"Сестра" - читать интересную книгу автора (Хаммесфар Петра)

Девятая глава

Больше часа я бродила по улицам, по одной — вверх, по другой — вниз, и ничего не видела перед глазами, кроме этой картины. Роберт за рулем, обе руки бессильно лежат на коленях. Почему должен был он, чтобы умереть, разыскать себе это Богом забытое место? Почему он просто не пошел в свой кабинет или в подвал?

Он же должен был взять «кольт» из подвала. Или взял он его уже раньше? Когда? Тогда, когда решил расставить все точки над «i»? Так он выразился тогда, в присутствии Сержа — расставить все точки над «i».

То, что проносилось в моей голове, было слишком много для одного раза, слишком хаотично. Я слышала, как Волберт снова спрашивал, не был ли Роберт левшой. И после, когда он хотел построить для меня «золотой мост»: «У Вас нет чувства, что все это могло произойти именно так?» И я слышала свое энергичное отрицание в обоих случаях.

НЕТ! Проклятье! Абсолютно исключено!

И это не было мнением сумасшедшей. Паранойя, мания преследования, комплот против Роберта и меня. Нет! Это были факты. Я не довела Роберта до смерти, потому, что Роберт не сам себя убил. Такого он не мог мне сделать. Они это только так инсценировали.

Голос Роберта блуждал в моей голове. «Мне тебя очень жаль, но я больше не могу, Миа». Я действительно порядком его измотала, и, несмотря на это, в его голосе была мягкость.

И какой, напротив, иной голос, я слышала тогда под утро. «С того, чем она накачалась, мы оба могли бы целую неделю гулять».

Это было именно то! Мне стало жарко. Я нашла доказательство, стопроцентное доказательство.

Они ничего не знали о «специальных» напитках и мультивитаминных препаратах. Они не рассчитали того, насколько заботливым был ко мне Роберт и этим себя выдали. Почему до меня это сразу не дошло, когда Волберт со мной конфронтировал? Что ж, не всегда держишь все наготове. Но теперь у меня все было под рукой, теперь мне не хватало только мужчины к этому голосу. А Хорст Фехнер был мертв.

Мне не хотелось думать, что Волберт мне солгал. Но я не могла себе также представить, что Иза за несколько недель нашла себе мужчину в замен, который готов был ради нее еще и убить. Так быстро это не делалось. Я что-то недоглядела. Я должна была чего-то недоглядеть. Может быть какой-нибудь клиент из этого бара во Франкфурте.

Наконец я зашла в одну телефонную будку и позвонила Сержу. Я не знала точно, где я находилась. Так Серж не мог за мной приехать, и я поймала проезжавшее мимо такси. Потом я стояла перед задним входом в «Сезанн». И я снова видела себя, выходящей из этой двери вместе с Робертом.

Когда Серж мне открыл, я чувствовала себя уже в некотором роде увереннее. Я была голодна, впервые за много дней действительно голодна. Серж поджарил мне пару яиц и заварил крепкий кофе. Во время еды я доложила ему, что выяснилось во время сеанса у Пиля. Но до своих заключений мне дойти не удалось.

Сначала Серж слушал меня молча и более или менее спокойно. Потом он разнервничался на глазах и перебил меня. «Черт побери, Миа, Пиль прав. Тут что-то не так. Ты должна идти в полицию. Я только один раз звонил Роберту. Это казалось мне идиотством, понимаешь? Он же сразу узнал мой голос, и он годами знает Биллера. Я думал, что второй звонок ты взяла на себя».

Когда бы это, и с какого аппарата? Он же все время был рядом со мной. Это я оставила его наедине с телефоном, а не наоборот. Он даже немного завелся, когда я обратила на это его внимание.

«И что теперь?», — спросил он.

«Если бы ты меня не перебивал, — сказала я, — мы бы уже дошли до этого».

«Извини, — пробормотал он и выглядел при этом и вправду подавленным. — Я могу представить, как ты сейчас себя чувствуешь. Ты действительно не облегчала Роберту жизнь. В конце концов, ты этого никогда не делала, а в последние недели, вероятно даже немного переборщила, но тем не менее…»

Он оборвал себя и, помотав головой, продолжал дальше: «Я бы никогда не подумал, что он выпустит себе пулю в голову. Или ты лжешь, Миа?»

Внезапно он снова стал недоверчивым. «Кто-то же ему позвонил. Кто-то назначил ему эту встречу. Он должен был говорить с Биллером».

По крайней мере, он знал, кто такой Биллер. И он был, наконец, готов объяснить мне это. Теперь ему уже не надо было бояться, что Роберт из-за этого будет делать ему упреки.

Странная личность, говорил о нем Роберт, такой тощий, что когда-нибудь не сможет нести собственную плоть. Роберт познакомился с Биллером на бирже много лет назад. В то время Билллер еще работал в качестве маклера по финансам и экспертом по вложениям. Потом он все больше и больше зациклился на иностранных бумагах и вытягивал на сомнительных сделках деньги из своей клиентуры.

Большинство из его предложений, оказывались, в последствии, продуктами фантазии. Сроки поставки маиса, который уже засох на солнце. Давно залежавшиеся мины в одной далекой стране, продуктивность которых уже ни один человек не мог проконтролировать, без риска взлететь на воздух. А кто же будет рисковать, если он хочет только тихо вложить немного левых денег? Наконец, Биллер попробовал найти инвесторов для различных проектов по модернизации поиска кладов.

Около двух лет назад, Роберт участвовал в одном из таких предприятий. И, как и не могло быть иначе, этот проект оказался золотым дном в буквальном смысле слова. Счастье в игре, подумала я тогда мимолетно. Оно у него действительно было, но только лишь там.

Серж рассказал мне о какой-то испанской галере, которая в одном из прошедших столетий, затонула у какого-то мыса и два года назад была снова поднята на поверхность. Роберт рассказывал это ему, а не мне. Роберт посмеивался над Биллером, который после этого успеха просто не давал ему покоя, который считал его приносящим счастье, а ко всему еще и инвестором, который, как магнит, мог притянуть других.

