"Люди сороковых годов" - читать интересную книгу автора (Жуков Юрий Александрович)

Упорство

В один из этих июльских дней нам посоветовали побывать у артиллеристов.

Это были артиллеристы 15-й Сивашской стрелковой дивизии, которая приняла на себя один из основных немецких ударов в памятное утро двадцать восьмого июня близ города Тим. Рассуждая теоретически, дивизия, выдержавшая такой удар, должна была бы перестать существовать. Аккуратные немецкие генералы свои расчеты строили так, чтобы в течение нескольких часов умертвить все живое в том квадрате, где стояла дивизия. Были рассчитаны должные нормы взрывчатых веществ, стали, алюминия, необходимое количество самолето-вылетов, танков, артиллерии, пехоты. И, как всегда, был допущен только один просчет: недооценена стойкость советского человека.

Дивизии пришлось отойти, оставить рубеж, укреплению которого было уделено так много сил и энергии. Но она отошла организованно, не оставив ни одного орудия, ни одной машины. И теперь дивизия продолжала сражаться, удерживая новый рубеж, хотя потери ее в людях велики.

На этом участке фронта возникла небольшая передышка. Немцы, получив свое, вынуждены были перегруппировываться, подтягивать резервы. Наши пушки молчали. Артиллеристы дивизии писали письма домой, брились, приводили в порядок свое обмундирование — это был первый отдых за неделю страшных, поистине небывалых боев.

Люди были полны впечатлений от пережитого. Им хотелось как-то осмыслить, продумать пережитое за эти десять дней. Поэтому, бойцы были весьма словоохотливы. Собравшись в тесный кружок, они наперебой рассказывали:

— Начал он с рассвета. Как стали бить из пушек — земля закипела…

— Да что из пушек! Самолеты — вот что было страшно. Сразу десятки. И без перерыва. Через каждые три-четыре минуты — штук по тридцать самолетов… И снова, и снова…

— А огнеметы! Как зажарили по нашему лесу — все горит, нет спасения…

Картина боя стоит перед глазами у людей. Памятны все подробности, до самых мельчайших.

Передовые рубежи дивизии располагались вдоль берега мелкой речки. Левее стоял 47-й стрелковый полк, правее — 321-й. Огневые позиции поддерживавшего их 203-го артиллерийского полка находились немного подальше — в Урыновском лесу: в восьмистах метрах от берета наблюдательный пункт артиллеристов, за ним в ельнике — огневые позиции.

Пехота неплохо укрепилась, но удар был нанесен столь сильный, что удержаться на этом рубеже оказалось физически невозможным. Вначале гитлеровцы предприняли очень мощный артиллерийский обстрел — это было в 3 часа 30 минут утра. Лес горел, люди задыхались в дыму, но не отходили. Потом через реку бросилась вброд в атаку немецкая пехота. Наша артиллерия, поддерживая свои стрелковые полки, вела убийственный огонь из тяжелых гаубиц. Гитлеровцы несли большие потери, но продолжали атаку, наращивая силу ударов. С неба по еловой роще, где расположились наши артиллеристы, била немецкая авиация, вслед за гитлеровской пехотой шли танки.

Дивизия удерживала свой рубеж до полудня, но дольше устоять не смогла: слишком велики были потери. И наши полки начали медленно пятиться назад, отходя на запасные позиции под защитой артиллерийского огня. Артиллеристы сопротивлялись до последнего, и приказ об отходе был дан только тогда, когда впереди никого из наших уже не оставалось, а гитлеровские автоматчики просачивались с флангов. Надо было отходить к реке Кшень, в направлении на село Ольшаны.

Отход артиллерии осталась прикрывать горсточка храбрецов: меткий артиллерист Медведев, который за эти дни сжег снарядами уже четыре фашистских танка да еще один подорвал противотанковой гранатой, разведчик Ерохин, связист Загрядский, замковый Власов, писарь Бордуков, повар Фатеев и еще несколько человек. Они получили приказ — держаться, пока пушки отойдут к Ольшанам, а потом пробиваться к своим. Так они и сделали…

— Медведев! Где же Медведев? — зовут артиллеристы. — Расскажи же, как ты дрался!..

Светлоглазый юноша в тяжелой железной каске подходит и присаживается на корточки. Сорвав ромашку, он вертит ее в руках, прикидывая, с чего начать разговор. Ему, как и многим, кажется, что, в сущности, долго тут рассказывать не о чем: подбил один танк гранатой, потом еще четыре подбил всем расчетом, когда стреляли прямой наводкой, — это было, когда уже вышли к своим, — и все тут.

— Нет, Медведев, — подсказывает ему отсекр полкового бюро комсомола К. М. Райхельсон. — Ты скажи, почему ты так зло дрался. Про свое село расскажи.

