"ДРЕВНИЙ РИМ. СОБЫТИЯ. ЛЮДИ. ИДЕИ." - читать интересную книгу автора (Утченко Сергей Львович)

3. ВОССТАНИЕ СПАРТАКА.

Восстание рабов под руководством Спартака, или, как называли его современники, «рабская война» (bellum servile), — одно из самых грандиозных движений угнетенных в древности. Пример этого движения оказался настолько ярок и впечатляющ, что отзвуки его дошли вплоть до нашего времени: не говоря уже о том, что Спартак выступает в роли героя ряда литературных произведений (пьес и романов), имя вождя великого восстания присвоила себе в начале текущего столетия организация немецких революционеров–марксистов, порвавшая с социал–демократией (1916 г.) и положившая, как известно, начало Коммунистической партии Германии.

Нам приходилось уже в общих чертах говорить о положении рабов в Риме. Сейчас следует, видимо, подчеркнуть лишь то обстоятельство, что, чем значительнее становилось число рабов и чем глубже проникал рабский труд в различные отрасли римского хозяйства, тем в большей степени рабы превращались в значимую социальную (и политическую) силу. Обостряются противоречия между рабами и их владельцами. Римские историки все чаще упоминают о таких формах борьбы и протеста рабов, как бегство, убийство господ и уничтожение их имущества, как использование рабов в ходе борьбы политических группировок или отдельных политических деятелей. Само собой разумеется, что высшей формой этой борьбы следует считать восстания рабов, их вооруженные выступления.

Сначала это были отдельные и разрозненные вспышки, как, например, заговор рабов во время второй Пунической войны, о котором кратко, без всяких подробностей упоминает Тит Ливий. Более детально тот же Ливий сообщает про заговор рабов в римской колонии Сетии (Лациум). Заговор окончился неудачей в результате того, что нашлось два предателя. Он был раскрыт, подавлен, до 500 его участников казнены (198 г.). Еще более крупное движение рабов возникло в 196 г. в Этрурии, где дело дошло до открытого восстания. Для его подавления римлянам пришлось направить в Этрурию целый легион регулярных войск. И наконец, в 185 г. восстали рабы–пастухи в Апулии. Движение подавлял претор Постумий, который приговорил к смерти 7 тыс. человек, но казнить всех не смог по той лишь причине, что «многие бежали». Все эти, несомненно, разраставшиеся движения носили все же еще местный, «локальный» характер, пока не вспыхнул грандиозный пожар первой «рабской войны», охватившей территорию всей Сицилии.

Восстание началось, видимо, в 138 г. (или в 136 г.) и продолжалось вплоть до 132 г. Сицилия (наряду с Африкой) давно считалась житницей Италии. Она поставляла главным образом зерновой хлеб, на который население италийских городов, и в первую очередь Рима, предъявляло большой спрос. Кроме того, Сицилия уже в самой древности считалась классической страной рабовладения. Основной источник наших сведений по сицилийским восстаниям — Диодор — говорил, что в Сицилии было такое количество рабов, которое даже знавшим об этом казалось невероятным и преувеличенным.

Движение в Сицилии началось с заговора, возникшего в имении крупного рабовладельца Дамофила, известного крайне жестоким обращением со своими рабами. Вначале число восставших было невелико — около 400 чел., но затем, когда рабы внезапно ворвались в город Энну и овладели им, восстание начало быстро разрастаться. Во главе восставших оказался талантливый организатор — раб–сириец Евн, который был под именем Антиоха провозглашен царем. Вскоре возник второй крупный очаг восстания в районе Агригента. Здесь выдвинулся другой вождь — бывший киликийский пастух и пират Клеон. Он добровольно признал главенство Евна, и по мере роста движения оба очага объединились. Число участников восстания дошло до 200 тыс. Впервые в истории возникло царство, созданное рабами, которое, — поскольку в нем численно преобладали рабы–сирийцы, — было названо Новосирийским царством.

