"Роковые шпильки" - читать интересную книгу автора (Андерсон Шерил)

Глава 1

Я всегда знала, что оставлю след в этом мире. Я только никак не ожидала, что след этот будет внутри мелового контура, которым очерчивают трупы. Разумеется, мел появился позже. Сначала была кровь. Но такова цена, которую приходится платить, если ходишь по Манхэттену в туфлях с открытыми носами. Никогда не знаешь, во что вляпаешься.

Вообще–то, это – вина Кэссиди, что мы оказались возле моего офиса тогда, когда мы там оказались, и я вовсе не считаю унизительным потребовать от нее купить мне новую пару туфель взамен той, что насквозь пропиталась кровью. С другой стороны, Кэссиди Линч – юрист, и она гораздо лучше меня разбирается в вопросах ответственности и возмещении ущерба. Так что, боюсь, туфли просто превратятся в очередной пункт в длинном списке «Приход/Расход», что с годами нагромождается между подругами: свитера, которые вернули растянутыми, машины, которые вернули помятыми, и бой–френды, которых не вернули совсем. Но туфли, погибшие на месте преступления – между прочим, новехонькие, от Джимми Чу[1], с этими восхитительными матерчатыми голубыми полосочками и потрясающими каблуками, которые обошлись мне дороже, чем я осмеливаюсь произнести вслух – эти туфли достойны отдельной строки в скорбном списке.

Полагаю, я могла бы попробовать отказать Кэссиди. Но суметь отказать ей – это сверхчеловеческий подвиг, на который неспособен почти никто, так что нечего и пытаться. Началось все с моей попытки описать некое омерзительное произведение искусства, которое издатель установил у нас в офисе. Выслушав описание, Кэссиди возразила, что эта штука не может быть так ужасна, как я изображаю. Признаю, огонь моей критики был подпитан несколькими стаканами «мохито»[2], но я твердо стояла на своем: вопиющее уродство, и точка. Кэссиди настаивала, что в таком случае мы должны пойти и посмотреть на это прямо сейчас. Иначе, утверждала она, отвратительный образ, витающий у нее перед глазами, помешает ей сосредоточиться на еде.

Когда мы учились в колледже, Кэссиди посещала курс по искусству до тех пор, пока на экзамене не представила своего приятеля в качестве экспоната. Она раздела его донага – а как вы помните, ей почти невозможно отказать – и расписала все его тело в стиле «Герники», оставив нетронутой только область гениталий, иначе, как мы знаем из «Голдфингера»[3], он бы просто задохнулся. Кэссиди сказала, что это был политический манифест. Я же уверена, что ей просто было до смерти скучно и она мечтала как–то избавиться от надоевшего курса. Сначала ее не хотели аттестовать, но она пригрозила, что устроит полноценный скандал на тему «Свобода самовыражения», и в итоге получила Б[4]. Кэссиди в таких ситуациях просто неподражаема.

Так что не приходится удивляться, что она заставила меня покинуть «Джанго» и отправиться в офис. Я работаю в журнале «Зейтгейст»[5], совсем рядом с Лексингтон–авеню. На журнальных стойках его можно отыскать где–нибудь между «Мари Клэр» и «Космо». Мы стараемся охватить все, что связано со стилем и образом жизни, но при этом тешим себя надеждой, что делаем это остроумнее, чем конкуренты. Бог свидетель, лишь чувство юмора помогает выжить в нашем бизнесе, причем я имею в виду не только журнальное дело, но и жизнь незамужней женщины в Нью–Йорке. И то, и другое – Большой Бизнес. В сущности, одно невозможно без другого. Одинокие женщины двигают экономику этого города, а журнал это описывает. Все остальное – всего лишь подспорье, побочные процессы, субподряд. Рестораны, бары, магазины, психоаналитики, флористы, дизайнеры, кварталы ювелирных салонов и модельных бутиков, театры, спортзалы, отели… Улавливаете принцип? Если они существуют не для удовлетворения потребностей и желаний одиноких женщин, то хотя бы для того, чтобы давать работу мужчинам, которых эти женщины хотят и в которых нуждаются, включая адвокатов, докторов и биржевых брокеров. А вся популяция детишек, нянек и загородных домов в Коннектикуте существует для того, чтобы заставить одиноких женщин мириться с существованием одиноких мужчин. Это очень чувствительная экономическая модель, но, похоже, она работает.

Должна признать, это я предложила не включать освещение. Мне хотелось использовать эффект внезапности, что–то вроде «Оп–ля!», чтобы вспыхнувший свет безжалостно обнажил всю гротескную уродливость этой штуковины. Отблески уличных фонарей отражались от хрома и акрила нашего «загончика» – просторного помещения в центре редакции, где сидят те, кто не заслужил персонального кабинета и поэтому волей–неволей обречен знать все о своих столь же неудачливых коллегах. В загончике нет даже перегородок, призванных создать у людей иллюзию личного пространства. Все здесь открыто, все на виду – столы, шкафы, сексуальные предпочтения, неудачные свидания. Хочется вам или нет, вы в курсе всех дел своих коллег, и эта взаимная осведомленность – одна из характерных черт нашего офиса.