Именно тогда Биллер и потащил его в этот ночной клуб, чтобы отпраздновать успех. Биллер свел его с Изабель. Оба были только мимолетно знакомы. Биллер был частым гостем в этом баре и описал ее Роберту, как милую девушку, напавшую, к сожалению, не на того мужчину. Биллер знал даже, что у этой милой девушки был честный и законопослушный брат, который работал где-то в пустыне, не разгибая спины, чтобы обеспечить водой пару обездоленных.

Знал ли Биллер Йонаса Торховена или Хорста Фехнера лично, Серж сказать затруднялся. Так подробно Роберт не распространялся об этом.

Серж рассказывал дальше, что он еще услышал от Роберта. И в то время, пока я слушала, до меня, наконец, дошло.

Биллер был знаком с половиной мира. Он много разъезжал, и его занятие требовало держать уши и глаза открытыми. Он владел полудюжиной языков и был знаком с нравами и обычаями разных стран. Он был именно тем человеком, которому можно было без раздумий доверить расследовать то, что произошло далеко за границей.

Например, один несчастный случай, при котором предположительно погиб мужчина, пытавшийся на самом деле, только обеспечить себе идеальное алиби. Устроить такое в стране, где все было так мило по бюрократически организовано и улаживалось только с помощью десятков формуляров, было просто невозможно. Для этого отправляются в Индию или в Конго.

Неожиданно, как молния, пронзившая голову, ко мне пришло так называемое просветление. Убрать с дороги моего брата — Изабель никогда бы не справилась с этим одна. А ее брат, который, наверное, с удовольствием бы ей помог, прочно сидел во втором этаже нашего дома. Тем не менее, она имела деятельного помощника, мужчину, которого ни один полицейский мира не мог больше разместить в списке разыскиваемых лиц или обвинить в совершенном преступлении, потому что его имя стояло на могильном камне. Могло ли алиби быть более совершенным?

Роберт никогда не рассказывал мне о Биллере. Но он, по-видимому, мне много чего не рассказывал. Что Роберт сейчас хотел от этого человека, какое поручение он дал ему в прошлую среду, этого Серж не знал. Но я знала это — существовала только одна возможность. Полдюжины иностранных языков, знаком с нравами и обычаями разных стран. Позаботиться о средствах. Он должен был добыть доказательства того, что Хорст Фехнер не был мертв.

Волберт не сказал мне, от чего Фехнер так внезапно умер. Я и так это знала. Несчастный случай. Какая-нибудь запыленная, уединенная улица в чужой стране. И какой-то бедолага, случайно попавшийся на пути, должен был поплатиться. Внезапно в моей голове заговорил Йонас: «Сгорел!».

Это было решением. Возможно, Йонас даже помог и получил увечье в этой катастрофе. Так сказать, невезение артиста, риск, который они не рассчитали.

Сбежал! Наверное, Фехнер сразу подался в Тунис, когда выяснилось, что с Роберта можно было поиметь больше, чем маленькую квартиру и немного драгоценностей. Такого порядочного, добродушного, правдивого и честного человека, как Йонас Торховен, невозможно за несколько часов превратить в алчное и беззастенчивое чудовище. На такое требуется некоторое время. И сила убеждения. Возможно, хорошо еще и немножко наподдать.

Мне срочно нужно было к Волберту, и Серж заказал мне такси. Потом я сидела напротив него — вечно усмехающегося служащего Комиссии по расследованию убийств. Его молочный мальчишка примостился за соседним столом и делал вид, что работает над важными документами. Но он их только листал и слушал, о чем мы говорили.

В начале я была еще относительно спокойна, могла задавать целенаправленные вопросы и получала от Волберта ответы. Они не поинтересовались подробностями. Они только лишь попытали счастье, позвонив во Франкфурт и услышали от тамошних коллег, что Фехнер скончался четыре месяца назад. Поинтересоваться местом и обстоятельствами, Волберту не пришло в голову. Зачем, собственно — человек был мертв и потому вне игры.

Так примерно я себе все и представляла. Я не смогла удержаться и немного повысила голос. Это же была действительно просто бездонная халтура! Я ткнула их носом в этого субъекта, а они ничего не делали, рассиживались здесь, проигрывали записи и обивали пороги аптек и типографий, чтобы задать мне жару.

Они дали себя обыграть с этим — «мертв и погребен». Почему они не потребовали, как минимум, немедленного вскрытия могилы и эксгумации трупа?

«Я хочу вам сообщить, как и где умер Фехнер», — сказала я. Не исключено, что при этом я разок коротко стукнула рукой по столу. Молочный отпрыск вздрогнул, как будто я дала ему оплеуху — взгляд, как у собаки, ждущей следующей команды. Ну, беги, беги и принеси палочку…

Но Волберт сначала не обратил на него внимания, усмехнулся мне и пробормотал: «Спокойно, фрау Бонгартц, спокойно».

Я больше уже не была спокойна. Я не смогла сдержать дрожь в голосе, когда заговорила снова. Чтобы скрыть это дрожание, я говорила несколько громче. Но я сразу попыталась взять свой голос снова под контроль, когда заметила, какими значительными взглядами обменивались Волберт и его подручный.

«Спокойно, фрау Бонгартц», — сказал Волберт снова.

Я кивнула, я просто уже не могла прекратить кивать. «Это был несчастный случай, — сказала я. — Хорст Фехнер при этом сгорел до неопознаваемости. Это произошло где-то за границей, где власти менее основательны, где не так заметно, когда какой-нибудь местный бесследно исчезнет, где достаточно убогих кварталов — возможно в Тунисе. Возможно даже, речь идет о том несчастном случае, когда Йонас Торховен получил свои увечья. Я считаю Фехнера достаточно продувным, чтобы найти дурака, который бы рисковал вместо него».