— Ну, что ж про село? Сожгли село, гады. Сожгли, — повторяет он и вытирает со лба густо выступивший пот. В его светлых голубых глазах мелькает недобрый огонек. — Сожгли, — снова повторяет он. — Это было еще зимой, когда немцы отступали. Мое село называется Рытва, Орловской области. Это здесь, совсем неподалеку. Село, конечно, небольшое. Но кому свое село не мило? Вот мы пришли на позиции и стали… А я знаю, что мое село в трех километрах отсюда. Да… Ну, я и попросился у командира — разрешите проведать…

Он говорит медленно, подыскивая слова. Трудно говорить о таких вещах. Не найти слов, которыми можно было бы выразить то, что переживают сейчас миллионы людей!

— Попросился у командира… Он разрешил. Иду… Вижу, осталось у нас три дома из пятидесяти… А там, где наш дом стоял, одна труба торчит… Ну, все ж таки я мать нашел… Еще нашел сестру, братика, маминого отца… А второго моего деда немцы пристрелили… Он корову хотел вывести из сарая… Сарай горит, а в нем корова… Он говорит немцу: за что животная пропадает? А немец из автомата… Тут его и кончил… Это в феврале было… Посчитаемся, подумал я, только бы встретиться. Вот теперь и рассчитался…

О том, как он рассчитался с немцами, Медведев так и не сказал. Но товарищи, с которыми он был в бою, помогли восстановить картину этой схватки.

Когда группа артиллеристов прикрывала отход своей части, прямо на них вышла группа неприятельских танков — они двигались к реке Кшень, рассчитывая захватить переправу. У Медведева были две противотанковые гранаты. Осторожно приближались темно-зеленые немецкие машины, прощупывая путь: они опасались засады. Медведев притаился за кустом — он ловко метал гранаты и теперь был почти уверен в себе, но все-таки немного боялся. Медведев решил выждать, пока танк подойдет совсем близко, чтобы ударить наверняка. Железная громада была уже метрах в десяти, когда молодой артиллерист размахнулся и швырнул гранату под гусеницу, а сам нырнул в канаву.

Комья земли больно ударили по спине. Лотом послышались крики немцев. Медведев выглянул из канавы: танк стоял на месте с оборванной гусеницей. Люк приоткрылся, Медведев швырнул вторую гранату. И все затихло. Артиллерист подождал еще немного, потом осторожно отполз к своим, и они скрытно пробрались высокой рожью на высоту и стали наблюдать. К подбитому немецкому танку подошел тягач и утянул его в тыл. Остальные танки замедлили продвижение: гитлеровцы опасались засад во ржи. Но у артиллеристов гранат больше не было, и они, дождавшись темноты, переплыли реку Кшень, держа свои винтовки над головой.

Там, за рекой, стояли батареи резервного противотанкового дивизиона, срочно выброшенного навстречу немцам. На ходу, выжимая воду из гимнастерки, Медведев подошел к артиллеристам и деловито спросил:

— Что, вам люди не требуются?

— А ты кто такой будешь? — недоверчиво спросил сержант.

Медведев предъявил красноармейскую книжку. У артиллеристов не хватало заряжающего, и его тут же поставили на боевой пост.

Ждать пришлось недолго. Осмелев, фашистские танкисты попытались с ходу форсировать Кшень. Наши противотанковые орудия заговорили в полный голос. Они сделали свое дело: эту реку немцам пришлось форсировать с таким же напряжением, как и ту, что в Урыновском лесу, хотя они рассчитывали на сей раз пройти вперед без труда.

— Ну, мы их отбили, а потом меня отпустили, и я нашел свою батарею, словно нехотя сказал Медведев. — Вот и все. Разрешите идти?

И он встал.

— Ну, а что сталось с вашей семьей?

— Ушли. Ребята видели, как они отходили. Сейчас, конечно, мне неизвестно, где они. Но я спокоен, немцу их не достать. Не допустим!

Артиллеристы с того памятного дня провели много боев — у Юрских дворов, у совхоза «Новая жизнь», у села Мишино. И всюду, где открывали огонь их смертоносные пушки, гитлеровцам приходилось туго. Вражеское наступление на этом участке постепенно замедлилось, а потом и вовсе захлебнулось. Это результат общих усилий — и пехоты, и танковых частей, и авиации, и артиллерии. Но частицу успеха с полным правом могут отнести на свой счет и наши новые знакомые — артиллеристы. И они законно горды этим…

Мы помолчали, прислушиваясь к тишине.

