"Дом в наем" - читать интересную книгу автора (Коруджиев Димитр)

9

Прошло еще три дня, и только тогда он решил спуститься вниз, к лесу. Нет, „решил" самое неточное слово… До недавнего времени оно означало для него подчинение, необходимость считаться с принуждением – ни больше, ни меньше. (Делаю что-то, чтобы не отстать, чтобы меня не забыли, чтобы не опередили.) Первым настоящим решением в его жизни было то, что он снял этот дом. С того момента оставалась только естественная необходимость – писать или есть, размышлять или гулять. Беспокойства о времени не было, как и беспокойства о престиже; двигателем стала потребность, возникающая без усилия. Только сейчас познавал ее. Только сейчас понимал весь абсурд: он жил не для себя, а чтобы оставить обманное впечатление у других. Стоит только вспомнить о путешествии с женой и одной приятельской парой – объехали на его машине пять государств за месяц! Какое насилие над собой, как грубо и неприлично отнеслись они к миру! Потом в воспоминаниях царили неразбериха и хаос. Погубил навсегда возможность различать эти пять стран, оставить их в сознании – каждую с собственным лицом. Чувствовал себя неудовлетворенным, подавленным, уже когда ехали назад… Но скрыл это от них, да и от себя, не поверил разуму, собственным ощущениям. Даже сам факт, что ездил, оказался, в конце концов, ничего не значащим, он был вытеснен почтительной завистью окружающих, которая вполне удовлетворила его.

Здесь, в этом доме, понял: душу нужно уметь ждать, она подаст свой знак. Если перегрузишь ее, она ничего не примет, пережитое покинет тебя, не оставив следа.

Ходил в лес с собакой – безымянной до сих пор. Мысль о наименовании, об определениях теперь уже отталкивала его. Определения выявляли человеческую неуверенность – давайте классифицировать этот враждебный мир, чтобы обезвредить его, вырвать жало его таинственности. Матея не интересовала и порода собаки, не интересовало ничто, что могло бы занять его внимание, помешать им постигать друг друга.

(У него были, конечно, колебания в эти дни: собирался дать собачке подходящую к ее росту нежную кличку, удобную, чтобы называть ее и коротко, и длинно. Как-никак она провела два вечера в его комнате – тихо вошла и легла на ковер, помогла избавиться от страха, будто темнота уничтожает круг тишины, а утро может и не наступить. Ее белизна и взгляд говорили о связи с неразгаданной тайной: здешний день и здешнее солнце могут уменьшаться до размеров отдельного существа, растения и даже листочка.)

Они прошли через двор Стефана – много фруктовых деревьев, в основном – груши, кое-где посажена клубника, тыквы, салат, огурцы, горох. Ему показалось, что его встречают и провожают безразличные глаза, пока отсутствовало какое бы то ни было отношение к нему. Задняя калитка, просительно наклоненная вперед и вся ржавая, напоминала человека с согнутыми и также проржавевшими от ревматизма коленками. Такой человек постоянно стремится к дому, к стулу, к кровати; калитка добиралась откуда-то к дому Стефана, но так и осталась здесь, в пятидесяти метрах от цели, не в состоянии достичь ее. Медленно, неловко, уколов все десять пальцев, Матей раскрутил проволоку, которой та была привязана к деревянному колу.

За калиткой проходила земляная, но неразбитая дорога. За ней был лес. Он поглотил белую собачку сразу, а режиссер остановился и огляделся. Дома, заборы, телевизионные антенны (если они были) прятались в зелени, под ее бескрайним покровом. Ничего лишнего, ничего внушающего беспокойство. (Однако звук радио остался в сознании Матея как опасность, которая подстерегает его.) Он мог последовать за… своей собачкой. Подумал так час назад – „моя собачка, моя собачка", тогда животинка эта помахивала хвостиком – в знак, что служит ему, так показалось, в знак принадлежности. (В мире принадлежания испокон века принято считать, что наивно благорасположенные могут легко и без труда привыкать к узде и даже желают ее… Это та благодарность, которую они регулярно получают.) Не обнаружил собаки, обшарив взглядом лес, стало больно, понял, что пустил к себе белую скитающуюся душу, не принадлежащую никому. Она была гостьей Матея. Слово „гостья" показалось ему святым. Выгнулось дугой, словно мост между прошлым миром и этим. Тишина, солнце, сосны – мнимо обособленный круг, кажущаяся незаинтересованность в происходящем за пределами прекрасной зелени; его жена, а очень давно – и две другие исключительные женщины, его дети, все они были обитателями пространства за этими пределами, и вместе с тем – замечательными гостями его жизни, это второе он ощутил благодаря тому, что окружало его сейчас… Какое благородное, деликатное, но решительное вмешательство! Он, Матей, всегда доказывал, что его одаривают незаслуженно, и гости неизменно уходили. Ему напоминали с молчаливой настойчивостью: ничья душа не может быть собственностью! Он оставался слепым и глухим.

Углубился в лес, от дороги его отделяло уже метров двадцать. Шел очень медленно. И в самом деле, зачем ездить в Тибет или на Гренландию. Их великое молчание окружало его и здесь. Что еще могли делать вершины сосен, как не поддерживать связь с ними, не вдыхать и распространять их мудрость? Тишина, молчание. Разве это не одно и то же? Нет, для него нет. В гигантской и всеобъемлющей тишине молчание шептало древним голосом, более древним, чем жизнь, голосом, дошедшим из времен, когда один лишь ветер веял.

Кто-то приблизился почти бесшумно. Матей вздрогнул. (Легкий треск в сердце, словно переломилась веточка.) Белая собачка. Проследил ее взгляд и увидел белочку: она быстро исчезла, утонула в солнце. (Едва уловимая мысль, мысль рассеянного человека.) Но оставила приятный след.