"Моя история" - читать интересную книгу автора (Геллер Ури)

Глава 15. Эксперименты

В 1972 году в Западной Германии я как бы открыл глаза на совершенно иной мир. Первые же выступления в гостинице «Хилтон» в Мюнхене привлекли к себе огромное внимание. Нас с Шипи без конца приглашали на различные приемы, вечеринки, и у нас появилось множество новых друзей. Среди них были Ло и Эрнест Сакс, владельцы потрясающего дома под Мюнхеном в местечке Грюнвальд, с большим садом, плавательным бассейном и очень редкими старинными вещами. Они так тепло приняли нас, что мы сразу почувствовали себя как дома. Я впервые в жизни столкнулся с настоящим богатством, увидел поистине роскошный образ жизни. Брат Эрнеста, Гюнтер, известный всему миру миллионер, был женат на Бриджит Бордо. И я, с детства большой поклонник Бриджит Бордо, был восхищен всем, что меня здесь окружало, несмотря на то что это имело весьма относительное отношение к актрисе.

Друзья, с которыми я познакомился в Германии, почти все оказались очень теплыми и сердечными людьми и без предубеждения относились к евреям. Ло Сакс была прекрасной хозяйкой, и мы часто у них бывали. Я заметил, что некоторым из этих сказочно богатых людей, которых мы теперь часто встречали, бывало очень скучно. И я понял, что деньги не дают им полного счастья. Им обязательно еще что-то к этому нужно. Раньше я всегда думал, что деньги могут решить все проблемы, дать человеку полную свободу от забот, от переживаний, и вот Германия научила меня тому, что, даже когда у тебя очень много денег, в жизни может быть пусто и грустно.

Несмотря на постоянное внимание, которое мне уделяла пресса, выступления проходили не с таким огромным успехом, на который надеялся Яша. Иногда у нас возникали сложные ситуации. Однажды мне предстояло выступать в знаменитом театре «Европа» в Гамбурге. Мы прилетели из Мюнхена с небольшим опозданием и из аэропорта поехали прямо в театр. Лишь за кулисами мы узнали, что вся программа была составлена из выступлений фокусников. Это были классические трюковые номера со шляпами, темными плащами и масками. Но нам ни слова не сказали о содержании программы в тот момент, когда мы подписывали контракт. Для меня это было равносильно самоубийству. Нет, не то чтобы я против шоу-бизнеса, но выступления фокусников есть выступления фокусников. Мои же демонстрации внешне выглядят очень просто, их ценность в том, что они настоящие. Если я появляюсь на той же сцене, где и фокусники, меня, естественно, тоже автоматически зачисляют в их разряд. Это могло, во-первых, плохо отразиться на будущих научных экспериментах и, во-вторых, попросту подвергнуть сомнению всю мою репутацию. Мы с Яшей бурно протестовали, но выбора у нас не было. По контракту я обязан был выступать. Конферансье объявил, что мое выступление — это лекция и демонстрация, а вовсе не шоу. Но от этого не стало легче. Телепатия и гнущиеся ключи ни при каких обстоятельствах не могут конкурировать с выступлениями и номерами, в которых разрезают женщин пополам или вынимают зайцев из шляп.

Как ни странно, но сами фокусники — участники шоу-программы понимали, что мне нечего прятать в рукав, и серьезно заинтересовались тем, как работают мои силы. Но для меня сам факт того, что я выступал с ними в одной программе, был губителен. И я это очень хорошо понимал.

Примерно в эти дни я познакомился с Вернером Шмидтом. Это один из самых известных импресарио в Германии, который продюсировал немецкий вариант знаменитых музыкальных шоу «Скрипач на крыше» и «Волосы». Представившись мне после одного из выступлений в театре, он сказал: «Я не знаю, как вам объяснить это, но то, что я увидел сегодня, полностью перевернуло всю мою жизнь. Я давно об этом мечтал».

Я сперва не мог понять, что он имеет в виду. Но на следующий день за обедом он сказал, что пишет мюзикл, в основе которого лежит использование мистических сил. Когда он увидел меня на сцене, то словно воочию представил свой мюзикл. Он не мог в это поверить и теперь мечтает о том, чтобы я участвовал в его мюзикле и как актер, и как певец, и как человек, демонстрирующий самые непостижимые вещи в мире. Я должен признаться, что меня заинтриговала его идея, хотя я и не совсем представлял себе, как он собирается ее осуществить. Я, разумеется, никогда еще не пел перед публикой, но был готов поучиться и попробовать.

