"Женщина – праздник" - читать интересную книгу автора (Любимова Алена)

Глава IV

Дома обе мои дочери радостно накинулись на останки свадебного торта. Картина меня умилила. Прямо как в те времена, когда они были еще совсем маленькие. Идиллия, правда, длилась недолго.

— Фигня, — доев свой кусок, пробасила Мавра. — Одна видимость красоты. Могли бы за свои деньги что-нибудь повкуснее придумать.

— А мне показалось ничего, — сказала я.

— Именно ничего, — равнодушно произнесла Сашка. — Но бывает и вкуснее.

— Мать, мне, пожалуйста, на свадьбу такой торт не заказывай, — с серьезным видом проговорила Мавра.

— Ты никак замуж уже собралась, — фыркнула Сашка.

— Вот еще, — пренебрежительно бросила моя младшая дочь. — Я на будущее.

— Не далеко ли глядишь. Сперва школу окончи и в институт поступи, — осадила ее старшая.

Мавра надулась. Она страсть как не любит, когда ей перечат.

— Ты за меня не волнуйся. На себя лучше обрати внимание. Уже и школу, и институт закончила, и на работу пошла, а замуж никто не берет. Сдается мне, у тебя большие проблемы.

Сашка поперхнулась чаем.

— А что, разве я не права? — буравила ее тяжелым взглядом Мавра.

Этого ее взгляда я сама боюсь как огня. Проникает в самую душу, и прямо чувствуешь, как он там хозяйничает! Сашка тоже заметно сникла и с раздражением бросила:

— Начнем с того, что моя личная жизнь — не твоего ума дело.

— Да мне-то что. Твои проблемы, — дернула плечом Мавра. — Просто я считаю, если проблема есть, ее надо решать. А ты от нее отгораживаешься и делаешь вид, будто все в порядке.

Тут уже насторожилась я. Интересный момент. Кажется, моя младшая дочь знает что-то такое, о чем я сама не имею понятия.

— Мавра, что ты придумываешь, — с неожиданной жесткостью изрекла Сашка. — У меня никаких проблем нет. А съесть кусок красивого, но невкусного торта на своей свадьбе я еще сто раз успею. По-моему, не это цель жизни. Во всяком случае, моей.

— Только не опоздай с куском торта.

И откуда только в Мавре столько апломба! Впрочем, если она вела себя по отношению к Саше как всегда, то старшая дочь сильно меня удивила. Обычно она хоть и побаивается нашего домашнего цербера, однако воспринимает ее постоянные наставления скорее с юмором. На сей раз она едва скрывала раздражение. У нее даже голос дрожал.

— Знаешь, что я попрошу тебя, моя дорогая? Вспоминай хотя бы иногда, что старшая сестра все-таки я, а не ты.

— Возраст еще не признак мудрости, — Мавра у нас за словом в карман не лезет.

— Девчонки, перестаньте, — вмешалась я. — Что на вас нашло?

— А что я? — удивилась Мавра. — Просто от всей души добра ей желаю. Со стороны-то виднее. Сам человек не всегда может понять, что с ним делается.

— И ты, конечно, в моей жизни полностью разобралась! — воскликнула Сашка. — За меня это сделала, да? Этакая тринадцатилетняя Спиноза! Все про всех знаешь! Готова дать рецепт целому миру! И вообще, надоел мне этот идиотский разговор. Спать хочу! Устала за неделю!

И, выскочив из-за стола, она заперлась в ванной.

— Что это с ней? — снова удивилась Мавра. — Совсем на нее не похоже. Нервы стали шалить. Мама, по-моему, тебе следует отвести ее к какому-нибудь хорошему врачу. Ей, наверное, надо «Прозак» попить.

— Мавра, что ты несешь? Зачем нашей Сашке «Прозак»?

— Его сейчас люди во всех модных фильмах пьют, — объяснила она.

— В модных фильмах и водку пьют, и наркотики употребляют. Может, мне пойти ей дозу купить?

— Не смешно, — буркнула Мавра. — Зачем сразу такие экстремальные выводы? Вот Килькин папа, между прочим, «Прозак» регулярно пьет. Килька сказала, ему помогает. До «Прозака» он на них с матерью чуть ли не с кулаками кидался. А теперь стал такой веселый, почти добрый, и на работе дела у него гораздо лучше пошли.

Килька, вернее Катя Килькевич — это Маврина одноклассница и ближайшая подруга. Прозвище ей дали еще в первом классе, и не столько из-за фамилии, сколько из-за феноменальной худобы. Не ребенок, а кожа да кости. Аппетит у нее при этом отменный, но не в Кильку корм.