Несмотря на то, что в журнале мы предпочитаем яркие краски, в офисном дизайне у нас царит полная казенщина. Наш издатель считает, что в более комфортных условиях люди будут недостаточно быстро работать. Похоже, он придерживается таких же взглядов и в денежных вопросах, поэтому никто из нас не рассчитывает скоро разбогатеть. Пресса называет его гением бизнеса. Видимо, слово «скряга» слишком старомодно.

Зная местность, как свои пять пальцев, я не боялась споткнуться. У нас довольно легко ориентироваться, несмотря на то, что столы помощников расставлены по диагоналям, чтобы наш загончик хоть как–то отличался от офиса страховой компании. Но кто же мог предположить, что на полу будет лежать Тедди, да еще и с ножом в горле. Только что я вела Кэссиди по затемненному загончику и вдруг – бац! – почувствовала, как моя нога скользит по чему–то липкому. Я сразу же поняла – туфлям конец, но дальше того, что какая–то зараза разлила йогурт и не потрудилась вытереть, моя фантазия не пошла. Поджав пальцы ног, я замерла на месте.

– Что такое? – нетерпеливо спросила Кэссиди.

– Я во что–то влезла.

– На полу в такое время? Не иначе, какое–то дерьмо. Не прикасайся к нему. Где тут у вас свет? – Кэссиди начала неуверенно продвигаться к стене.

– Давай я.

– Нет, стой, где стоишь, а то разнесешь эту дрянь, что бы это ни было, по всему офису и окончательно испортишь новые туфли.

Пока Кэссиди нащупывала выключатель, я наклонилась, стараясь разглядеть хоть что–нибудь в полумраке. Пока что увидела только большое темное пятно на ковре и непонятную груду, громоздившуюся возле одного из столов. Наконец Кэссиди нашла выключатель, и тогда я поняла, что темное пятно – это лужа крови, а груда – Тедди Рейнольдс, рекламный директор «Зейтгейста». Нож я, кажется, уже упоминала.

Я считаю, что заслуживаю награды за то, что не упала в обморок, удержалась от рвоты и даже не завизжала. Я всего лишь деликатно вскрикнула. Разумеется, Кэссиди впоследствии описала это Трисии как «звук, который издал бы йоркширский терьер, если бы его швырнули о стенку. С размаху». Кэссиди тут же подбежала ко мне и, увидев, в чем дело, произнесла только «Черт возьми!». Но, в конце концов, для нее–то это значило гораздо меньше. Она не была знакома с Тедди.

– Ты его знаешь? – почему–то она говорила шепотом. Я кивнула. Кэссиди поддержала меня, заметив, что моя правая нога как следует увязла в кровавой луже. Красное, впитываясь в ткань, активно поглощало синий. – Все, туфельки твои приказали долго жить.

– Эй, как ты можешь сейчас об этом думать?

Кэссиди пожала плечами:

– Люди по–разному реагируют на неприятности, – она схватила телефон с ближайшего стола.

– Звони Трисии на мобильный. Она сегодня работает. – В счастье или в горе, первым делом нужно позвонить ближайшей подруге.

Кэссиди прищурилась:

– Шутишь?

Вообще–то я вовсе не шутила.

– А кому же еще?..

– Я бы сказала, что начать следует все–таки с полиции.

Кэссиди набрала 911. Вы всегда можете рассчитывать на ее логику, даже в условиях экстремального стресса. Положим, сама она порой не следует этой логике, особенно когда дело касается мужчин, но, по крайней мере, разумные мысли вовремя приходят ей в голову. Немногие из нас могут похвастаться тем же.

Полиция не замедлила прибыть, повергнув охранников на входе в состояние полного обалдения – разумеется, Кэссиди не побеспокоилась поставить их в известность о происходящем. Впрочем, полицейские не позволили местному персоналу долго болтаться без дела и быстренько отослали обратно по месту несения службы – ставить ограждения и тому подобное. Охранники сами позвонили Ивонн Гамильтон, нашей редакторше, сообщив ей, что в офисе «возникла проблема» и желательно ее присутствие. Бедняги. Впрочем, от них, по крайней мере, была хоть какая–то польза. Я же чувствовала себя полной идиоткой. Как журналистка, я привыкла гордиться своей наблюдательностью и проницательностью. И вдруг в критической ситуации обнаружила, что превратилась в редкостную тупицу. Я не могла вспомнить, как зовут жену Тедди, как долго он работает в журнале, и оставался ли он в офисе, когда я уходила сегодня вечером.

Кэссиди сказала, что это – проявление шока. Что ж, звучит пристойнее, чем просто «дебилка».

