страстным любителем кататься с гор, а тут зимой всегда насыпали такие чудесные горки. Господи, как это давно было... Извините, что оторвал вас от дела, может, то, что сообщу, покажется пустяком, но совесть не позволяет умолчать. Понимаю вас: мол, что может сказать человек, который обитает где-то в Китае? Но мне, поверьте, интересы России не безразличны. Так вот в чем дело. Японцы домогаются цветного металлолома. А точнее, якобы хотят купить стреляные гильзы. Они знают, что гильзы вы не продадите им. И Табахаси прибыл не за этим: он с помощью Ахата собирается вывезти советские дензнаки и драгоценности на финансирование армии Семенова. Недавно у вас ограбили Госбанк...

Губанов внимательно слушал Ростова, и сердце его колотилось. Они медленно шли по тропинке. Неужели такая удача? Значит, Токарев передал японцам, а те...

— Спасибо, Артур Артурович. Мы примем к сведению вашу информацию. Действительно, ГПУ озадачило это ограбление, и мы заинтересованы в розыске похищенного.

— Постарайтесь убедить ваше руководство, прошу вас. Я ничего не сделал для новой России, пусть хоть это станет моим вкладом. Ради бога, убедите. Мне нет веры, я понимаю. — Он волновался.

— Я постараюсь. А если вы нам еще понадобитесь? Можем рассчитывать на вас?

— Готов служить, но учтите, сегодня мы должны уехать.

Лукин подавал какие-то знаки. Губанов распрощался. Первым ушел Ростов. Губанов остановился у киоска с бумажными цветами. Рядом стоял Лукин.

— Ты чего там сигналил? — спросил Губанов.

— Ничего не сигналил, — возразил Лукин.

— Что, я не видел, что ли?

— А я замерз, как цуцик, вот и подвигал руками.

Губанов сплюнул от досады и, круто повернувшись, быстро зашагал. Лукин с виноватым видом последовал за ним.

— А что дальше будем делать, Андрей?

Губанов не отвечал.

— Андрей, а Андрей...

Губанов молчал.

— Что теперь будет?

— Ну чего привязался?

— Так я ж спортил тебе всю операцию.

— Ничего не спортил, — разозлился Андрей, — держи дистанцию, чекист, черт побери.

— Правда? Ну, спасибо, а то я подумал, теперь выгонишь.

Чем ближе подходило время отъезда, тем беспокойнее становился Артур Артурович. Бродил по городу в свободное время, узнавал улицы, где в юности бегал с ровесниками, ходил в порт, где когда-то рыбачили. Зашел в свой дом, в котором располагалась какая-то контора. Дом Ростовых, вернее, бывший их дом, находился на улице Петра Первого, содержался в чистоте, и это понравилось Артуру Артуровичу. В бывшей гостиной на косяке нащупал замазанные краской зарубки, погладил их пальцами. Вспомнил, как отмечал рост сынишки, и на глазах выступили слезы.

В 1906 году умерла жена. Ростов помыкался один с сыном, хотел было жениться, но передумал. Подождал, когда сын закончит гимназию, отправил его в Петербург в медицинский институт, а сам уехал в Харбин. Сын с первого курса ушел из института^- и поступил в военное училище, чем несказанно огорчил отца. Затем Ростов перебрался в Токио, несколько лет прожил там и вернулся снова в Харбин. Владимир служил в Сибири, но к отцу наезжал не так уж часто. А потом разразилась революция, и они потеряли друг друга из виду. И только в двадцать первом Владимир после ранения навестил отца, но отец не узнал его. Из симпатичного и прилежного подростка он превратился в мужчину, повидавшего и пережившего многое. Ростов настаивал, чтоб сын занялся каким-нибудь ремеслом, но Владимир наотрез отказался:

— Папа, я военный, меня учили воевать. Что я и делаю.

— Но ведь ты убиваешь людей. И они тебя могут убить!

— Я убиваю не людей, папа, а большевиков!

— А что они плохого тебе сделали?

— Не мне, так моим товарищам... ах, что там говорить!

Ростов настаивал на своем, и тогда Владимир в один день собрался и, не попрощавшись, уехал. А куда — не сказал. И Ростов понял, что сын для него потерян навсегда. «Погиб смертью героя в борьбе с большевиками за отечество», — так сказано о нем в официальной бумаге, которая пришла через полгода. Артур Артурович плакал, закрывшись у себя в кабинете. Смерть Владимира переживала и Маша, ассистентка Артура Артуровича. Когда он увидал ее заплаканное лицо, то обратил внимание, что Машенька, стройненькая и худенькая девушка, пополнела, а на лице ее появились желтые пятна. Что-то теплое ударило под сердце Артуру Артуровичу, он взял ее ладони в свои и заглянул в глаза.

— Что это значит, Машенька? — спросил он.

— У меня будет ребенок, — призналась она и зарыдала.

