"Зачем убили Сталина?" - читать интересную книгу автора (Кремлёв Сергей)Глава четвертаяГОДЫ СОРОКОВЫЕ… СУДЫ ЧЕСТИ ДЛЯ ЧЕСТИ НЕ ИМЕВШИХ… Береги платье снову, а честь – смолоду. Мы знали, что если есть указание Сталина, для нас оно закон. Хоть лопни, но всё выполни. Перу Антона Макаренко принадлежит, кроме знаменитых его произведений, и менее известная повесть с емким названием «Честь», впервые опубликованная в 1937-1938 годах в журнале «Октябрь». В конце ее белогвардейский полковник Троицкий и арестованный поручик-большевик Алексей Теплов ведут разговор о России, о жизни и о чести. Троицкий, назначенный председателем суда над Тепловым, пришел к нему, заявив, что они-де могут поговорить «как культурные люди, по каким-то причинам оказавшиеся в противоположных станах»… Ниже я привожу фрагменты их диалога (по необходимости обширные): «Алеша мечтательно откинул голову на подставленную к затылку руку и улыбнулся: – Вы сказали: два культурных человека. Но у нас с вами нет ничего общего. Настоящая культура вам неизвестна. У вас – культура неоправданной жизни, культура внешнего благополучия. Я тоже к ней прикоснулся и даже был отравлен чуть-чуть. Вы не понимаете или не хотите понять, что так жить как жили… нельзя, обидно… Ваше существование, ваш достаток…ваши притязания руководить жизнью оскорбительны. Будет моим личным счастьем, если вокруг себя, среди народа я не буду встречать эксплуататоров. – Позвольте… Но ведь люди так жили миллионы лет, без этих ваших… идей и без вашего Ленина. – Миллионы лет люди жили и не зная грамоты… Человек растет, господин полковник. Еще сто лет назад люди терпели оспу… Мы с вами люди культурные, но стоим на разных ступенях культуры. Алеша вытащил из кармана записную книжку и перелистывал ее. – Вот: «Россия» – «полное географическое описание нашего отечества, настольная книга для русских людей». Обратите внимание – для русских. Том шестнадцатый, Западная Сибирь. Страница 265. Такая себе книга добросовестная, наивная и весьма патриотическая. – Знаю. – Знаете? Хорошо. Алеша подошел к лампе. – От марксизма это очень далеко. Ну, слушайте, три строчки: «В самом характере самоеда (общее название ряда северных народов царской России. – – Как счастливо проговорился автор, просто замечательно. Дело коснулось людей некультурных, правда? И сразу стало очевидно: чтобы эксплуатировать своего брата, нужно все-таки не стесняться. Не стесняться – значит отказаться от чести. Здесь так хорошо сказано – «нравственная брезгливость». Представьте себе, господин полковник: этот самый дикарь, у которого нет нравственной брезгливости и который не стесняется эксплуатировать своего брата, вдруг заговорит о чести. Ведь правда, смешно? Троицкий застегнул шинель и почему-то опять опустился на табуретку. Алеша продолжал: – А о чести, поверьте, я больше вашего знаю. Я был в боях, был ранен, контужен. Я знаю, что такое честь, господин Троицкий. Честь – это как здоровье, ее нельзя придумать и притянуть к себе на канате… Кто с народом, кто любит людей, кто борется за народное счастье, у того всегда будет и честь… Решение вопроса чрезвычайно простое…» Макаренко устами поручика Теплова очень точно определил суть понимания чести советским человеком. Тот, кто не стесняясь, А вот теперь – о сталинских Судах чести. ХОТЯ, пожалуй, перед этим надо сказать и еще кое-что… Николай Байбаков, как и многие из его коллег по работе на высших этажах государственной власти, остался в истории страны фигурой неоднозначной. И в этом – вполне типичен. Родившись в 1911 году, он вступил в ряды ВКП(б) в 1939 году и в ноябре 1944 года, тридцати трех лет от роду, стал наркомом нефтяной промышленности СССР. Однако в сталинское деловое окружение плотно входил и до этого. Уже в 90-е годы московский фотожурналист Дмитрий Чижков вспоминал при мне, как Байбаков рассказывал ему об одном ответственном сталинском поручении. В 1942 году Сталин направил Байбакова в Грозный для контроля нефтепромыслов. Немцы подходили к ним все ближе, и Сталин – по словам Байбакова – приказал тогда, чтобы нефтепромыслы врагу не достались целыми пи в коем случае. «Не взорвешь вовремя, расстреляю, – предупредил Байбакова Председатель Государственного Комитета Обороны. – Но если взорвешь раньше времени, тоже расстреляю». Нефтепромыслов немцы не получили… Байбаков же вскоре стал наркомом. Подтверждение этого изустного рассказа я позднее нашел в документах, однако и без этого достоверность его у меня сомнений не вызывала. И в этом эпизоде – как и во многих других крупных и мелких державных делах до войны, во время войны и после войны – Байбаков проявил себя достойно. А то, как он через десятилетия отозвался о Сталине, тоже достойно уважения. И все же в словах Байбакова об отношении к указаниям Сталина усматривается одно показательное обстоятельство. Байбаков и слишком многие его сотоварищи по руководству наркоматами и министерствами, заводами и фронтами, республиками и областями воспринимали указания Сталина как указания Сталина. В то время как Сталин ожидал от них и не раз подчеркивал, что они должны и обязаны воспринимать указания Сталина как указания Родины! В августе 1930 года Сталин в письме Шатуновскому, в самом его конце, заметил: «…8) Вы говорите о Вашей «преданности» мне. Может быть. Это случайно сорвавшаяся фраза. Может быть… Но если это не случайная фраза, я бы советовал Вам отбросить прочь «принцип» преданности лицам. Это не по-большевистски. Имейте преданность рабочему классу, его партии, его государству. Это нужно и хорошо. Но не смешивайте ее с преданностью лицам, с этой пустой и ненужной интеллигентской побрякушкой…» Впервые это письмо было опубликовано в 1951 году в 13-м томе Собрания сочинений Сталина, и я думаю, что Сталин поместил его туда не случайно. Говорят о культе личности… Сталин был выдающейся личностью, и уже поэтому ни в каком культе его личности внутренне не нуждался. Иначе он не был бы личностью. Но не мог же он снимать с работы каждого редактора, чья газета грешила перебором по части употребления имени «Сталин». Тем более что Сталин всегда старался подчеркнуть, что воспринимает восторженные слова в его адрес не более как форму прославления страны, им создаваемой. Даже бесталанный, а уж тем более талантливый художник всегда выражает дух своего времени, пусть порой и безотчетно. При этом дух времени хорошо выражается в песнях… Достаточно услышать песню со словами, скажем: «Я шоколадный заяц, я ласковый мерзавец…», чтобы узнать многое, если не всё, о времени, ее родившем… Как и о его «героях», его «лидерах»… Вспомним слова выдающихся песен сталинской эпохи… Или вот такие песенные строки: Приказ Сталина – это не его прихоть, каприз или личная воля. Приказ Сталина – это приказ Родины! Сталин раз за разом подчеркивал это словом и делом. Он порой говорил об этом прямо, порой действиями своими напоминал: вы служите не Сталину, а под руководством Сталина служите Советскому Союзу, как ему служит сам Сталин. На сталинских боевых знаменах было написано «За нашу Советскую Родину!». И в бой шли прежде всего за Родину! Но также – и за Сталина! Не за «царя» Сталина, а за верного сына Родины – Сталина. Между прочим, первый создатель новой России, Петр Великий, которому сам Бог, казалось бы, велел всецело поддерживать культ его божественной личности, обращаясь к войскам перед Полтавской битвой, призывал их: «Не за Петра, а за Отечество, Петру врученное…» Так что верное понятие о чести и долге не было чуждо истинным патриотам России и в царские времена. Однако ко времени одряхления царизма относится уже формула: «За веру, царя и Отечество!» Номер Отечества здесь был, как видим, третьим. Сталин же – как создатель и олицетворение эпохи, дал народу иную, подлинно и единственно патриотическую формулу: «За Родину!» А уж Родина дополнила ее вторым членом формулы, тогда ставшей двуединой: «За Сталина!» Вот как смотрел на дело Сталин, и как он хотел, чтобы смотрели на свой долг и на свои обязанности другие. Но все ли даже в ближайшем сталинском окружении, сформировавшемся из тех, кто родился в десятых, а то и в двадцатых годах двадцатого века, имели то понятие о чести и долге, которого добивался от них Сталин? Тот же Николай Байбаков до тех пор, пока был жив Сталин, жил понятием долга. И пока был жив Сталин, сердце сталинского наркома Байбакова было живо для чести. И он посвящал Отчизне если не «души прекрасные порывы» – в СССР Сталина душевные порывы наркомов приветствовались не очень, то все силы души. А после смерти Сталина? Когда Сталин умер, Николаю Байбакову было всего сорок два года. Молодой, по сути, человек, но уже давно министр. Более того, в 1955 году его назначают Председателем Государственной комиссии Совета Министров СССР по перспективному планированию народного хозяйства, более известной как Госплан СССР. В тот момент он еще жил, надо полагать, сталинскими понятиями о долге и чести, потому