Было и впрямь очень трудно сосредоточиться, когда бедный Тедди лежал здесь на полу. Тем более с ножом в горле. Тедди обладал внушительными габаритами и всегда, по крайней мере до этого момента, куда–то несся. Меня поражало, что человек, секунды не способный усидеть на месте, так неэффективно сжигает калории. Вообще–то в последнее время он старался придерживаться диеты – а кто из сотрудников женского журнала хоть раз этого не делал. Правда, его идея диеты состояла в добавлении некоторого количества свежих фруктов к обычному обширному меню. Он постоянно носился по офису, непрерывно что–то при этом жевал и столь же непрерывно кого–то грыз. Не то чтобы он был вредным, просто ему было очень трудно угодить. Он менял помощниц так же часто, как Джей Ло[6] мужчин, и я уверена, что по меньшей мере в половине столов офиса хранились смахивающие на него фигурки вуду. Но дело свое он знал прекрасно, а когда ему было нужно, мог очаровать кого угодно, так что, насколько я понимаю, журналу будет его не хватать. Большинство сотрудников запомнит его громыхающим по всему офису с блестящим от пота лицом и бубликом в руке. Я же, отныне и навсегда, увы, буду вспоминать его только в виде бесформенной кучи с торчащим из нее ножом.

Главное, чего мне хотелось, когда прибыла полиция – оказаться как можно дальше от тела. Кэссиди настояла, чтобы я до прихода полицейских не двигалась с места, дабы не повредить место преступления. Поэтому, когда люди в форме наконец появились, я спросила, нельзя ли мне сесть, прежде чем мы начнем отвечать на вопросы. Усилия Кэссиди сохранить место преступления нетронутым произвели на них нескрываемое впечатление. Еще большее впечатление произвела сама Кэссиди, впрочем, ничего удивительного, ведь это были полицейские–мужчины, к тому же совсем молодые. Кэссиди не только чертовски умна, но она еще и сплошные длинные ноги в сочетании с невероятной копной каштановых локонов, которым редко кто из женщин не позавидует. Я, например, от них просто балдею. А кроме этого есть еще и зеленые глазищи, и отличные зубы, и пристрастие к приподнимающим грудь лифчикам. Поэтому понятно, что полицейские сосредоточили все внимание на Кэссиди, пока она живописала, как мы нашли Тедди, так что мне пришлось вмешаться.

– Нельзя ли мне сесть или хотя бы куда–нибудь отойти? – спросила я, изо всех сил стараясь подавить дрожь в голосе. Я чувствовала, как истерическое повизгиванье независимо от меня прорывается наружу, но была полна решимости совладать с ним. Способность сохранять достоинство в стрессовой ситуации всегда казалась мне завидным качеством, и я полагала, что хотя бы в малой степени им обладаю, но сейчас это был уже какой–то другой уровень стресса, с которым я, похоже, не справляюсь.

Полицейские воззрились на мои ноги, все еще погруженные в кровавую лужу.

– Нужно, чтобы вы оставили туфли на месте, – сказал один из них, блондин, представившийся как офицер Янковски.

Из–за формы и прочей амуниции, которую парни из департамента полиции Нью–Йорка носят на поясе, они обычно выглядят короткими и широкими, но только не офицер Янковски. Этот был высокого роста, с телосложением пловца: широкие плечи и узкие бедра.

Он протянул мне руку таким жестом, каким помогал бы выйти из такси, и я со всей возможной грацией ухитрилась выскользнуть из туфель, перескочить через лужу и приземлиться на стуле, стоявшем через два стола от тела. Офицер Янковски последовал за мной и придвинул себе другой стул. Видимо, он собирался начать всю эту дребедень «глаза–в–глаза», которой их учат в академии. Его партнер, офицер Хендрикс, остался с Кэссиди. Хендрикс, румяный брюнет, был не таким высоким, как Янковски, и более плотным, но видно было, что он состоит из сплошных мускулов. Я обратила внимание, как перекатываются мышцы у него под рукавами. Бьюсь об заклад, Кэссиди тоже это заметила.

– Понимаю, как вам сейчас трудно, мисс Форрестер, но мне необходимо, чтобы вы рассказали все, что знаете, – он открыл блокнот, ловко крутнув запястьем. Думаю, этому жесту он научился в «Законе и порядке»[7], а не в академии. – Вы были знакомы с жертвой?

И тут возникла проблема: я вдруг превратилась в китайского болванчика. Я начала кивать и, по моим ощущениям, продолжала это делать минут десять. Офицер Янковски терпеливо наблюдал за мной, слегка улыбаясь, а потом мягко спросил:

– Так как его зовут?

– Ах да, разумеется. Тедди Рейнольдс. Наш директор по рекламе. Прямо напротив его кабинет.

– Он женат?

Я опять начала кивать, пока наконец сумела выдавить из себя имя Хелен. В тот момент, когда я представила себе Хелен, реальность происходящего окончательно вышибла из меня дух. До этой минуты я еще была способна смотреть на тело Тедди, как на новую скульптуру нашего издателя – какая–то страшная штуковина, которая неведомым путем попала в наш офис. Это не было реальностью. Не могло быть. Но это было. И кто–то должен будет сообщить Хелен, а она должна будет сказать своим родителям, и родителям Тедди, и всем их друзьям. Я не смогла сдержать крик. Кэссиди и офицер Хендрикс ринулись к нам, а офицер Янковски сгреб мою руку. Его рука была теплее и приятнее, чем я ожидала.

– Вам плохо? Тошнит? Не стесняйтесь, это нормально, случается сплошь и рядом.

