"Моя история" - читать интересную книгу автора (Геллер Ури)

Глава 17. Самое невероятное, но правда

Как бы я ни пытался рассказывать эту историю, она все равно имеет какой-то оттенок научной фантастики. И я ничего не могу с этим поделать. Поверьте, мне самому трудно свыкнуться с мыслью, что все это случилось на самом деле. Я очень долго думал, есть ли вообще смысл включать этот эпизод в книгу. Но как бы то ни было, что случилось — случилось. Время и место, о которых пойдет речь в этой истории, настоящие. Беда лишь в физической невозможности того, что произошло. Законы физики в том виде, в котором мы их знаем, отказываются объяснять эти события с точки зрения простого времени и пространства. В конце концов я решил, что, пока есть очевидцы этой истории, которые знают всю правду и могут ее подтвердить, нужно постараться изложить все подробно, в мельчайших деталях, стараясь не упустить из виду ничего существенного.

Итак, в пятницу 9 ноября 1973 года, примерно в 16 часов, я вышел из квартиры, которую снимал на Ист-сайде в Манхэтте-не, чтобы купить бинокль моему другу доктору Луису Шенкману. Я довольно быстро нашел бинокль, который мне понравился, купил его и пошел к Марии и Байрону Джанис, жившим со мной по соседству. У Марии своя мастерская в подвале дома, и там они с Шипи занимались подготовкой ее картин к выставке. Я пришел в мастерскую около половины пятого. Мы втроем немного поболтали, и после этого я с Марией отправился наверх поприветствовать Байрона. Шипи оставался в подвале, он продолжал вставлять картины в рамки. Байрон, Мария и я часто затевали долгие, обстоятельные беседы, вот и сейчас незаметно углубились в какую-то интересную дискуссию, но я вовремя вспомнил, что у меня назначено свидание с девушкой из Израиля, которую я должен был встретить в гостинице «Билтмор» в 18.30. До назначенного времени оставался всего час, а мне еще нужно было зайти в магазин «Блумингдейл», чтобы купить подарок. Потом быстренько забежать домой, принять душ и переодеться перед свиданием.

Я не помнил наверняка, когда закрывается магазин «Блумингдейл», и, попрощавшись с Байроном и Марией, отправился в сторону магазина, который находился на углу 59-й улицы и Лексингтон-авеню, буквально в нескольких кварталах от моей квартиры.

В «Блумингдейле» оказалось слишком много народу, и поэтому я пошел в магазин «Хаммахер-Шлеммер», тоже располагавшийся поблизости. Было это где-то между 17.30 и 18 часами, но точное время я не могу сейчас определить.

Восстанавливая ход событий, я потом попросил всех, кто имеет отношение к этой истории, попытаться вспомнить, что случилось с ними в эти полчаса. Мария сказала, что а вышел от них примерно в 17.00, а они с Байроном продолжали разговаривать. Через некоторое время Мария собиралась позвонить Андриа насчет какой-то книжки, которую она у него брала почитать. Сольвейг Кларк, как выяснилось, вышла с работы из здания «Дженерал моторе» тоже в половине шестого — она спешила на вокзал Гранд сентрал, чтобы не опоздать на поезд до Оссининга, куда он должен был прибывать по расписанию в 19.04. Она ехала, чтобы помочь Андриа в работе над книгой «Ури», которую он писал в то время. Другими словами, в тот момент, когда я направился в «Блумингдейл», Сольвейг была в пути на вокзал. Шипи, закончив с окантовкой картин Марии, поехал к Яше и Вернеру. Они были у себя в бюро и ждали нас с Шипи. Шипи не помнит точно, во сколько он вышел из мастерской, но предполагает, что это было в начале седьмого.

Я разглядывал витрины «Хаммахер-Шлеммера», а потом, взглянув на часы, увидел, что скоро уже шесть. Мне нужно было успеть вернуться домой, переодеться и мчаться в «Билтмор». Мне не хотелось опаздывать, и я легкой трусцой, как я это вообще часто делаю вместо физкультуры, побежал с сторону дома, который находился примерно в квартале от этого места. Часы показывали 18.05.

Андриа в это время был в Оссининге, на расстоянии около 30 миль — или приблизительно часа езды от Манхэттена на поезде или на машине. В часы пик иногда на дорогу уходило и больше времени. Как мы установили позже, он лежал в постели, смотрел вечерние новости по телевизору и собирался ехать на станцию, чтобы встретить Сольвейг, поезд которой прибывал в 19.04.

