"Премьера убийства" - читать интересную книгу автора (Марш Найо)Глава 2 В тёмном зеркалеМартина проспала почти до восьми часов утра. Ночью поднялся ветер и стал задувать во все щели окон и дверей. В театре валялось немало всякого сора, и ветер принялся разносить по лестницам и коридорам клочки бумаги, обрывки билетов, веревочек от номерков и прочую ерунду… За окнами всю ночь шел дождь, отзываясь гулом в водосточных трубах и барабанной дробью на жестяной крыше. Вышли за ночной поживой мыши, но ничего особенно хорошего не нашли. Только в одной гримерной они обнаружили открытую коробочку с театральным гримом — попробовали и передернулись. Потом унюхали накрытый тарелкой кусок ветчины. Мыши покрутились рядом, попытались приподнять тарелку — но все напрасно. Грызуны досадливо пожали плечами и пошли по своим делам за более надежной добычей… От звериной беготни и писка проснулся сторож Баджер, который и без того спал чутко и неспокойно. Во втором часу ночи он поднялся и пошел на обход здания. Прокравшись по коридору и светя фонариком по всем нишам, он дошел до зрительного зала, обшарил все и там, но ничего не нашел. Вздохнув с чувством исполненного долга, Баджер повернулся и оказался как раз напротив «оранжереи». И вдруг что-то заставило его тихонько толкнуть дверь… Мартина лежала, свернувшись калачиком в кресле, одной рукой обняв свои колени, а другую подложив под голову. Красноватый отблеск пламени слабо горящей конфорки ложился розовой ретушью ей на лицо. Фред Баджер довольно долго простоял неподвижно, рассматривая спящую девушку и задумчиво скребя подбородок огрубелыми пальцами. Наконец он тихонько повернулся, прикрыл за собой дверь и направился назад в свою каморку. Как было заведено, сторож позвонил в пожарную часть и доложил, что обстановка спокойная и пожара не наблюдается. На рассвете дождь наконец прекратился. Дворники своими скребками сгоняли воду вниз по Карпет-стрит. Скрипели тележки молочников. Но Мартина не слышала всего этого — она крепко спала. Девушка проснулась от смутного чувства, что в дверь тихонечко постучали. Поскольку окон в комнате не было, то здесь все еще царил полумрак. Мартина взглянула на часы: было уже восемь. Она с трудом поднялась, потянулась, ощущая после сна легкую скованность в теле, подошла к двери и распахнула ее. В комнату из коридора проник зеленоватый утренний свет. Слева от двери прямо на полу стояла чашка чая с положенным сверху толстенным бутербродом с ветчиной… Под чашку был подсунут клочок бумаги с нацарапанными словами: «Надеюсь, еще увидимся…» Мартина взяла оставленный ей завтрак, ощущая благодарность и легкое смущение… Пройдя в гримерную, она поела, после чего умылась ледяной водой из-под крана. Переодевшись, Мартина почувствовала себя лучше и увереннее. Немного покрутившись перед зеркалом, она прошла по коридору до сцены, а потом вышла через служебный выход на Карпет-стрит. Стояло ясное свежее летнее утро. Веселый ветерок обдувал лицо, а яркий солнечный свет заставил Мартину прищуриться и пожалеть об оставленных в большом чемодане темных очках. Она увидела, что в фойе театра уже заходят уборщики, а мальчик-рассыльный, насвистывая, протирает витрину. На Карпет-стрит стоял разноголосый шум автомобилей, иногда перемежающийся выкриками мальчишек-газетчиков. Мартина повернула налево и пошла вниз по улице до углового магазина «Флориан». За витриной девушка в голубом фартуке прилежно укладывала розы в позолоченную корзинку. Магазин был еще закрыт, но Мартина так осмелела под влиянием вчерашней удачи и бодрого утреннего ветерка, что без особых колебаний постучала. Девушка за стеклом подняла на нее глаза, и Мартина продемонстрировала ей карточку мистера Грантли. Девушка в голубом фартуке улыбнулась и пошла открывать. — Извините, что побеспокоила вас, — сказала ей Мартина. — Дело в том, что мистер Грантли попросил меня купить розы для мисс Гамильтон. Он не дал мне денег, а у меня самой их тоже нет… Это не страшно, если я возьму в кредит на его имя? — Нестрашно! — заверила ее девушка, прямо-таки переполняясь доброжелательностью. — Мистеру Грантли в нашем магазине открыт неограниченный кредит. — Тогда, может быть, вы посоветуете, какие розы лучше взять? — попросила Мартина. — Понимаете, я костюмерша мисс Гамильтон, но я только-только приступила к работе и еще толком не знаю, какие у нее вкусы… — Я думаю, красные розы — именно то, что вам надо. У нас есть великолепные розы сорта «Кровавый воин»… Взгляните на них! Название зловещее, но они восхитительны, не правда ли? Девушка взяла несколько багрово-красных роз, легонько встряхнула, и от цветов полетели мелкие брызги… — Просто прелесть! — заметила она, любуясь. — Сколько вам надо? Мартина, хоть и была ошарашена ценой, взяла дюжину. Девушка, глядя на нее с любопытством, протянула: — Так вы новая костюмерша мисс Гамильтон? С ума сойти! А вы… вы не смогли бы раздобыть для меня автограф? — Видите ли, в чем дело… Я еще с ней как бы не знакома лично и… Мне пока трудно что-то обещать… — неуверенно пробормотала Мартина, пытаясь спрятать глаза. — Вы душка! — объявила девушка, расцветая. — Я сразу поняла, что вы сделаете это для меня! Я просто с ума схожу от Элен Гамильтон, а что касается Адама… То есть, пардон, мистера Адама Пула, то он просто мой идеал мужчины! То есть я хочу сказать, что они оба — просто ангелы, вы не согласны? Но мне всегда казалось, что они… Они вряд ли бы смогли столько времени играть вместе, если бы… Ну, вы меня понимаете… Если бы у каждого из них не было приключений на стороне, так сказать… Вы не согласны? Мартина, внутренне