Я знала, что меня не стошнит, но какое–то время я подумывала, не упасть ли в обморок. Вместо этого, неожиданно для самой себя, я разревелась. Причем довольно скромно, принимая во внимание все обстоятельства. Обычно во время плача я издаю громкие рыдания, лицо покрывается пятнами – словом, жуткое зрелище. На сей раз слезы просто тихо катились по моим щекам, и я ничего не могла с этим сделать. Должно быть, еще одно проявление шока. Кэссиди схватила коробку бумажных салфеток со стола Гретхен Плотник и высыпала мне на колени. Ну что же, хотя бы поплакать я сумела красиво.

За нашими спинами раздался шум и офицер Хендрикс, извинившись, отошел, чтобы встретить прибывающих коллег. Они включили все лампы, которые смогли найти, в результате чего стало уже невозможно не замечать Тедди и кровавую лужу. Офицер Янковски объяснил, что люди, которые пришли сейчас, должны обеспечить сохранность места преступления и начать собирать вещественные доказательства. Мне же больше всего хотелось, чтобы они чем–нибудь поскорее прикрыли Тедди. Как это ни дико звучит, мне казалось, что ему холодно, хотя Тедди был из тех людей, кто потеет даже во время снежной бури.

Вновь прибывшие, все в куртках с логотипом департамента полиции Нью–Йорка, начали расставлять оборудование. Похоже, для них все происходящее было каждодневной рутиной, что мне показалось очень обидным. Среди них была женщина с фотоаппаратом и двое парней с чем–то вроде здоровенных ящиков для инструментов. Я зачарованно наблюдала за тем, как они раскладывают пакеты для улик, пинцеты и кисточки, но затем они стали натягивать резиновые перчатки. Что–то в этом чмокающем звуке резины, охватывающей запястья, снова навело меня на мысль об обмороке. Мне уже не было интересно. Я постаралась сосредоточиться на офицере Янковски и его вопросах, а также не допустить возвращения китайского болванчика. Но тут Янковски спросил:

– Как вы считаете, мог ли кто–то желать смерти мистера Рейнольдса?

Не хотелось бы плохо говорить о покойнике, но у Тедди была уйма врагов. Не того уровня врагов, чтобы говорить об убийстве, разумеется, но вопрос заставил меня задуматься – скольких же человек, которые могут иметь зуб на Тедди, я знаю. А ведь их наверняка должно быть еще больше, так как я работаю в основном дома и поэтому не могу наблюдать все драмы, изо дня в день разыгрывающиеся в «Зейтгейсте». Но это всего лишь деловые недруги, недовольные рекламодатели, рекламные агентства или художники.

– Ничего такого, ради чего стоило бы убивать, – ответила я.

– Вы удивитесь, – отозвался Янковски, – но убийство редко когда бывает рациональным актом.

Я еще раз кивнула, обдумывая это утверждение, а тем временем к нам подошел Хендрикс и, хлопнув Янковски по плечу, сообщил:

– Они здесь.

– Прошу прощения, мэм, – тут же вежливо улыбнулся офицер Янковски и, поднявшись, последовал за Хендриксом. Кэссиди, ухватившись за соседний стол, глухо застонала.

– Что такое? – спросила я, стараясь не смотреть в ту сторону, где техник обследовал тело Тедди.

– Сегодня, определенно, не твой день. Вдобавок ко всему тебя еще и обозвали «мэм».

– Наверняка он научился этому в академии. Или по телевизору.

– Он научился этому у своей мамочки. Он – ребенок, Молли, который таким образом демонстрирует свое уважение к старшим.

– Не заставляй меня чувствовать себя старухой из–за того, что малыш в форме не оставил тебе телефончик.

Кэссиди помахала у меня перед носом визиткой. Я разглядела печать департамента полиции Нью–Йорка.

– И офисный и мобильный!

– А домашний?

– Мне нравится, когда мужчина не торопится.

– Только когда он уже у тебя дома. Кэссиди собиралась сказать нечто уничтожающее в ответ, но тут что–то в противоположном конце помещения привлекло ее внимание. Я тоже повернулась, чтобы взглянуть. Человек, который только что вошел, афроамериканец средних лет, высокий, мощный, имел вид и внушительный, и в то же время слегка пугающий. Я с удивлением оглянулась на Кэссиди. Это вообще–то не ее тип: сейчас у нее период «молодых и зеленых».

Но когда я снова перевела взгляд на полицейских и увидела второго мужчину, то сразу поняла, почему Кэссиди сделала стойку. Он не мог бы выглядеть лучше, даже если бы плыл по освещенному снизу подиуму. Несмотря на костюм, купленный в каком–нибудь сетевом универмаге, и прослужившие не один год ботинки, от одного взгляда на этого парня перехватывало дыхание. Квадратный подбородок, беспорядочно взъерошенные волосы – свои, а не результат применения семидесятипятидолларового геля! – и потрясающие синие глаза.

Некоторая ясность мысли, которую мне кое–как удалось достичь за последние минуты, грозила немедленно улетучится. Я сделала глубокий вдох. И вдобавок получила тычок в ребро от Кэссиди, что тоже всегда помогает сосредоточиться.

– Чур, мой!

– Это все–таки место преступления, а не ночной клуб!

– Этой историей я буду развлекать своих внуков, – Кэссиди мимолетно улыбнулась мне и тут же снова повернулась к приближающимся к нам полицейским.