что Хрущеву пришелся не ко двору и был сильно понижен. А потом? А потом вторичный подъем к вершинам власти – уже при позднем Хрущеве, но еще более – при Брежневе. Жил ли бывший сталинский нарком понятиями чести и долга перед Родиной тогда? Думаю – нет. Байбаков и другие' не могли не видеть бесперспективности и даже гибельности многих экономических и политических «новаций» уже Хрущева. Но ведь не восстали – ни до XX съезда, ни во время его, ни после – против «волюнтаризма». Смолчали – А если бы общественные силы уровня Байбакова коллективно Ведь «десятью годами без права переписки» это им не грозило! Как, впрочем, не грозило и при Сталине. Сталину можно было возражать всегда – для этого надо было лишь говорить ему правду и знать то, о чем говоришь. Сталин даже поощрял возражения себе, но только компетентные! Воинствующую некомпетентность он, да, карал жестко. Вплоть до расстрела, как это было, например, с генералом-летчиком Рычаговым. Сталин, как всякий умный человек, нуждался в возражениях. Хрущев их не терпел. Брежневу они были, как правило, не нужны. Да, и при Хрущеве, и при Брежневе, и даже много позже в стране было немало людей, хорошо и честно знающих свое дело. Однако в стране катастрофически уменьшалось число людей, готовых возражать всегда, когда этого требовали соображения долга и чести. А ведь бесчестный специалист в социалистической стране – это неполноценный специалист. Осенью 1928 года на собрании комсомольского актива Москвы нарком просвещения Луначарский говорил: «Хороший специалист, не воспитанный коммунистически, есть не что иное, как гражданин американского типа, человек, который, может быть, и хорошо делает свое дело, но прокладывает себе путь к карьере». Тогда система советского высшего образования, которая с годами стала лучшей в мире, только складывалась. Но уже тридцатые годы дали стране десятки тысяч, а потом и сотни тысяч граждан социалистического типа. Увы, многих из них страна лишилась в «сороковые роковые» годы. Ко второй половине 40-х годов профессиональный костяк отечественного – как, впрочем, и любого другого корпуса специалистов составляли люди в возрасте 35-60 лет. При этом среднестатистическому, например, заместителю министра союзного министерства было в, скажем, 1947 году лет сорок, а то и более. То есть годы рождения они имели девятисотые – девятьсот первый, второй, третий и т.д. Немало ведущих специалистов родилось еще раньше, немало – даже позднее. Но большинство имело примерно десяток, а то и более лет дореволюционного детства. «Стаж жизни», в общем-то, немалый. Говорят, что воспитывать ребенка надо до тех пор, пока он лежит поперек кровати, а не вдоль. Поперек же почти все лежали «до 17-го года», и понятие «родимые пятна капитализма» применительно к большинству ведущих советских специалистов конца сороковых годов можно было понимать почти буквально. И особенно тревожным было то, что это понятие было приложимо не просто к определенному слою специалистов, но к определенному слою управленцев. ПО МЕРЕ того как советский строй укреплялся, его руководящая верхушка получала все большие материальные возможности не только руководящие – за счет расширения масштабов управления, но и чисто личные материальные возможности. С одной стороны, в том не было ничего плохого, напротив – это было справедливо. Но… Но лишь в том случае, когда получатель этих материальных благ – пусть чаще всего и скромных по сравнению с тем, что имели его системные аналоги в развитых странах Запада – полностью соответствовал требованиям, к нему предъявляемым. Причем не только деловым требованиям, но и моральным. Да еще и так, что одно не отделялось от другого. Социализм не может руководствоваться личной выгодой как стимулом в первую очередь. Этот стимул не только допустим, но и необходим, однако при одном необходимом и достаточном условии: если любые личные интересы не вредят интересам общественным. А вот с этим в руководящей Москве образца второй половины сороковых годов было благополучно не у всех. Да и не только в руководящей. Вот как описывает атмосферу конца 40-х годов в Московском Государственном институте международных отношений (МГИМО) Николай Леонов, позднее – генерал-лейтенант КГБ. Его мемуары «Лихолетье» на удивление политически беспомощны, а порой и неточны – что хорошо характеризует как самого мемуариста, так и ту среду, из которой он вышел. Но психологически они очень любопытны: «Институтские годы (Леонов стал студентом МГИМО в 1947 году. – Вряд ли здесь нужны развернутые комментарии. СТАЛИНА все это не могло не волновать. И эта его тревога однажды выразилась в мере, на которую он, надо думать, возлагал немалые надежды, но от которой пришлось отказаться уже к концу 1949 года, то есть еще при жизни Сталина. И об этой детали в жизни СССР Сталина забыли прочно, да так прочно, что о ней по сей день знает очень мало кто. Суть же дела была в следующем. 28 марта 1947 года по инициативе Сталина Политбюро утвердило постановление Совета Министров СССР и Центрального Комитета ВКП(б) «О Судах чести в министерствах СССР и центральных ведомствах». Постановление начиналось так: «1. В целях содействия делу воспитания работников государственных органов в духе советского патриотизма и преданности интересам Советского государства и высокого сознания своего государственного долга, для борьбы с проступками, роняющими честь и достоинство советского работника, в министерствах СССР и центральных ведомствах создаются Суды чести. 2. На Суды чести возлагается рассмотрение антипатриотических, антигосударственных и антиобщественных поступков и действий, совершенных руководящими, оперативными и научными работниками министерств СССР и центральных ведомств, если эти поступки и действия не подлежат наказанию в уголовном порядке…». В состав Суда входило 5-7 человек, избираемых тайным голосованием, а рассмотрение дел должно было производиться, как правило, в открытом заседании. Руководители министерств и ведомств в состав Суда входить не могли. Суды могли объявить общественное порицание, общественный выговор или передать дело следственным органам для направления в суд в уголовном порядке. С апреля по октябрь 1947 года Суды чести были образованы в 82 министерствах и центральных ведомствах. В сентябре 1947 года был создан Суд чести в аппарате ЦК ВКП(б), а в апреле 1948 года – в аппарате Совета Министров СССР. Замысел, надо признать, был хорош, но – лишь для тех, кто имел честь и оступился. Антоним слова «честь» – слово «позор». Позорный, бесчестный поступок нельзя отменить, но позор можно смыть – если не ратной кровью, то трудовым потом. Интересно посмотреть, как менялось нормативное толкование слова «честь» в русском языке. Для Даля честь – это «достоинство человека, доблесть, честность, благородство души и чистая совесть». А для Ожегова честь – это «достойные уважения и гордости моральные качества и этические принципы личности». На мой вкус, Даль точнее: в человеке чести нравственный стержень составляют благородство и чистая совесть. И тот факт, что с Судами чести у Сталина ничего не получилось, лучше любых документов показывает, что на рубеже 40-х и 50-х годов в высших органах государственного и партийного управления с чистой совестью было не все ладно. ТЕМА судов чести, насколько я понял, ни в СССР, ни в «Россиянин», ни за рубежом, никогда отдельно не рассматривалась до появления в 2005 году целой монографии «Сталинские «суды чести», ставшей результатом трудов двух докторов наук – Вл. Есакова и Ел. Левиной. В издательской аннотации издательства «Наука» о ней сказано: «Для широкого круга читателей», но при тираже в 740 (семьсот сорок) экземпляров и цене, сопоставимой с цифрой тиража, эта аннотация выглядит издевкой. Впрочем, имеется ли честь и честность у ох как многих из современных «россиянских» «ученых»? Показательным является то, что уже в авторском предисловии радостно сообщается, что Постановление о Судах чести и все их решения были отменены сразу же после смерти Сталина. Монография В. Есакова и Ел. Левиной посвящена в основном истории докторов биологических наук, профессора Герша Иосифовича Роскина и профессора, члена-корреспондента Академии медицинских наук Нины Георгиевны Клюевой. Он – еврей, уроженец Витебска, сын присяжного поверенного, 1892 года рождения, она – русская, дочь зажиточного казака из станицы Ольгинской Донецкой области, 1898 года рождения. Здесь не место подробному рассказу о них, но совсем без рассказа не обойтись, потому что случай с Роскииым и Клюевой стал исходным пунктом для формирования идеи о судах чести. РОСКИН в 1908 году поступил в Московский коммерческий институт и закончил его по техническому отделению со званием инженера. Но потом увлекся цитологией и гистологией, два года учился в университете в Монпелье, во Франции, и в дальнейшем работал в научных учреждениях Москвы как биолог, в 1926-1927 годах полгода провел в