— Господи, что вы с ней обсуждаете, — вздохнула я.

— Так это же наша жизнь, — у Мавры округлились глаза. — Килька и за отца переживает, и за себя тоже. У ее папаши рука тяжелая. Может так звездануть…

— Неужели он ее бил? — ужаснулась я.

— Ее — нет. А старшего брата очень даже, — спокойно проговорила Мавра. — Он сперва просто плохо учился, а потом еще чей-то мотоцикл угнал. Ну полный чудик! — Она покрутила пальцем у виска. — У него своих целых два. Зачем ему третий, да еще чужой понадобился? Папаша тоже не понял и так ему накостылял, что тот неделю ходил в синяках.

Я подавленно молчала. Кажется, загруженность на работе отодвинула мои отношения с собственной семьей на второй план. И вот результат: ничего не знаю. Килькино семейство представлялось мне гораздо более благополучным. А ведь Мавра часто к ним ходит. Вдруг Килькин папаша забудет свои таблетки принять и Мавре тоже накостыляет? У нее же язык без костей. Попадется ему под горячую руку…

— Мавра, умоляю, ты с Килькиным отцом поосторожней. Попридержи свой язык.

— Мама, я же не дура. Зачем психов дразнить? Да я его только один раз лично видела, на позапрошлом Килькином дне рождения. А так он все время работает. А когда дома, мы туда не ходим. Нас не пускают. Чтобы его не раздражать.

— Вот это мудро, — обрадовалась я. — Кстати, может, расскажешь мне, что там у Сашки?

— А что у Сашки? — удивилась она.

— Ну ты, кажется, на что-то намекала.

— На возраст ее я намекала, — невинно вытаращила глаза Мавра. — Так и старой девой можно остаться.

— И все?

— А что еще? Я что-нибудь пропустила?

— Мне показалось, я пропустила.

— Мать, у тебя богатая фантазия, — Мавра зевнула. — Как-то мне тоже спать хочется. Только еще один вопрос. Спиноза — это что, женский вариант спиногрыза?

— Ты серьезно? — Мавру иногда трудно понять, шутит она или говорит всерьез.

— Абсолютно серьезно, — подтвердила она.

— Тогда запомни: Спиноза — это нидерландский философ, живший в семнадцатом веке. Стал практически именем нарицательным.

— Интересно, — оживилась она. — Надо почитать. Вдруг что-то полезное почерпну.

Дочери вскоре заснули, а мне не спалось. То ли слишком устала, то ли их ссора меня расстроила, но на душе было тревожно. Кажется, они обе что-то не договаривают. Неужели у Сашки завелись от меня секреты? Ладно Мавра. Она с рождения «вещь в себе». И явно дальше такой останется, характер не переделаешь. Но Сашка всегда со мной советовалась, даже по мелочам. И вот — тоже замыкается. Появились проблемы, в которые она не хочет меня посвящать? В общем-то, это естественно. Она уже совсем взрослая. Сама я много посвящала родителей в свои дела и переживания? Но мне сделалось не просто обидно, а горько и пусто.

Как Сашка ни хорохорится, наверняка в ближайшие год-два выйдет замуж. Не из тех она, кто остаются старыми девами. А Мавра совсем другая, у меня с ней никогда не будет таких доверительных отношений, как со старшей дочерью. Да, я люблю ее, и она меня по-своему любит, но это совсем другое. И время летит так быстро. Мавра ведь тоже, не успеешь оглянуться, станет взрослой и самостоятельной. И, по-моему, в отличие от Сашки, тянуть с созданием собственной семьи не станет. Правда, может, наоборот, примется яростно делать карьеру.

Тоска пробиралась в меня, как сырой туман под одежду. Мне сделалось зябко и неуютно. Почему, сама толком не понимала. Вроде бы никаких причин. И день такой был удачный. А может, свадьба на меня и повлияла? Давненько мне не приходилось на них гулять. С тех самых пор, как Алкина дочь четыре года назад вышла замуж. Но это другое. Там все были как родственники, а Лизина свадьба совсем для меня чужая. Вот, видимо, насмотревшись на счастливых молодых, и затосковала. Я-то одна. И, наверное, до конца жизни такой и останусь. Если когда моложе была, никто не покусился, то сейчас и подавно рассчитывать не на что. Кто же меня в сорок пять лет возьмет, да еще с великовозрастными детьми!