Судя по всему, офицеры Хендрикс и Янковски вводили вновь прибывших в курс дела, и их внимание было сосредоточено на бедняге Тедди. Точнее, старший из мужчин снял куртку, прежде чем осмотреть Тедди, а молодой красавчик направился прямиком к нам. Как мило с их стороны.

– Мисс Форрестер, мисс Линч, я – детектив Эдвардс, отдел по расследованию убийств.

Кэссиди и я синхронно протянули руки, как дебютантки на приеме. Детектив Эдвардс на мгновение замешкался, что существенно повысило его привлекательность в моих глазах. Затем он пожал руку сначала мне, заработав тем самым еще несколько очков. Кэссиди недовольно фыркнула – достаточно громко, чтобы я ее услышала.

– Мой партнер, детектив Липскомб, и я будем вести это дело. Офицеры сообщили нам, что это вы обнаружили тело, – он обвел нас обеих внимательным взглядом – увы, взглядом криминалиста, а не мужчины – и остановился, дойдя до ног. Точнее, до моих ног. – Вы пришли в офис босиком?

– Нет, но я вступила в кровь и меня попросили оставить туфли там, – я старалась говорить спокойно и деловито, но почему–то вдруг вернулась дрожь в голосе. Черт, я была уверена, что в критической ситуации смогу вести себя гораздо лучше!

Детектив Эдвардс оглянулся на офицеров, ища подтверждения моим словам, потом перевел взгляд на Тедди.

– Я знаю, что вас уже опрашивали, но мы бы хотели еще раз побеседовать с вами после того, как все осмотрим. Вы не возражаете, если мы попросим вас подождать?

Кэссиди села, одновременно толчком заставив меня вернуться на свой стул:

– Совершенно не возражаем, детектив. Будем рады помочь.

Детектив Эдвардс снова обвел нас взглядом, на сей раз несколько менее профессиональным, и направился к своему партнеру. Офицеры Янковски и Хендрикс последовали за ним.

– Тебе уже приходилось бывать на месте убийства? – поинтересовалась я у Кэссиди. Мы познакомились на первом курсе колледжа, но стали близкими подругами только после окончания, когда обе приехали в Нью–Йорк, поэтому я не могу похвастаться, что знаю о ней все. Кроме того, Кэссиди умеет хранить свои секреты.

– Нет. В моей области права убийства случаются крайне редко.

Кэссиди – юрист, но не по уголовному праву, хотя я всегда считала, что как раз в нем ей не было бы равных. Не говоря уже о том, как потрясающе она выглядит в костюмчиках а ля Элли Макбил[8]. Вместо этого Кэссиди работает юрисконсультом в Коалиции за креативное проявление и предпринимательство, известную также как К²П². Это та самая популярная общественная организация, которая занимается всеми делами, где сталкиваются интересы творческой личности и бизнеса – например, вопросы защиты личной информации в Интернете и прав на интеллектуальную собственность. Коалиция старается заставить обе стороны сотрудничать и находить взаимовыгодные решения, но иногда Кэссиди все–таки приходится тащить людей в суд.

– Почему ты спрашиваешь? – с подозрением спросила она.

– Потому что мне казалось, что ты должна была считать все это захватывающим.

– Так и есть.

– Нет, тебе скучно.

– Почему ты так говоришь?

– Потому что не успела ты заполучить номер телефона одного копа, как у тебя уже текут слюнки на другого.

– Ты все выдумываешь. Просто ты в большей степени, чем я, эмоционально вовлечена в это дело, но это производная обстоятельств, а вовсе не моя вина.

Каковую тираду я могла бы принять за чистую монету, если бы, произнося ее, Кэссиди смотрела на меня, а не пялилась на детектива Эдвардса.

Но я вынуждена была признаться – себе, а не Кэссиди, что я действительно принимаю происходящее гораздо ближе к сердцу, чем она. Главным образом потому, что я была знакома с Тедди, а она нет, но я осознала также, что меня грызет еще и некоторое профессиональное беспокойство. При всей неуместности этой мысли, какая–то часть моего мозга не переставала скулить о том, что я оказалась в самой сердцевине истории, которая могла бы сделать мне имя, если бы я работала где–нибудь в «Нью–Йорк таймс», а не в «Зейтгесте». Не то чтобы я не любила свою работу в нашем журнале, но, честно говоря, это не совсем то, в чем я надеялась себя проявить.

Видите ли, я, если можно так выразиться, новостной наркоман. Можете винить моих родителей. Мой отец не мог сесть за стол без того, чтобы не включить программу Уолтера Кронкайта[9], потому что быть хорошо информированным – обязанность каждого американца. Моя мать ставила манеж, где я играла, перед телевизором, когда там шли слушания по Уотер–гейту[10], потому что считала, что это должно меня стимулировать. Наверно, так оно и было, но с тех пор в голове у меня звучит сигнал тревоги всякий раз, когда я вижу человека с большими, кустистыми бровями[11]. Я не рассказывала об этом психоаналитику. Пока что.