— И отец...

— Да, да, ваш сын!

И хотя он ожидал нечто подобное, новость ошеломила его. Ошеломила счастьем.

— Но это прекрасно, Машенька... У нас будет ребеночек. Ты не беспокойся, мы с тобой его воспитаем,

...Ах, как он радовался внучке, когда она появилась на свет! Ее назвали Наденькой...

— Вам что здесь? — перед ним остановилась женщина с кипой бумаг в руках. Артур Артурович очнулся.

Он вышел на улицу, огляделся и медленно пошел вниз по Светланке. Незаметно дошел до Мальцевской переправы. Появилось желание побывать на мысе Чуркина, там, где когда-то он со своей будущей женой собирал грибы и ягоды. И уже когда у них появился сын, они частенько выбирались на ту сторону бухты Золотой Рог. «Какая была чудесная пора», — с грустью думал Артур Артурович, скалывая тростью ледок с бордюра. Он подошел к трамвайной остановке, где собралась уже порядочная толпа. Мороз пощипывал уши, над толпой поднимался пар. Артур Артурович рассматривал людей, которым до него не было никакого дела. Они еще не знали, что им уготовил завтрашний день. А ведь завтрашний день для них мог обернуться голодом. Но голода не будет, потому что Ростов еще не потерял совесть и честь.

Он остановил рассеянный взгляд на молодом мужчине в бобровой шапке с коротким козырьком и вздрогнул. Приближаясь, зазвенел трамвай, Артур Артурович начал торопливо пробираться к молодому человеку, но тот подвинулся вперед, и тогда Артур Артурович, боясь потерять его, крикнул, напрягая горло:

— Володя!.. Володенька... — Ему казалось, что он крикнул громко, а на самом деле едва слышно. — Володенька!

Молодой человек как-то нервно оглянулся. Артур Артурович почувствовал, что сердце стало горячим и большим...

Очнулся, когда милиционер на руках нес его к пролетке.

— Ослобоните дорогу, граждане... — повторял он. — Человеку плохо стало. Ничего тут интересного. Это не цирк, граждане...

Сердце отпустило, но Артур Артурович лежал в постели, еще совсем слабый, как после тяжелой и длинной болезни. Он уже начал верить, что ошибся: молодой человек в бобровой шапке с козырьком — не его сын Володенька, а совершенно чужой человек. Разве сын не узнал бы его?

Все получалось логично. Будь это Володенька, он бы не оставил его в таком состоянии. И все же логика логикой, а сердце сердцем. Логике оно не подчинялось.

После ухода врача в номере остался запах валерианы. Артур Артурович осторожно приподнялся, посидел, прислушиваясь к себе, потом встал, сгорбившись прошел к окну, приоткрыл чуть-чуть форточку. В образовавшуюся щель хлынул чистый холодный морской воздух.

В дверь постучали осторожно и деликатно. Вошла молоденькая горничная в белом переднике, чем-то похожая на Машеньку. Она поставила на стол чай, блюдце с печеньем и мелко наколотыми синеватыми кусочками рафинада, улыбнулась Артуру Артуровичу:

— Чай горячий и совсем не крепкий. А вот подыматься вам еще рано. Если что понадобится, позвоните в колокольчик. Я мигом.

Губанов чуть ли не бегом вернулся на Полтавскую, 3. Застал Коржакова и пересказал весь разговор с Ростовым. Тот стиснул его в объятиях.

— Да ты знаешь, что это такое, брат Губанов? Я, понимаешь, сразу учуял, что именно здесь и зарыта эта самая собака. — Его распирало от радости.

Хомутов разделил их восторг, но тут же задумался: а не провокация ли? Выразил свое подозрение вслух.

— Да какой он провокатор? — возмутился Губанов. — Видел бы ты его. — Повернулся к Коржакову, ища поддержки: — Ни за что не поверю. Какая там к черту провокация! Если он оказался в Харбине, то обязательно враг, что ли?

Кержаков поддакнул, однако радужное настроение улетучилось. Карпухин трезво, даже сухо оценил сообщение, потребовал от Хомутова письменного отчета и спросил:

— Ты представляешь, что получится, если информация окажется ложной?

— Знаю. Будут неприятности, — согласился Хомутов.

— Скандал будет. Международный.

Карпухин посоветовался с губкомом партии. Пшеницын сказал ему: «Действовать только наверняка».

Карпухин собрал совещание. Пригласили Губанова и Кержакова. Когда они вошли, там уже находились Хомутов, Жилис, Борцов, начальник секретного отдела Кактусов.

— Мы внимательно познакомились с сообщением КРО, — говорил Карпухин, — и мнения товарищей разделились. Я совсем не исключаю, что Ростов руководствуется добрыми чувствами и желанием помочь нам. Однако знаю и коварство японской разведки. К сожалению, фактов, подтвердивших бы ваше сообщение, мы не имеем. Улик не имеем. — Карпухин развел руки. — А значит, и обыск делать не имеем права. Может, я ошибаюсь? — Он оглядел всех. Жилис колотил трубкой о подоконник. Кактусов согласно кивал. — К тому же Табахаси сегодня уезжает. Через час с небольшим, — сказал он.