научной командировке во Франции и в Германии. Клюева получила высшее образование в Ростовском медицинском институте, поступив в него в 1916-м и окончив в 1921 году. В 1930 году она переехала в Москву, а в 1939 году на отдыхе в Кисловодске познакомилась с Роскиным. Уже тогда Роскин работал над проблемами биотерапии рака (уничтожения опухолей биологически активными препаратами), и теперь к этой проблеме подключалась Клюева, ставшая женой Роскина. В 1940 году Роскин опубликовал в нашем научном журнале для заграницы небольшую заметку, которая, однако, вызвала большой интерес в США, и в 1945 году Национальный Американский институт по раку через посольство США в СССР попросил сообщить подробности проведенных работ и консультировать американцев по дальнейшим разработкам. Когда позднее страсти разгорелись, домашние разговоры Клюевой и Роскина записывались «оперативной техникой», и из этих записей можно понять, что муж и жена своей работой были увлечены, но и нездоровых амбиций у них тоже хватало, особенно у Клюевой. Казачка, даже в шестьдесят один год (на фото 1959 года) красавица и явно с норовом – похоже, что Во второй половине 40-х годов вроде бы обозначились интересные и обнадеживающие результаты – в лаборатории Клюевой был разработан высокоэффективный, по ее утверждению, препарат, получивший название «препарат КР» – от «Клюева-Роскин». 13 марта 1946 года Клюева сделала доклад на заседании Президиума Академии медицинских наук СССР на тему «Пути биотерапии рака». Несмотря на то, что сообщение Клюевой было чисто научным, уже 14 марта «Известия» поместили «сенсационную» статью о «КР». Сообщили о заседании в АМН СССР и другие издания, в том числе и газета «Московским большевик», и в тот же день эта информация была передана но радио на зарубежные страны. А 9 июня в том же «Московском большевике» была опубликована большая, расхваливающая «КР» и Роскина с Клюевой, статья Бориса Неймана. К слову замечу, что в истории с «КР» был густо замешан и некий журналист Э. Финн. Вся эта возня к науке никакого отношения, конечно, не имела, если не считать наукой умение «подать» себя. А мадам Клюева или Перипетии этой давней истории, где научная халтура была перемешана с большой серьезной политикой, я подробно излагать не могу, за исключением момента, связанного с действиями тогдашнего посла в СССР Уолтера Беделла Смита. ЭТОТ «посол» был фигурой в Москве настолько «знаковой», что сказать о нем будет полезным и само по себе. 1895 года рождения (умер в 1961-м), он после окончания средней школы поступил в национальную гвардию штата Индиана и вскоре отправился воевать в Европу, во Францию. Служил в военной разведке. Имел прозвище «Жук» – по созвучию английского произношения имени – «Бидл», со словом «Beetle» – «жук» (помните «жучков» «Битлз»?). Во Вторую мировую войну Смит заправлял делами в штабе генерала Эйзенхауэра, вел переговоры о капитуляции с итальянцами, а потом – и с немцами. Это был типичный янки: внешне открытый, на самом деле – расчетливый и скрытный. В 1946 году он занимал пост начальника штаба американских оккупационных войск в Германии и уже готовился сменить его на пост начальника оперативного отдела Генерального штаба, как получил назначение послом в Москву и 28 марта 1946 года прибыл туда. 4 апреля его принимал Сталин, и беседа длилась два часа. Генерал В.Д. Соколовский писал из Германии Молотову о Смите: «…положительно настроен в отношении Советского Союза. Характер экспансивный. Самостоятелен. Самолюбив. Прямолинеен. Рассчитывает на внимание к себе и на более тесные личные отношения с советскими деятелями…» В личностной оценке Смита Соколовский ошибался, но зато он не питал иллюзий относительно генерала Смита в более существенных моментах и продолжал: «Трудно сказать, как будет вести себя в новой роли… Несомненно, будетвести активную разведку по сбору информации как по вооруженным силам, так и по экономике. В его штабе в Германии это дело было поставлено чрезвычайно искусно». Знаменитый советский разведчик, много лет прослуживший в «Интеллидженс Сервис», Гарольд Ким Филби в своей книге «My Silent War» («Моя тайная война») написал о Смите времен войны так: «У него были холодные рыбьи глаза. Во время нашей первой встречи я принес ему на рассмотрение англо-американские планы ведения войны, документ, состоящий из двадцати с лишним абзацев. Он мельком проглядел план, отбросил его в сторону и вдруг стал обсуждать со мной его положения, каждый раз называя номера абзацев. Я успевал за ходом его мысли лишь потому, что перед этим потратил все утро на то, чтобы заучить документ наизусть». В Москве Смит пробыл до лета 1949 года, а в октябре 1950 года он был назначен директором ЦРУ США. Вот такой вот «простяга» почти сразу после приезда в Москву заинтересовался препаратом «КР» и его разработчиками. В середине июня 1946 года он просит разрешения посетить институт, где работали Клюева и Роскин, и 20 (по данным Есакова-Левиной) июня он там побывал. В записке «Об обстоятельствах посещения американским послом Смитом Института эпидемиологии, микробиологии и инфекционных заболеваний» заместитель начальника Управления кадров ЦК ВКП(б) Е.Е. Андреев писал: «…Разговор Смита с профессорами Роскиным и Клюевой происходил в кабинете директора института… И Смит и переводчик его были хорошо осведомлены об открытиях профессоров Клюевой и Роскина и об их работе. Из вопросов, из грамотного и правильного употребления узкоспециальных терминов было видно, что Смит хорошо знает историю открытия и его значение…» Я прошу читателя задуматься… В Москве тогда совершалось немало открытий и происходило немало событий, достойных внимания посла, тем более такого, который рассчитывает на внимание к себе и на более тесные личные отношения с советскими деятелями». И вот он, не успев обжиться, сам (!) направляется за информацией о «КР». Не знаю, как кто, а я это могу расценивать лишь как первый серьезный ход в психологической обработке двух советских ученых, об одном (одной) из которых было известно, что эта особа обладает очень высоким уровнем самомнения. Позднее Смит в своей книге «Мои три года в Москве» объяснял свой интерес к «КР» тем, что его осаждали-де запросами из США больные и родственники больных, которые узнали о «КР» из советского радиовещания на США. Но дело было явно не в вещании, а надежды исстрадавшихся людей были лишь циничным прикрытием… В капитальной и ценнейшей – из-за многих приводимых в ней фактов – монографии Г.В. Костырченко «Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм», изданной в 2001 году издательством «Международные отношения» при финансовой поддержке Российского Еврейского Конгресса, се автор утверждает, что «инициатива посещения ЦИЭМ (по данным Костырченко, это происходило 26 июня, но точны, очевидно, Есаков и Левина. – Второй ход был предпринят в августе 1946 года, когда Институт эпидемиологии, микробиологии и инфекционных заболеваний АМН СССР посетили американские профессора Мэд и Лесли… Беседа шла вроде бы с пятого на десятое – переводчик плохо владел специальной терминологией, Клюева и Роскин не говорили по-английски. Но в конце завтрака «не знавший» русского языка Лесли на чистом русском языке сказал Роскину: «В Америке вы были бы миллионщиками». Кончилось все тем, что через академика-секретаря Академии медицинских наук В.В. Ларина, выехавшего в служебную командировку в США, Роскин и Клюева передали туда ампулы с препаратом «КР» (его еще называли «круцином») и рукопись своей книги «Биотерапия рака». Причем отдали ведь не в обмен на оборудование – как обещал им это посол Смит, а «за так». Отдали плоды своей многолетней работы, финансируемой, между прочим, хотя и недостаточно, но государством. И вскоре началось «дело КР», которое было на контроле у самого Сталина. Упомянутый выше Г. Костырченко пытается выставить дело так, как будто Сталин уверовал в то, что круцин Клюевой-Роскина может стать чуть ли не решающим пропагандистским фактором в кампании по нажиму на США в «атомных делах». Костырченко пишет: «… виды советского руководства на «КР» как на крупный козырь в достижении ядерной сделки с американцами оказались несостоятельными». Подача дела с «КР» в таком ракурсе – не более чем еще один миф, которых в книге Г. Костырченко хватает. Порой он неточен, к слову, до забавного, утверждая, что первый советский уран-графитовый реактор был пущен «в атомном центре Арзамас-16», в то время как это произошло в Москве, в ЛИПАН (позднее ИАЭ им. И.