Волберт нашел мою теорию очень интересной и осведомился, как я дошла до всего этого. Как если бы это еще важно было! Но я постаралась объяснить.

Я сообщила ему о разговоре с Сержем. Я рассказала ему даже, что в ту ночь Серж должен был позвонить по моей просьбе, чего, однако, не сделал.

Волберту это показалось еще более интересным. Но больше всего его интересовало, каким образом я заполнила пробел в своей голове. И внезапно черт меня попутал все поставить на одну карту. Инсценированное самоубийство со всеми положенными атрибутами — кольт в левой руке и прощальное письмо. Но потом они допустили ошибку — они осмелились еще раз около меня появиться.

Волберт кивнул. Он больше никак не реагировал. Он кивал не безостановочно, а только рассеянно, но это делало меня совсем больной. Я хотела, чтобы он немедленно позвонил во Франкфурт и потормошил бы своих коллег, заняться Фехнером. Это я ему и сказала. Я уже не знаю, какими словами я это выразила, но то, что я встала с места, чтобы придать своему требованию немного убедительности — это я все еще помню. А Волберт, в ответ, потребовал, чтобы я села обратно на стул.

Он бормотал свою дурацкую приговорку, как заклинание: «Спокойно, фрау Бонгартц, только спокойно…»

«Тогда делайте, что я говорю», — сказала я.

Он и не думал об этом. Когда он взялся, наконец, за телефон, потому что я просто не могла перестать делать ему упреки из-за неряшливости в работе, потому что я не хотела снова садиться и то и дело ударяла по крышке стола — то он позвонил Пилю.

Пиль приехал довольно быстро. Они все были за одно! Им было наплевать, кто убил Роберта. Для них дело было закрыто. Самоубийство. И я же еще натолкнула их на эту идею!

Впрочем, они бы и без того, приняли эту версию во внимание. Они нашли пару из тех клочков, которые вылетели из моей руки на стоянке. Конечно, многое они не могли оттуда вытянуть. Но если бы они нашли при Роберте оружие…

Я могла говорить, что угодно. Меня никто больше не слушал. Маленький Геркулес крепко держал меня, пока Пиль делал мне укол. Пилева глупая усмешка и его убаюкивающий голос завершили остальное. А я должна была еще столько им объяснить.

Только в тот момент мне снова вспомнилось, как я вернулась домой той ночью. Как я видела «рено» Изабель, стоящим возле гаража Роберта. Что я слышала потрескивание под капотом. Верный знак, что машиной только что пользовались, и теперь мотор остывал.

И тень в окне. Я ее четко видела — большая тень в черном прямоугольнике. Комната на конце галереи. Но таким высоким Йонас не мог быть, даже и тогда не мог, когда приподнимал себя в инвалидном кресле. Это был Фехнер, я это совершенно точно знала. А они мне не верили, как бы громко я не кричала об этом.

Это продолжалось несколько минут, пока не подействовал укол. Я использовала время, чтобы сделать, по крайней мере, еще одну попытку. Они должны немедленно обыскать мой дом. От подвала до чердака, каждый закуток. Фехнер был там. Он нашел идеальное укрытие — мой дом. Он был достаточно большим, со многими неиспользуемыми помещениями. И шаги… Я же слышала шаги, когда Изабель уезжала, чтобы забрать Лучию из аэропорта. Когда я сидела в подвале, на покрытии для наших роз, с маленьким кольтом на коленях. Это было не от плача и не было воображением — это был Фехнер. Он хотел видеть, что я делала и не представляла ли для них опасности.

Никто ничего не делал. Они стояли вокруг, уставившись на меня. Пиль уже начал терять терпение, косился одним глазом на свои часы, правой рукой держал меня за запястье — кончиками пальцев отсчитывая пульс.

«Это скоро пройдет, Миа».

«Это никогда не пройдет, ты, осел, — думала я. — Ты должен потребовать назад деньги, которыми ты заплатил за свое обучение. И ты, там, тоже…» Лицо Волберта как-то расплылось, стало совсем широким, разваливалось на кусочки, как сдобное тесто. А потом оно пропало, и наступила темнота.

В темноте раздавались шаги — много шагов и много голосов. Голоса Изабель и Йонаса, Фехнера и Роберта. Роберт сидел в своей машине и ждал. А Фехнер подошел со стороны и сразу выстрелил. Потом он уехал, уехал к своей милой, чтобы целую неделю праздновать с того, что я выпила. Фруктовый сок, вода и мультивитаминные капсулы!

Они кололи меня в руку — снова и снова. Я плавала под водой. Это было так трудно с одной рукой, и я вообще никогда не была хорошей пловчихой. Изабель сидела на бортике, болтала в воде ногами и наслаждалась. И всякий раз, когда я думала, что сейчас, наконец, смогу подняться на поверхность и глотнуть воздуха, я получала новый укол и снова погружалась вниз.

Один день, два дня, три… Роберт был похоронен, а меня не было рядом. Я не могла с ним попрощаться, не могла еще раз о нем поплакать. Обойденная, перехитренная и обыгранная. Изабель имела меня теперь там, где хотела. Крыса победила и могла спокойно готовиться к тому, чтобы произвести на свет свой помет.

В какой-то момент в темноте появились и другие голоса. Один раз я слышала Пиля, как он разговаривал с кем-то незнакомым, наверное, с Фехнером. Видеть, однако, я их не могла — было низги не видно. Они больше не решались показывать мне свои лица. Они боялись, что я их узнаю и призову к ответу. В конце концов, вечно они не могли меня здесь держать — это было бы незаконным лишением свободы. И даже, если они скрывали от меня свои лица, я знала их всех — этих мелких, ничтожных, неумелых халтурщиков и сутяжников, этих алчных извергов.

Один раз я слышала голос Волберта. Он тоже был не один. С ним был кто-то, кто объяснял ему, что я не могу слышать того, что мне говорят. Дилетанты — все до одного! Полагаются на вкладыши, которые можно заготовить в любой типографии. Мультивитаминные препараты, отлично помогавщие против головных болей. Роберт же хотел только предотвратить, чтобы я снова стала зависимой!