трепеща, невразумительно ответила, что еще не успела составить определенного мнения о личной жизни звезд, и поскорее покинула магазин, торжественно и осторожно неся перед собой большой букет багрово-красных роз, словно кусок говядины из мясной лавки… Когда она вернулась в театр, здесь все преобразилось. Двери стояли нараспашку, в помещениях гуляли солнечные сквозняки; где-то стучали молотками плотники, покрикивали рабочие… Какой-то человек с закатанными рукавами ковбойки командовал: «Опускай, опускай… Еще немного… Нормалек… Теперь вторую…» Мужчина в ярко-красном пуловере стоял посреди сцены и раздраженно говорил: «Нет, это просто тошнотворно… Никому не понравится такой кровавый оттенок…» — глядя на декорацию, которую опускали с величайшим трудом. Взгляд его внезапно упал на Мартину, и он тем же раздраженным голосом воскликнул: — А еще лучше, оттащили бы всю дребедень в комнату к этой мисс, ведь вполне можно играть и без всяких декораций! Мартина поспешила к себе — на рабочее место. Когда она вошла в Зеленую комнату, в коридоре уже гудел пылесос, сновали уборщицы и рабочие. В просцениуме кто-то пел ариетту из популярной оперетки. Под влиянием этой суматохи Мартина и сама ощутила некий прилив энергии. Ей показалось, что она теперь и горы способна свернуть. Она живо освободила свои розы от хрустящего целлофана и сунула их в просторную вазу. Однако стебли оказались слишком длинны, а под рукой не нашлось ни ножа, ни ножниц, чтобы их укоротить. Мартина побежала в гримерную, где оставила свой чемоданчик, и стала лихорадочно рыться в нем, припоминая, что у нее были ножницы… Мартина нашла «набор домохозяйки», которым ее снабдила тетушка еще в Новой Зеландии, но коробка была наполовину пуста. Не хватало, в частности, именно ножниц, а пилка для ногтей и терка для яблок были совершенно некстати. Мартина взяла малюсенькие маникюрные ножнички и как раз пыталась отрезать ими жесткие концы стеблей, когда кто-то постучал в дверь. Она вздрогнула и вонзила ножницы в ладонь… — Ну-с, — сказал бархатный голос у нее за спиной, пока Мартина испуганно обсасывала кровь с пальцев, — так как поживает наша прекрасная Танси? — Боюсь, что это не мисс Танси, — угрюмо отвечала Мартина, оборачиваясь. За нею стоял низенький плотный человек со свернутым пиджаком под мышкой. По мере того как он разглядывал Мартину, нижняя челюсть его отвисала все ниже и ниже… — Ох, извините меня… — пробормотал он. — Я ожидал тут найти именно мисс Танси… Мартина объяснила, кто она и почему здесь находится. — Ага, ну что ж! — сказал человечек. — Наверное, у мисс Танси опять сердечко болит… Ну ясно, ясно, а ведь я ее предупреждал, знаете? Значит, она попала в больницу? Ай-ай-ай! — Он помотал головой. — Так получается, теперь вы заняли это место? Удивительно! Наверное, нам стоит познакомиться, правда? Моя фамилия Крингл, Роберт Крингл, но можете звать меня Боб, по-простому. Я костюмер нашего хозяина… У Боба было доброе морщинистое лицо. Мартина подала ему руку. — И давно вы занимаетесь нашим ремеслом? — спросил Боб и быстро добавил: — То есть я хотел узнать, это ваше первое место работы или вы просто решили подработать на студенческих каникулах или что-нибудь в этом роде? — А что, — тревожно осведомилась Мартина, — вы думаете, мисс Гамильтон решит, что я слишком молода? — Нет, если вы ее будете устраивать. Если вы ей придетесь по душе, все будет в полном порядке. А в моем случае, увы, все зависит от настроения моего шефа… — Он вздохнул, потешно разводя руками, словно указывал дистанцию, на которую может колебаться это самое настроение в ту или иную минуту. — Но что поделать… Во всяком случае, если вы понравитесь вашей хозяйке, все у вас будет о'кей! Мартина подумала и вздохнула в ответ: — Ну что ж, я постараюсь ей понравиться… Боб Крингл вошел в комнату и осмотрелся. — Ну да, вижу, вы навели тут кое-какой порядок, — заметил он. — Даже цветы раздобыли… Прелестно. Вы, вероятно, подруга мисс Гамильтон? И вы так постарались, чтобы доставить ей удовольствие? — Да нет, не то чтобы… Я ведь, собственно, с ней еще даже словом не перемолвилась… — Как? — Глаза мистера Крингла расширились от удивления. — Неужели молодые леди в наши дни берутся за — Да. — Ну, не обижайтесь! Я-то как посмотрел на вас, так сразу подумал, что вы выпускница какой-нибудь театральной студии и решили просто повращаться в актерской среде, посмотреть, поучиться… Знаете, так ведь некоторые поступают. Что-то внутри Мартины не давало ей рассказать Кринглу свою историю и облегчить душу… Еще две недели назад девушка остро ощущала необходимость выговориться, выплакаться кому угодно, хоть капитану теплохода, на котором она плыла в Англию, или комиссару службы иммиграции. Но тогда она сдержалась, и теперь ей уже не хотелось нарушать собственное холодное молчание — молчание души… Мартина решила, что ее несчастье касается только ее одной, и чем дольше она молчала, тем меньше хотелось выговориться. Мартина отреагировала на вполне дружеское любопытство маленького костюмера отчужденно. Вдруг из коридора раздался густой бархатный голос: — Боб! Бобби! Куда ты запропастился?! — Вот она — жизнь! — вздохнул Боб Крингл. — Не успеешь познакомиться с интересным человеком, как опять надо куда-то бежать… Я здесь, сэр! Сию минуту, сэр! Он метнулся к двери, но на пороге уже возник высокий богато одетый мужчина и поглядел поверх головы Боба на Мартину… — Эта молодая леди — новая костюмерша мисс Гамильтон! — торопливо объяснил Боб Крингл. — Я ей только показывал, где что лежит, мистер Пул, сэр… — Вы бы лучше занялись