То есть нет, я не жалуюсь. И жизнью своей довольна. Считаю, мне даже повезло. Оставшись внезапно одна, я справилась. Нашла работу, которая и удовольствие мне доставляет, и приличный доход приносит. И девчонки у меня замечательные. Никаких особых хлопот никогда не доставляли. И Саша хорошо училась, и Мавра тоже старается. Обе натуры самостоятельные. Все у меня вроде отлично, но как же иногда хочется, чтобы рядом был близкий, любимый человек. По-особому близкий, как может быть близок только мужчина. Любимый и любящий. Ну и что ж с того, что мне сорок пять? Внутри-то я себя чувствую по-прежнему на двадцать, а может, и на шестнадцать. Желания никуда не уходят. Но кому это объяснишь? Смотрят-то на лицо, а оно предательски выдает возраст. Да, я неплохо сохранилась, но все равно ведь понятно: мне уже не двадцать и даже не двадцать пять.

Мне стало совсем грустно. Почему мужчина — в любом возрасте мужчина? Даже в шестьдесят и в семьдесят, если он мало-мальски ухожен и из него еще песок не сыплется. А женский пол — девушка, девушка, а потом раз — и почти сразу бабушка. Да, да, именно так нас после определенного возраста и воспринимают. И где найти такого мужчину, который бы понял, что на самом деле ты прекрасная зрелая женщина? И не только понял, но смог бы оценить.

Эх, был бы жив мой Жека! Жили бы мы спокойно бок о бок и вместе бы старились. А теперь что? Он навсегда останется молодым, а меня ждет одинокая старость. Эта мысль окончательно вогнала меня в тоску. Почему так несправедливо? Чем я заслужила свое одиночество? Чем я хуже других? Многие ведь живут вместе без любви и совершенно не ценят друг друга. А я так любила Жеку, но у меня его забрали. Его забрали, любовь осталась. Нерастраченная…

Мне захотелось завыть в голос. Еще чуть-чуть, и это случится. Я больше не могла оставаться наедине со своими мыслями и решила позвонить Алке. Ложится она всегда поздно. Заодно напомню ей, что нужно утром подъехать в ресторан и забрать декорации. Иначе пропадут, а они нам еще могут пригодиться.

Едва услышав в трубке ее голос, я не удержалась и всхлипнула.

— Глаша, что случилось? Свадьба не удалась? — с тревогой спросила она.

— Со свадьбой-то полный порядок. А вот себя жалко. Алка, мне очень плохо!

— Девки твои что-нибудь откололи?

— При чем тут они, — я уже всерьез плакала, промокая глаза подвернувшейся под руку бумажной салфеткой с логотипом «свадебного» ресторана.

— И по какому же тогда поводу грусть-тоска? — не поняла подруга.

— По поводу душевного и физического одиночества.

— Приехали! Давно тебе говорю: заведи себе какого-нибудь, хоть мимолетного любовника.

— Алка, он ведь не кошка и не собака. На рынке не купишь.

— Положим, купить у нас теперь все можно, но в плане любовников это не вариант. Антисанитарно и ненадежно.

— И где, по-твоему, я должна его искать?

— Ты же каждый день с кучей людей общаешься. Неужто ни одного не встретила, на кого глаз бы лег?

— Во-первых, почти ни одного. А во-вторых, моему глазу лечь мало. Надо еще, чтобы и его глаз тоже…

— Для этого самой надо постараться. Мне ли тебя учить привлекать мужское внимание!

— Алка, меня до такой степени никто не зацепил, чтобы, как говорит моя Мавра, по его поводу париться. Сама ведь знаешь: мужиков нашего возраста или чуть постарше, чтобы был приличный, симпатичный и свободный, раз-два и обчелся.

— Запросики у тебя! Таких, как ты сказала, не раз-два и обчелся, а вообще в природе не существует. Обычно если приличный, то несимпатичный. Если симпатичный, то наверняка неприличный. А уж если свободный, то уж на все сто неприличный. Единственное исключение — вдовец, которого еще не успели снова захомутать.

— Видишь. Значит, для меня ситуация безнадежная.

— А ты попробуй планку снизить.

— Осетрина второй свежести? — невесело усмехнулась я.

— При чем тут свежесть. Обрати внимание на несвободных.

— Семью разбивать? Ни за что! — отрезала я.

— Вот чистоплюйка-то! Какое тебе дело до чужой семьи?

— Знаешь, когда у тебя Вовку уводили, по-моему, ты от радости до потолка не прыгала.