Когда я рассказал об этом по телефону Андриа, он моего восторга отнюдь не разделил. Единственное, о чем он все время думал, — это о скорейшем начале научных экспериментов. Он сказал, что ему удалось заинтересовать Станфордский научный институт программой, при помощи которой можно было бы изучать эти силы в очень строгих лабораторных условиях. Андриа возвращался в Европу, чтобы встретиться со мной и окончательно обсудить наши планы.

Шел октябрь 1972 года, и он хотел начать эксперименты в Станфордском институте уже в ноябре. Он предлагал, чтобы я сперва приехал в США познакомиться с теми учеными, которые, как он думал, смогут поддержать идею серьезной работы в лабораториях. Он надеялся, что они смогут оказать поддержку в том случае, если увидят эти энергетические силы в действии и убедятся в их неподдельности.

Когда Андриа приехал в Германию, они с Вернером быстро нашли общий язык и понравились друг другу. Тем более мы заметили, что, когда Вернер находился где-то поблизости, еще чаще стали происходить какие-то непонятные и непредвиденные вещи. Например, лампа вдруг срывалась с места, слегка приподнималась и падала. А в ресторане сами собой начинали гнуться вилки и ложки, хотя я к ним даже не прикасался. Некоторые предметы вдруг просто исчезали, а потом неизвестно откуда падали на пол.

Яша записывал все эти явления, дни и время, когда они происходили, и из его записей вырисовывалась какая-то интересная картина. Быть может, эти явления и не впечатляют вас, когда вы читаете о них. Но когда они неожиданно происходят, — я, как правило, в этот момент о них не думаю, — то волей-неволей удивишься и задумаешься — в чем же дело?

Наши планы пришлось немного изменить. Было решено, что мы с Шипи приедем в США к Аидриа в конце октября. А Яша и Вернер приедут позже. Яша займется организацией целого рада моих выступлений в университетских центрах, а Вернер продолжит подготовку своего мюзикла там, а не в Германии. Конечно, это была фантастическая идея, немножко нереальная, но увлекательная. Самое главное, что все это не должно помешать серьезной научной работе, которую нам предстояло сделать. Турне, лекции принесут какой-то заработок, и я смогу жить достаточно независимо, пока будут продолжаться эксперименты.

Конечно, идея с мюзиклом была немного авантюрной, но и отказываться от нее нам не хотелось, хотя никто не знал, что из этого получится. Андриа собирался вернуться в США немного раньше нас всех, и он попросил меня съездить предварительно в Англию, чтобы встретиться и познакомиться с учеными и с теми людьми, которые могли оказать финансовую поддержку научной работе.

Шипи полетел в Лондон вместе со мной, и мы выполнили почти все поручения Пухарича. Примечательно, что во время нашего обратного путешествия в Германию произошла одна удивительная вещь. Мы с Шипи сидели на левой стороне салона самолета «Люфтганза». Мой фотоаппарат «Никон» лежал под свободным сиденьем. И вдруг он сам поднялся — мой фотоаппарат — и остановился прямо передо мной. Мы с Шипи были потрясены. Я взял его в руки и подумал, что, может быть, это сигнал что-то сделать? Я посмотрел в иллюминатор, но ничего не увидел, кроме голубого неба и белых туч. Тем не менее я решил направить камеру в иллюминатор и сделать несколько снимков. Мне трудно объяснить, почему у меня возникла такая потребность, ведь не было никакого смысла снимать чистое небо. Ну разве что только из-за того, что аппарат сам поднялся, — мне показалось, что это что-то означало. Я сделал несколько снимков, и на пленке еще оставалась пара кадров. После этого убрал фотоаппарат и, приписав происшедшее к целой серии странных случаев, практически забыл о лучившемся. Но, что самое главное, удивление в связи с этим еще ждало меня впереди.

Андриа встретил нас в аэропорту Кеннеди в Нью-Йорке и отвез к себе домой в Оссининг, местечко в пригороде. Дом был большой, красивый, вокруг было много зелени и деревьев. Я до сих пор все еще сомневался в необходимости лабораторных изучений, так как был не в состоянии преодолеть свой страх.

Вспоминая сейчас об этом, я понимаю, что у меня просто не было достаточно уверенности в себе, в том, что мне удастся регулярно и одинаково успешно повторять некоторые эксперименты по многу раз, тем более в незнакомом окружении или, что еще значительно хуже, в присутствии зла, открытого, не прячущегося. Я к этому времени уже начал понимать, что присутствие скептиков даже подстегивает меня, но зато совершенно обезоруживает и обессиливает окружающее недоброжелательство и зло.