своей работой, поскольку у Уже из коридора до Мартины донесся его удаляющийся голос, методически попрекающий Боба Крингла за пренебрежение к служебным обязанностям… Мартина подумала, что на карандашном портрете мистер Пул больше похож на себя, чем на фотографиях. В комнате после его ухода все еще висел легкий аромат терпкого дорогого одеколона… За дверью послышался мелодичный женский голос, и в следующую минуту Мартина наконец предстала перед своей новой хозяйкой. Зачастую реальная внешность человека, которого ты раньше видел только на экране, оказывается удивительным образом отличной от кинообраза. Словно красивая глянцевая картинка съеживается и темнеет… И не всегда бывает приятно сменить в сознании возвышенный идеальный облик на грубую реальность. Элен Гамильтон была яркой блондинкой. Грация ее была просто обворожительной. Движения, слова, взмахи ресниц — все было абсолютным, совершенным, прекрасным. И так — в каждой картине. Но самое удивительное, что в жизни она была точно такой же. Ну разве что чуточку постарше, чем ее киногероини… Помимо красоты у нее была еще и бездна обаяния. Мисс Гамильтон могла так произнести самую пошлую и избитую фразу, что не только зрители, но и умудренные искусствоведы признавали оригинальность высказанной мысли. Первым острым впечатлением Мартины от мисс Гамильтон был аромат, который намного опережал актрису и очаровывал как бы на расстоянии… И Мартина почувствовала себя в страшном смущении, ощутив космическую недосягаемость этого высшего существа — мисс Элен Гамильтон… Впрочем, обворожительная улыбка и мягкая речь мисс Гамильтон быстро вывели девушку из состояния оцепенения. — Так вы взялись помогать мне, дорогая? — улыбнулась мисс Гамильтон. — Ах, это так мило с вашей стороны! Я слышала о вас от мистера Грантли и сразу поняла, что мы с вами будем дружить. Но вот беда, я, к сожалению, все еще не знаю, как к вам обращаться… — Мисс Тарн. Мартина Тарн, — пробормотала Мартина, не будучи уверенной, что помимо фамилии ей нужно назвать и имя. — Чудесное у вас имя! — снова сверкнула улыбкой мисс Гамильтон. Она еще раз пристально посмотрела на свою новую костюмершу и повернулась к ней спиной. Девушке потребовалась пара секунд, чтобы сообразить, что мисс Гамильтон собирается скинуть пальто. Мартина осторожно приняла невесомую шубку из персидской каракульчи, источающую неземной аромат. Когда шубка была благополучно устроена на вешалке, мисс Гамильтон заметила: — Я вижу, милочка, вы отлично тут прибрали. О здесь даже цветы! Розы! Это так приятно! — Это от мистера Грантли. — Как благородно с его стороны! Однако я уверена, что он послал купить их Мартина не нашлась что ответить, но тут в комнату сунулся тот самый мужчина в красном свитере, которого она видела в фойе. Теперь Мартина припомнила его и поняла, что это Кларк Беннингтон. — Привет, — обратился тот к мисс Гамильтон. — Я тут говорил с Джоном Резерфордом… — Да? О чем же? — несколько нервно спросила актриса. — О малышке. Гая опять бесится… Да и Адам, как всегда, только подливает масла в огонь… — Он недовольно глянул на Мартину. — Я бы хотел поговорить с тобой… гм!.. наедине. — Да ради Бога. Только в данный момент мне нужно переодеться, извини… Кстати, познакомься с моей новой костюмершей, Бен. Это Мартина Тарн. — М-да, какой контраст со старушкой Танси, — заметил Бен. — Я бы сказал, приятный контраст… А где Адам? Там? Он мотнул головой в сторону холла. — Да, — кивнула мисс Гамильтон. — Ну ладно. Тогда я с тобой попозже пообщаюсь, ладно? — Хорошо, только… Ну ладно, поговорим, если надо. Бен вышел, оставив за собой легкий шлейф коньячного аромата… Только за ним закрылась дверь, как мисс Гамильтон тихонько, но явно с облегчением выдохнула. — Ну что ж, милая, приступим? — сказала она Мартине. Мартина мучительно раздумывала над тем, что же входит в обязанности костюмерши. Например, должна ли она раздевать свою хозяйку? Или, более того, стягивать чулки с этих прелестных ножек? Расстегивать платье? Или ей нужно стоять рядом наготове с деловым видом, пока хозяйка будет раздеваться сама? Но мисс Гамильтон разрешила сомнения Мартины просто: стянула с себя платье, бросила ей, подставив плечи под другое платье. За перегородкой, где располагалась гримерная Адама Пула, тем временем послышалось бормотание мужских голосов, после чего в дверь аккуратно постучали. Мартина отворила и обнаружила за дверью маленького костюмера Бобби Крингла. В руках у него была коробка с цветами. — Мисс Гамильтон от мистера Пула, — кротко сказал он. Актриса накладывала на лицо желтый грим и попросила Мартину открыть коробку, в которой обнаружились чудесные хрупкие орхидеи на мягком ложе из темно-зеленого мха… — Очень мило! — пропела мисс Гамильтон, глянув на орхидеи. Голос Пула из-за перегородки немедленно откликнулся: — Ну как тебе? — Они великолепны! Спасибо, дорогой! — Я рад, что тебе понравились, — сказал голос. Мартина поставила коробку на столик у трюмо. К коробке была приколота записка: «До вечера. Адам». В течение последующего получаса Мартина с блеском справлялась со своими обязанностями. Мисс Гамильтон продолжала источать обаяние и изливать восторги. В комнату то и дело заходили. Первой появилась мисс Гая Гейнсфорд, молодая и весьма энергичная особа. Она была в явной тревоге. — Ну, милая, — мисс Гамильтон, не оборачиваясь, взглянула на нее в зеркало, — похоже, ты попала под прицельный огонь? — Кажется, так. — Голос Гаи звучал раздраженно. — Я пытаюсь быть мягкой и податливой, на все соглашаюсь, но вы же понимаете, как это трудно! И внутри у меня все просто