Мой бедный Роберт, мой любимый. Я не хотела с ним спать, правда нет. Я хотела только, чтобы он был счастлив. И иногда я думала о том, что возможно смогла бы сделать его счастливым. Серж сказал мне как-то, что я хороша, действительно хороша, просто фантастична в постели. Если бы только я не была все время такой неистовой, то никому не должна была бы за это платить.

Наверняка я могла бы сделать Роберта счастливым, но он ведь был моим братом. И он был таким чувствительным, он бы не перенес такого.

Волберт не позволил так легко от себя отделаться, и он не принимал на веру всего, что ему рассказывали.

«Фрау Бонгартц?», — услышала я его голос. Он звучал немного озабоченным. Он повторил несколько раз: «Фрау Бонгартц? Если вы можете меня слышать, то моргните или пошевелите пальцами».

Я бы без всякого сделала ему одолжение, но я не видела причин, почему я должна была напрягаться. Мои пальцы одеревенели, и веки были слишком тяжелыми.

«Это не имеет смысла», — сказал кто-то.

И Волберт ответил: «Так позаботьтесь, будьте любезны, о том, чтобы это получило смысл. Так я себе это не представлял. Есть наверняка и другие возможности успокоить человека. Завтра я приду снова. Если и тогда фрау Бонгартц не в состоянии будет разговаривать, то я притяну вас к ответственности. Врач или не врач — это меня не интересует, вы препятствуете расследованию убийства».

Это прозвучало музыкой под водой. Это было просто упоительно, и больше не последовало никаких уколов. Как долго еще происходило мое всплытие, я могу только предполагать. Я не знаю, чем они меня накачали, но этой дряни хватило еще на какое-то время. Два, три дня, возможно, и тогда я уже достаточно пришла в себя, чтобы узнавать лица. Чужие лица — врачи, сестры, молодые и старые, торопливые и равнодушные, которым нужно было только, чтобы я съедала дочиста тарелку супа, чтобы я глотала таблетки и соки, которые они мне подавали без всяких комментариев.

На четвертый или пятый день пришел Пиль. Он был приветливым, как в старые времена. Как дела, Миа? Как вы себя чувствуете? И так далее, и тому подобное. Я ему ничего не ответила, я его только спросила, когда придет Волберт. Он ведь сказал, что хотел прийти завтра, а «завтра» должно было уже давно пройти.

Пиль не знал ничего о Волберте, и за моим замечанием предполагал снова какое-то помешательство. Он настаивал на том, чтобы я с ним говорила, иначе он не сможет ходатайствовать о моей выписке. Я сказала ему, куда он может идти. Тогда он распрощался.

А на следующий день появился, наконец, Волберт. Я все еще была вялой, по-настоящему оглушенной той дрянью, которую они мне вливали. Но Волберт утверждал, что я очень хорошо выгляжу. «Снова немножко жирком обросли», — пошутил он.

Он уверял, что все эти соки и таблетки, не что иное, как восстановительные препараты. При поступлении я была в угрожающем состоянии — худая, как скелет, всего только сорок килограммов веса и почти уже не в состоянии держаться на собственных ногах.

Потом, наконец, он подошел к существу дела. С Сержем он уже говорил несколько дней назад — почти неделю, если быть точным. Но всего Серж и не знал; в принципе, он мог только подтвердить инсценированный звонок Биллера.

Не хочу ли я снова прослушать пленку, спросил Волберт.

Я покачала головой, это представлялось мне излишним. Мы снова ходили по кругу. В конце концов, Биллер мог позвонить и собственной персоной.

«Нет, он не делал этого», — сказал Волберт.

«Откуда вы знаете так точно?», — спросила я.

Он улыбнулся. По существу, все было так просто. И если бы я не была настолько занята тем, чтобы держать Сержа за законченного идиота, который не может придерживаться оговоренного текста и правил игры, то возможно я бы тоже заметила тот шелестящий шум на пленке.

Это не было шумом воды в душе, и это не было дождем. Это был шум дорожного движения — равномерного, плавного движения, как это бывает на автобане. Вероятно, что и происходил этот шум именно оттуда. Вот только мнимый Биллер позвонил ночью. И в два часа ночи, движение на автобане только очень редко бывает таким плотным, чтобы производить равномерный шум. А в случайности Волберт не верил.

Но он верил в надежность пленок, которые можно было прокручивать на заднем плане, например, во время телефонного разговора, возможно даже, из спальни Роберта. Две телефонные линии в доме. И даже для мужчины в инвалидной коляске, не представлялось проблемой перебраться из одной комнаты в другую, если на пути не было лестницы. Во всяком случае, в звонившем ночью Волберт предполагал Йонаса.

Он все-таки не был таким неумехой, как я всегда думала — этот полицейский. Я смотрела в окно, смотрела совершенно осознанно, впервые за то время, пока лежала в этой комнате. И я даже немного удивилась — на нем не было никаких решеток.

Волберт проследил за моим взглядом и снова усмехнулся. «Это не психиатрия, — сказал он, — не закрытое отделение. Совершенно нормальная клиника, фрау Бонгартц. Я думаю, они называют это терапевтическим отделением. Я ведь и не хотел изымать вас из оборота. Если кто-то и затеял заговор против вас, то я не принадлежу к заговорщикам».

Теперь он усмехался еще шире.

«Забудьте об этом», — сказала я.

Он коротко кивнул и спросил: «Можем ли мы тогда начать?». И сразу же продолжал: «Два часа ночи, ваш брат забрал вас из «Сезанна».

И снова все сначала.

Это причиняло боль. Не в голове, а только в грудной клетке. Волберт торопливо делал пометки. Где-то в середине я спросила его, где он оставил сегодня своего молочного пацана. Меня это совсем не интересовало, я только хотела на пару секунд переключиться и подумать о чем-то другом, а не о Роберте.