В течение последних нескольких месяцев было уже несколько десятков совершенно необъяснимых случаев. Я все больше убеждался в том, что они происходили под контролем каких-то компьютерных разумов. В общем-то другой возможности я и не допускал. Меня только удивляло, почему так капризно иногда действуют эти силы. Почему они заставляют вещи исчезать и появляться без какого-либо намека на то, что это означает? Почему эти силы как бы играли с нами? Происшествия эти были какими-то непонятными символами, которые мы в обычной жизни пропускаем, не видим. Но зачем они тогда проявляются у нас — на нашем низком уровне сознания? Почему подавляющее большинство таких проявлений происходили именно среди определенных людей, а не с другими? Вопросы, вопросы…

Даже несмотря на все переживания и волнения, связанные с пребыванием в Америке, эти проблемы не выходили у меня их головы. Я чувствовал, что эти силы мной манипулируют и я не имею над ними никакого контроля.

Мое первое путешествие в Америку в августе 1972 года было коротким. Я встретился с капитаном Эдгаром Митчеллом, очень симпатичным и уверенным в себе человеком. Мне он понравился. Кроме того, я познакомился с профессором Джеральдом Фейнбергом, профессором физического факультета Колумбийского университета, и с доктором Уилбором Франклином из университета Кент Стейт. Я продемонстрировал им несколько неформальных экспериментов: переводил часы вперед, погнул металлическое кольцо, сосредоточивал все свои усилия на железной игле, которая с треском сломалась. Они оба пришли к выводу, что нужно провести очень серьезные научные исследования.

А главное — капитан Митчелл очень хотел познакомить меня с доктором Вернером фон Брауном — знаменитым ученым, специалистом по ракетным двигателям. Мы встретились в стенах Ферчайлд Индастриз, вице-президентом которого он является. Было заметно, что он не очень-то верит в существование сверхъестественных сил, но настроен очень дружелюбно. Мне ужасно хотелось показать ему все, на что я способен, потому что он был таким мягким, интеллигентным и умным человеком. Ну и, конечно, я не хотел подводить капитана Митчелла.

Я попросил доктора фон Брауна снять с руки тяжелое обручальное кольцо и подержать его в ладони. Я начал сосредоточивать усилия на кольце, положив свою руку рядом с его так, чтобы не дотрагиваться ни до его ладони, ни до кольца. Кольцо медленно сгибалось, меняя форму, и из круглого превратилось в овальное. Доктор фон Браун признался, что был настроен скептически и не хотел верить глазам, когда все это произошло. Позже он сказал корреспонденту: «Геллер согнул мое золотое обручальное кольцо, даже не прикасаясь к нему, оно находилось в ладони моей собственной руки. Как он это проделал — я не имею ни малейшего понятия. Я не могу предложить какого-либо научного объяснения этому. Все, что я знаю, — это то, что сперва мое кольцо было круглым, а теперь оно овальное».

А дальше произошло еще более интересное событие. У него был электронный карманный калькулятор, который не работал. Он считал, что сели батарейки, но его секретарша утверждала, что они в порядке. Я предложил попробовать его починить, и он охотно разрешил мне завести калькулятор. Я зажал прибор между ладонями и направил на него все мысленные усилия. Примерно через минуту панель загорелась, но цифры светились неправильно. Я снова взял его, подержал еще минуту, и на этот раз прибор заработал нормально. Эксперимент для доктора фон Брауна был успешно завершен.

Все демонстрации для доктора Фейнберга, доктора фон Брауна и многих других были важны прежде всего для того, чтобы убедить Станфордский институт в том, что программа исследований, запланированная для меня, стоила свеч.

Тем' временем продолжались мистические голосовые послания как будто бы в замедленной записи, появлявшиеся на магнитофоне. Мне не раз приходилось видеть, как кнопка на магнитофоне сама вдруг нажимается, как будто на нее давит какая-то невидимая рука. А перед этим обычно происходило что-то очень необычное, словно привлекая наше внимание и указывая на то, что магнитофон с чистой пленкой вот-вот включится. Например, пепельница взлетала со стола и падала на пол. Она не скатывалась, она просто прыгала. Или вдруг какая-нибудь маленькая ваза в соседней комнате падала со стола. Самое удивительное, что все эти вещи падали мягко и не разбивались. Но даже падая на мягкие поверхности, они издавали какой-то металлический звон, чтобы обратить на них наше внимание.