кипит и взрывается! Это просто выше моих сил! — Ну конечно, конечно. Но не стоит так уж переживать. Что бы там ни было, мы ведь понимаем, что пьеса Джона — М-м-м… — Нет, мы все и впрямь так думаем. А ты, Гая, вообще будешь иметь оглушительный успех в этой роли. Я это тебе обещаю. Ты согласна? — Хотела бы я, чтобы это оказалось правдой… — пробормотала Гая, сжимая руки. — Но меня бесит, что Джон… что мистер Резерфорд так откровенно дает понять, что я не гожусь на эту роль. А при этом все щебечут мне, что роль просто невероятно выигрышна и что я не понимаю собственного счастья! А я просто… — Гая, милая, ты говоришь ерунду! Джон только кажется недовольным… — Только — Ну, положим, он может — Ну да, ну да. — Голос мисс Гейнсфорд зазвенел. — Я вам завидую, вы так спокойно ко всему относитесь. И вы так беспредельно добры ко мне, я просто удивляюсь — отчего бы? Ну и Бен, конечно, тоже. Вы оба. А мне просто смешно! Это будет мой провал! — Но, милочка, это же вздор! Ты скоро станешь новой звездой театра! — Ха! Можно подумать, вы — Конечно! Как же иначе! — Голос мисс Гамильтон стал бесцветным, деревянным. — Именно так мы все и считаем. Мисс Гейнсфорд пошла к двери и там обернулась. — Но Адам так не считает! — сказала она громко, с ненавистью. Мисс Элен Гамильтон быстро приложила палец к губам и указала глазами на перегородку. — Он в самом деле разозлится как черт, если услышит от тебя подобные слова! — прошептала она. — А Джон сегодня опять приехал? — Да, он на сцене. Кажется, он хотел с вами поговорить. — О, мне очень надо его повидать, очень. Передашь ему, милая? Постараюсь тебе помочь… — Да, конечно, тетя… — Мисс Гейнсфорд осеклась, и теперь ее голос зазвучал устало и виновато. — Ой, я совсем забылась… Ладно, простите меня, Элли, дорогая. Я ему скажу сейчас. С вымученной улыбкой на губах она вышла из гримерной. — О господи! — вздохнула мисс Гамильтон, но поймала взгляд Мартины в зеркале и сделала суровое лицо. — Если бы… Ну да ладно. Не будем обращать на эти пустяки внимания, хорошо? В этой фразе слышался явный нажим. Актриса и ее костюмерша находились одни недолго. Не спрашивая разрешения, в комнату ввалился грузный мужчина цветущего вида в свитере и распахнутом на пузе кожаном плаще. — Доброе утро, Джон! — весело прощебетала мисс Гамильтон и протянула руку. Грузный мужчина с проворством легкого танка подскочил к ее ручке, приложился, после чего метнул косой взгляд в сторону Мартины. — Так-так, — быстро сказал он. — А это кто у нас тут? — Моя новая костюмерша, Мартина. Познакомьтесь, это мистер Резерфорд. — Очень приятно. Поставьте меня, милочка, к себе на полку рядом с прочими флакончиками. Только глядите, как бы ваша полочка не треснула подо мной, — ухмыльнулся Резерфорд и снова повернулся к мисс Гамильтон. — Это юное дрянное создание — мисс Гейнсфорд — сказала мне, будто ты хочешь меня видеть? В чем дело? — Джон, что ты наговорил девочке? — Я? Ровным счетом ничего. Ничего из того, что я имел ей сказать, и заметь, просто обязан был сказать. Я только скромно просил ее ради всего святого постараться сыграть ту центральную сцену без ее глупой жеманной улыбочки… — Ты ее просто напугал, Джон. — Это — Она не моя племянница. Она племянница Бена. — Будь она хоть племянницей Шекспира, она все равно играет ужасно. Я писал эту роль для умной, интеллигентной актрисы, которой можно хотя бы объяснить, что рот актеру дан не для того, чтобы ловить мух на сцене! А что я имею вместо этого? Туповатую бабенку, которая годится только на немую роль в — Не говори так. Она — Ерунда! Адам слишком мягок с ней. Ее надо вышвырнуть за дверь, что я и сделаю, если только на то хватит моего влияния! Собственно, это надо было сделать еще месяц назад! — Дорогой Джон! Вспомни, что через два дня у нас премьера! — Любая актриса, если она чего-то стоит, выучит эту роль за час! Я уже говорил ей, что… — Джон, предоставь разбираться с ней Адаму. В конце концов, он наш продюсер, и он далеко не дурак. Джон полез в карман, достал плоскую металлическую коробочку, взял щепотку табаку и заправил в ноздрю. — Еще немного, и ты мне скажешь, что автора пьесы нельзя допускать на репетиции и позволять высказывать свое мнение! — сказал Джон, недобро усмехаясь и вслед за тем оглушительно чихая. Мисс Гамильтон сжала губы. — Знаешь что, Джон, — проронила она, — ты бы все-таки вел себя поаккуратнее. Чего доброго, у девочки случится нервный припадок прямо на сцене, если ты будешь продолжать ее травить. И если бы ты не написал этих прелестных пьес, и последней пьесы в частности, то… — Побереги свои комплименты! — отмахнулся Джон. — Лучше найди актеров посмышленее… А уж если на то пошло, вдобавок я скажу тебе, что и Бен держится довольно неестественно и слабо в большой сцене последнего акта, там, где вы все вместе. И если Адам не будет следить за его игрой, Бен выкинет на премьере такой фокус, что мы все сядем в глубокую лужу! — Джон, милый, не нагнетай. Он справится. — Ты не можешь быть уверена. И я не могу. А потому, если Адам не предупредит его, предупрежу я сам. Я не дам Бену провалить мою пьесу, лучше я устрою для него персональную катастрофу, понимаешь? Он забудет думать, что такое — играть в театре! И я уже не говорю об этом чудище, о Перри Персифале! Какого черта — объясни на милость — какой садист, какой невежа впихнул этого кретина в состав исполнителей — Успокойся, Джон, дорогой. — Мисс Гамильтон пустила в ход свою обворожительную улыбку, но мистер Резерфорд только взял тоном выше: — Ведь с самого своего появления в вашем балагане я поставил условие: чтобы в моих