Римским властям пришлось приложить немало усилий для ликвидации движения. Несколько крупных отрядов римских войск не смогли справиться с этой задачей и потерпели полное поражение. Только когда против восставших были направлены консульские армии, движение — с большим трудом и крупными потерями — удалось подавить. Отзвуки восстания прокатились по всему греко–римскому миру; древние авторы упоминают об отдельных вспышках и выступлениях рабов в ряде городов Италии (Рим, Минтурны, Синуесса), а также в Аттике и на Делосе.

По свидетельству того же Диодора, через неполных тридцать лет после разгрома Новосирийского царства в Сицилии вспыхнуло новое восстание рабов (104—101 гг.). В разных частях острова образовалось несколько очагов движения. Из них наиболее важным оказался восточный, где выступил на сцену энергичный и даровитый вождь рабов Сальвий. Он был избран царем и принял имя Трифона.

Второй крупный очаг движения возник в западной части острова, около города Лилибея. Здесь выдвинулся другой вождь рабов — киликиец Афинион. Оба вождя движения объединили свои силы, и снова почти вся Сицилия оказалась под властью рабов. Их борьба с римскими войсками была долгой и упорной, и только консулу Манию Аквилию, опытному полководцу, коллеге Мария, удалось добиться решительного перелома. Армия восставших была разбита в большом сражении, а Афинион пал (Трифон умер раньше) якобы в единоборстве с самим Аквилием.

Таков был исход и этого второго восстания рабов в Сицилии. Давно уже замечено, что оно чрезвычайно похоже на первое. Это обстоятельство дало основание ряду исследователей предположить, что рассказ о нем лишь искусственно дублирует и варьирует события более раннего восстания. Прием удвоения событий для античной историографии, конечно, не нов, он мог быть применен и в данном случае. Однако если считать, как это принято многими исследователями, что сведения, сообщаемые нам Диодором, восходят к Посидонию (который продолжил исторический труд Полибия), то предположение, что рассказ о втором сицилийском восстании есть лишь литературная реминисценция, представляется маловероятным: Посидоний был современником описываемых им событий.

Все упомянутые выше выступления рабов следует, конечно, рассматривать лишь как некую прелюдию к тому великому восстанию, которое советские историки давно и справедливо считают наиболее ярким проявлением классовой борьбы в древности, — к восстанию рабов под руководством Спартака. Но прежде чем перейти непосредственно к этому сюжету, следует оговориться: в данном случае нас будет интересовать не только самый факт восстания, но не в меньшей, если только не в большей, степени оценка этого исторического факта в современной историографии. Дело в том, что восстание Спартака долгое время — и это вполне закономерно — находилось в центре внимания советских историков древности. Был высказан ряд оценок и выводов. Однако эти выводы в свою очередь находились в прямой зависимости от более общего тезиса о «революции рабов». Поэтому они нуждаются в объективном научном пересмотре. Однако едва ли следует начинать с выводов и итогов — остановимся сначала, хотя бы в общих чертах, на фактической стороне событий.

Восстание Спартака датируется обычно 75 (или 73) — 71 гг. Оно возникло — как и многие движения этого рода — из заговора сравнительно небольшой группы рабов. В городе Капуе, в одной из гладиаторских школ, принадлежавшей некоему Лентулу Батиату, составился заговор, в котором приняло участие до 200 рабов–гладиаторов. Заговор был раскрыт, но небольшой группе из 78 человек удалось бежать из города. Они обосновались на горе Везувий и избрали из своей среды трех вождей: Спартака, Крикса, Эномая.

О последних двух вождях восстания нам ничего не известно, кроме предположения, что они были галло–германцами. О Спартаке кое–какие биографические данные сохранились. Он происходил, видимо, из Фракии, служил когда–то в римских войсках, но затем бежал, был схвачен и отдан в гладиаторы. За свою храбрость он получил свободу, после чего был принят в гладиаторскую школу Батиата преподавателем фехтования.

Спартак, несомненно, был наиболее выдающимся из этих трех вождей восстания. Он обладал блестящими способностями организатора и военачальника. Эти его качества вынуждены были отмечать еще древние авторы. Плутарх говорил, что Спартак отличался не только отвагой и физической силой, но по уму и мягкости характера «более походил на образованного эллина, чем на человека его племени». Саллюстий характеризовал Спартака как человека «выдающегося и физическими силами, и духом». Что касается историков более близкого к нам времени, то известна пользовавшаяся долгое время довольно широким признанием гипотеза Моммзена, согласно которой вождь восстания рабов происходил из царского рода Спартокидов. И наконец, чрезвычайно интересен отзыв о Спартаке К. Маркса (в одном из его писем к Ф. Энгельсу): «Великий генерал…, благородный характер, истинный представитель античного пролетариата».