Волберта рассмешило это определение, но он нашел его подходящим. «У меня такое чувство, что мой коллега, для вас, как бельмо на глазу», — сказал он.

И дальше, к машине Роберта, к этому бредовому прощальному письму, к возвращению домой, к потрескиванию под крышкой капота «рено» и к мужчине в оконном проеме. Действительно ли там был кто-то? Да, с закрытыми глазами, я видела это совершенно четко. Это не было галлюцинацией, и не было принятием желаемого за действительное. В комнате Йонаса стоял у окна очень высокий, плотный мужчина.

Даже Волберту пришлось согласиться: «Возможно, вы действительно видели Хорста Фехнера. Я не хочу, также, исключить, что потом он еще некоторое время находился в вашем доме. Но сейчас его там уже нет».

«Вы уверены в этом?»

«Абсолютно уверен, фрау Бонгартц».

«И что дает вам такую уверенность?», — спросила я.

Он объяснил мне это. Они обыскали дом дважды со времени моего поступления в клинику. От подвала до чердака — каждое помещение и каждый закуток. В первый раз они сорвались с места сразу, как только погрузили меня в санитарную машину. Видимо, Волберт все же не держал меня за настолько сумасшедшую, возможно, он просто хотел подстраховаться. Но почему они потом, еще раз искали Хорста Фехнера, он мне не сказал.

Вместо этого он хотел знать, говорила ли я с Лучией о своем подозрении, что Фехнер скрывается в доме. Я покачала головой. О том, что я живописала Лучии другое свое подозрение, мне не хотелось рассказывать. Задним числом, мне тоже представлялось это немного абсурдным, что Изабель могла спать со своим собственным братом. Ей вряд ли бы требовалось использовать Йонаса, если Фехнер находился неподалеку. Еще до смерти Роберта могла представиться возможность, впустить своего любовника в дом.

Волберт смотрел на это также. Прежде, чем попрощаться, он высказал то, что, по-видимому, уже давно лежало у него на сердце. Он даже извинился. Они никогда меня не подозревали. Они знали только, что я много чего замалчиваю. И тогда им пришлось взяться за меня немножко покруче.

«Забудьте об этом», — сказала я снова.

Через два дня меня выписали из клиники — на два с половиной килограмма тяжелее, но все еще немного нетвердо стоявшей на ногах. Изабель была дома, Йонас, естественно, тоже. Волберт мне все объяснил. Так должно было быть. У них было еще недостаточно на руках против Изабель, а против Йонаса вообще практически ничего. Сначала они должны разыскать Фехнера. А до того я должна была держаться, как обычно.

«Справитесь ли вы с этим?», — спросил меня Волберт. И я кивнула в ответ.

Лучии уже не было, когда я вернулась домой. Сначала я ее даже не хватилась. Ее же и вообще обычно тут не было. Потом я подумала, что после похорон Роберта, она уехала.

Моя машина снова стояла в гараже. От фрау Шюр я узнала, что Олаф позаботился о ремонте. Я сразу же использовала ее, чтобы съездить на кладбище. Там я пробыла примерно час. Я совсем не чувствовала времени. Имя Роберта на деревянном кресте было частью бесконечности, и время там не имело больше никакого значения.

Потом я поехала обратно и недолго побыла в Ателье. В доме было так тихо — ни звука сверху. Они не могли больше особенно уютно чувствовать себя в своих шкурах — после дважды проведенного в доме обыска. Это должно было навести их на размышления. Но и просто убраться отсюда они не могли. Они не могли исчезнуть, как Фехнер. Мужчина в инвалидном кресле! Теперь он был, как сказал однажды Пиль, моим заключенным.

Фрау Шюр пришла ко мне с заплаканными глазами и осведомилась, как я себя чувствую.

«Хорошо, — сказала я, — я себя чувствую относительно хорошо. Немного устала, но это побочное действие медикаментов и скоро пройдет».

Фрау Шюр рассеянно кивнула, постояла еще момент возле двери и снова ушла. Ближе к вечеру, я зашла к ней на кухню. Я попросила ее заварить мне крепкий кофе. И поскольку, я сразу хотела уйти обратно в свое Ателье, она твердо удержала меня за руку.

Она поднесла палец к губам и закрыла дверь кухни. Потом она увлекла меня в угол и совсем приблизила свое лицо к моему.

«Вам действительно ничего не рассказали? — прошептала она. — Мне они это запретили. Но такое же нельзя просто скрыть. Такое ужасное несчастье. Фрау Бонгартц умерла».

Она начала тихо плакать и пару раз покачала при этом головой. Мне очень хотелось сделать то же самое. Фрау Бонгартц, сказала она. Я всегда была только «Миа», а Изабель была для фрау Шюр «молодой хозяйкой».

У меня внутри все было пустым и застывшим… Через некоторое время фрау Шюр взяла себя снова в руки и доложила в последовательности событий. Это произошло уже почти неделю назад. Лучию уже перевезли на ее родину и там похоронили.

«В пятницу позвонил какой-то мужчина, — рассказывала фрау Шюр, — представился Биллером. Было уже довольно поздно. Я должна была уже уйти, но задержалась в кухне».

Как только я услышала это имя, меня кинуло в жар. Фрау Шюр подошла к телефону в кабинете Роберта. Лучия в тот момент находилась в зимнем саду. Биллер категорически пожелал говорить с Робертом, только с Робертом и ни с кем другим.

Фрау Шюр объяснила ему, почему это не было больше возможным, и предложила ему фрау Бонгартц в качестве замены. Биллер не хотел разговаривать с фрау Бонгартц. С ней — ни в коем случае. Роберт ему строго-настрого приказал: «Если моя сестра подойдет к телефону, просто положите трубку. Ни в коем случае не передавайте ей никакой информации. Моя сестра не в состоянии справиться с некоторыми аспектами реальности. Тогда нельзя будет исключить скорой разборки».