— И тем не менее, что-то надо предпринять, — сказал Хомутов. — Хотя бы помешать их отъезду, пока не примем окончательного решения.

— Это, пожалуй, можно. — Карпухин нагнулся к Жилису и что-то сказал, Жилис быстро вышел.

— А я сомневаюсь в Ростове, — поднялся Кактусов. — Не верю ему. С чего бы это белогвардеец вдруг решился нам помочь? Ну с чего?

Губанов не вытерпел:

— Да не белогвардеец он вовсе!

— А на вашем месте я бы помолчал. — Кактусов сощурил глаза. — Думать надо.

Губанов вспылил:

— Сомневаюсь в ваших способностях думать, товарищ Кактусов.

Карпухин постучал по графину,

— Не поверим Ростову — станем невольными пособниками преступления, — защищал Губанова Кержаков. — Потом локти будем кусать. Это уж точно. У товарища Кактусова семеро по лавкам не плачут, и ему все равно, найдем мы эти проклятые деньги или нет. А мне и многим другим не все равно.

Жена Кержакова работала прачкой у нэпмана, Кержаковы были вынуждены за кусок хлеба распродать все, что можно.

Вернулся Жилис, и все посмотрели на него. Жилис кивнул Карпухину, мол, сделано. Карпухин сообщил:

— Ну что ж. Задержим их на сутки. А дальше что предпримем?

— Подумать надо, — подал голос Хомутов, — так просто мы ничего не предложим. Вот если кобылу Борцова найдем...

Некоторое время все веселились. Борцов отбивался:

— Вам смешно. А между тем ничего смешного.

Карпухин унял веселье, и сам погасил улыбку.

— И все же мы не должны допустить конфликта, — твердил Кактусов.

Карпухин свернул совещание, сказав напоследок:

— Не получим подтверждения сообщению Ростова — все! Ставим точку на этом деле.

Все разошлись по отделам. Губанов и Кержаков явились к Хомутову.

— Чего вы?

— Надо что-то придумать, — сказал Губанов.

— Думай. Впереди сутки.

— Надо вместе.

— Сомневаюсь, ребята, чтобы мы что-то придумали. И как бы вы ни петушились, хоть сто раз окажись прав ваш Ростов, санкцию на обыск никто не даст. Вот если... — он наморщил лоб, — сам Ростов в присутствии Ахата заявил бы, тогда другое дело. Он, можно сказать, их сотрудник, и это меняет дело.

Губанов переглянулся с Кержаковым. Это мысль. Но согласится ли Ростов?

Губанов с Кержаковым вернулись к себе. Кержаков пнул попавшийся под ноги стул.

— Чего психуешь?

— Тут с ума сойдешь с вами, — огрызнулся Кержаков. — Из-под носа увозят ценности, а мы церемонимся.

— Я, что ли, увожу их?

— Не хватало еще тебя. Давай-ка по холодку к Ростову. Постарайся убедить старика. Если он действительно патриот, то на все пойдет. Если откажется, значит, подсовывает дезу.

Табахаси не пришел в назначенное время к Вольскову, и Линьков созвонился с Ахата. Тот сказал, что Табахаси уезжает сегодня, и он не имеет права задерживать его, так как пришла телеграмма из Токио, требующая немедленного возвращения. Линьков доложил Вольскову.

— Не хотят — не надо. Скоро сами обратятся к нам.

Вольсков оказался прав. Позвонил Ахата и сказал, что билетов на поезд нет, и попросил помочь с отправкой Табахаси. Вольсков обещал помочь.

Сотрудники консульства не пользовались пароходами, считали удобнее железную дорогу, и поэтому брали билеты на поезд до станции Пограничной, оттуда в Харбин, потом в Порт-Артур.

Через полчаса Ахата снова напомнил о себе, и Вольсков сказал, что, к сожалению, сможет помочь с билетами только на завтра, потому что один вагон экспресса в ремонте, и по этой причине возникла трудность. Притом вагон купейный, а в простом господин Табахаси, вероятно, не поедет. Ахата согласился.

Губанов вернулся от Ростова.

— Ну как? — с нетерпением спросил Кержаков.

— Отказался старик. Говорит, если он сделает открытое заявление, то ему нельзя будет вернуться в Харбин. А там у него внучка. Вот так.

Кержаков холодно усмехнулся:

— Значит, прав оказался Кактусов!

— Ты не кипятись, — остановил его Губанов. — Старик действительно в безвыходном положении. Ну представь себя на его месте. Что бы ты делал, если ребенок там остался? Ростов вот что предложил...