Вначале в Риме не придали большого значения заговору и бегству гладиаторов, тем более что в это время шла новая (так называемая третья) война с Митридатом. Но силы Спартака быстро росли. К нему стали присоединяться другие гладиаторы, рабы и разорившиеся крестьяне. В скором времени Спартаку удалось собрать и вооружить довольно большое войско. Тогда против восставших был послан претор Клодий (по другим сведениям, некто Вариний Глабр) с трехтысячным отрядом. Римляне заняли единственный спуск с горы, и путь рабам, казалось, был отрезан. Но тут впервые проявился в полном блеске военный гений Спартака. (По его приказу рабы сплели канаты из виноградных лоз и лестницы из ивовых прутьев и с их помощью спустились ночью в тыл врага. Захваченный врасплох отряд Клодия был разгромлен, а вскоре Спартак разбил войска другого претора — Вариния, взяв в плен его ликторов и захватив его коня. Теперь Спартак, по выражению Плутарха, «стал уже великой и грозной силой». Движение продолжало разрастаться. На сторону восставших начали перебегать даже солдаты. Армия Спартака насчитывала теперь несколько тысяч человек. Вскоре вся Южная Италия была охвачена восстанием.

Однако в это время среди восставших начались разногласия. Причины их нам не известны. Сами древние историки объясняли их тем, что в армии Спартака были рабы из разных племен — фракийцы, греки, галлы, германцы. Моммзен в свое время присоединился к этой точке зрения, хотя считал, что еще опаснее для движения, чем племенная рознь, было отсутствие определенного плана и цели. В советской историографии разногласия между восставшими объяснялись в первую очередь разнородностью социального состава и интересов восставших. Но все это — лишь предположения историков как старых, так и новых. Как бы то ни было, нам известно, что значительная часть восставших во главе со Спартаком направилась к северу Италии, с тем чтобы, перейдя Альпы, вернуться на свою родину — в Галлию и Фракию. Однако от этой основной массы откололись отряды Крикса и Эномая; эти вожди, видимо, хотели остаться в богатой Италии и даже помышляли о походе на Рим.

В 72 г. сенат выслал против восставших армии обоих консулов. Одному из них удалось в Апулии, около горы Гарган, разбить десятитысячный отряд Крикса, причем сам Крикс пал в бою. Судьба Эномая нам точно не известна; вероятно, он погиб при сходных обстоятельствах (причем раньше, чем Крикс). Спартак же продолжал победоносно продвигаться к северу Италии. Около североитальянского города Мутины он одержал блестящую победу над Кассием, бывшим в то время наместником Галлии.

Весьма возможно, что в связи с этими успехами Спартак отказался от первоначального плана. И хотя после победы при Мутине дорога через Альпы лежала открытой, он со своим войском повернул обратно в Италию. Однако и на сей раз причины изменения первоначального плана похода нам в точности не известны.

Это был момент наивысших успехов Спартака. Его армия выросла, как уверяют некоторые древние авторы, до 120 тыс. человек. Внутри нее царила довольно строгая дисциплина: военная добыча делилась поровну, по распоряжению Спартака, в армии запрещалось употребление золота и серебра. Победы над отборными римскими легионами, несомненно, воодушевляли восставших. Тем более, что, когда Спартак после Мутины направился в Среднюю Италию, ему удалось в Пицене поочередно разбить армии обоих консулов.

В Риме началась настоящая паника. Пожалуй, такого страха там не испытывали со времен нашествия Ганнибала. Сенат наделил чрезвычайными полномочиями и направил на борьбу против Спартака известного римского богача Марка Лициния Красса, поставив его во главе шести легионов.