Так или иначе, теперь вам понятно, почему я считаю работу в новостях самой крутой профессией. Но со временем я поняла, что важен не только стиль, но и содержание. Поэтому, выполнив весь положенный гуманитарный цикл обучения, я смело вошла в мир журналистики в надежде найти свое место. Я готова была предложить свой глубокий и проницательный взгляд на события, определяющие ход истории, нести просвещение в массы и вообще сделать этот мир лучше. В каком–то смысле я этим и занимаюсь. Но не так, как мне бы хотелось.

– Вы ведете колонку полезных советов? – детективы вернулись после осмотра тела и теперь опрашивали нас с Кэссиди. В тоне, которым детектив Липскомб задал вопрос, не было ни малейшего предубеждения, однако меня что–то неприятно кольнуло. Ничего удивительного, если учесть, что я сидела рядом со своей сногсшибательной подругой, умницей, красавицей, да к тому же еще и адвокатом, отстаивающим интересы общества. Да, нацепите на меня домашние тапки и стеганый халат: я всего лишь веду колонку полезных советов. Почему–то это не тот жанр, которому Пулитцеровский комитет[12] уделяет много внимания. По крайней мере в этом году. Но я же не собираюсь заниматься этим до гробовой доски, Господи, благослови память незабвенной Энн Ландерс[13]! Мне едва перевалило за тридцать (не будем уточнять!), и я всегда готова ухватиться за любую возможность, которая приблизит меня к миру настоящих новостей.

И вообще, есть же и приятная сторона: большую часть моей работы я выполняю дома, так что платят мне за то, что я, сидя в пижаме, объясняю людям, как они портят себе жизнь и как поступила бы, окажись я на их месте – чего, тьфу–тьфу, ни разу не случалось и чему я неизменно радуюсь. В основном мне мое занятие правится, хотя порой некоторые письма заставляют беспокоиться о будущем человеческой расы. Я хочу сказать, ради бога, можете писать мне о деликатных вопросах этики или этикета, но нужно же когда–то и своей головой думать! Как можно сначала написать: «Дорогая Молли, я уже шесть месяцев сплю с мужем своей сестры, у нас грандиозный секс, но в последнее время меня преследует чувство вины…», а потом еще спрашивать: «Должна ли я признаться во всем своей сестре?» Как более или менее разумная, уважающая себя женщина, сумевшая выжить хотя бы в средней школе, может не знать: если перед тобой стоит выбор – сохранить тайну или открыть правду – немедленно запри дневник и выброси ключ!

– Вот это да! – выпалил офицер Хендрикс. – И как это я сразу не догадался! Молли Форрестер, «Доверься мне»! – и он расплылся в улыбке, с которой, как я раньше считала, мужчины смотрят только на профессиональных спортсменов.

Кэссиди удивленно выгнула бровь:

– Вы читаете колонку Молли?

– Не я, – сознался Хендрикс, – моя девушка иногда читает ее мне. Это ее любимый раздел в журнале, и она всегда говорит: «О, мой бог, Дэви, ты только послушай!» Вот она удивится, когда узнает, что я с вами познакомился!

– Мы все очень рады за вас, офицер Хендрикс, – произнес детектив Эдвардс, и этого оказалось достаточно, чтобы Хендрикс подобрался и замолчал. Детектив Эдвардс вновь перевел взгляд на меня. – Так почему же вы и ваш адвокат, мисс Форрестер, оказались здесь в такой поздний час?

– Кэссиди – не мой адвокат. То есть, она – юрист, но не мой адвокат.

– И она сама здесь присутствует, – вмешалась Кэссиди. – Мы подруги. Мы сидели в баре перед обедом, и Молли сказала, что здесь в офисе есть какая–то жутко уродливая скульптура, которую я непременно должна увидеть.

– Эта скульптура все еще здесь? – детектив Эдвардс посмотрел по сторонам.

– О, мой бог, не думаете же вы, что Тедди пытался предотвратить кражу скульптуры? – вырвалось у меня раньше, чем я успела подумать, и все уставились на меня с разной степенью изумления.

Детектив Липскомб всячески демонстрировал свое терпение, но не преминул дать понять, как трудно ему это дается:

– На этом этапе расследования мы должны рассматривать любые возможности.

– Но только не эту. Уж кем–кем, а героем Тедди не был. Если бы даже кто–то влез сюда с целью украсть эту уродину, можете быть уверены, Тедди бы придержал для него дверь. Не то, чтобы Тедди мог в этом участвовать или что–то… – может быть, если бы я продолжала говорить, мой мозг рано или поздно догнал бы язык. Но пока что язык явно захватил лидерство. Похоже, было бы лучше вернуться к кивкам.

Детективы обменялись взглядами, затем детектив Эдвардс дотронулся до моей руки. Без сомнения, он хотел меня успокоить, но ничего не вышло.

– Вы можете показать мне эту скульптуру?

Кивнув, я встала и начала обходить Тедди и всю компанию, которая им занималась, но внезапно остановилась, осознав, что иду босиком. Я посмотрела вниз, то же сделал и детектив Эдвардс. Он сочувственно кивнул:

– Сожалею, но мы должны какое–то время подержать ваши туфли у себя.