Но об этом Биллер фрау Шюр не рассказывал. Это я уже позже, от Волберта, узнала. Фрау Шюр ему только обстоятельно объяснила, что кроме матери Роберта, его жены и его шурина — никого больше нет в доме. После чего Биллер потребовал к телефону Лучию.

Фрау Шюр вышла из кабинета, пока Лучия разговаривала с Биллером. О чем там шла речь, она, при всем желании, сказать не могла. Но она знала наверняка, что по окончании разговора, Лучия сразу же поднялась наверх. Она сама видела ее на лестнице. Прошла ли Лучия в свою собственную комнату или в какую другую, она не имела понятия.

Изабель пришла к ней на кухню — обсудить меню на следующую неделю. И в это время раздался грохот. Фрау Шюр и Изабель одновременно кинулись в зал. И там, у подножия лестницы, со сломанной ногой и с перебитой шеей, лежала Лучия.

Несчастный случай, сказала полиция — трагический несчастный случай, вмешательство третьего лица исключается. Здесь же и не было никого, кто мог бы столкнуть Лучию с лестницы. Они все очень тщательно обыскали, во второй раз. И, согласно протоколу, Изабель была на кухне, вместе с фрау Шюр. А Йонас лежал в ванной. Изабель показала, что незадолго до того, Лучия еще помогла ей посадить Йонаса в воду, так как ей всегда было трудно справляться со всеми этими подъемниками.

Мое тело было все еще вялым, но моя голова — совершенно ясной. Для Хорста Фехнера это не должно было быть сложным — в суматохе, после так называемого падения Лучии с лестницы, исчезнуть, незамеченным фрау Шюр. Лучия сломала себе шею не на ступеньках лестницы, на это они не стали бы полагаться.

Я подвела фрау Шюр к столу, усадила ее на стул и похлопала разок по плечу. Потом я пошла в подвал. В этот раз я не надела перчатки — зачем, собственно?

Два домашних обыска — но они искали мужчину, а не кольт, и я знала свой дом. Я знала, куда я должна что-то положить, что никто, кроме меня не должен был найти.

В зале я постояла еще несколько секунд у начала лестницы — бедная Лучия — прежде, чем поднялась наверх и прошла через галерею, к последней двери. Они не заперлись. Или они думали, что меня выписали, как «излечившуюся»?

Когда я вошла, Изабель сидела за столом вместе с Йонасом. Она сразу вскочила, встала за инвалидное кресло и вцепилась обеими руками в его спинку. Я указала кольтом в угол комнаты, но она не двинулась с места.

Она побледнела, страшно побледнела и смотрела на меня, будто видела перед собой привидение. Ее губы шевелились, но, при этом, она не произносила ни звука.

Йонас тоже пошевелил губами, растянув их в ухмылке. У меня немного кружилась голова — все еще последствия этих проклятых медикаментов. Было ощущение, как будто комната начала качаться. Я должна была на несколько секунд зажмуриться и крепко сжать веки, чтобы выдавить из головы, наполнявшую ее, вату.

В этот момент я услышала шорох, какой-то шелест, и когда я снова открыла глаза, Йонас стоял передо мной. Я совершенно уверена, что он стоял передо мной. Я это не вообразила! Я была так потрясена в тот момент, что автоматически шагнула назад, к двери. А Йонас сделал шаг вперед. Он уже протянул руку и хотел забрать у меня кольт.

Это произошло почти мгновенно. Я дважды быстро спустила курок — это было скорее рефлекторно, чем намеренно. Я даже не могла в тот момент наслаждаться, для этого просто не оставалось времени. Он вздрогнул, но сделал еще один шаг ко мне. А Изабель кричала, поначалу только: «Нет, нет, нет!!!». Своими воплями она даже заглушила третий выстрел.

Потом она оттолкнула кресло на колесах и упала на колени. Она колотила кулаками по полу и продолжала кричать. «Нет! Я же тебе говорила, мы должны убраться отсюда! Я тебе говорила, что она нас всех поубивает! Я тебе говорила!».

Своим ревом она совершенно сбивала меня с толку. Йонас все еще стоял прямо. На расстоянии, может быть, тридцати сантиметров от меня, но, во всяком случае, достаточно близко, чтобы кончиками пальцев почти касаться моей руки. Но он уже не усмехался — в его глазах было только невероятное удивление. Он отвел назад протянутую ко мне руку и прижал ее к груди.

Там были три маленьких пятнышка, которые сразу стали превращаться в большие кровяные разводы. Второй рукой он искал, на ощупь, опору. Потом, совсем медленно, он стал заваливаться назад и упал обратно в свое инвалидное кресло. А Изабель все кричала и кричала это свое: «Нет!».

Но у меня больше не было желания в нее выстрелить. «Вот так, вот», — сказала я только.

Я снова спустилась вниз, в зал. Фрау Шюр стояла возле телефона — плача, что-то бормоча, растерянно тряся головой. Проходя мимо, я еще раз похлопала ее по плечу.

«Все уже кончилось», — сказала я. Потом я пошла в кабинет Роберта и села за его письменный стол. Там я и сидела, пока не приехала полиция.

Дом сразу наполнился. Сначала приехали двое в униформе, один из которых забрал кольт из моих рук и остался стоять возле меня, пока второй поднялся наверх, потом спустился вниз и пошел снова к патрульной машине. Потом приехали другие полицейские и среди них, также, Волберт со своим подопечным. Потом подоспел врач, который должен был еще и об Изабель позаботиться. Потом появились санитары, ушедшие, однако, снова — несолоно хлебавши. А напоследок объявился еще и Пиль — какой-то дурак его вызвал — и теперь ругался с Волбертом.

Поскольку Волберт ускорил мою выписку из клиники, поскольку Волберт не был специалистом, а только слепым идиотом. Пиль действительно так сказал — слепой идиот, глухой ко всем предостережениям. Он ведь его предупреждал, ссылаясь на положение в доме. Многократно он ему объяснял, что о несчастном случае с Лучией, мне нужно было, по-любому, еще в клинике сообщить, и потом несколько дней за мной понаблюдать. На фрау Шюр нельзя было полагаться. Изабель с Йонасом должны были переехать в какой-нибудь отель, для их же собственной безопасности. И так далее.