пьесах не было всех этих самовлюбленных юнцов! Этих кокеток с грацией гриппозного бегемота! Этих второгодников из школы для умственно отсталых! — Но ведь Перри вовсе не так уж плох… — Ха! Да из него просто прет спесь идиота и полное отсутствие хоть какого-нибудь завалящего таланта! Я чувствую запах бездарного актера еще из гардероба! Мисс Гамильтон устало отмахнулась. — Я больше не могу, Джон, я умываю руки… Мистер Резерфорд заправил себе в ноздрю еще одну щепоть табаку и оглушительно чихнул. — Вовсе нет! — сказал он, утираясь огромным носовым платком. — Ты не собираешься умывать руки. Ты и Адам хотите и дальше нянчиться с этими недоносками. Подумайте как следует и лучше станьте в сторонку. — Ах, Джон, не надо декламировать из «Макбета», это сейчас неуместно. Тебя может услышать Гая. А если она узнает, что ты собираешься выкинуть ее, она со своей стороны наделает нам гадостей. Не надо загонять людей в угол. — Именно там ей и место! — Ох, шел бы ты отсюда! — прикрикнула мисс Гамильтон и тут же, словно спохватившись, снова широко улыбнулась. — Милый Джон, ты прекрасен! Я тебя очень люблю, но ты безнадежен. Уходи, дай мне заняться собой. — Аудиенция окончена? — с иронической усмешкой переспросил мистер Резерфорд и присел в реверансе на средневековый манер. Пол опасно задрожал… Мартина открыла дверь перед драматургом. Все это время она пыталась занять себя уборкой ящиков в уголке и теперь впервые оказалась лицом к лицу с тучным мистером Резерфордом. Он заглянул ей в лицо, крякнул и заорал: — Ого! Вот это девочка! — Джон, Джон, не надо, — запротестовала мисс Гамильтон. — Эврика! — рычал Джон Резерфорд. — Она именно то, что нужно! Где ты ее прятала раньше?! — Нет, Джон. Она совсем не то, что ты думаешь. О ней просто не может быть речи! — В голосе мисс Гамильтон послышалась сталь. Резерфорд фыркнул, хлопнул дверью и вышел. Мисс Гамильтон продолжала пристально смотреть в зеркало. Пальцы ее были крепко сцеплены. — Мартина, — вдруг сказала она. — Послушай, Мартина… Можно, я буду тебя так называть? У тебя такое красивое имя… Видишь ли, профессия гримера, костюмера — очень, очень специфическое дело… Вольно или невольно костюмер всегда первым узнает о всех закулисных сценах, извини за каламбур. Но он обязан быть глух и нем как рыба, такова уж профессия! Видишь ли, мистер Резерфорд — прекрасный драматург, может быть, самый лучший в Англии. Но, как все гениальные люди… — Тут голос мисс Гамильтон заметно посуровел. — Как все гениальные люди, он Мартина ответила, что все понимает. — Ну тогда дай-ка мне вон тот розовый шарфик — и попробуем наложить в тон ему розовый грим… Когда Элен Гамильтон уже была одета и причесана, она снова пристально изучила свое отражение в зеркале. — Нет, — пробормотала она. — Пудра могла быть и посветлее… — Разве? — сказала Мартина. — По-моему, все просто чудесно! — Эхе-хе! — вздохнула актриса, слегка улыбаясь. — Милая девочка, сходи-ка к моему мужу и принеси мои сигареты. Я оставила их у него. Мне надо немножко поднять тонус. Мартина поспешила в коридор и постучала в соседнюю дверь. Так они все-таки женаты, подумала она. Он моложе ее лет на десять, но женат на ней и, мало того, все еще каждый день присылает ей цветы… Маленький Боб Крингл как раз переодевал мистера Адама Пула к обеду. — Да? — сказал Пул, глядя на Мартину. — Мисс Гамильтон просит свои сигареты, если можно… — У меня их нет… Элли! — крикнул он недовольно. — Да, милый? — донеслось из-за перегородки. — Я не брал твоих сигарет! С чего это вдруг? Повисла странная пауза, и у бедной Мартины захолонуло сердце. Наконец Элен сказала с легким смешком: — Нет-нет… Мартина, я хотела сказать, что сигареты у Бена. У мистера Беннингтона… — О, извините меня, — пробормотала Мартина и скользнула в дверь, оставив маленького костюмера со все еще открытым от удивления ртом, тогда как мистер Пул свой рот уже успел закрыть… Комната Кларка Беннингтона находилась в другом конце коридора. Как только Мартина вошла туда, она сразу же вспомнила недавний неприятный момент из собственной жизни, когда сторож Баджер учуял от нее запах бренди. Огромная бутылка стояла на полке открытая, а сам мистер Беннингтон явно занимался проблемой ее осушения в компании плотного джентльмена с ярко-седыми волосами. В глазу у джентльмена поблескивал старомодный монокль, на лице играла приятная улыбка человека из рекламного ролика. Джентльмен с удивлением посмотрел на вошедшую Мартину. — Ну что ж, — сказал седовласый мужчина, вставая не без некоторого труда, — на твоем месте, Бен, я не стал бы вмешиваться в это дело. Закончим наш разговор. В сложившихся обстоятельствах такую тонкую тему лучше не поднимать, не надо… Хотя девчонку мне жаль, жаль от всей души. Да еще и доктор наверняка не упускает случая ее расстроить. — Согласен, старик, я и сам просто вне себя, но… — кивнул Бен, явно пытаясь собраться с мыслями. — Послушай, вот это — новая костюмерша моей супруги. Мисс… как ее там… — Да? — вежливо поклонился Мартине седовласый. — Очень рад. Здравствуйте. Ну что ж, старина Бен, я загляну к тебе попозже, договорим… Пока. Он уронил свой монокль в ладонь, пригладил волосы и вышел. В коридоре сразу же раздался его жизнерадостный переливчатый вопль — что-то из Оффенбаха. Мистер Беннингтон без особого успеха попытался задвинуть свою бутылку куда-нибудь подальше от глаз Мартины. — Ну-с, — сказал он не очень разборчиво, — что я могу для вас сделать, милая моя? Чем помочь? Мартина объяснила. — А, портсигар? Ее портсигар? А черт его знает, куда я его сунул! Поищите там, в моем плаще, милая… Он висит