В. Курчатова). Но «делу КР» в монографии Костырченко посвящено всего шесть страниц. Монография же В. Есакова и Е. Левиной о судах чести рассматривает все коллизии этого «дела» весьма подробно, упирая на то, что такой шаг был в принципе якобы одобрен министром здравоохранения СССР Митеревым и чуть ли не самим Молотовым. Но сами же авторы монографии неосторожно цитируют мемуары посла Смита, где он пишет о своей встрече с Роскиным и Клюевой следующее: «Они (Клюева и Роскин. – Но это означает, что муж и жена «поплыли» перед янки, как только в их сторону были сделаны прямые реверансы и намеки. Да оно и понятно – что могла дать им Родина, лишь год назад вышедшая из тяжелейшей войны? И что могли дать Штаты, эту войну замыслившие еще десятилетия назад и поэтому на этой войне лишь нажившиеся… Удивительно, как В. Есаков и Е. Левина – два доктора Позднее, в ходе заседаний на Суде чести, Роскин и Клюева объясняли свой поступок, ссылаясь на разговоры с министром Митеревым, академиком Лариным и прочими официальными медицинскими и немедицинскими советскими чиновниками руководящего ранга. И чуть ли не на их приказы. Однако Смит засвидетельствовал, что Роскин и Клюева были готовы отдать ему всё В проекте заявления Суду чести при Минздраве СССР А.А. Жданов 30 мая 1947 года писал: «Клюева и Роскин передали Парину перед его поездкой в Америку препарат, рукопись и технологию «КР» не только по приказу, но и по убеждению…» Сталин, читавший проект, исправил эти слова на «не по приказу, а по собственному желанию». Однако оба варианта суть поступка Роскина и Клюевой определяли точно. История с «КР» высветила для Сталина многое. Итогом его размышлений и обсуждений с Андреем Ждановым проблем, связанных с обликом и мотивацией поступков советской элиты, и стала идея Судов чести. В записных книжках Андрея Андреевича Жданова есть запись: «Вдолбить (интеллигентам. – Расклевать преувеличенный престиж Америки с Англией…» А ведь верно мыслил товарищ Жданов! Да и чему удивляться – он ведь об уровне «творческого духа» у «творческой» интеллигенции имел точную информацию. Скажем, 4 марта 1946 года народный комиссар госбезопасности В.Н. Меркулов направил Жданову в ЦК ВКП(б) совершенно секретную записку о недостатках в работе художественной кинематографии в 1945 году. Ее стоило бы привести полностью – настолько блестяще в ней на конкретных примерах характерных высказываний конкретных людей был вскрыт «чудовищный бюрократизм», «разъедающий и расшатывающий кинематографию». Увы, придется ограничиться здесь лишь одной цитатой: «Режиссер Ромм М.И. в 1945 году не ставил картины, но его годовой заработок (за участие в работе художественного совета, зарплата по студии, консультации но сценариям, режиссура в театре киноактера) составлял примерно 180 тысяч рублей (годовой оклад Председателя Совета Народных Комиссаров СССР и Председателя Президиума Верховного Совета СССР, то есть Сталина и Калинина, составлял примерно 100 тысяч рублей при годовой зарплате хорошего инженера примерно в 20 тысяч рублей. – По этому поводу отмечены следующие высказывания: Главный бухгалтер Комитета по делам Кинематографии Черненко И.Е.: «Наблюдая на протяжении долгого времени поведение творческих работников – диву дивишься: у них совершенно паразитическая психология…» и т.д. Читая это, Жданов и Сталин не могли не спрашивать себя: «Да есть ли у них честь и совесть?» И не пора ли их судить если не по уголовным законам, то хотя бы по законам чести? Первый Суд чести прошел в Министерстве здравоохранения летом 1947 года, и на нем рассматривалось как раз дело Клюевой-Роскина. Они публично винились, писали покаянные письма Сталину, а в разговорах между собой называли суд «гадостью», а судей – «червяками». Клюева заявляла Роскину, что «они нашего ногтя не стоят». Я не могу судить, были ли Роскин и Клюева талантливыми учеными, но их нравственный уровень до их же научного уровня явно не «дотягивал». Собственно, это ведь и беспокоило Сталина и Жданова. Ведь двух профессоров судил не уголовный суд, а общественный суд – Суд чести. Уже тогда, когда «дело КР» крутилось, муж и жена два месяца отдыхали в академическом санатории «Узкое». Вот академик Парин по тому же случаю был в 1947 году арестован и получил 25 лет лагерей (в октябре 1953 года освобожден, умер в 1971 году). Министра Митерева сняли с работы… Между прочим, Парину в 1946 году было всего 43 года, Митереву – 46 лет. Да и Роскин-то имел тогда всего 53 года от роду, а Клюевой не было и пятидесяти. Это была, так сказать, сталинская смена, которая должна была сменить старших в деле улучшения жизни в стране. Но была ли эта смена сталинской? Вскоре этот вопрос еще более остро и масштабно встанет перед Сталиным в связи с «ленинградским делом», о котором я скажу позднее. Что же до Судов чести, то в монографии В. Есакова и Е. Левиной сказано так: «Из 82 «судов чести», созданных при центральных министерствах и ведомствах, абсолютное большинство из них (стилистика авторов монографии. – ОС.) так и не провело своих заседаний. Да они и не были способны самостоятельно организовать закрытый внутриведомственный политико-воспитательный процесс…» Вот уж что точно, то – точно! Не могли… Но Сталин ли был тому виной? СУД ЧЕСТИ был образован и в Министерстве государственной безопасности СССР, и в начале 1948 года там рассматривалось дело двух его работников – Бородина и Надежкина. То, насколько такие мероприятия находились в поле зрения Сталина, видно из того, что по итогам суда 15 марта 1948 года было принято постановление Политбюро. В нем, во-первых, было сочтено неправильным то, что министр Абакумов «организовал суд чести… без ведома и согласия Политбюро». Во-вторых, и секретарю ЦК Кузнецову было указано, что «он поступил неправильно, дав т. Абакумову единолично согласие на организацию суда чести…». Решение суда чести МГБ было приостановлено «для разбора дела Секретариатом ЦК». А пунктом 4-м постановления министрам запрещалось «…впредь… организовывать суды чести над работниками министерств без санкции Политбюро ЦК». Думаю, таким образом Сталин рассчитывал устранить опасность превращения Судов чести в инструмент министерской расправы с неугодными и неудобными – недаром же министры не могли избираться в состав судов. С другой стороны, видно, что он не имел в виду превратить их в некий поточный инструмент массовых моральных репрессий. Еще один суд прошел 6 июля 1949 года – при Совете Министров СССР. Рассматривалось неблагополучное положение в Министерстве пищевой промышленности СССР. Перед судом предстали 47-летний министр В.П. Зотов и его 53-летний заместитель Н.И. Пронин. Оба были серьезно понижены. Заведующий секретариатом заместителя председателя Совмина СССР А.Н. Косыгина А.К. Горчаков 9 июля среди других текущих дел по Совмину сообщал «шефу» о состоявшемся суде и, в частности, писал: «Тов. Зотов вел себя солидно, мало оправдывался и признавал свою плохую работу, приведшую к созданию условий в органах Министерства для массового воровства продукции. Тов. Пронин многое путал, пытался вывертываться и по каждому обвинению пытался оправдываться… В результате такого виляния и вывертывания часто вызывал смех в зале… ‹…› На Суде присутствовали все министры и руководители центральных учреждений. Кроме того, присутствовало 600 человек работников пищевой промышленности союзных республик и 200 человек работников пищевой промышленности г. Москвы». Спрашивается – нужны были министрам такие публичные «чистки»? Собственно, если бы министры, именно министры, которые по статуту Суда не могли входить в число судей, активно, делом поддержали бы идею судов, то в министерствах и ведомствах Москвы могла бы установиться атмосфера, противоположная той, которая уже начала складываться. То есть – принципиальная и здоровая, вместо деляческой и затхлой. Ведь тогда в центральных органах если не большинство работников, то здоровое, активное меньшинство их находились на своих местах и работали честно. Здоровый смех в заде суда над министром Зотовым и его замом Прониным это доказывал лишний раз… Конечно, в Москве и на верхних этажах власти находились люди, к идее судов чести лояльные. Так известный (и очень толковый) советский журналист Николай Григорьевич Пальгунов, в 1948 году 50-летний ответственный руководитель ТАСС, а до войны – корреспондент ТАСС в Иране, Франции, Финляндии, выступая в ТАСС по случаю создания там суда чести, приветствовал новые веяния, призванные, кроме прочего, воспитывать чувство национального достоинства. В те годы был даже снят фильм «Суд чести»… Но в целом сталинскую и ждановскую идею Судов чести «спустили на тормозах». Стоит ли этому удивляться? Тем более что в ЦК ВКП (б) Суд чести, насколько я понял, не собирался ни разу, что тоже в комментариях вряд ли нуждается. И то, что министрам Суды чести по душе не пришлись, может быть, более убедительно, чем что-либо другое, говорило о том, что в «служилой» Москве конца 40-х годов далеко не все было благополучно. Суды чести не привились и сошли «на нет». Однако можно было не сомневаться, что московская служилая элита эту сталинскую инициативу забыть не могла. И она росту любви элиты к Сталину – любви искренней, а не казенной, – конечно же, не способствовала. Нехорошая зарубка осталась на памяти у многих. СИТУАЦИЯ с элитой тревожила. «Сбоили» даже испытанные, казалось бы, кадры – например, Молотов. Он уже в 1945 году оказался не на высоте в ряде ситуаций, связанных с жесткой информационной политикой Сталина по отношению к иностранным корреспондентам. Сталин тогда сделал Молотову письменный выговор и был прав. В СССР в то время хватало и бездомных, и голодающих, и большинство западных журналистов хотели бы писать о них, расписывая нелады в стране, которая только что выдюжила тяжелейшую войну. Об успехах этой страны в послевоенном восстановлении западные газетчики были склонны сообщать сквозь зубы. Тогда Молотов повинился, но вскоре опять произошел «сбой». 