Отсекр полкового бюро вдруг сказал:

— Часто бывает скучно читать рассказы про войну. Тут что важно? Важно душу человека понять, почему он действует так, а не иначе. Вот разобраться бы писателям в этом, получились бы такие произведения — читал бы, не оторвался! Возьмите вы этого человека, — кивнул он на лесок, куда ушел Медведев. — Конечно, он воюет во имя Родины с большой буквы, как у нас иногда пишут. Правильно это. Но у него свое, предметное понятие. Когда он дрался с танком один на один, он за свою хату дрался, за деда, за корову. Вот так просто, по-крестьянски. Помните, как он сказал — «рассчитался»? Это не случайно слово бросил. Вы знаете, у нас много бойцов ведут такой расчет. Основная ошибка гитлеровцев, по-моему, та, что они не понимают наших людей. Они думали: самое сильное чувство — страх. И били на это чувство. А вышло все совсем по-другому. По-медведевски вышло.

Комары жужжали все надоедливее. Мы сбились в тесный кружок. Уже смеркалось, и только огоньки папирос озаряли молодые загорелые лица.

— Жаль, что вам не удалось побывать на нашей шестой батарее, продолжал Райхельсон. — Это довольно далеко отсюда. Там на днях разыгралась такая история… Вы знаете, что такое сорок минут для тяжелой артиллерийской батареи, когда она ведет шквальный огонь?.. — Отсекр помолчал, закурил и снова заговорил: — Наша батарея — 122-миллиметровые пушки — стояла уже в селе Мишино. Оно, знаете ли, расположено в очень красивой лощине и на трех буграх вокруг нее — треугольником. Ну, конечно, яблоневые сады, ракиты, посредине села — речка. В этих местах все деревни так строятся. А батарея на восточном берегу. Так все кругом чудесно, просто загляденье. И вдруг этот рай в момент превращается в ад. Фашисты, как звери, наседают на село — они все-таки форсировали реку Кшень и от деревни Калиновки двинули на Мишино. Их надо было во что бы то ни стало задержать по соседству находился штаб дивизии, и мы должны были прикрыть его отход. И вот комиссар артиллерийского полка посылает меня на шестую батарею с приказом: поставить заградительный огонь, любой ценой остановить немцев. А у нас там был замечательный комсомольский расчет. Какие люди!

Райхельсон затянулся, и в отблеске огонька я видел, какой тоской полны его глаза.

— Золото. Бесценный народ. Вели огонь исключительно дисциплинированно. Гитлеровцы их быстро нащупали: они наблюдали с подвесного аэростата. Уже через несколько минут немецкие снаряды стали падать на наши огневые позиции. А нам позиции некогда менять: надо все время держать огневую завесу, иначе фашисты ворвутся в село. И вот в десяти метрах от комсомольского расчета рвется снаряд. Прямое попадание в орудие. Наводчик Анохин убит. Его заменяет второй номер — Загрядский. Командир орудия Гаврилов ранен. Он упал, но собрал силы, зажал рану рукой и командует: «Прицел тот же, огонь!» Ребята стреляют, а наводчик мертвый лежит тут же, и от этого наши ребята еще злее. Снова падает снаряд. Убит еще один комсомолец-артиллерист Левицкий. Погибает и Загрядский. Орудие выведено из строя. Оставшиеся в живых двое комсомольцев — заряжающий и ящичный переходят к другим пушкам… — Отсекр вздохнул: — Вот так и дрались сорок минут. Выпустили шестьдесят снарядов. Мы потеряли два орудия, четверо убитых, одиннадцать были ранены. Все в пороховом дыму, кругом мертвые лежат, раненые стонут, а командир батареи Киров командует: «По врагам революции — огонь!» Вой вели на ближайшей дистанции. На огневых позициях не только снаряды рвутся — пули свищут. Гитлеровцы прямо взбесились, стоит перед ними одна батарея, а продвинуться не могут. Если бы у нас больше снарядов было, мы бы там еще долго держались. Но пришлось все-таки отходить.

К этому времени штаб дивизии, конечно, уже находился в безопасном месте и оттуда управлял своими частями. А отходили мы опять же не просто под бешеным огнем… Помню, тракторист подвел трактор — тут же разбило радиатор. Один боец схватил ведро с водой и всю дорогу лил воду на мотор, а водитель вел машину. Ничего, спасли пушку. И теперь она опять готова к бою…

Мы распрощались поздней ночью.[33] Отсекр несколько раз просил написать в газету о подвиге комсомольского расчета. Он снова и снова возвращался к упорству и стойкости этих людей:

— Вот за границей много говорят о русском фатализме. И гитлеровцы об этом писали. Проще всего представить противника этаким дикарем, который верит в фетиши и которому собственная жизнь нисколько не дорога, потому что он ей цены не знает. Фатализм — это чепуха, выдумка. Вы думаете, этим комсомольцам не страшно было умирать? Вы думаете, они не любили жизнь? Да ведь я знаю этих ребят, как себя.

Он осекся:

— Вернее оказать, знал… Как себя знал! Они мечтали дожить до конца войны и страшно боялись, что не доживут. Боялись — да, но не трусили! Это разные вещи.

Когда мы отъезжали от батареи, позади загремели выстрелы. Передышка кончилась. Батарея снова вступила в бой.