– Все равно с них кровь не сойдет, – пробормотала за моей спиной Кэссиди. Я оглянулась, удивившись тому, что она последовала за нами. – Статуя – главная причина, почему я здесь оказалась, – объяснила она. – И, черт возьми, я намерена все–таки ее увидеть, если ее, конечно, не украли.

Ее не украли. Она по–прежнему корячилась на пьедестале перед кабинетом издателя. Называлось это творение Муза 47. По словам издателя, художник заявил, что фигура олицетворяет стремление творить. По мне, это был бесформенный гном, корчившийся в приступе почечной колики. Детектив Эдвардс некоторое время разглядывал скульптуру, затем обследовал приемную издателя, даже проверил, нет ли на ковре следов обуви или других вещественных доказательств. Ковер и мебель в этой части офиса такие же безликие, как и во всех остальных, разве что стоят подороже, что сразу бросается в глаза. Хром сияет ярче и все такое. На детектива Эдвардса, судя по всему, обстановка не произвела особого впечатления. Я тихонько стояла, наблюдая за каждым его движением. Кэссиди с отвращением кивнула на скульптуру:

– Современное искусство – это просто анекдот.

– Довольно резкое заявление, – возразил детектив Эдвардс, продолжая осмотр.

– Если законодательство не изменилось с того момента, как я ушла из офиса, то я имею право на свое мнение.

Всегда очень поучительно наблюдать, как Кэссиди примеривается к противнику, видимо, прикидывая, сможет она его проглотить за один раз или все–таки за два.

– Знаете, сегодня мы как раз работали над тем, чтобы лишить граждан их прав и свобод, но не успели из–за растущего числа убийств. Поэтому – да, еще денек–другой вы имеете право на свое мнение. – Он перестал осматривать ковер и взглянул на нас, ожидая реакции.

Кэссиди упорно молчала, поэтому я не замедлила воспользоваться моментом:

– А мне нравится Джаспер Джонс[14].

Кэссиди закатила глаза. Детектив Эдвардс слегка скривился, из чего я поняла, что Джаспер Джонс вряд ли поможет нам найти общий язык. Но я не сомневалась – Эдвардс понял, что я старалась помочь, и оценил это.

Одному богу известно, как я устала от того потока нытья и жалоб, в который вынуждена вникать по роду своей работы, а ведь я имею дело всего лишь с бумагой или экраном компьютера. Представляю, что в таком случае должен пропускать через себя каждый день нью–йоркский детектив, не считая непосредственного расследования убийств! Самое меньшее, что я могла сделать – это постараться как–то сгладить высокомерие Кэссиди. И потом, я действительно люблю Джаспера Джонса.

– Эта часть помещения кажется нетронутой, но я все равно пришлю сюда криминалистов, чтобы они все проверили. Спасибо, – сказал детектив Эдвардс, жестом отправляя нас обратно в загончик. Кэссиди вышагивала впереди, я уныло трусила за ней, так как отнюдь не стремилась вновь увидеть Тедди. Детектив Эдвардс шел рядом со мной с очень сосредоточенным видом, поэтому я сочла за лучшее помолчать. К тому же я не смогла придумать ничего более или менее стоящего. Потому что от фраз типа «Как же такое могло случиться?» детективов наверняка уже тошнит, а ничего умнее этого мой китайский болванчик сочинить не смог.

Детектив Липскомб уже поджидал нас. Детектив Эдвардс покачал головой – ничего. Детектив Липскомб кивнул.

– Никаких следов борьбы в офисе. Судя по расположению пятен крови, убийство произошло здесь, на месте. Бумажник и часы исчезли.

Детектив Эдвардс нахмурился:

– Неподходящее место для ограбления. Слишком много дверей между офисом и улицей.

– Охранники предоставят нам все данные. Посмотрим, что это даст. А больше здесь особо не за что уцепиться.

В руках у Липскомба был пластиковый пакет с ножом, извлеченным из горла Тедди. Изнутри пакет был покрыт потеками крови, и когда детектив Липскомб поднес пакет поближе к свету, вдруг получился эффект мозаичного стекла.

– Кухонный нож.

– Это нож Тедди. Он пытался похудеть и во второй половине дня ел много фруктов. Резал яблоки дольками и говорил, что ножи в хозяйстве нашего офиса недостаточно острые, поэтому он держит этот у себя в столе.

Детектив Липскомб перевел взгляд на Тедди, которого как раз упаковывали в пластиковый мешок.

– Да уж, этот нож оказался достаточно острым.

Детектив Эдвардс недовольно поморщился:

– Платишь за завтрак.

Почему–то детектива Липскомба это страшно обидело:

– Нет, не плачу!

Эдвардс укоризненно покачал головой и повернулся к нам, чтобы объяснить:

– У нас договор: если кто–то начинает острить, как самоуверенный телевизионный коп, он угощает всех завтраком.

– Это что, такое наказание? – уточнила я, не уверенная, что поняла логику.

– Лучший способ борьбы с вредными привычками, – объяснил детектив Эдвардс.

Детектив Липскомб, которому все это явно не нравилось, поспешил вновь вернуть наше внимание к ножу:

– Так вы уверены, что это – его нож?

– Да. Пару раз я брала его у Тедди. Он действительно лучше, чем те, что есть в кухне офиса.