2 декабря 1946 года Общее собрание Академии наук СССР избрало Вячеслава Михайловича в «почетные академики». Заметим, что избирать в академики Сталина – в условиях его якобы тотального культа – никто никогда и не мыслил. Молотов в это время был в Нью-Йорке и прислал в Академию, ее президенту СИ. Вавилову, большую прочувствованную телеграмму. Общее собрание Академии встретило ее аплодисментами, 4 декабря ее опубликовала «Правда», но взахлеб аплодировали не все. Сталин из Сочи, где он «отдыхал» (в кавычках потому, что это всего лишь означало облегченный режим работы), 5 декабря по прочтении «Правды» направил свежеиспеченному академику следующую шифровку: «МОСКВА, ЦК ВКП(б) тов. МОЛОТОВУ Лично Я был поражен твоей телеграммой в адрес Вавилова и Бруевича по поводу твоего избрания почетным членом Академии наук. Неужели ты в самом деле переживаешь восторг в связи с избранием в почетные члены? Что значит подпись «Ваш Молотов»? Я не думал, что ты можешь так расчувствоваться в связи с таким второстепенным делом… Мне кажется, что тебе как государственному деятелю высшего типа следовало бы иметь больше заботы о собственном достоинстве. Вероятно, ты будешь недоволен этой телеграммой, но я не могу поступить иначе, так как считаю себя обязанным сказать тебе правду, как я ее понимаю. Дружков». Сталин был абсолютно прав – знакомство с текстом телеграммы Молотова в этом убеждает однозначно. Телеграмма же Сталина лишь усиливает чувство уважения к нему у любого человека чести! Причем восхищает даже выбор Сталиным своей условной подписи. Ведь она, впервые появившись в шифрованной переписке Сталина и Молотова в 1945 году, тактично намекала в 1946 году тому, кого Сталин когда-то именовал в письмах «Молотштейн», что это – не выволочка главы государства, а всего лишь дружеский упрек, И Молотов, надо сказать, это понял, ответив из Нью-Йорка, куда ему переслали шифровку из Москвы, так: «СОЧИ.ДРУЖКОВУ Твою телеграмму насчет моего ответа Академии наук получил. Вижу, что сделал глупость. Избрание меня в почетные члены отнюдь не приводит меня в восторг. Я чувствовал бы себя лучше, если бы не было этого избрания. За телеграмму спасибо. 5.ХП.46 г. МОЛОТОВ. Нью-Йорк». Доктора наук В. Есаков и Е. Левина считают ответ Молотова «самоуничижительным», но так реакцию Молотова могут расценивать лишь люди, плохо представляющие себе, что это такое – осознание ошибки у умного человека, обладающего чувством собственного достоинства. Молотов действительно совершил глупость и признавал это искренне. Но радости от этого он, конечно, не испытывал. И какое-то раздражение против Кобы – вот, мол, всегда он прав, и крыть нечем! – у него, скорее всего, осталось. Возникали сложности и с такими крупными фигурами, как секретарь ЦК А.А. Кузнецов и председатель Госплана СССР Н.А. Вознесенский… И тот и другой все более чувствовали себя непогрешимыми властителями судеб, и особенно это проявлялось у высокомерного Вознесенского. Обрисовывались контуры того, что потом было названо «ленинградское дело». Но вначале – немного о Вознесенском… По причинам, о которых будет сказано чуть ниже, 5 марта 1949 года Политбюро приняло постановление об утверждении постановления Совмина СССР «О Госплане СССР». Согласно ему Вознесенский освобождался от обязанностей Председателя Госплана и на его место назначался Сабуров. А 7 марта Политбюро вывело Вознесенского из состава Политбюро и удовлетворило его «просьбу» «о предоставлении ему месячного отпуска для лечения в Барвихе». Но «отпуск» затянулся. 17 августа Вознесенский пишет Сталину письмо, где просит адресата «дать… работу, какую найдете возможной» и признается: «Очень тяжело быть в стороне от работы партии и товарищей». Сталин был склонен скорее верить людям, чем не верить им, даром что он исповедовал принцип «Доверяй, но проверяй». Но вокруг Вознесенского начал стремительно накапливаться очевидный «компромат», причем это была не интрига, а всего лишь запоздавшее выявление несомненных и серьезнейших прегрешений. Впрочем, пусть читатель судит сам… 22 августа 1949 года уполномоченный ЦК по кадрам в Госплане СССР Е.Е. Андреев направляет записку секретарю ЦК Пономаренко. Андреев докладывал: «В Госплане СССР концентрируется большое количество документов, содержащих секретные и совершенно секретные сведения государственного значения, однако сохранность документов обеспечивается неудовлетворительно… Отсутствие надлежащего порядка в обращении с документами привело к тому, что в Госплане СССР в 1944 году пропало 55 секретных и совершенно секретных документов, в 1945 г. – 76, в 1946 г. – 61, в 1947 г. – 23 и в 1948 г. – 21, а всего за 5 лет недосчитывается 236 секретных и совершенно секретных документов…», и т.д. – на семи листах машинописного текста. Практически наугад я приведу название лишь нескольких документов, пропавших только в 1947 и 1948 годах, – лишь несколько из длинного их перечня, приводимого Андреевым: – справка о дефицитах по важнейшим материальным балансам, в том числе: по цветным металлам, авиационному бензину и маслам, № 6505, на 4 листах; – отчет о работе радиолокационной промышленности за первое полугодие 1947 г. (утрачена 11-я страница), №11807; – записка о выполнении народнохозяйственного плана в январе 1948 г., № 865, на 13 листах, и т.д. 1 сентября Вознесенский в записке Сталину оправдывался, но это был тот случай, когда, как говорят на Востоке, извинение хуже проступка. Хотя и проступок был очень тяжел. 11 сентября 1949 года на заседании Политбюро Вознесенский был выведен из состава членов ЦК. В октябре же его арестовали – к тому времени, после ареста в августе секретаря ЦК А.А. Кузнецова, бывшего первого секретаря Ленинградского обкома П.С. Попкова, бывшего Председателя Совета Министров РСФСР М.И. Родионова и других, стало что-то проясняться в делах с Ленинградом, да и не только с ним. Для справки: Вознесенскому, как и Попкову, к моменту ареста было сорок шесть лет, Кузнецову – сорок четыре года, а Родионову – и вообще сорок два. «ЛЕНИНГРАДСКОЕ» дело принято называть сфальсифицированным. А краткую суть его «россиянские» «историки» излагают примерно так… Завистливому-де Маленкову все более мешал секретарь ЦК, легендарный первый секретарь Ленинградского горкома партии во время обороны Ленинграда, умница Кузнецов, а интригану Берии – блестящий хозяйственник и экономист, председатель Госплана СССР и зампред Совмина СССР, умница Вознесенский. И они через негодяя Абакумова – тогда министра ГБ, устроили в 1949 году провокацию против двух умниц, начав с ареста 45-летнего Я.Ф. Капустина, второго секретаря Ленинградского обкома. В итоге Кузнецова, Вознесенского и их коллег обвинили в намерении оторвать РСФСР от СССР, сделать Ленинград российской столицей и вообще чуть ли не восстановить в РСФСР капитализм, совершив переворот. Маразматик-де Сталин всему этому поверил, начались аресты, Маленков в Ленинграде выкручивал руки функционерам, добиваясь осуждения действий «антипартийной группы»… И в результате бессчетное число людей пострадало, а самих умниц и еще кое-кого в октябре 1950 года расстреляли. И только в 1954 году их реабилитировали. Все это, надо сказать, не более чем неуклюже скроенный Хрущевым и хрущевским прокурором Руденко миф. Его подробное разоблачение слишком уж уведет в сторону от нашей темы, но «ленинградское дело» заслуживает отдельной книги. В рамках же этой книги скажу вот что. Генеральный прокурор СССР хрущевец Руденко и сам Хрущев на собрании актива Ленинградской партийной организации в мае 1954 года излагали все примерно так, как это изложено выше. При этом Руденко заявил, что Абакумов арестовал Капустина по собственной инициативе, представив его английским агентом, завербованным в ходе давней служебной командировки Капустина в Англию. На самом же деле Капустин был арестован 23 июля 1950 года по личному указанию Сталина, ознакомившегося с информацией Абакумова. Но не в том даже дело. К моменту ареста Капустина тот комплекс событий, который и стал стержнем «ленинградского дела», уже в основном имел место быть. Еще 15 февраля 1949 года Политбюро ЦК рассмотрело вопрос о деятельности Кузнецова, Родионова и Попкова и постановило снять Родионова с поста Предсовмина РСФСР, Попкова – с поста первого секретаря Ленинградского обкома, а Кузнецова – с поста секретаря ЦК, и направить двух первых на учебу на партийные курсы при ЦК, а последнему объявить выговор. Руденко в своей речи перед ленинградским партийным активом мягко определил их прегрешения как «нарушения государственной дисциплины и отдельные проступки». Но в постановлении Политбюро, до партийной массы, естественно не дошедшем (список рассылки заканчивался на первых секретарях обкомов), их действия были определены как антипартийные и противогосударственные. А это было всегда грехом тягчайшим! И грех был… Постановление Политбюро инкриминировало всем трем, во-первых, организацию без разрешения ЦК и Совмина СССР Всесоюзной оптовой ярмарки, проведение которой не было объективно оправдано, привело к «ущербу государству», «разбазариванию государственных товарных фондов» и т.