Пиль хотел сделать мне укол. Волберт это предотвратил. Вместо этого он показал мне ордер на арест. Он даже казался грустным, считал, что я абсолютно напрасно сделала себя виновной.

Примерно в то время, когда я спускалась в подвал, он как раз сидел напротив одного прокурора, который, после ознакомления с результатами следствия, выписал ордер на арест. Только поэтому Волберт так быстро приехал, поскольку он и так уже был на пути сюда, чтобы произвести взятие под стражу.

Когда я прочла имя на бумаге, то мне пришлось засмеяться. И я не могла сразу остановиться.

Я была права все эти месяцы, не по всем пунктам, но с первой минуты. Только, при всех своих подозрениях и при всех предположениях, я была настолько слепа, что слепее просто не бывает. То, что показал мне Волберт, было приказом о взятии под стражу Хорста Фехнера, по подозрению в убийстве Йонаса Торховена.

Что касалось убийства Роберта, как Волберт объяснил мне позже, когда я смогла прекратить смеяться, то тут приходилось удовлетвориться косвенными уликами. А что касается убийства Лучии, то в это дело вообще не представляется возможным внести ясность. Если только Изабель не преподнесет признание. В настоящее время она была не в состоянии предоставить информацию. Что до меня, то я не нуждалась ни в какой информации. И тут Волберт полностью разделял мое мнение.

Возможности судебной медицины тоже имели свои границы. И тупой удар оставался тупым ударом. Был ли он нанесен ребром ладони или последовал вследствие падения на ступеньку лестницы — этого никто не мог сказать с последней достоверностью. Точно было установлено лишь то, что нога Лучии была сломана уже после наступления смерти, так же, как и ее многочисленные ушибы. Она могла бы, при падении с лестницы, прежде всего, сломать себе шею.

Волберт в это не верил. Для Хорста Фехнера не составляло труда убить Лучию одним ударом, сбросить ее с лестницы, броситься обратно в свою комнату и снова улечься в ванную. Откуда выбраться потом, ему помогали двое добрых служащих полиции, потому что бедная Изабель не могла с этим одна справиться. А тот факт, что Хорст Фехнер с ранней юности занимался многими видами спортивной борьбы — какое это имело значение?

Волберту и мне — нам не нужны были больше никакие доказательства, мы оба знали, что тут разыгралось. Смерть Роберта на одной безлюдной стоянке, смерть Лучии в последней комнате на галерее. И, чтобы не забыть — смерть одного славного, добродушного, честного, трудолюбивого человека, по имени Йонас Торховен, который не хотел иметь ничего общего с кознями своей младшей сестренки.

И по этому делу имелась цепочка доказательств, причем почти без пробелов, совместно построенная работниками полиции, служащими фирмы и одним, тощим, как щепка, мужчиной, который, одним далеким днем, при воскресении плоти, должен будет остаться лежать, так как не было на нем этой плоти — настолько он был худым. Что ж, тогда Биллер сможет составить мне компанию — тем далеким днем.

Пять месяцев назад Хорст Фехнер улетел в Тунис. К этому времени их план должен был быть разработан вплоть до мельчайших деталей. Фехнер арендовал джип, днями наблюдал за лагерем в пустыне и разведал привычки Йонаса Торховена. Неподалеку было одно маленькое местечко с пивной, где он то и дело пропускал стаканчик пива.

Потом, однажды вечером, Фехнер подстерег его на безлюдной улице, инсценировал автомобильную катастрофу, перетащил Йонаса из его разбитой машины в арендованный джип и поджег.

В последствии, уже как Йонас Торховен, он сообщил руководству фирмы, что он пережил несчастный случай и не сможет больше работать. Только не было в Тунисе ни одной клиники, где бы Йонас Торховен находился, после происшествия, на лечении.

Все это быстро разузнал Биллер. И через три дня после смерти Лучии, он связался с Волбертом — все еще из Туниса, куда его послал Роберт, чтобы расследовать подробности несчастного случая, приключившемся с его шурином.

Биллер знал о том, что насторожило Роберта. Шаги по ночам — он думал, что это я блуждаю по дому. И потом раз, ночью, он услышал шум воды, когда в доме все было тихо. Сначала он посчитал, что я принимала ванну. А утром ему пришлось убедиться, что я ночевала в Ателье.

В следующий раз он прошел к комнате на конце галереи — она была заперта. И когда он нажал на ручку, то Йонас тихо сказал: «Ты с ума сошла, возвращайся в постель. Ты что, хочешь его насторожить?»

Роберт подождал и вскоре услышал в комнате шаги. Он сказал Биллеру: «Я не знаю, что мне и думать. Моя сестра уже недели напролет требует, чтобы я выгнал обоих. Она уже месяцами утверждает, что меня обманывают в пух и прах. И я боюсь, что она права».

Мой бедный Роберт. Изабель должна была проснуться в ту ночь, когда он прокрался к комнате в конце галереи и за закрытой дверью услышал шаги парализованного мужчины. А, может быть, Фехнер на следующий день спросил свою милую, что это ей пришло в голову еще и по ночам к нему приходить, когда среди дня у них было достаточно времени и досуга, чтобы поразвлечься друг с другом. И в ответ ему пришлось выслушать, что Изабель разыгрывала любящую женушку и шагу не ступала из супружеской постели.

Существует еще целая масса предположений, вещей, в которых никогда не будет достигнута последняя уверенность, если только Изабель не нарушит своего молчания. А в это я больше не верю. Она ловкая стерва и сразу поймет, что ей нужно только лишь держать рот на замке. Ей лично не много можно было предъявить — поселить в доме супруга своего любовника под фальшивым именем и с поддельными документами — не является, к сожалению, преступлением против закона. Она может всю вину свалить на Фехнера, а себе приискать другого. Возможно такого, до денег которого легче добраться.