Детектив Липскомб, не выпуская из рук пакета, встал в дверях офиса Тедди.

– Итак, он работает допоздна, слышит подозрительный шум, хватает нож, выбегает из офиса и…

Мы опустили глаза на кровавое пятно и каждый домыслил остальное. В моем варианте Тедди борется с таинственным злоумышленником вдвое больше себя ростом и весом, громила вырывает у него нож, и вот уже Тедди лежит на ковре, истекая кровью. Думаю, версия детективов была не такой мелодраматичной, что, учитывая характер Тедди, должно быть ближе к истине.

Лицо Кэссиди оставалось бесстрастным. Похоже, с нее уже было довольно.

– Мисс Форрестер, у мистера Рейнольдса были враги? – задал вопрос детектив Эдвардс, когда молчание чересчур затянулось.

– Ой, ну конечно!

– Мэм, вы же сказали мне, что нет! – возмущенно воскликнул офицер Янковски.

– Вы спросили, не знаю ли я кого–то, кто хотел убить Тедди. А он спросил о врагах.

Офицер Янковски открыл было рот, чтобы возразить, но Кэссиди оказалась быстрее:

– Совершенно очевидно, что это – два разных списка. Существует огромная разница между кем–то, кого вы хотели бы уничтожить в бизнесе и тем, кого вы готовы убить физически.

– Тедди бывал очень милым, но иногда с ним было по–настоящему тяжело, – признала я. – Все зависело от того, что вам от него было нужно. Наверно, людей из его записной книжки можно разделить примерно поровну на тех, кто назовет его «лапочка» и тех, кто скажет «ублюдок». Но я не представляю, чтобы кто–то из них его убил.

Детектив Липскомб потер лоб.

– Мы это учтем, – он повернулся к Янковски и Хендриксу: – Займитесь охранниками на входе. Проверьте, чтобы вам дали полный список всех передвижений уборщиков, посыльных, ежедневных посетителей, словом, всех.

Полицейские, кивнув нам, торопливо направились к выходу. Кэссиди на прощание помахала Хендриксу его визиткой.

– Вы думаете это был кто–то чужой? Грабитель? – настаивала я. Кэссиди бросила мне предостерегающий взгляд.

– Мы часто с этим сталкиваемся. Кто–то проникает в здание якобы по делу, а потом ждет подходящего случая.

Я попробовала нарисовать картину мира, где убийство можно было рассматривать как подходящий случай.

– Так вы все–таки считаете, что это была кража или что–то в этом роде?

– Нет, я считаю, что это было убийство, – чересчур спокойно ответил Липскомб, и детектив Эдвардс тут же остановил его взглядом. Сейчас речь уже не шла о том, кто платит за завтрак. Липскомб явно начинал сердиться. Но я не желала останавливаться:

– Я просто хотела сказать… Нож – это так… лично. Ведь нужно подойти совсем близко… – я сама толком не понимала, что имею в виду, но меня не покидало ощущение, что детективы готовы пойти по ложному пути.

Детектив Эдвардс шагнул вперед, чтобы загородить меня от своего наливающегося гневом партнера.

– Мы очень признательны вам за помощь. Я понимаю, насколько вы потрясены случившимся, и мы не хотим задерживать вас сверх необходимости. – Он вложил мне в руку свою визитку.

Я еще многое хотела сказать, но Кэссиди схватила меня за руку и буквально потащила к дверям.

– Я еще в состоянии понять, когда мне намекают, что пора уходить. Большое спасибо, джентльмены. Вы знаете, как нас найти, если у вас появятся еще вопросы.

Я упиралась, как капризный ребенок:

– Подожди!

– Нет, Молли, – Кэссиди была непреклонна, – нам пора.

Она протащила меня мимо каталки, на которую грузили тело Тедди для отправки в морг.

– Но я же хочу помочь! – я сама ненавидела отвратительные истерические нотки в своем голосе, но Кэссиди они заставили остановиться.

Страдальчески улыбнувшись, она выпустила мою руку.

– Я знаю, Молли, но мы должны предоставить это дело профессионалам. Ты уже сделала все, что было в твоих силах.

– Нет, не все. Я вела себя чересчур эмоционально, неуравновешенно и произвела жалкое впечатление. А я всегда думала, что если когда–нибудь окажусь в такой ситуации, то не ударю лицом в грязь, проявлю блестящий ум и проницательность. И даже смогу написать на этом материале статью–бомбу.

Кэссиди выудила из сумки телефон и начала набирать номер.

– Даже если ты сладко грезила о чем–то подобном, что само по себе уже проблема, реальность, как видишь, сильно отличается от твоих фантазий. Твое стремление увидеть в этом возможность карьерного роста, скорее всего, лишь попытка отвлечься от смерти коллеги.

Поскольку я не могла придумать никакого достойного ответа, то поинтересовалась:

– Кому это ты звонишь?

– Вот теперь я звоню Трисии. Думаю, нам надо с ней встретиться и как следует выпить. Согласна?

– Я не уверена, что у меня есть время. Подозревая, что не поняла шутки, Кэссиди недоверчиво спросила:

– Почему? Какие у тебя еще сегодня дела?

– Мне нужно раскрыть убийство.