Итак, в 18.05 я побежал в сторону дома. Андриа смотрел телевизор в Оссининге, находясь на расстоянии часа пути от Нью-Йорка. Сольвейг садилась в поезд на Оссининг, где она должна была объявиться через час. Яша и Вернер ждали нас с Шипи в той части квартиры, которая служила им офисом. Мария и Байрон оставались у себя дома, после того как Шипи, закончив работу в мастерской, ушел.

Я очень четко помню тот момент, когда я подходил к козырьку соседнего с нашим домом здания. Вдруг мне показалось, что я бегу не вперед, а как бы назад. Может быть, так оно и было. А потом я почувствовал, что меня неудержимо тянет куда-то вверх. Я перестал ощущать вес своего тела. Закрыв от неожиданности глаза, я почти тут же снова открыл их и обнаружил, что нахожусь в воздухе, стремительно приближаюсь к окнам какой-то веранды, одно из которых было затянуто сеткой от комаров. Пытаясь избежать столкновения с этой сеткой, я развернулся плечом вперед и прикрыл лицо руками. Пробив сетку насквозь, я пролетел в комнату и грохнулся на круглый столик из толстого стекла. Сперва я ударился об него руками и, проскользнув дальше, упал вниз, задев деревянное основание столика. Он перевернулся, а я приземлился на пол веранды. Я не терял сознания, но был, естественно, потрясен всем этим. У меня здорово болела нога, я даже боялся двигаться, потому что думал, что переломал кости. Но больше всего меня поразило то, что я узнал и веранду, и этот стол, ведь я их так хорошо знал. Сомнений не было — я находился на веранде Андриа в Оссининге. Только что я был в Манхэтте-не, а через несколько коротких мгновений неизвестно каким образом очутился на веранде. Я ничего не чувствовал, кроме боли от удара и бесконечного недоумения. Я закричал, что было сил, звал Андриа, но поначалу мне никто не ответил. Помню, что мне было холодно и очень хотелось пить. Я все еще боялся двигаться.

Андриа позже дополнил мой рассказ. Он успел просмотреть, наверное, половину выпуска новостей и где-то в 18.15 услышал непонятный шум и резкий удар, как будто бы что-то обрушилось на дом. Он тут же выскочил из постели. Его спальня находится на втором этаже с той стороны, где и веранда, и он из окна попытался оглядеть весь дом, Вечер был ветреный, и он решил, что, по всей видимости, ветер вырвал какое-то дерево и оно, падая, зацепило дом. Он бегал из комнаты в комнату по всем трем этажам, но ничего не мог найти. Потом подошел к входной двери, ведущей на веранду, и, хотя ничего не видел в темноте, явно услышал мой крик. Он включил свет и открыл дверь на веранду. Каково же было его изумление, когда он увидел меня, лежащего в куче обломков стола и битого стекла. Посмотрев на окна, он увидел, какая огромная дыра в сетке. Он вспоминает, что почему-то особенно его удивило то, что я держу в руках какую-то коробку, в которой оказался бинокль, купленный мной в тот день в Нью-Йорке.

К этому времени я уже кое-как начал соображать. Андриа быстро меня осмотрел: никаких серьезных ранений, по счастью, не было. И боли я нигде не чувствовал. Только в ноге. Я даже сам встал и немного прошелся, хотя меня малость пошатывало. Тем не менее страха я никакого не чувствовал. Просто ничего не мог понять.

Мария Джанис, как вы помните, была в своей квартире в Нью-Йорке и где-то в 18.15 позвонила Андриа. Телефонный звонок раздался в Оссининге в тот момент, когда я ходил по веранде и пытался понять, что же произошло. Андриа поднял трубку. Но говорить не мог, потому что находился в шоке. Он сказал что-то типа того, что у него тут рядом сидит один приятель, который хочет с ней поговорить. Он передал телефон мне, и я сказал: «Я здесь». Теперь уже Мария была в шоке. Она видела меня в Нью-Йорке меньше часа назад, когда я выходил из ее квартиры в 17.30. Я ей сказал, что и сам не понимаю, как очутился в Оссининге. Андриа, немного оправившись от потрясения, снова взял трубку и описал зрелище на веранде, когда он нашел меня там. Я все еще чувствовал какую-то слабость в теле, но нашел в себе силы позвонить Яше и Вернеру. Они потом сказали, что голос мой непривычно дрожал. Часы в этот момент показывали 18.20. Шипи еще не успел прийти из мастерской Марии. Я сказал Яше, что хочу, чтобы они хорошенько запомнили, что и когда случилось, а я немного приду в себя и перезвоню им. Шипи объявился дома сразу же после моего звонка. Он нашел Яшу и Вернера в каком-то очень испуганном состоянии. Когда они сказали ему, что я только что звонил из Оссининга, он заявил им, что это абсолютно невозможно, потому что он совсем недавно видел, как я выходил из квартиры Марии и Байрона. Спустя какое-то время Шипи сказал: «Когда чудеса только начинаются, здорово пугаешься, а потом привыкаешь».