Красс был вынужден сразу же прибегнуть к чрезвычайным мерам. Дело в том, что посланный им в обход войск Спартака крупный отряд ввязался вопреки его приказу в бой и потерпел чувствительное поражение. Часть воинов спаслась позорным бегством, побросав оружие. Тогда отряд был подвергнут старинному и жестокому наказанию, так называемой децимации. Весь отряд был построен, и каждый десятый воин по фронту подвергнут казни на глазах своих товарищей. Но и эти решительные меры не очень помогли, и дела Красса вначале шли настолько неудачно, что он сам просил сенат прислать ему на помощь прославленных полководцев — Лукулла и Помпея.

Спартак тем временем, минуя Рим, двигался снова в Южную Италию. Теперь у него возник план переправы в Сицилию, где, как известно, сравнительно недавно также бушевала «рабская война» и где сам Спартак и его армия могли надеяться на поддержку. Но переправа в Сицилию не удалась. Пираты, обещавшие Спартаку доставить флот, не выполнили своего обещания, а плоты, построенные самими рабами, разбило и разметало бурей. Положение Спартака становилось тяжелым, тем более что сюда подоспел со своей армией Красс, стремившийся запереть Спартака на южной оконечности полуострова. Для достижения этой цели Красс велел прорыть глубокий ров через весь перешеек — от моря до моря. Армия Спартака, таким образом, оказалась отрезанной.

Но здесь снова проявились в полном блеске военные таланты и находчивость Спартака. В одну темную и бурную ночь, заполнив какой–то участок рва землей, хворостом, трупами лошадей и телами убитых римлян, Спартак перевел через ров свою армию и направился к Брундизию, из гавани которого было легче всего переправиться на Балканский полуостров. В этот напряженный момент среди восставших опять начались разногласия. От армии откололся довольно крупный отряд, избравший своими руководителями Ганника и Каста. Однако, как и в начале восстания, отколовшийся отряд в скором времени был разгромлен римлянами.

Предстояло решающее сражение. На помощь Крассу уже двигались Лукулл и Помпей. Воспрянувший духом Красс сам теперь стремился к битве, дабы не делить чести победы над Спартаком с другими полководцами. Он сожалел о том, что просил сенат выслать их на помощь. Со своей стороны и Спартак тоже предпочитал помериться силами с Крассом, пока к тому еще не подоспели подкрепления.

Последнее крупное сражение произошло в Апулии в 71 г. Как рассказывает Плутарх, перед началом боя Спартаку подвели коня, но он, выхватив меч, убил его и сказал, что в случае победы у него не будет недостатка в самых лучших конях, а в случае поражения ему вообще не понадобится никакой конь. В упорной и кровопролитной битве армия Спартака потерпела поражение; сам Спартак, геройски сражаясь, пал на поле боя. Одному из больших отрядов рабов удалось прорваться к северу, но здесь его встретил и разгромил Помпей, который затем похвалялся, что вырвал таким путем самый корень «рабской войны». Шесть тысяч рабов в знак мести и торжества победителей распяли на крестах, расставленных по дороге, ведущей из Капуи — города, где началось восстание, — до Рима. Восстание было подавлено, потоплено в крови, но отдельные отряды и группы восставших рабов бродили по Италии еще несколько лет.

Таков итог движения. Восстание рабов под руководством Спартака, как и предшествующие ему выступления в Сицилии или других частях Римской державы, окончилось полным поражением. Это, конечно, не было случайным явлением. Вот почему у историка, который стоит перед неизбежностью оценок, возникает целый ряд вопросов, требующих предварительного разъяснения. Могли ли выступления рабов иметь какие–то объективные шансы на успех? Носили ли эти движения чисто стихийный характер? Были ли рабы революционным элементом римского общества? И наконец, каково историческое значение восстаний рабов в древности?

