"Земля и небо. Записки авиаконструктора" - читать интересную книгу автора (Адлер Евгений Георгиевич)

С корабля на бал

Вызвать меня из Крыма для АэСа было не трудно, поскольку ВЛПШ являлась учреждением ЦС Осоавиахима, а он сам был его членом. Итак, наша группа отправилась в Ленинград и обосновалась в гостинице «Знаменская». Как «б-о-льшой» специалист по АИР-6, я оказался правой рукой «вождя краснокожих» Сергея Трефилова и зажил с ним в одном номере.

С нового, 1934 года, на авиазаводе № 47, что у Московской заставы, закипела работа. Наши рабочие оказались мастерами на все руки. Например, стапель для сварки фюзеляжа они, всего втроем, построили за месяц, разумеется, подрядившись за аккордную плату. Это было целое сооружение: вращающиеся для удобства сварки пространственные фермы с фиксаторами труб и разъемами, предусмотренными для обеспечения выемки готового фюзеляжа после сварки. Каждый делал свое: Алексей Жиров выполнял всю ломовую работу, стоя у верстака, Сергей Ширяев бегал по цехам за деталями, а Павел Поздняков смотрел в окуляр нивелира. Столяры сноровисто принялись за лонжероны и нервюры. Везде кустарная технология уступала место серийной, с соответствующей разнообразной оснасткой.

Конструкторы старались поспеть повсюду, где возникали неполадки, которых все же не удалось избежать, несмотря на то, что чертежи прошли уже двукратную проверку в опытном производстве при постройке дублеров.

Намаявшись за день, я с наслаждением возвращался в гостиницу, предварительно прогулявшись по Невскому, где, на пересечении с Лиговкой, находился наш временный дом. Там меня ожидала нежданная радость.

Стапель для сварки фюзеляжа АИР-6 на заводе № 47. Слева — Е. Г. Адлер

Хотя я и раньше знал, что Сергей Трефилов — обладатель хорошего голоса и порой выступает в самодеятельных концертах, но что он серьезно занимается вокалом с преподавателями и специалисты находят у него «бриллиант в горле», я не подозревал. А тут, живя бок о бок, он задавал одному мне очаровательные концерты. Его лирический тенор не уступал, на мой взгляд, по красоте тембра голосам тогда весьма популярных и еще довольно молодых певцов И. С. Козловского и С. Я. Лемешева. Его репертуар был обширен, и вслед за нежной арией из «Искателей жемчуга» раздавались звуки бравурных мелодий из оперы «Кармен» или задорных песенок Фигаро. Его коронным номером была ария Кавародосси из оперы «Тоска», которую он не гнушался исполнять по моей просьбе на бис.

Так и проходили наши дни и вечера в командировке до тех пор, пока острота в работе не спала. Один за другим конструкторы уезжали в Москву, уехал и Трефилов, а я со слесарями и сборщиками надолго застрял в Ленинграде.

Слесари немедленно загуляли и вскоре заметили мою неопытность в женском вопросе. Грубовато, по рабочему, они взяли надо мной шефство, и я, под руководством многоопытного Сергея Ширяева, преодолев естественную робость, стал быстро наверстывать время, до сих пор целиком отданное одной только Авиации.

Если признаться честно, то до этого времени я был добровольно настолько перегружен работой, учебой, а по выходным дням еще и занятиями планерным спортом, что о женщинах и помыслить было некогда. И вот, наконец, только тут, в Ленинграде, где когда-то я родился, появились у меня и время, и деньги, и место, где можно было встречаться с кем угодно без особых помех. Поначалу мне это понравилось, но примитивные вкусы и уровень культуры моих новых знакомых начали понемногу меня коробить, да и мои наставники тоже засобирались домой, так что эта гульба сама собой постепенно сошла на нет. Тут еще Келларев, толковый инженер-технолог из числа местных сотрудников, затеял, не на шутку, интригу против «москвичей». На всех совещаниях, где надо и не надо, стал громогласно трубить о якобы низком качестве наших чертежей. Кроме того, все время продолжал придираться к каждому размеру, а то и требовал подробного вычерчивания всех труб фюзеляжа в отдельности, хотя прекрасно знал, что это никому не нужно, так как трубы запиливают по шаблону, снятому со стапеля.