Конечно, мы с Андриа, придя в себя, тоже так подумали. Да и все остальные тоже. Но это был, безусловно, самый драматический феномен их всех, которые когда-либо со мной случались. Было совершенно очевидно, что никакой транспорт не мог меня доставить с Манхэттена к дому Андриа в Оссининге за те пять минут между 18.10 и 18.15.

Андриа предположил, что, может быть, мы сумеем найти ответ, если попробуем включить магнитофон. И действительно, стоило ему запустить кассету, как знакомый механический голос тут же появился. Он дал нам понять, что это силы перенесли меня из Нью-Йорка в Оссининг. После этого голос обратился к нам с разъяснением планов на будущее для меня и Андриа. Послание было довольно коротким. В нем шла речь о тех сложностях в отношениях, которые возникли между нами, и о том, что мне теперь предстоит действовать в основном в одиночку. Закончилось все довольно абстрактными высказываниями на тему о том. что свободная душа и волеизъявление человека всегда должны доминировать.

Все это время Сольвейг Кларк провела в поезде, который двигался в направлении Оссининга. Вот что она впоследствии написала по этому поводу:

«Я обещала Андриа Пухаричу, что приеду на несколько дней', чтобы помочь ему в работе над книгой. Мы договорились, что я буду добираться в Оссининг на поезде, который прибывает туда в 19.04. Он пообещал встретить меня на станции. Поезд пришел вовремя, но Андриа нигде ни было. Я ждала десять минут, думая, что он вот-вот появится. Но когда осталась одна-одинешенька на всей станции, то пошла к ближайшему телефону и набрала номер Андриа. Каково было мое удивление, когда я услышала голос Ури. Дело в том, что я с ним говорила в тот день, но он мне ничего не сказал о том, что собирается к Андриа. Я сразу почувствовала, что что-то случилось. Мне показалось, что там у них был включен магнитофон. Ури только сказал: „Мы приедем через 15 минут“ — и повесил трубку. Я ждала, готовясь к чему угодно. Они приехали на станцию в „Фольксвагене“ Андриа. Его „Мерседес“ был в это время в ремонте. Я села на заднее сиденье. Как я уже упомянула, Ури вовсе не планировал ехать в Оссининг в ту пятницу. У него было назначено свидание с девушкой.

Когда мы добрались до дома Андриа и он включил свет на веранде, я все увидела. Картина была ужасной. Огромная дыра в сетке от насекомых, натянутой очень высоко. Перевернутый и сломанный столик, повсюду осколки разбитого стекла. Ури к этому времени уже успокоился, преодолел испуг и был только заметно озадачен. Если бы это случилось с кем-нибудь другим, я уверена, что этот человек едва ли сумел бы сохранять самообладание, а то могло бы и сердце не выдержать. Я горжусь Ури, силой его ума и воли, удивляюсь его прекрасной спортивной форме — словом всем, что позволило ему держаться в уравновешенном состоянии. Его еще как-то хватило на шутки и юмор. Создавалось впечатление, что все в порядке, все так и должно было быть».

Я привел здесь слова Сольвейг, потому что у нее очень светлый ум и она очень наблюдательна. Кроме того, ее появление в Оссининге было весьма кстати. Дело в том, что — не знаю почему — я в жизни никогда не был таким голодным, как в тот вечер. Она быстро приготовила нам омлет и салат, пока мы пытались сообразить, что же все-таки случилось. На всякий случай Андриа взял фонарь и пошел посмотреть, нет ли каких-нибудь следов на траве возле веранды. Следов не было. Мы оба все осмотрели, проверили сетку. Никаких сомнений не было — она была прорвана чем-то тяжелым, влетевшим в окно со стороны улицы. Причем дыра располагалась очень высоко, где-то на расстоянии шести или семи футов над землей. Вокруг абсолютно ничего не было. Я постоянно спрашивал себя: как же так? Почему я ничего не чувствовал, никакого ощущения полета. Словно я вообще не был в Нью-Йорке, а просто сразу же возник в воздухе, возле этой злосчастной сетки. Все произошло так быстро: полет через сетку, падение на стол, разбитое стекло. Я вспоминал, как ударил левую ногу, упал на пол, как обнаружил себя с ужасом в 36 милях от Манхэттена. Что происходило с моим телом? Был ли я действительно разорван на молекулы или, быть может, прошел через какое-то неизвестное измерение. Что со мной случилось? Я не знал. Пленки также не вдавались в подробности. И каким образом через все это вместе со мной прошел бинокль? Чем больше я думаю об этом, тем больше вижу, какие мы все маленькие, сколько всего еще не знаем, сколько нам предстоит познать. Если радиоприемник подключить к слишком мощному источнику тока, он перегорит. Точно так же обстоит дело и с нашими мозгами. Если мы вдруг сразу узнаем слишком много, то можем сойти с ума. Поэтому я, может быть, даже не хочу знать об этом все. Пусть лучше все идет своим чередом. Я не хочу брать на себя перегрузку. Хотя люблю работать на всю катушку, что называется.