— Речь не о нас с Вовкой, — оскорбленно отозвалась подруга. — И вообще, я же тебя не уговариваю совсем мужика уводить. Просто попользуйся — как любовником.

— Нет, Алка, это нечестно. Я так не могу. На чужом горе счастья не построишь. Точно знаю.

— Да кто говорит о счастье! Хоть отвлечешься. Кровь разгонишь, и ладно. Сколько нашего с тобой бабьего века осталось? С гулькин нос. И никто, между прочим, не думает, честно это или нечестно. Мужик вон и в шестьдесят, и даже в восемьдесят может новую семью создать и даже ребенка родить. Посмотри на наших пожилых знаменитостей. У них как эпидемия началась. Женятся на молоденьких и клепают детей моложе внуков. И все нормально. А мы уже старые калоши. Вон у меня уже внучка.

— Ну, у тебя хоть Вовка есть, — я опять всхлипнула.

— Слушай! — вдруг с большим воодушевлением воскликнула Алла. — А ну их на фиг, наших ровесников. Может, тебе молодого завести?

— У Сашки, что ли, отбить? — сквозь слезы засмеялась я.

— Зачем отбивать? — на полном серьезе продолжала моя подруга. — Может, среди ее знакомых найдется пока еще бесхозный! Знаешь, бывают такие — робкие, но не в ущерб качеству. Как говорят, в тихом омуте черти водятся. Может ведь настоящий вулкан оказаться. И потом это сейчас вообще модно и в тенденции, чтобы женщина сама в возрасте, а мужик молоденький. Специалисты, между прочим, утверждают, что идеальное сочетание возрастов, это когда мужику лет двадцать-двадцать пять, а женщине сорок пять. У обоих пик сексуальности. Оба хотят. Мужик много может, а женщина все умеет. Говорят, самый смак.

— Что ж ты сама-то теряешься?

Слезы мои уже высохли, уступив место смеху, который я с трудом сдерживала, чтобы не обидеть подругу. Она вложила в свои слова столько страсти! Неужто саму на юношей потянуло?

— У меня Вовка есть, пока обойдусь. Но вот если он, сволочь, еще раз загуляет…

Прозвучало это скорее не угрожающе, а как затаенное желание, чтобы все именно так и случилось.

— Алка, неужели тогда молодого заведешь?

— Тогда и посмотрим! — рявкнула она. — И вообще, не заговаривай мне зубы. Мы сейчас твои проблемы обсуждаем.

— Нет, молодые меня не возбуждают. Педофильских склонностей не имею.

— Двадцать пять лет — это совсем не педофильские склонности.

— Да ну. Они и в двадцать пять еще какие-то молочные. Мои сексуальные рецепторы на них не реагируют.

— Глаша, ты себе просто это внушила.

— И не думала внушать. Ну не возбуждает меня зеленая молодежь.

— Возьми чуть постарше, — деловито продолжила Алка. — Лет тридцати пяти. В этом возрасте иной мужик уже не очень хорошо сохранился и по виду тянет на сорок с гаком. Считай, твой ровесник, а значит, для твоих рецепторов вполне подходит. К тому же многие в этом возрасте теперь освобождаются. После первого брака развелись, а во второй еще не вступили.

— Этим я не подойду. Их как раз на двадцатилетних тянет. На свежачок.

— Глаша! Ну почему у тебя с мужиками вечно полная безнадега? — возмутилась Алла.

— Потому что чувства невозможно запланировать. Они или приходят, или нет.

— Глупости! Если ты хочешь влюбиться, то должна на это настроиться. А у тебя башка чем угодно занята: работой, девчонками, хозяйством. Всем, кроме дела.

— Дела? — переспросила я. — Мне кажется как раз наоборот: дело — это моя работа, мои дочери, хозяйство наконец.

— Именно в этом и заключается твоя глубочайшая ошибка, — назидательно произнесла Алла. — Чтобы заполучить мужика, надо как следует поработать. Не менее, между прочим, серьезное и трудное дело, чем организовывать наши праздники. Требуется полная отдача. Вот в двадцать лет ресничками хлопнешь, бедрышками поведешь, и мужик твой с потрохами. А когда сорок пять, сама понимаешь. Реснички могут и отвалиться, а бедрышком можно что-нибудь своротить.

— Алка, не путай меня с собой. У меня с объемом бедер пока порядок, нормы не превышаю, — на меня вдруг напала стервозность.

— Тугор все равно не тот, — оставив без внимания мой выпад, заметила Алка.