Мне это надоело, и я решил приглядеться к работе заводских технологов, которыми руководил Келларев. На одном из плазов я заметил, что они по ошибке дважды отложили один и тот же отсек фюзеляжа. Я затаил злость на Келларева, ожидая его очередного наскока.

Первый серийный самолет АИР-6 завода № 47

Когда на одном из очередных совещаний у Главного инженера он стал распространяться о низком качестве наших чертежей, я бросил реплику:

— У нас вы ищете миллиметры, а у себя под носом даже метров не замечаете.

Келларев взорвался и потребовал доказательств. Прямо с совещания все отправились в цех, где я и доказал правоту своих слов. С тех пор мы даже подружились. Я побывал у него дома, где на голых стенах в комнате, меблированной диваном с выпершими пружинами, гордо красовались цветные картины ночного бомбардировщика, оставшиеся у него после защиты дипломного проекта.

В конце лета 1934 года первый серийный АИР-6 был уже на сборке, а я снова заскучал по полетам. На другом конце аэродрома, как я заметил, мирно занималась подлетами на планере «Стандарт» небольшая группа планеристов. Отправившись туда, я предъявил свое удостоверение и попросил:

— Дайте подлетнуть.

Их инструктор, молодой парень, согласился. Тогда я обнаглел и, связав вместе по два конца каждого амортизатора, собрал для его натяжения побольше народу.

Набрал метров 50 высоты, восхитился открывшимся видом чуть ли не всего Ленинграда и, зарвавшись окончательно, не обращая внимания на потерю скорости, попытался сделать крутой вираж. Планер, конечно, разом провалился метров на тридцать (хорошо еще не свалился в штопор), когда я все-таки опомнился, успел резко отжать от себя, выровнять крен и кое-как приземлиться.

Этот полет вызвал восторг несмышленых планеристов, но привлек внимание и специалистов, один из которых примчался с криком:

— Кто это сейчас летал?

— Я, а что?

— Вам что, жить надоело?

— Нет еще.

— Это же хулиганство. Ваши документы.

Посмотрев на мое пилотское свидетельство, где удостоверялось мое звание — пилот-планерист класса Б, он несколько поостыл, но вернул мое удостоверение только под честное слово больше здесь так не летать.

Тогда я записался в группу парашютистов и стал исправно ходить на теоретические занятия и тренировки.

К началу осени 1934 года первый серийный самолет АИР-6, отделанный и окрашенный не хуже опытного, был вывезен на аэродром и подготовлен к полету. Приехавший по этому случаю в Ленинград Яковлев остановился в шикарной гостинице «Астория». Заранее предвкушая успех, он заказал парадный ужин.

В ожидании первого вылета, мы с АэСом прилегли на траве. Тут ко мне подошел инструктор-парашютист Зеваев с вопросом:

— Будешь прыгать? Мы сейчас начнем.

Я пообещал прийти через полчасика. АэС спросил меня:

— И зачем вам это надо?

— Интересно.

После полета первого серийного АИР-6, прошедшего успешно, я направился на другой конец аэродрома, где виднелся У-2, а собравшийся на аэродроме заводской народ не стал расходиться, желая посмотреть мой прыжок. Остался и АэС.

Тут меня уже ждали. Подошедший врач пощупал пульс.

— Сколько? — поинтересовался я.

— 180.

— Значит прыгать нельзя?

— Почему же? У всех так.

Ну, думаю, вот это да! Я еще на земле, а сердце колотится, как бешеное. Что же будет там, в самолете, при прыжке?

Но тут подсуетились с парашютом, я влез в кабину, затарахтел мотор, и мы полетели. Я думал, что самолет будет делать два круга и почти успокоился, когда еще не закончив первого, летчик сказал:

— Вылезай!

Еще на земле я дал себе зарок: выполнять команды без промедления, поэтому резко встал, но задний парашют за что-то зацепился. Я дернулся вперед — уперся передний. Тогда, действуя осторожнее, я выпрямился, перелез через борт, держась одной рукой за край кабины, поставил одну ногу на крыло, а другую вставил в подножку и только успел взяться правой рукой за кольцо, как услышал:

— Прыгай!