на двери шкафа… В правом кармане. От вас никаких секретов у меня нет! — почему-то добавил он со странной усмешкой. — Поищите-ка сами, я очень занят. Однако не было похоже, чтобы мистер Беннингтон чем-нибудь занимался особенным. Он только развернулся в своем вращающемся кресле и стал наблюдать за действиями Мартины. В кармане плаща портсигара не обнаружилось. — Это у вас первая работа? — спросил он, глядя на Мартину туманным взором. Мартина ответила, что нет. — Я хочу сказать — в качестве костюмерши… — Я работала в театре и раньше. — Господи, неужели?! — воскликнул он с таким серьёзным выражением, словно этот факт имел для него огромное значение. — Боюсь, что портсигара тут нет, — сухо сказала Мартина. — Вот чертовщина! Ну тогда подайте-ка мне мой пиджак, во-о-он оттуда, я посмотрю в кармане… Мартина протянула Бену пиджак из серой фланели, и он принялся неуклюже шарить по карманам. Оттуда выпала записная книжка, и по полу разлетелись вложенные в нее бумажки — записки, конверты, какие-то счета. Мартина кинулась подбирать бумаги и передавать Беннингтону, но тот был так неловок, что из его рук бумаги выпадали обратно на пол. Тогда Мартина просто сложила ворох бумажек на полку под зеркалом, более не надеясь на неверные руки мистера Беннингтона. Он помял в пальцах какой-то конверт с наклеенными на него иностранными марками… — Да, вот его бы не хотелось потерять, а? — засмеялся Беннингтон, отчего-то подмигивая Мартине. — Вот, поглядите, что скажете? Интересные марки, правда? А внутри — кое-что поинтереснее… Он протянул ей конверт. Сильно смущенная его манерами и крепким коньячным запахом, Мартина взяла конверт. Он был адресован Беннингтону. — Вы не коллекционируете автографы? — спросил Беннингтон. — Или всякие личные письма, а? — Боюсь, что нет. Мартина пожала плечами и положила конверт на полку, лицевой стороной вниз. — А вот Он наконец нашел портсигар и протянул Мартине. — Вот, — сказал он. — Червонное золото. Это ей подарили на день рождения. Но не я. А ведь она моя жена! Чертовщина какая!.. Постойте, так вы что, уходите? Погодите, поговорим, покалякаем… Мартине удалось сбежать от него, и в уборной своей патронессы она застала весьма оживленную беседу Адама Пула и мисс Гамильтон с Перри Персифалем — она сразу узнала Перри по фотографии, висевшей в фойе… Но разговор сразу вдруг расстроился, стоило Мартине войти, из чего она заключила, что беседовала троица о ней. В следующее мгновение мистер Персифаль с нарочитой небрежностью сказал, как бы продолжая тему: — Ну что ж, тогда вы и получите, что А мисс Гамильтон спросила у Мартины с притворным удивлением: — Ах, милая, где же ты ходила? — Извините, дело в том, что мистеру Беннингтону потребовалось некоторое время, чтобы найти портсигар… — сказала Мартина и, подумав, добавила: — Мадам… — Это очень похоже на него! — таким же искусственным голосом воскликнула мисс Гамильтон, искоса взглянув на Адама Пула. — Поверьте мне, дорогие мои, я так злюсь на него только потому, что я уже раз подарила ему портсигар, но он потерял его скорее, чем сумел разобрать на крышке гравировку… А теперь он клянется, что ничего подобного не было и что — Понимаю, — кивнул Адам Пул. — С некоторым усилием, конечно. — Кажется, я и сам теперь попал в дурацкое положение, — рассмеялся Персифаль. — В каком смысле? Это связано со мной или Адамом? — Хочется думать, что не с вами обоими. Скорее с Беном… — Персифаль глуповато хихикнул и заискивающе посмотрел на Пула, который вовсе не глядел в его сторону. — Ну, я насчет роли… Я понимаю, что говорю немножко не в струю, не в такт, так сказать, но мне казалось, что я все же смог бы ее сыграть. То есть действительно сыграл бы, и Было совершенно очевидно, что он говорит все это в расчете на Пула. Мисс Гамильтон переводила глаза с одного на другого… Наконец она заметила деланно небрежным тоном: — Ну, милый мой, я тоже в этом уверена, но ты же сам сказал, что приходится получать то, что Мистер Персифаль снова засмеялся. — Ну конечно, конечно! Кто спорит! Четверть века на сцене! Извините меня, Мне просто не стоило об этом заговаривать. Честное слово, мне очень неловко. — Не надо устраивать душевный стриптиз перед самой премьерой, Перри, — недовольно бросил Пул. — Ну извини меня, Адам, я напрасно все это выплеснул, — повторил Персифаль, и Мартина, пристально посмотрев в его сторону, вдруг разглядела сетку полускрытых густым слоем грима глубоких морщин на его лице, и решила, что мистер Персифаль далеко не так молод, как его герои… Пул сказал: — Знаете что, друзья, у нас в четверг будет премьера. А это дело и эти разговорчики тянутся уже больше месяца. И мне кажется, что все споры сейчас попросту лишены смысла. — Именно это я и пыталась объяснить доктору, — заметила мисс Гамильтон. — Кому? А, Джону? Я сегодня его видел издалека, он носился по театру… — заметил Пул. — Мне надо бы с ним перемолвиться словом. Да и с тобой, Перри, гоже не мешало бы обсудить кое-что… Я имею в виду ту сцену у окна во втором действии. Ты плохо, очень плохо уходишь со сцены за кулисы. Медлишь, топчешься… Тебе нужно там выставить Бена как бы на первый план, понимаешь? Это там самое важное. — Господи боже! — скривился Персифаль. — Да я все — Ну хорошо, если ты хочешь, я продумаю и скажу тебе, как тут надо поступить. — Кстати сказать, Джон тоже беспокоится насчет этой сцены, — заметила мисс Гамильтон. — Тогда ему следует поговорить со мной! — недовольно откликнулся Адам Пул. — Ну ты же знаешь нашего Джона, разумные поступки для него — признак болезни… — Мы-то все это понимаем! — Персифаль