Для ответа на эти вопросы остановимся на тех оценках движения Спартака, которые существовали в советской историографии. Для этого придется вернуться к понятию «революция рабов». Под гипнозом данной формулы советские историки древности упорно искали эту революцию либо в рабских движениях II—I вв. до н. э. (т. е. в первую очередь именно в восстании Спартака), либо в событиях, связанных с падением Западной Римской империи. Но в обоих случаях они оказывались в чрезвычайно затруднительном положении: те, кто говорил о революции рабов во II—I вв. до н. э., не могли удовлетворительно объяснить дальнейшее существование Римской державы и вынуждены были уверять, что вся история Римской империи есть история сплошного, затянувшегося более чем на пять веков кризиса. Те же, кто говорил о революции рабов в V в. н. э., были в не меньшем затруднении, ибо никаких революционных выступлений рабов в это время не происходило (даже если учитывать такие события, как движение багаудов, агонистиков и т. п.).

В поисках выхода из создавшегося затруднительного положения была сделана попытка синтезировать обе точки зрения. Таким образом возникла концепция двухэтапной революции, которую наиболее полно развивал в свое время С. И. Ковалев.

«Мы можем установить, — писал он, — две фазы революции рабов. Первая — это гражданские войны II—I вв. до н. э. Они падают на столетие между 136 и 36 гг. до н. э. В 136 г. началось первое сицилийское восстание рабов, а в 36 г. было разрушено государство рабов и пиратов Секста Помпея. Борьба Октавиана и Антония, закончившаяся в 30 г. гибелью этого последнего, была только несущественным заключительным эпизодом. После этого наступает период относительной стабилизации, так как рабовладельцам удалось разгромить революцию. Но так как процессы экономического распада рабовладельческого общества и обострения всех его социальных противоречий продолжались, то с конца II в. н. э. начинается новый взрыв революции. Она (продолжается до самого V в., прерываясь короткими периодами весьма относительной стабилизации; такие периоды делаются все короче и короче, и, в конце концов, римское общество гибнет под совместными ударами революции и «варварского» завоевания, которое являлось только обратной стороной революции».

Далее С. И. Ковалев указывает на то, что длительность периода, на который растянулась революция рабов, объясняется общим характером рабовладельческого общества и самой революции. Если, например, буржуазная революция во Франции продолжалась чуть ли не сто лет, то нет ничего удивительного в том, что революция рабов растянулась на несколько столетий.

Указанные две фазы «революции рабов» различаются между собою. Во время первой фазы еще не было достигнуто объединение рабов и свободной бедноты, тогда как ко времени второй фазы образовался «единый фронт» революционных сил римского общества — некий блок рабов, колонов и «варваров». Попутно с этим С. И. Ковалев намечает три линии социальных противоречий: между рабами и рабовладельцами, внутри класса рабовладельцев и между гражданами и негражданами. Три линии противоречий соответствуют, по его мнению, трем линиям развития революции.

В дальнейшем С. И. Ковалев отошел от своей концепции двухэтапной революции. В более поздних работах он уже утверждает, что гражданские войны в Риме во II—I вв. до н. э. не могут считаться революцией, ибо истинное, марксистско–ленинское понимание этого термина включает в себя следующие моменты: вооруженное восстание, захват политической власти, смена способа производства. Кроме того, революция, подчеркивает С. И. Ковалев, не может происходить в том случае, если общественный строй, против которого она направлена, переживает период роста, расцвета.

Именно из–за отсутствия этого последнего признака все движения II—I вв. до н. э. не могут считаться революцией. Это были революционные выступления — и восстания рабов, и движение италиков, но в подлинную революцию они не переросли и перерасти не могли. Подобное перерастание осуществилось лишь в эпоху поздней империи, когда, наконец, и произошла революция рабов и колонов, которая вместе с варварским завоеванием положила конец античному обществу.

Поиски несуществующей революции рабов приводили не только к искусственным схемам и натяжкам, но и к явной модернизации. Так, А. В. Мишулин, специально занимавшийся изучением восстания Спартака, тоже фактически признавал две фазы революции рабов. Он писал: «Спартаковская революция как первая фаза революции рабов потерпела поражение, но огромные последствия ее сказались решающим образом на дальнейшем развитии Римской республики. Спартаковская революция вызвала контрреволюцию Цезаря, которая определила переход от республиканского строя к монархии. Рабовладельческий класс, господство которого было надломлено революцией, был вынужден для сохранения власти перейти к военной диктатуре. Это привело позднее к новому обострению классовой борьбы, к новой революции рабов и крестьянства, которая в IV—V вв. окончательно ликвидирует рабовладельческую систему хозяйства».