Мы поужинали тем, что для нас приготовила Сольвейг. Я почувствовал себя значительно лучше и попросил Андриа, чтобы он, если может, отвез меня обратно на Манхэттен. «После того что случилось, я тебя куда угодно отвезу», — сказал он.

Было довольно холодно, а я был очень легко одет. Мы втроем сели в «Фольксваген» и отправились на Манхэттен. По дороге мы с Андриа снова заговорили о том, что услышали на пленке. Кассету мы взяли с собой и решили еще раз попробовать включить ее. К нашему удивлению, запись в этот раз не была стерта и Сольвейг удалось услышать этот странный голос. Она потом сказала, что это произвело на нее огромное впечатление. Сольвейг хорошо владеет несколькими языками и всегда с интересом подмечает различные оттенки и акценты речи. Про голос, который она услышала на пленке, Сольвейг сказала, что ничего особенного в лингвистическом смысле из себя он не представлял, пожалуй, кроме того, что говорил он по-английски очень правильно, как по-написанному, а от обычного человеческого голоса отличался лишь тем, что в нем как бы не было жизни: ни юмора, ни индивидуальных особенностей, ни смысловых ударений. Все произносилось очень плавно и монотонно. Он не показался ей страшным, а скорее волевым, командным.

Наша обратная дорога в Нью-Йорк заняла чуть меньше часа. Только в машине я наконец полностью осознал, что добрался до Оссинйнга, не пользуясь никаким из известных че: ловечеству видов транспорта. Эта мысль вдруг ужаснула меня, причем на сей раз шок был весьма сильным. Долгая утомительная дорога, бесконечный поток машин, огни большого города — все эти обычные приметы нашего возвращения напоминали мне совершенно иной путь, который я проделал только что в Оссининг. Потом я вспомнил о других вещах, которые произошли в последнее время. Подумал о собаке Андриа, о тех предметах, которые то исчезали, то снова появлялись в домах людей и лабораториях известных ученых. Все это указывало на существование совершенно иного измерения времени и пространства, перед которым бессильна пока наука и которое мы, люди, чаще всего называем просто чудом. Я чувствовал, что мне суждено сыграть какую-то особую роль в их сближении — науки и чуда. Чем больше я думал об этом, тем увереннее и спокойнее становился. Мне выпала большая удача и честь стать одним из проводников этих огромных энергий, нуждающихся только в том, чтобы их узнали, открыли и исследовали.

Ощущение это приходило ко мне не только в виде символов, таких, скажем, как сгибание металла или исчезновение предметов. Оно приходило ко мне и через поэтические строки, которые словно лились через меня. Я никогда не сочинял стихи специально — они возникали во мне как бы сами по себе, дополняя то, что мне не удавалось выразить в процессе демонстрации. Быть может, и в них заложен какой-то тайный, неразгаданный пока мной смысл.

Обо всем этом я размышлял, сидя в «Фольксвагене» той холодной ночью, когда мы возвращались в Нью-Йорк. Возвращение из путешествия, которое заняло у меня, быть может, какую-то сотую долю секунды несколько часов назад. Я понимаю, что все это, может быть, выглядит так же дико и немыслимо, как научная фантастика. И тем не менее так оно и было 9 ноября 1973 года где-то после шести часов вечера. И если это произошло тогда, то неизбежно повторится и когда-нибудь в будущем. Чем бы все это ни объяснялось: таинственным «Спектра», каким-то НЛО или магнитофонным голосом — я убежден, что их существование не иллюзия, не плод больного воображения, не шутка природы, а сущая реальность.

Разумеется, не Бог в нашем традиционном представлении, а скорее какая-то великая, разумная, межкосмическая энергия, которая служит нам и служит Богу в одно и то же время.

Когда я пытался для себя это объяснить, ко мне пришли слова, которые совсем не обязательно называть поэзией, но которые я постарался запомнить и записать. Они как вспышки света, озарения, которые проливают свет чуть дальше, чем узкие возможности нашего видения. Вот послушайте:

Я убежден, что тайны Вселенной будут открыты, прорвутся к людям и все эти феноменальные энергии станут ключом к восстановлению гармонии и порядка. И вовсе не в каком-то отдаленном будущем, а совсем скоро.