приподнял брови. — Меня только тревожит, что и публика начинает это понимать! — На твоем месте, Перри, я бы не стал пускать шпильки в адрес нашего Персифаль покраснел и направился к двери. — По-моему, я вам всем надоел, — сказал он. — Пойду-ка я лучше сфотографируюсь, как прилежный мальчик. Там как раз фотограф пришел. По дороге он оглядел висевшее на вешалке сценическое платье мисс Гамильтон, провел по нему рукой и пробормотал: — Восхитительно… Просто восхитительно… Если только позволительно выразить свое мнение актеру второго плана. С этими словами он вышел. — Дорогой мой, ты не слишком ли заносчив с Перри? — сказала мисс Гамильтон Адаму Пулу совсем другим тоном. — Не думаю. Он ведет себя как последний осел. И к тому же он не способен был бы сыграть на месте Бена. Он рожден быть второразрядным актером. — Он просто кажется таким. — А если все пойдет так же, таким же станет и Бен. — Ох, Адам, не пугай меня! — Ладно. Ты одета, Элли? Пришел фотограф, надо работать. — Мартина, подавай туфли! — распорядилась Элен. — Все, милый. Через две секунды я готова. Мартина застегнула ей туфли, и мисс Гамильтон удалилась, шелестя широким подолом блестящего платья. Адам Пул обернулся к девушке и проронил: — А вам теперь следует быть наготове, рядом со сценой. Возьмите-ка с собой грим, зеркало и все эти штучки и идите туда… Мисс Гамильтон может понадобиться подправить прическу. Мартина собрала все вещи и уже собиралась уходить, но Адам Пул не трогался с места. Он смотрел в зеркало. Посмотрела туда и Мартина. В зеркале они отражались рядом — плечом к плечу. — М-да, — протянул Адам, — удивительно, не правда ли? — и вышел. На сцене Мартина впервые увидела всю компанию вместе. Оказалось, что в пьесе задействовано всего шесть актеров. И все они уже были знакомы Мартине. Сперва она видела всех их в картинных позах на фотографиях в фойе. Потом — в гримерной. Она уже дала им свои собственные краткие клички-амплуа — мисс Гамильтон у нее была Первая Дама, примадонна, Гая Гейнсфорд — Наивная Девушка, инженю, Дорси — Типаж, Перри Персифаль — Юноша. Кларк Беннингтон — увы, всего лишь Пьющий Актер… Только для Адама Пула она никак не могла подобрать прозвища, и на язык все время просилось гадкое слово «Хозяин», которое отдавало чем-то ветхозаветным… К этой шестерке следовало добавить еще и автора — Джона Резерфорда, чья эксцентричность, кажется, превосходила все слухи о нем, — а также ряд прочих фигур: распорядителя сцены, помощника режиссера, рабочих сцены… Актеры двигались нарочито уверенно, словно уже играя премьеру, а рядом со сценой стоял человек в балахоне. Тонкая длинная шея по-птичьи высовывалась из широкого ворота, делая своего обладателя похожим на страуса. Он, казалось, не принимал участия в действе, однако все то и дело на него посматривали. Все звали его Джейко. Человек-страус управлял перемещением юпитеров, командовал осветителями, расставлял актеров на сцене. Он же образовал из всех исполнителей некий полукруг, в середину которого вплыла очаровательная и блестящая мисс Гамильтон… — Милый Адам, надеюсь, Джейко будет снимать без вспышки? — осведомилась она, не ослабляя улыбки. — Иначе на фото получится компания сельских идиотов с бессмысленными улыбками, а что касается меня, то я буду просто ведьмой наутро после сожжения… — Если ты выдержишь не шелохнувшись три секунды, вспышки не понадобится, — сказал Адам Пул. — Я выдержу что угодно! Особенно если ты мне немного поможешь… — Ну давай попробуем. — Пул направился к ней. — Вспомни сцену из конца второго акта. Джейко тут же подошел сзади к Элен и быстрым движением оправил ей оборки на платье. Она без всякого выражения, не поворачивая головы, заметила в воздух: — Мне бывает просто неловко, до какой степени Джейко любит меня трогать… Человек-страус усмехнулся и сошел со сцены. — Итак, начали! — скомандовал Адам Пул, и члены труппы замерли в несколько неестественных позах, словно все они застыли в движении… Защелкала камера. Мартина все утро пыталась разобраться в содержании пьесы, однако ей не удалось особенно преуспеть в этом. Актеры играли отрывочные куски, именно те мизансцены, которые Пул хотел получить на снимках. Но все же Мартина уяснила, что одна из мыслей пьесы состояла в некоем конфликте персонажей, которых играли Адам Пул и Кларк Беннингтон. Съемка одной из сцен оказалась делом непростым. В ней Адам Пул и Гая Гейнсфорд стояли друг против друга, причем на лице у мисс Гейнсфорд должно было как бы отражаться выражение лица Пула. Движение руки, поворот плеча — все должно было быть зеркальным. Вообще-то у Мартины сложилось впечатление, что Адам Пул — человек вспыльчивый, но с мисс Гейнсфорд он проявлял поистине ангельское терпение. — Ничего, ничего, Гая, — говорил он. — Просто вы опять волнуетесь и потому скованы. Вовсе не надо стараться, чтобы у вас на лице была в точности та же гримаса, что и у меня. Не надо себя насиловать. У Джейко громадный опыт, он иногда делает чудеса… На самом деле вам нужно только вообразить, что Мисс Гейнсфорд, сидевшая за письменным столом, подняла на него глаза и прошептала страдальчески, явно переигрывая: — Мисс Гамильтон непроизвольно прыснула. — Потише, Элен! — коротко одернул ее Пул, в ответ на что та со смешком извинилась. Гая Гейнсфорд дрожащим голосом продолжила свою реплику: — Она сделала вялый жест рукой, но Пул сказал: — Поздно, очень поздно. Давайте попробуем заново. Они проделали одно и то же еще несколько раз, атмосфера становилась все более напряженной. Джейко был вынужден то и дело подправлять мисс Гейнсфорд раскисший макияж, и Мартина