А. В. Мишулин вообще чрезвычайно модернизировал и переоценивал задачи, цели и сознательно–революционные моменты восстания Спартака. Например, он считал, что «выступление Спартака за освобождение рабов означало борьбу за разрушение рабства и, следовательно, рабовладельческой собственности». А несколько ниже он утверждал: «По разрешении этой задачи рабы становились пролетариями, и создавались предпосылки для более высокой стадии классовой борьбы, ставящей своей задачей уничтожение всякой частной собственности, ликвидацию капиталистического строя. Революция рабов была необходимым историческим звеном в борьбе за окончательную ликвидацию эксплуатации человека человеком».

Исходя из этих своих общих воззрений на революцию рабов, А. В. Мишулин невольно «подкрашивал» римских рабов под современный пролетариат. Он неоднократно говорит о рабах как о классе–гегемоне, выдвигает проблему «союза» между рабами и беднейшим крестьянством.

Эта проблема в построении А. В. Мишулина играет немалую роль — при ее помощи объясняются причины поражения революции. Спартаковская революция, по мнению А. В. Мишулина, должна была удовлетворить интересы и восставших рабов, и крестьянства. Однако эти интересы не совпадали: рабы стремились освободиться от рабства, а по утверждению, высказанному выше, даже от рабовладельческой системы как таковой; крестьяне же были заинтересованы лишь в возвращении экспроприированной у них земельной собственности, в переделе земли. Различие двух задач движения, непонимание крестьянством того факта, что «разрешение всех вопросов крестьянской революции неотделимо от задачи ликвидации рабовладельческой системы хозяйства, ликвидации рабства», предопределило разногласия и раскол в движении Спартака, а в конечном счете и неудачу самого движения. «Именно это обстоятельство и не обеспечивало надлежащих условий для надежных и крепких форм смычки восстания рабов с аграрной революцией крестьянства». Или в другом месте: «Движению стала угрожать гибель именно потому, что не было смычки этих двух эксплуатируемых классов древнего Рима».

Таковы были попытки марксистской (как считалось в то время!) интерпретации римской истории с позиций «революции рабов». Наиболее парадоксальным в этих рассуждениях оказывалось то, что они находились в явном противоречии с высказываниями классиков марксизма–ленинизма относительно роли рабов. Мы имеем в виду известное указание К. Маркса о том, что классовая борьба в Риме происходила внутри привилегированного меньшинства, а рабы были лишь «пассивным пьедесталом» этой борьбы, и развитие данной мысли В. И. Лениным в его лекции «О государстве».

Справедливость требует, однако, отметить, что уже во «Всемирной истории» восстание Спартака подвергалось более объективной, а потому имеющей более серьезные научные основания оценке. Было отмечено значение восстания для дальнейшего хода римской истории, причем как в его позитивном, так и в негативном аспекте. Например, говорилось, что, «с одной стороны, это восстание показало, что рабы не были еще в состоянии освободиться даже путем наивысшего напряжения сил». Не могли они также выработать четкую революционную программу и стремились не к отмене рабства вообще, но лишь к личному освобождению. С другой стороны, восстание наглядно доказало крайнее обострение классовых противоречий в римском обществе.

Каков же должен быть общий вывод относительно исторического значения движений рабов, и в частности восстания под руководством Спартака?

Само собой разумеется, что тезис о революции рабов не может выдержать серьезной критики. Что касается косвенно вытекающих из этого тезиса рассуждений о рабах как о классе–гегемоне, о союзе с беднейшим крестьянством, то все это не что иное, как явная и ничем не оправданная модернизация. Вопрос о классе–гегемоне, о классах ведущих и ведомых может встать, на наш взгляд, только в определенной исторической обстановке и только на соответствующем уровне развития классовой борьбы.

Поэтому не следует, как это делалось раньше под гипнозом формулы о революции рабов, переоценивать революционность и политическую сознательность рабов как класса или, например, считать, что переход от республики к империи чуть ли не целиком обусловлен восстанием Спартака.