п. Но более существенным было другое обвинение Политбюро, а точнее – Сталина. В Постановлении это звучало так: «Политбюро ЦК ВКП(б) считает, что отмеченные выше противогосударственные действия явились следствием того, что у т.т. Кузнецова А.А., Родионова, Попкова имеется нездоровый небольшевистский уклон, выражающийся в демагогическом заигрывании с ленинградской организацией, в охаивании ЦК ВКП(б), который якобы не помогает ленинградской организации,…в попытках создать средостение между ЦК ВКП(б) и ленинградской организацией и отдалить таким образом ленинградскую организацию от ЦК ВКП(б)… ЦК ВКП(б) напоминает, что Зиновьев, когда он пытался превратить ленинградскую организацию в опору своей антиленинской фракции, прибегал к таким же антипартийным методам заигрывания с ленинградской организацией… Политбюро ЦК ВКП(б) постановляет: «Отметить, что член Политбюро ЦК ВКП(б) т. Вознесенский, хотя и отклонил предложение т. Попкова о «шефстве» над Ленинградом, Вот почему Вознесенскому пришлось отправиться в «отпуск». А 13 августа 1950 года в кабинете Маленкова были арестованы Кузнецов, Попков, Родионов, председатель Ленинградского горисполкома П.Г. Лазутин, первый секретарь Крымского обкома ВКП(б) Н.В. Соловьев, ранее работавший в Ленинграде. Руденко в мае 1954 года представлял все это как интригу Абакумова, но вот что показывал 24 апреля 1952 года 34-летний Евгений Питовраиов, бывший при министре Абакумове замминистра и вместе с Абакумовым арестованный. Стенограмму его допроса новый министр Игнатьев 26 апреля 1952 года направил Сталину, и в ней было, в частности, вот что: «…Стремясь создать показной авторитет, АБАКУМОВ, используя наше подхалимство, без зазрения совести рекламировал себя как человека, близкого к ЦК ВКП(б) и что он-де имеет большой вес в государстве. В этом, кстати, он пользовался твердой поддержкой вне Министерства. АБАКУМОВ при помощи КУЗНЕЦОВА фактически прибрал к своим рукам бывшего заведующего административным отделом ЦК ВКП(б) БАКАКИНА, который безропотно продвигал все предложения АБАКУМОВА по кадрам МГБ…», и т.д. Тут надо заметить, что тесные контакты 38-летнего (в 1946 году, когда он стал министром) Абакумова и 41-летнего (тогда же) Кузнецова сами по себе «преступными» быть не могли. Они были вполне естественными уже потому, что Кузнецов (а не Берия, к слову) тогда курировал спецслужбы по линии ЦК. Но Питовраиов, конечно, не лгал – Абакумов поддержкой Кузнецова явно пользовался, хотя позднее, арестованный, он активно отрицал это на допросах. Например, на допросе 4 ноября 1952 года Абакумов, напротив, утверждал, что Кузнецов относился к нему отрицательно. Но очень уж конкретен был (прошу читателя поверить мне здесь на слово) допрашиваемый Питовранов в тех деталях, которыми он доказывал близость Кузнецова и Абакумова. Но коль так, то вряд ли Абакумов просто для того, чтобы создать себе дутую славу «разоблачителя заговора», стал бы предпринимать что-либо против Капустина, близкого к Кузнецову. Абакумов прекрасно понимал, что это может ударить по Кузнецову, и так проштрафившемуся. А возьмутся за Кузнецова, смотришь, доберутся и до фактов его благоволения к Абакумову. Выгодно ли это было Абакумову? Да и зачем было ему форсировать свою карьеру – она у него и так была блестящей, и Сталин к нему относился хорошо. Но в МГБ о Капустине имелась объективно подозрительная информация о его контактах в Англии во время длительной командировки туда в 1935-1936 годах. Надо учесть и то, что 14 мая 1949 года за шпионскую деятельность в пользу Англии был осужден 50-летний бывший министр морского флота СССР А.А. Афанасьев. «Дуэт» Хрущева и Руденко в мае 1954 года в Ленинграде и Афанасьева записал в безвинные жертвы провокации Берии, даром что Берия тогда к «органам» отношения не имел, однако Афанасьев действительно был связан с английской разведкой. Плавал в тридцатых годах капитаном дальнего плавания, запутался, а потом – как он сам писал в покаянном заявлении Сталину – «не нашел в себе мужества открыть Советскому правительству правду и продолжал работать на англичан». К слову, после того как Афанасьев попросил Сталина позволить ему «загладить свои преступления честным и упорным трудом», Абакумов и его заместитель Круглов считали возможным использовать Афанасьева в должности заместителя начальника строительства № 503 МВД СССР, строившего морской порт в районе Игарки. То есть далеко не для всех осужденных высокого ранга приговор в 20 лет лагерей реально означал бушлат заключенного. Нередко все ограничивалось тем, что их из кабинетов с видом на Москву-реку перемещали в кабинеты с видом на Енисей. Имея какие-то сведения о Капустине, Абакумов не мог их Сталину не доложить. С одной стороны, Капустин был достаточно крупной фигурой. С другой стороны, атмосфера вокруг Ленинграда тогда уже была такова, что не обрати Абакумов внимание Сталина на Капустина, это могло быть расценено как солидарность МГБ с Кузнецовым. У Сталина же, весьма вероятно, могла быть и дополнительная информация о Капустине, почему он и санкционировал его арест. А уж Капустин с перепугу стал рассказывать о прегрешениях Кузнецова и прочих. Не исключено, впрочем, что Сталин санкционировал арест Капустина по «внутренним» причинам, лишь прикрывая их причинами «внешними». И сразу дал указание Абакумову «помотать» Капустина насчет настроений Кузнецова и Попкова. Основания, по крайней мере, интуитивные, у Сталина для этого, увы, были. Агентом английской разведки Капустин, все же, не был. А вот в кузнецовско-попковско-родионовские шашни замешан, надо полагать, был. Вот и повинился – с чего все и началось. Во всяком случае, я «капустинское» начало «ленинградского дела» представляю себе примерно так, как описал выше. И оно для меня тем более реально – как реальным оно было и для Сталина и других старых членов Политбюро, – что Сталин не мог не помнить давней истории с Сергеем Сырцовым, а я эту историю знаю потому, что имею в своем распоряжении трехтомное издание (тираж 1000 экз.) «Стенограмм заседаний Политбюро ЦК РКП(б)-ВКП(б) за 1923-1938 годы». Страницы 119-192 (с приложениями – до страницы 357) тома 3-го этого издания посвящены как раз разбору дела Сырцова. Родившись в 1893 году, он в 1913 году вступил в партию большевиков, с ноября 1917 года был председателем Донецкого ревкома, с 1924 года редактировал журнал «Коммунистическая революция», в 1926-1929 годах был секретарем Сибирского крайкома, а в 1929 году стал председателем Совнаркома РСФСР и кандидатом в члены Политбюро. А 4 ноября 1930 года Политбюро и ЦКК в бурном и долгом заседании рассматривали вопрос «О фракционной деятельности т.т. Сырцова, Ломинадзе и др.». Сырцов вел себя то нагловато, то юлил, но вспомнил я о нем в связи с «ленинградским делом» потому, что в одном месте (см. стр. 128 указ. соч.) Сырцов говорил следующее: «Я знаю, что некоторые товарищи мою нервозность и мои известные настроения в отношении ЦК пытались объяснить тем, что я недоволен ущемлением Совнаркома РСФСР, систематическим суживанием функций Совнаркома РСФСР и пр. Я не думаю, чтобы те товарищи, которые наблюдали меня в работе, считали, что я являюсь таким большим приверженцем и поклонником российской государственности. Меня это дело мало волновало. Я не раз говорил: создайте ясность, какой линии держаться – на полную ликвидацию РСФСР, на суживание се размеров, на суживание функций. Так что элементов великодержавности вы не найдете. Я думаю, наоборот, целый ряд товарищей считали, что у меня нет вкуса, чтобы защищать РСФСР по-настоящему. Не упуская целый ряд деловых соображений, меня ни в коей мере не соблазняли ни отдельная столица для РСФСР или то, чтобы идти на какие-нибудь партийные РСФСРовские органы». Ворошилов тогда, к слову, откликнулся так: «Это не уклон. Столицу РСФСРовскую иметь неплохо, я за столицу»… И никто Ворошилова ни тогда, ни позднее во фракционеры не зачислял. Сырцов же и примыкающая к нему группировка имела планы широкие и далеко идущие. Не все к моменту заседания Политбюро 4 ноября было известно. Но Орджоникидзе, бывший тогда но совместительству и председателем