заметила, как он украдкой промокнул с глаз Гаи слезы… И тут из темного зала донесся басовитый, торжественный голос: — Пул бросил в зал хмурый взгляд. — Заткнись ради всего святого, Джон! Но из зала снова донеслось: — Джейко закатился в истерическом хохоте, и его вывели в гримерную, чтобы успокоить рюмкой коньяку. Затем последовало еще минут двадцать бесплодных попыток выдавить из Гаи Гейнсфорд ее реплику одновременно с выражением лица и жестом. За это время, судя по выражению лица, Адам Пул исчерпал запасы своего терпения на год вперед, и он махнул рукой: — Будем снимать дальше. Включайте камеру. Остальные сцены удалось заснять без особых хлопот. Мисс Гейнсфорд выглядела жалко и сразу же удалилась в свою гримерную. Снова появился Джейко и подошел к мисс Гамильтон поправить ей грим. Мартина при этом держала зеркало. — Возможно, это знак удачи, — заметил Джейко. — Ты выглядишь сегодня как никто! — Это комплимент или издевка, а, Джейко? — усмехнулась Элен, тем не менее польщенная. Он вставил ей в рот сигарету и поднес огонь. — Надо признать, костюмы прекрасны, — сказал Джейко. Говорил он с легким иностранным акцентом. — Правда? — Ну да. Я специально для тебя их делаю. — В следующий раз лучше напиши пьесу специально для меня. Джейко был ужасно некрасив, но улыбка у него была чертовски приятной. Он широко улыбнулся. — Опять начинается нервотрепка! — пробормотал он. — Ничего, вечером Он снова ухмыльнулся. Рот у него был большой и щербатый. — Даже прелестная племянница одного — Джейко, не надо так! — Как бы то ни было, сегодня у нас получилась дурацкая съемка. Похоже, кроме роли плакальщицы на похоронах, у нее ничего не получится… — Джейко! — Ну ладно, ладно. Я только хочу заметить, что никто еще не видел платьев, в которых ты появишься на премьере… — Джейко, возможно, ты создал что-то волшебное! — Ну, во всяком случае, создать сценические костюмы за два дня из воздуха — это и впрямь попахивает волшебством, это точно… — Ах, милый Джейко, нам всем так нравятся твои чудеса! — М-да… Мы все напоминаем персонажей Чехова в голливудском фильме. Вы так ласковы, так широки душой, а маленькая племянница вашего супруга все никак не может воспользоваться вашей неземной добротой. Адам похож на дядю Ваню, как его играл Борис Карлов… Ну и так далее. — Ну хорошо, так когда же я получу свой чеховский костюм? — Его эскиз уже имеется, готов показать портному… — Он отнял у Мартины зеркало со словами: — В театре никто никому никого не представляет, все представляются сами… Меня зовут Жак Доре. А вы — прелестная птичка, которая попала не в то гнездышко, точнее, гнездышко то, а вот жёрдочка в этом гнездышке — не та… Какое совпадение — я тоже немного не на своем месте, но за мой скверный язык меня когда-нибудь выгонят отовсюду… — Он улыбнулся Мартине и добавил: — И все-таки жаль, что вы только маленькая костюмерша, а не большая актриса… Между фотографированием и репетицией, назначенной на семь вечера, в театре продолжалась суматоха… В те редкие моменты, когда Мартина была не занята, она пыталась сообразить, взяли ее все-таки на работу или нет, а если взяли, то сколько ей будут платить. У нее оставалось два шиллинга и четыре пенса, и ей негде было жить. Сколько ей придется платить за угол? Хватит ли ее зарплаты? Проблема питания решена была сразу, ибо ей объяснили, что все работники театра обеспечиваются бесплатным питанием в буфете, так как они заняты почти весь день и не могут бегать по кафе. Поскольку мисс Гамильтон потребовалось внести в свои платья массу мелких поправок, Мартина еще долго была при ней. Затем, заглянув случайно в комнатку сторожа Баджера, она увидела вездесущего и всемогущего Джейко, который готовил на газовой плите какие-то немыслимо вкусные, судя по запаху, блюда… Затем он стал разливать мясной соус по эмалированным мискам и раздавать всем желающим. Мартина села со своей порцией рядом с Бобом Кринглом, костюмером мистера Адама Пула. От него Мартине удалось разузнать кое-что про Жака Доре. Доре был бутафором и главным художником в театре, хотя официально числился ассистентом Адама Пула. Короче, его статус был обрисован довольно условно. «Редкий бабник, вот кто этот мистер Джейко, — насплетничал Боб Крингл. — Он познакомился с мисс Гамильтон, когда театр ездил в Канаду, довольно давно, и с того времени стал вроде как их домашним животным… Он просто у них талисманом работает — особенно для мистера Пула… И они все к нему чертовски привыкли, понимаете? Он канадский француз, вот он кто. Ну, теперь-то в нем, кроме его стряпни, ничего французского не осталось. Но он предан как собака. То есть предан, конечно, ей, а не ее благоверному…» — Вы о мистере Беннингтоне? — переспросила Мартина. — Да, — сказал Крингл сухо. Ясно было, что он не намерен дальше развивать эту тему, и он переключился на другую: — А вот взять доктора, мистера Резерфорда! Неправда ли, экий взрывной человечище? Орет, рычит: «Вы испоганили мою пьесу, вы испоганили мою пьесу!» Жуть берет. А когда хозяин велит ему заткнуться, он начинает бросаться еще на кого-нибудь, кто под руку попадет! Даже на ни в чем не виноватых рабочих сцены — и то гавкает! Не усмиришь! Мартина слушала его как зачарованная. Эти несколько часов, проведенных в театре, казались ей сейчас каким-то волшебным сном. Но в этот сон проникало тревожное чувство — она ведь все еще не знает, примут ли ее на работу и получит ли она хоть немного денег… И вот она, в полузабытьи, все мечтала и рассчитывала почти час после обеда. Самой заводить разговор с мистером Адамом Пулом Мартине было боязно… |
||
|