Мельком взглянув через плечо и ничего не увидев, кроме чего-то коричнево-желтого, отпустил левую руку.

Нас учили считать до трех, прежде чем дергать за кольцо, но я не считал, а, немного выждав, сделал неуверенную попытку выдернуть кольцо. Оно не поддалось, а под ногами очутилось голубое небо. Я схватился двумя руками за кольцо, и оно легко выдернулось. Ну, слава Богу, теперь нужно только немного подождать.

Но ждать не пришлось. Меня бесцеремонно, крепко дернуло. Посмотрел вверх — белый купол на голубом фоне. Вниз — коричневая земля. Кругом — линия горизонта. И такая легкость, просто ликование. Все позади.

Но оказалось, позади еще не все.

Первым впечатлением было ощущение, что я, слегка покачиваясь, подвешен между небом и землей. Потом земля стала как будто ближе. Затем приближение ускорилось, я вспомнил чему нас учили и попытался повернуться лицом по ветру. Скрестив руки над головой, я взялся за стропы и потянул их в разные стороны. Но земля почему- то побежала от меня. Когда отпустил стропы — та же история. Я заметался туда-сюда, а снос тоже менял свое направление. Когда же я, наконец, понял, что принимаю собственное раскачивание за ветер, земля вдруг пошла на меня быстрее, и… бряк! В левой щиколотке что-то хрустнуло. Я попытался встать, но появилась резкая боль в ноге, и мне пришлось снова сесть.

Ко мне бежали люди. С их помощью я как-то доковылял до завода, но вот незадача: заводская «Эмка» одна, а распорядителей двое. Заместитель директора Шульман командует: «В Асторию», а дежурный по заводу, уже вступивший в свои права, мой приятель Женька Капитонов: «В больницу». Наконец, нашли компромисс: одним рейсом завезти меня в больницу и продолжить путь в «Асторию».

Когда добрались до больницы им. Коняшина и повели меня по лестнице, Шульман слева, АэС справа, я ему и говорю:

— Вот, Александр Сергеевич, тот случай, когда я сел вам на шею.

— Подождите, — отшутился он. — Я вам еще отомщу.

Шульман хихикнул в свою черную кудрявую бороду, а мне было не до смеха: они-то сейчас поедут весело обмывать первый вылет серийного АИР-6, а меня ждет в этом конском заведении унылая койка.

Скучать, правда, особенно не пришлось. На другой же день после того, как наложили шину на перелом кости у лодыжки, является коновал в образе женщины с резиновым молоточком и, сняв шину, начинает постукивать по едва-едва начавшему заживать перелому. У меня от боли глаза чуть не вылезают из орбит, я корчусь и стенаю, а соседи по палате корчатся со смеху.

Правда и я, грешен, присоединяюсь к ним, когда очередной жертвой этой истязательницы становится мой сосед по койке. На вопрос «Зачем вы это делаете?», она ответила:

— Этот метод вызывает прилив крови к больному месту и ускоряет сращение.

— А может быть, было бы лучше оставить больных в покое?

Нет, не случайно эта больница носит имя Коняшина. В ней есть нечто конское.

Однако в больнице оказалось не так уж все неприятно. Скорее — наоборот. Не знаю, благодаря ли этим истязаниям, или просто молодость брала свое, но перелом вскоре стал заживать. Я начал потихоньку ходить, чему способствовало то, что поломалась только одна малая кость, а большая не пострадала. Настроение поднимали и знакомые с авиазавода, навещавшие меня.

Но особенно приятными были визиты инструктора-парашютистки Веры Федоровой, рекордсменки мира среди женщин по прыжку с высоты более 6 километров без кислородного прибора, которая проводила предварительные занятия с нашей группой еще до Зеваева. Хотя она и была замужем, это ее не особенно связывало, так что наши отношения, особенно после больницы, вышли за пределы товарищеских. И только отъезд из Ленинграда прервал наше знакомство.