ЦКК, бил в самую точку, когда говорил: «Сырцова мы знаем как бывшего троцкиста, знаем его по Сибири, как проповедника и сторонника знаменитого бухаринского лозунга «обогащайтесь»… ‹…› Точно так обстоит дело у Ломинадзе и Шацкина. Всем известно, что они патентованные путаники. ‹…› Удивительный они народ. Если все идет без заминок, без затруднений, они готовы кричать ура. А если чуть заминка – они в панику: кризис, крах, катастрофа. Немедленно менять руководство. Негоже нынешнее Политбюро, давай Политбюро в составе Нусинова, Гальперина, Каврайского, Ломинадзе, Сырцова, Шацкина. Вот вам достойные руководители нашей партии и Коминтерна. Замечательно, лучшего не найти… Они так себя и называли – Политбюро…». Орджоникидзе говорил много и прямо спрашивал: «Можно ли иметь в штабе нашей партии людей, которые двурушничают?» Сталин тогда сразу же откликнулся: «Нельзя»… Вся перечисленная Орджоникидзе компания во главе с Сырцовым и первым секретарем Закавказского крайкома Ломинадзе относилась к тогдашней молодой партийной элите. Нусинову было 29 лет, в партии с 1919 года; Каврайскому – 39 лет, в партии с 1917 года; Шацкину – 28 лет, в партии с 1917 года. Ломинадзе было тридцать три, и он тоже вступил в партию в 1917 году. По своему духу это были представители революционных – не скажу романтиков, а скорее болтунов и бузотеров. В новой стране они – вчерашние мальчишки в считаные годы взлетели в высшие круги руководства – пусть не на первых, а большинство даже не на вторых ролях, но… С Сырцовым же все было менее однозначно – у него и партийный стаж был дореволюционный, и Ленин его… Впрочем, Ленин, поручая 30 марта 1921 года Петровскому и Фрунзе в Харькове собрать сведения о Сырцове, писал: «Я не знаю Сырцова…» Но даже эту краткую фразу можно было расценивать как своего рода посвящение в рыцари революции. И ведь что интересно! Сырцов в своих оценках внутриполитической и экономической ситуации был во многом прав – в принципе… Но – не в конкретной исторической обстановке. Сырцов не видел дальше просчетов в формировании плановых цифр пятилетки, которые были важны, но не определяли сути момента. Однако Сырцов претендовал чуть ли не на политическое руководство страной – как и остальные группирующиеся вокруг него «лидеры». А объективно лидером был и мог им быть только Сталин, который видел созидательную для страны перспективу даже в просчетах, публично заявляя, что совершаемые нами ошибки – это цена за ускоренную учебу. Учиться же тогда надо было быстро – иначе, как верно говорил Сталин, нас просто к началу 40-х годов смяли бы… Так вот, в 1949 году обстоятельства «ленинградского дела» трагикомическим образом повторяли обстоятельства «дела Сырцова-Ломинадзе» даже в ряде деталей. Вознесенский оказывался неким аналогом Сырцова, а Кузнецов – Ломинадзе. Роднили оба дела также амбиции молодой «элиты» и ее претензии на высшее руководство в стране. Роднили и схожие мысли об отдельной «российской» столице, отдельной Компартии и т.п. Нет, не всё, не всё у «ленинградцев» было чисто… И конспиративные встречи они проводили, и конспиративные планы имели… Собственно, и ярмарку в Питере затеяли не в последнюю очередь для того, чтобы под благовидным предлогом собрать в одном месте руководителей из разных регионов и прозондировать их настроения. В распоряжении Сталина было достаточно информации, в том числе и записей при помощи оперативной техники бесед Вознесенского с Кузнецовым, Попковым и Родионовым, чтобы почувствовать по отношению прежде всего к Вознесенскому и Кузнецову нечто такое, что, очевидно, чувствовал Тарас Бульба, глядя на отступника Андрия. Сталин видел в Вознесенском и Кузнецове если и не прямых своих преемников – в хорошей форме тогда были Маленков, Берия, Каганович, Булганин, Пономаренко, то носителей новой морали и новой чести советского лидера. А они оказались из племени выскочек, начинающих морально деградировать почти сразу после того, как попадают на вершины успеха и власти. Сталин имел право надеяться, что даже в частных разговорах относительно молодые руководящие партийцы уровня Кузнецова и Вознесенского спорят о том, как они будут 29-30 сентября 1950 года в Ленинграде прошел судебный процесс по делу Вознесенского, Кузнецова и других. А в ночь на 1 октября Вознесенский, Кузнецов, Попков, Родионов, Капустин и Лазутин были расстреляны. Около ста человек получили по этому делу от 5 до 25 (единицы) лет лагерей. Чуть более ста были высланы. Это были различные работники ленинградских партийных и советских органов, а также ряд их родственников – близких и дальних. В источниках называются тысячные цифры, однако если быть точным, то всего было осуждено 214 человек, из них основных обвиняемых 69 человек. Данные взяты из справки, представленной Хрущеву 10 декабря 1953 года министром внутренних дел Кругловым и его заместителем Серовым. Поскольку она готовилась в рамках предстоящей реабилитации, то сомневаться в точности цифр не приходится. Вознесенского, Кузнецова, Попкова, Родионова, Капустина и Лазутина Хрущев посмертно реабилитировал уже в 1954 году. Но в партии их восстановил лишь Горбачев – в 1987-1988 годах. Факт – на мой взгляд – на размышления наводящий. И еще два факта в качестве информации к размышлению о чести, совести и правде. Если уж быть точным, то в упомянутой выше справке было сказано так: «…Согласно имеющимся приговорам Военной Коллегии и постановлениям Особого Совещания, 23 человека осуждены Военной Коллегией к ВМН (расстрелу), 85 человек осуждены на различные сроки содержания в лагерях и тюрьмах, один человек помещен в психиатрическую больницу для принудительного лечения и 105 человек постановлениями Особого Совещания МГБ направлены в отдаленные районы страны в ссылку на различные сроки, в основном от 5 до 8 лет». Это, безусловно, наиболее точные данные, относящиеся к «ленинградскому делу», причем они были впервые опубликованы в 2000 году в сборнике документов «Реабилитация: Как это было…». При этом в справке Комиссии партийного контроля при ЦК КПСС и Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС, опубликованной в №2 за 1989 год горбачевских «Известий ЦК КПСС», на стр.132 приводятся фамилии ряда расстрелянных, где, кроме основной группы в 6 человек, названы также Г.Ф. Бадаев, И.С. Харитонов, П.И. Левин, М.А. Вознесенская и А.А. Вознесенский (сестра и брат Н.А. Вознесенского), М.В. Басов, Н.В. Соловьев, А.Д. Вербицкий, А.А. Бубнов «и многие другие»… Итак, в 1954 году мы имеем точное количество в 23 человека, приговоренных к ВМН без указания фамилий. В 1989 году – 15 конкретных фамилий и количественно неопределенное «и многие другие». А вот что мы имеем в 2003 году… В этом году в научном (!) издательстве «Большая Российская энциклопедия» вышел энциклопедический словарь «История Отечества», где во вводной статье можно прочитать: «В первые послевоенные годы возобновились политические репрессии. По так называемому «ленинградскому делу» были репрессированы сотни советских и партийных функционеров, когда-либо работавших в Ленинграде, свыше 200 человек были расстреляны…» Вот так. И если бы «россиянские» «историки» отважились начать работу над сборником документов «Фальсификация: Как это было…», я мог бы предложить им вышеприведенную документальную коллизию в качестве одного из сюжетов такого сборника. ПОСЛЕ войны стали проявлять активность и уцелевшие троцкисты, а их было не так уж и мало. И они были не так уж и бессильны. А при этом они так ничего и не поняли, ничего при этом не забыв. 3 июня 1949 года в спецсообщении Абакумова Сталину №5495/а шла речь о двух личных секретарях старого кавказского большевика 84-летнего Михи Цхакая, доживавшего в Москве, – Сломницкой и Мурованном. Он – из семьи лесопромышленника, она – из семьи фабриканта. Оба – старые и даже после войны активные, действующие троцкисты, сумевшие втереться в доверие к глубокому старику Цхакая и полной мерой это доверие эксплуатирующие. Как сообщал Абакумов, в кругу близких ей лиц Сломницкая говорила: «В СССР в данное время нет социализма, нет диктатуры пролетариата, а есть диктатура бюрократии. В стране господствуют произвол и бесправие… Отсюда вывод – для того, чтобы бороться, нужно добиться вступления в партию». И ведь что интересно! Сломницкая, как в свое время Сырцов, тоже была не совсем не права. Но что – Сталин не понимал всей опасности бюрократии? Да ее еще Ленин понимал! И боролся с ней. И эту линию всегда выдерживал Сталин. Однако можно ли за тридцать лет выдавить (по определению Чехова, который рекомендовал Насчет произвола и бесправия тоже можно было спорить. Как раз в тот период «бесправия» американский художник Рокуэлл Кент, заблудившись, полночи бродил по Москве, пока часа через три не наткнулся на милиционера, который ему помог. При этом бандитов, хулиганов, проституток или бездомных Кент на улицах не встретил. Троцкисты были как троцкисты: неумные, амбициозные, догматичные и умелые лишь в устроении пакостей. Они (и прочие «оппозиционеры») в условиях проблем послевоенной жизни оказывались если и не серьезной опасностью, то – во всяком случае – опасностью. В июне 1949 года Абакумов в спецсообщении 5560/а докладывал Сталину об арестах троцкистов, правых, меньшевиков, эсеров и анархистов в Москве и Московской области и писал: «…в результате агентурно-оперативных мероприятий выявлено и арестовано 387 троцкистов, 24 правых, 20 меньшевиков, 27 эсеров и 10 анархистов. Значительная часть арестованных не только активно участвовала во вражеской деятельности правотроцкистского подполья, но и до последнего времени вела подрывную антисоветскую работу. Ряд арестованных преступников, проникнув в Москву и ее пригороды (вместо того, чтобы отправляться в ссылку после освобождения из лагерей по окончании войны. – Абакумов сообщал также, что «из числа арестованных троцкистов, правых и меньшевиков наиболее характерными являются следующие», и далее, приводя подробные сведения, перечислял: «ВАЛЕНТИНОВ Г.