Если отказаться от этих предвзятых взглядов, то историческая роль рабов и значение их борьбы отнюдь не будут принижены. Тем более, что следует сохранять определенное «равновесие»: отрицание революции рабов никак не означает (да и не должно означать!) отрицания всякой революционности рабов и их борьбы.

Мы уже говорили несколько раньше о различных формах этой борьбы. Бесспорно, что высшей формой были восстания рабов. Они носили всегда характер стихийных революционных выступлений. Подобное определение приложимо в равной степени как к ранним, эпизодическим выступлениям рабов, так и к сицилийским восстаниям, и, наконец, к восстанию Спартака. Стихийный характер всех этих движений — явление вполне закономерное, как раз обусловленное уровнем развития классовой, социально–политической борьбы в античном обществе.

Отказываясь от тезиса о революции рабов, мы, тем не менее, полностью согласны с советскими исследователями, которые отмечали в свое время революционный характер борьбы рабов. Не следует только переоценивать классово–сознательную сторону этой борьбы. Поэтому нет серьезных оснований говорить о четкой и далеко идущей в смысле социальных требований «программе» рабов. История восстания Спартака, со всеми его конкретными особенностями, противоречиями и даже «расколами», достаточно ярко свидетельствует об отсутствии такой программы, как, впрочем, и об общем стихийном характере движения.

Следует также пересмотреть довольно широко распространенную точку зрения, согласно которой господствующий класс в результате выступлений рабов, и главным образом самого восстания Спартака, консолидируется с целью более решительного подавления рабов и переходит к формам «военной диктатуры», т. е., говоря иными словами, восстание Спартака оказывается основной причиной перехода от республики к империи.

Подобная концепция представляется нам совершенно неприемлемой прежде всего потому, что она не может быть доказана без явных натяжек и насилия над историческими фактами. Кроме того, в этой концепции существует некое внутреннее противоречие. Восстание Спартака — как, впрочем, и другие социальные движения — не могло привести к консолидации рабовладельцев, если под этой консолидацией понимать установление политической формы Римской империи, по той простой причине, что самый «переход» от республики к империи связан не с консолидацией господствующего класса, а, напротив, — с его дальнейшей дифференциацией и с захватом политической власти новыми фракциями этого класса. Причем новые фракции были явно враждебны (во всяком случае, в период борьбы за власть!) старым группировкам. Все это не означает, что нельзя вообще говорить о консолидации господствующего класса.

Но об этом можно и следует говорить в несколько ином плане. В советской историографии уже отмечалось, что «труд надзора» за рабами из проблемы частной, фамильной все в большей и большей степени становится проблемой государственной, что рабы из подданных только своих хозяев постепенно превращаются (хотя этот процесс не доходит до своего логического конца) в подданных государства. Подобная тенденция прослеживается в ряде мероприятий, имеющих отношение к «рабскому вопросу», вплоть до соответствующей политики Цезаря и Августа.

Наконец, следует остановиться еще на одном существенном вопросе, без понимания которого оценка движения рабов, и в частности восстания под руководством Спартака, не может, на наш взгляд, считаться достаточно полной.

До сих пор речь шла главным образом о выяснении характера великого восстания рабов, его места в истории античного общества, в истории классовой борьбы того времени. Потому его и следовало рассматривать в определенных исторических рамках и обстановке, на фоне современных самому восстанию событий, не «приукрашивая», не модернизируя, не выводя его в этом смысле за пределы эпохи.

Подобное рассмотрение — акт совершенно необходимый, но вместе с тем совершенно недостаточный. Ибо в восстании рабов под руководством Спартака, помимо его «локально–исторического» смысла и значения, есть еще и нечто иное — нечто непреходящее, общечеловеческое и — да не испугает нас это слово — всемирно–историческое. Оно заключается, на наш взгляд, в том, что в этом великом движении угнетаемые и бесправные — пусть стихийно, пусть без «программы», пусть даже не против рабства как такового! — поднялись на борьбу за завоевание, за достижение самого простого и самого великого общечеловеческого идеала всех времен — за свободу. Вот в этом юном, наивном, стихийном, неистовом порыве к свободе — вечное и непреходящее значение восстания Спартака, секрет благодарной памяти о нем потомков вплоть до наших дней.