— Какой еще тугор? — не поняла я.

— Темнота. Тугор — это упругость кожи. И мяса тоже, — подумав, добавила она. — А уж о конкуренции в нашем возрасте вообще молчу. Хорошего мужика добиться — как войну выиграть.

— Знаешь, что-то мне не хочется кого-то с боем брать. И кроме того, ты, Алка, абсолютно не права. Вот я на Сашку и ее подружек гляжу. Двадцать с небольшим лет, ресницы, бедра и тугор твой — в полном порядке. Все при них. Умницы-красавицы. И почти все не замужем.

— Не путай Божий дар с яичницей, — устало выдохнула Алла. — Ты и меня не слушаешь, и у самой в голове полная каша. Давай-ка разложим по полочкам. Замужество, женитьба, жених, свадьба — это одна полочка. Любовник, чувства, секс — совсем другая. Пусть Саша и ее подруги не замужем, но у каждой из них, уверена, есть мужик. Хоть какой-нибудь, хоть завалящий. А у иных, может, даже два, а может, и больше. Иными словами, у них отношения, секс, а у тебя — вообще ничего и никого. И в этом твоя основная трудность. Сколько уже лет ты одна?

— Да лет девять… нет, десять, — посчитала я.

— Господи, неужели уже десять! — Алка присвистнула. — Надо же, время летит. Слушай, подруга, у тебя же тело — совсем не обихожено!

— У меня душа обихожена, — немного обиделась я.

— Душу пока оставим в покое.

— Считаешь, тело важнее?

— У тела времени меньше осталось, чем у твоей души. Она у тебя и в шестьдесят такой останется, а с телом — беда.

В железной логике Алке не откажешь. До чего четко сформулировала!

— Телом надо успеть попользоваться, пока еще есть чем, — добавила она. — Ох, где бы тебе мужика найти? Как же я раньше об этом не подумала.

— Раньше нам с тобой некогда было. Вели борьбу за существование, — напомнила я.

— Точно. Лучшие годы неизвестно на что угрохали.

— Зато мы теперь обе самостоятельные женщины.

— Твоя правда, — согласилась она. — Видимо, у тебя, Глаша, весь пар на это и уходил. А теперь жизнь устаканилась, девки подросли, вот ты и затосковала. Может, кого-нибудь из Вовкиных приятелей подкинуть? Но какие-то они все некондиционные. Да ты и сама их знаешь. Ну просто кривой, хромой и горбатый из анекдотов. Один пьет запойно, другой любит девочек не старше восемнадцати, любил бы и помоложе, но уверяет, что чтит уголовный кодекс, в чем я лично сильно сомневаюсь. Земсков — импотент. Это все знают, да он и сам об этом на каждом шагу говорит. Он даже на платонические чувства не способен. У него единственная любовь — деньги. У Карамышева жена — настоящая баба Яга, следит за каждым его шагом. И ростом он не вышел, на полголовы ниже тебя. На фига тебе такие? Кто еще остался? А-а, Лебедев!

Лебедева я помнила смутно, поэтому полюбопытствовала:

— С ним-то какие проблемы?

— Место жительства. Он теперь в Лондоне. Практически постоянно. Последние два года сюда не приезжал. Зато у него жены нету. Два года назад точно не было. Сперва-то, когда уезжал, где-то себе в жены англичанку нашел, чтобы там было легче осесть. Но после у них не заладилось, и они то ли развелись, то ли она вообще померла, наверняка не скажу, забыла. И про наследство не помню. Какая-то там история интересная. То ли жена что-то от кого-то получила, то ли Лебедев после нее получил… Совсем голова дырявая. Ничего не помню. Слу-ушай, — почти пропела она. — Я придумала. Ты покупаешь себе тур в Лондон. Я тебе даю с собой какую-нибудь фигню, и ты заезжаешь к Лебедеву якобы передать от меня посылку. Все как бы невзначай. Чинно и благородно. На месте осматриваешься. Если выясняется, что путь свободен, то есть никакой жены по-прежнему нету, начинаешь работу. Там это просто. У всех наших жуткая ностальгия. Они землякам до поросячьего визга радуются. Тем более заехала симпатичная женщина, с которой у него куча общих знакомых. Наверняка он тебя куда-нибудь пригласит, отношения завяжутся, потом переписываться начнете …

— Погоди, погоди, — перебила я. — Вдруг он мне вообще не понравится? Или я ему.