Б., 1896 года рождения, еврей ‹…› ЛЕЙКИН З.Г., 1902 года рождения, еврей ‹…› ВЕРЖБЛОВСКИЙ Д.В., 1901 года рождения, еврей ‹…› ХАРИТОНОВ М.М., 1887 года рождения, еврей ‹… › МАГИД М.С. 1896 года рождения, еврейка ‹…› ГУРВИЧ Э.И., 1895 года рождения, еврейка ‹…› ГРАНСБЕРГ СР., 1895 года рождения, еврейка ‹…› ПРОСВИРИН П.Ф., 1901 русский САМИНСКИЙ Э.З., 1905 года рождения, еврей ‹…› МОСКАЛЕВ М.А., 1902 года рождения, еврей ‹…› БУГАКОВ Л.М., 1902 года рождения, еврей ‹…› УЛИЦКИЙ Н.С., 1891 года рождения, еврей ‹…› КНОРОЗОВСКИЙ ГЛ., 1905 года рождения, еврей ‹…› САЛАНТ А.Е., 1908 года рождения, еврейка ‹…› ЛИВШИЦ Б.С, 1897 года рождения, еврей ‹…› ПАЛАТНИКОВ М.А., 1896 года рождения, еврей ‹…› ДОЛИЦКИЙ Е.И., 1901 года рождения, еврей ‹…› УРАЛОВ М.П. 1889 года рождения, русский ‹…› ТРАЦЕВСКАЯ О.А., 1898 года рождения, полька ‹…› САНДЛЕР З.Г., 1905 года рождения, еврей ‹…› КАРПОВ В.В., 1903 года рождения, русский ‹…› ШЕЙНИН Г.Е., 1903 года рождения, еврей ‹…› ДИКИЙ А.С, 1899 года рождения, еврей ‹…› ФЕДУЛОВ М.Л. 1907 года рождения, русский ‹…›». Уважаемый читатель, я привел весь список Абакумова Причем аресты троцкистов не были некоей «травлей». Они стали результатом оперативных разработок. После того, как в 1948 году из лагерей стали массово освобождать бывших оппозиционеров, было принято постановление правительства об их высылке. Скажем, Новосибирск или Красноярск – не самая глухомань. Однако «борцам за свободу народа» надо было почему-то обязательно вести свою борьбу в Москве и ее окрестностях, что и вызвало необходимость проведения чекистской операции. Но это были, повторяю, не гонения, чему лучший пример – известная поэтесса Вера Инбер. К ней, двоюродной племяннице Троцкого, никто никогда претензий не предъявлял. 30 октября 1952 года был подписан в печать 17-й том 2-го издания БСЭ со статьей о ней. Но для лучшего понимания читателем ситуации я приведу краткие справки о всего лишь нескольких уроженцах России, носивших фамилию «Гальперин». Данные точные, ибо взяты из Российской Еврейской энциклопедии. Итак… Гальперин Александр Львович, 1896 года рождения, родился в Баку. Историк и экономист, доктор исторических наук, профессор, преподаватель ряда московских вузов, в том числе и МГУ. Гальперин Петр Яковлевич, 1902 года рождения родился в Харькове, психолог, с 1943 года доцент МГУ. Гальперин Хаим, 1895 года рождения родился в Каневе Киевской области, экономист, в 1923 году окончил Харьковский сельскохозяйственный институт, с 1924 года в Элохим-Израиле. Гальперин Горацио, 1916 года рождения, в 1919 году вместе с родителями покинул Россию. Банкир, общественный деятель, потомок барона Г.О. Гинцбурга. Возглавлял ряд компаний и акционерных обществ, член ЦК Всемирного еврейского союза и ряда других еврейских организаций. Гальперин Михаэль Анджело, 1909 года рождения родился в Варшаве. Профессор Института международных отношений в Женеве. Основные сферы деятельности: финансы, банковское дело и международная экономика. Автор ряда книг, в том числе «Международная торговля» (1947, 1952). Уважаемый читатель! Я мог бы открыть Еврейскую энциклопедию на другой букве и на другом ряде фамилий, но и тогда картина обрисовалась бы примерно та же, что и приведенная выше. А привел я эту картину не с целью дать на ее основании те или иные заключения и выводы, а всего лишь в порядке «информации к размышлению», во-первых, и, во-вторых, для того, чтобы показать, какими Причем эти связи могли иметь вообще очень специфический и нетривиальный характер. В «Письме к съезду» Ленина есть один почти необъяснимый кусок, а именно: «Я не буду дальше характеризовать других членов ЦК по их личным качествам. Напомню лишь, что октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева, конечно же, не является случайностью, но что он так же мало может быть ставим им в вину лично, как небольшевизм Троцкому». Как это надо понимать? Октябрьский эпизод Зиновьева и Каменева – это их печатное заявление о несогласии с решением ЦК начать вооруженное восстание, опубликованное в либеральной газете. Зиновьев и Каменев тем самым фактически выдали планы ЦК, совершили предательство. Ленин тогда требовал исключить их из партии. Это понятно… Но почему этот эпизод нельзя поставить лично в вину двум вполне взрослым людям, находящимся в ясном уме и здравой памяти? Как и некие личные политические взгляды – третьему человеку? Объяснить, что имел в виду Ленин, вряд ли возможно, если не знать, что лишь две организованные силы издавна не только разрешают своим членам находиться в любых партиях – вплоть до антагонистических, но и в ряде случаев предписывают им это. Однако неукоснительно требуют исходить в конечном счете не из партийных, а надпартийных соображений и интересов, а точнее – из интересов той главной надпартийной организации, в которой состоят члены порой даже враждующих между собой партий. Эти две организации – орден иезуитов и масонство. Не кукольное, театральное масонство, выставляемое напоказ, а то масонство, в ложах которого уже века назад состояли, как состоят они и сейчас, монархи, президенты, премьеры, министры, олигархи, различные партийные лидеры и т.д. Не на эту ли надпартийную ипостась Троцкого, Зиновьева и Каменева намекал Ленин? Что ж, очень может быть… Но если так, то это означало, что, нейтрализовав эту далеко не святую троицу, Сталин приобрел себе врага и в лице еще одной могущественной силы, привыкшей и умеющей выступать во внешнем мире скрыто и так, как будто ее и нет? Наконец, были в Москве сороковых – начала пятидесятых годов и те, кто немало потрудился для страны, имел заслуги и награды, занимал выдающееся положение, но уже становился безудержным барахольщиком. На этом поскользнулся тот же Абакумов, но когда он еще был министром ГБ, по указанию Сталина ему пришлось провести 5 января 1948 года негласный обыск на квартире маршала Жукова в Москве. Полный перечень обнаруженных там ценностей еще более длинен и утомителен, чем тот, с которым читатель только что познакомился. Поэтому приведу лишь наиболее «ударные» детали: – шерстяных тканей, шелка, парчи, пан-бархата и других материалов – свыше четырех тысяч метров; – мехов – собольих, обезьяньих, лисьих, котиковых, каракульчовых, каракулевых – 323 шкуры; – ценных картин классической живописи – 55 штук. Абакумов сообщал: «…Свыше двух десятков больших ковров покрывают полы почти всех комнат……На даче нет ни одной советской книги, но зато в книжных шкафах стоит большое количество книг в прекрасных переплетах с золотым тиснением исключительно на немецком языке……Что касается не обнаруженного на московской квартире ЖУКОВА чемодана с драгоценностями, о чем показал арестованный СЕМОЧКИН, то проверкой выяснилось, что этот чемодан все время держит при себе жена ЖУКОВА и при поездках берет его с собой. Сегодня, когда ЖУКОВ вместе с женой прибыл из Одессы в Москву, указанный чемодан вновь появился у него на квартире, где и находится в настоящее время. Видимо, следует напрямик потребовать у ЖУКОВА сдачи этого чемодана с драгоценностями…» Барахло Жукову пришлось сдать. И, спрашивается, какие чувства – уже превратившись в накопителя сундуков – маршал должен был испытывать к Сталину? Уж если не сам Жуков, то его жена, надо полагать, ненавидела Сталина тихой, но страстной ненавистью. А ночная кукушка, – как известно, – всех перекукует. Опасные для социализма и народа тенденции – собственнические, карьеристские, шкурные, неотроцкистские и прочие – надо было пресекать. И это делалось. Но такие меры затрагивали исключительно верхушку, а персонифицировались они для всех недовольных в личности Сталина. И кто-то из таких недовольных при удачном стечении обстоятельств тоже мог бы решиться на активные действия против Сталина. А ведь ими круг потенциальных участников потенциального заговора против Сталина не ограничивался… |
||
|