Маленьким утешением для меня является то, что страховая компания Роберта уклонилась от выплаты денег, и Олаф нанял адвоката, представляющего мои интересы. Притязать на мое состояние, Изабель не имеет никаких прав. Она не сможет предъявить никаких претензий и тогда, когда родит своего ребенка. Она действительно беременна, но не от Роберта, естественно, нет.

И доказать это не составит труда. Олаф хочет об этом позаботиться, когда до дела дойдет. Он очень старается мне помочь, во всех отношениях. Он непременно хочет также, освободить меня из предварительного заключения. Полдюжины специалистов, лучший защитник в уголовных делах, пара корифеев от психологии. Пиль, конечно, его тоже поддерживает. Наш гном ни за что не хочет сдаваться. Но кто бы просто бездейственно смотрел, когда уводят из-под носа лучший источник доходов? И это еще и во имя справедливости!

Но убийство остается убийством. И я показала перед следствием, что это было запланированным убийством. Почти сразу, как только он поселился в нашем доме, до меня дошло, что он вовсе не был парализованным. Уже в первую неделю я пролила, нечаянно, ему на ноги горячий кофе. Он тогда закричал от боли, и я насторожилась. И потом, как-то, я за ними следила и услышала, как Изабель назвала его Хорстом.

Волберт мне не поверил. Он считал, что я выстрелила, подчиняясь рефлексу.

Только не я! Я не собираюсь прятаться за «рефлексы». Я застрелила мужчину, который лишил меня смысла моей жизни — моего брата. И я хотела его застрелить. Я хотела этого, когда поднималась по лестнице. Я и раньше хотела это сделать. И если бы меня не подвело мое здоровье, то я бы это уже давно сделала. Пусть — ка они мне сначала обратное докажут!

Как мое показание повлияет на процесс, это мы скоро увидим. Во всяком случае, я сама буду решать свое будущее. Я! И никто другой.

Я опасалась только, что Пиль придумает какой-нибудь трюк. Он допущен к суду, в качестве эксперта и Олаф настаивает на том, чтобы я с ним поговорила.

Олаф снова мечтает — уже не о свадебном путешествии в США, а только о широких полномочиях. Возможно все-таки, что в каждом мужчине прячется натура игрока. И это очень захватывающая игра — наблюдать за биржевыми курсами и жонглировать, при этом, парой миллионов. Роберт всегда находил это очень увлекательным.

Когда он тогда, после нашего несчастного случая, впервые мне это объяснил, то сказал: „Это как большая рулетка, Миа, только много надежнее».

И тогда я тоже начала получать от этого удовольствие. Я так многому научилась от Роберта, что почти верю — сейчас я могла бы и одна со всем справиться. Сначала я бы выкупила вторую половину «Сезанна» и поговорила бы с Сержем о том, что я еще не настолько стара, чтобы не родить ребенка. Возможно, мы с ним смогли бы это организовать. Я не мелочна. Мне бы не сильно мешало, если бы у него, то и дело, появлялась на стороне еще какая-нибудь девчонка.

Потом я бы избавилась от пары акций. В руководстве одной компании произошли кое-какие изменения, и новый шеф не внушает мне особенного доверия. Я только вчера прочла о нем статью в экономическом журнале — Олаф снабжал меня подобной литературой.

Олаф сказал, что он все для меня сделает. Для меня, моего здоровья и моей свободы. Но, в конце концов, для чего мне моя свобода? Она была важна для меня, пока я могла разделять ее с Робертом. И сейчас, когда она не имеет уже для меня никакого значения, я не собираюсь ставить ее в зависимость от какого-то дилетанта, который годами выворачивал мою душу наизнанку. Который все, что там находил, хотел непременно втиснуть в свои шаблоны.

Я думаю, что буду придерживаться своих показаний. Я выстрелила не рефлекторно и не в качестве самообороны. Я выстрелила, чтобы не оставлять Изабель того, чего сама лишилась — мужчину, который был всем. И если она его действительно так сильно любила, как рассказывал мне тогда детектив, то она будет страдать. И не пару недель, а до конца жизни, как я надеюсь.

Я тоже страдаю. Особенно по ночам, когда все так тихо, когда я не могу успокоиться и часто думаю, что лучше бы я умерла. Если уж на то пошло, то маленький кольт я ведь для себя покупала.

В течение дня я чувствую себя совсем неплохо. Здесь в тюрьме царят определенные дисциплина, соразмерность и порядок. Никто не делает намеков на мою внешность или мою руку. Никто меня не спрашивает, почему, в конце концов, я не сделаю себе операцию. Никто не говорит: «Сейчас, когда Роберт умер, эти шрамы потеряли всякий смысл».

Пластическая хирургия! Большое спасибо! Мои шрамы и являются, как раз, результатом пластической хирургии. Шесть раз, в общей сложности, я позволяла им, со своими ножами, орудовать над моим лицом — в первые месяцы, сразу после несчастного случая, когда я еще лежала в клинике. Я же хотела, по крайней мере, получить обратно мое лицо.

Я хотела этого вовсе не для себя, а только для Роберта, чтобы избавить его от чувства вины, всякий раз, когда он на меня смотрит. Возможно, еще и для Олафа, ведь я же и его тогда немножко любила. Каждый раз хирурги обещали мне сотворить чудо. И каждый раз я выглядела потом еще хуже.

Роберт был единственным мужчиной, который мог на меня смотреть и не отводить взгляда, как делал это поначалу волбертовский ученик. Ну да, Серж тоже с этим справлялся, но ему я должна была за это приплачивать. Иногда я думаю о нем, о его сходстве с Робертом. О том, что Пиль еще совсем недавно сказал по этому поводу — что Серж был для меня только заменой, иллюзией, двойником Роберта и воплощал этим мою заветную мечту. Кто знает, возможно, это было бы хорошо — иметь от него ребенка. Возможно когда-нибудь, он стал бы походить на Роберта. Ах, я не знаю…