— А я тебе его фотку покажу. Как раз два года назад снимали. Кстати, странно, почему ты-то у нас не тогда была, когда он приходил? Видимо, у тебя возник очередной аврал. Вечно с тобой так. Могла бы уже два года назад познакомиться и уже жила бы в Лондоне. Я бы к тебе в гости моталась…

— Алла, вернись на землю!

— Я-то как раз на земле, — не унималась она. — Это ты в облаках витаешь. Все думаешь, к тебе принц на белом коне явится. Но принцы-то давно вымерли, как мамонты. Самой впору на белого коня садиться.

— Ага. И брать штурмом крепость.

— Естественно, — подтвердила она.

— Для этого нужно, по меньшей мере, найти объект, достойный осады. И тут мы снова возвращаемся к душе.

— Вот-вот. Опять в облака вознеслась. А крепость не найдешь, если будешь сидеть на месте. И часики наши тикают, Глаша, время поисков ограничено.

— Вероятно, ты права, но я по-другому устроена.

— Понятно. Жеку забыть не можешь. В том и причина. Любого с ним сравниваешь. И, прости за жестокость, не с тем, каким он был в действительности. Ты за эти десять лет идеального Жеку себе придумала. А он ведь тоже был далеко не ангел. Милейший, конечно, человек, но мамаша веревки из него вила, а он во всем ей потакал. Сколько ты мне тогда жаловалась. Она для него вечно на первом месте была.

— Он просто любил свою мать.

— А ты была его женой, и тебя приносили в жертву вздорной старухе.

— Полжизни бы отдала, чтобы это вернулось, пусть и вместе со свекровью.

— К счастью, назад вернуться невозможно, — отрезала Алла.

Я просто задохнулась. Конечно, она и раньше считала, что Жека меня недостоин, но как у нее повернулся язык сказать такое сейчас, когда его нет, а мне без него так плохо!

— Спасибо тебе на добром слове, — сухо произнесла я вслух. — Знаешь, пожалуй, я пойду лучше спать.

— Давай-ка, Глафира, без обид, — быстро проговорила она. — Мы с тобой что, вчера познакомились? Кривить душой друг перед другом начнем? Приятностями обмениваться? Пожалуйста, могу сказать: да, лучше Жеки у тебя никого не будет, и надеяться больше не на что. Тебе станет легче? А если ты у меня совета просишь, хотя бы выслушай о себе правду, как я ее понимаю. Тебе давно пора заняться собой. Ты ведь жила-то последние годы все время для других. Для девчонок, для Жеки, для свекрови. А потом Жека погиб. Согласна, это ужасно. Не знаю, смогла бы я сама на твоем месте подобное пережить. Но прошло уже десять лет, пора примириться.

— Да я примирилась.

— Перестань врать — и мне, и себе! — отрезала Алла. — Из-за его нелепой гибели ты устроила у себя в душе мавзолей. И вбила себе в голову, что никого равного не существует. Но почему не существует? То есть второго Жеку ты, естественно, не найдешь. Но вполне вероятно, встретишь другого мужчину. И может, с ним будешь так же счастлива, или еще сильнее, или вообще по-другому, но счастлива.

— Алла, я реалистически смотрю на вещи.

— Не реалистически, а пессимистически. Ты запретила себе на других мужчин смотреть. Неосознанно. У тебя в подкорке где-то сидит, что появление любого другого мужчины в твоей жизни — это предательство Жекиной памяти.

— С чего ты взяла?

— С того, что видела, как ты все эти годы от мужиков отбрыкивалась. Ладно раньше, когда девчонки были маленькие. Их растить надо было, понятно — не до романов.

— Да не отбрыкивалась я!

— Отбрыкивалась, прямо холодом жгла. Я понимаю, когда рана в душе еще не зарубцевалась. Но сейчас-то пора изменить свое поведение. Перестань отпугивать тех, кто обращает на тебя внимание.

— На меня почти никто и не обращает. Нет, пару раз, конечно, было, но они мне не нравились.

— Ой, не ври себе. Не пару раз, а гораздо больше. А в действительности, наверное, еще больше, потому что я имею в виду только случаи, которые были при мне. И что же? Ты такие взгляды в ответ кидала, что мужики скукоживались. А мужчина, учти, существо нежное и нервное. Он пугается, когда ему от ворот поворот дают.

— Алка, по-моему, ты придумываешь. Я ничего подобного не замечала.

— О чем и речь! Ты их отшиваешь на автомате, даже не фиксируясь. А после поёшь, что одинока. Тебе нужно срочно пересматривать взгляды на жизнь.