Я не знаю, как убедить читателей поверить в такие вещи. Они ведь до сих пор со мной происходят. И я просто описываю все, как было. Я понимаю, что все это звучит очень странно и неправдоподобно, но дело в том, что видел эти вещи не только я, но и люди, меня окружающие. Поэтому либо они действительно происходили, либо мы все сумасшедшие. Однако хочу заметить, что среди очевидцев есть очень известные и авторитетные ученые, чьи оценки, мне кажется, заслуживают доверия.

Голоса на пленках — самое сложное, потому что пленка либо таинственно исчезала в самом магнитофоне, либо вдруг вся размагничивалась, оказываясь стертой, когда мы пытались воспроизвести запись. А это означало, что доказательство уничтожено и мы единственные очевидцы фантастических сеансов связи. Голоса часто давали мне различные инструкции. Они, скажем указывали на то, что дискуссии и неформальные демонстрации моих возможностей ученым — это вполне приемлемо. Но ни в коем случае недопустимо их более глубокое научное изучение.

У меня были весьма неоднозначные чувства по поводу этих инструкций. Я хотел делать как неформальные, так и формальные эксперименты в научных лабораториях. Очень трудно было оставаться рациональным и благоразумным, когда все, что вокруг происходило, было нерациональным и необъяснимым с точки зрения обыкновенного разума.

Мы с Шипи снова вернулись в Европу, где должны были пробыть до ноября 1972 года, если к этому времени все будет обстоять успешно с планами Станфордского института. Почти все время в Европе мы тратили на налаживание связей с людьми, так или иначе связанными с будущей программой исследований.

Среди них была и Мелани Тойофуку, очень милая американка японского происхождения, обладающая прекрасным ярким умом и потрясающими способностями в организационной работе. Она раньше работала в итальянском кино, но в последнее время активно и увлеченно занималась научными экспериментами. Временно присоединилась к нашей группе также Сольвейг Кларк, представительница одной крупной корпорации. Как и Мелани, это была очень милая и симпатичная женщина, умевшая быстро и энергично решать самые сложные проблемы. Обе они очень поддерживали нашу программу научного изучения таинственных сил и присутствовали при многих их уникальных проявлениях.

Шипи, Мелани и я возвратились в Нью-Йорк в первой половине ноября 1972 года. Предстояло очень четко все спланировать, чтобы одновременно сочетать научные исследования с коммерческим турне, лекциями, демонстрациями и, может быть, мюзиклом, который Вернер по-прежнему мечтал поставить. Я снова встретил очень много интересных людей: Боба и Джуди Скатч, глубоко и очень серьезно занимающихся изучением парапсихологических наук, Марию и Байрона Джанис, ставших вскоре моими едва ли не самыми близкими друзьями.

Я уже с первого взгляда понимаю, что с некоторыми людьми у меня завяжется глубокая и длительная дружба. Так случилось с Марией и Байроном, так же было с Мелани и Сольвейг.

Так много странных вещей произошло с тех пор, как мы прилетели в Нью-Йорк, что даже сложно описать все эти явления. Уже на следующий день после нашего приезда в Осси-нинг я заметил, что огромный черный пес Андриа по кличке Веллингтон лежит на полу в кухне и как-то судорожно трясется. Вдруг зазвенел телефон, и Андриа пошел на кухню поднять трубку. По дороге ему нужно было перешагнуть через собаку, но вдруг Веллингтона не стало. Нет, дело вовсе не в том, что он встал и убежал. Просто одну секунду назад он был там, а уже через мгновение его там не было. С ним произошло точно так же, как с другими вещами, которые внезапно появлялись и исчезали, А еще через несколько секунд я увидел, как Веллингтон появился очень далеко на дороге, ведущей к дому. Мы позвали его. Он подбежал, но был как бы не в себе и продолжал неестественно трястись. Мы все были шокированы, никто не мог ничего понять. У Андриа никак не укладывалось в голове, как живой организм может быть так транспортирдаан в пространстве в течение всего нескольких секунд? Ведь для этого нужно было бы разобрать живую ткань атом за атомом, а потом снова собрать, или эти же атомы нужно было ускорить каким-то неизвестным путем. В общем-то все это относится и к любым другим предметам, которые исчезали и возвращались, но здесь была собака — живое существо, и это, конечно, произвело особое впечатление. Только позже мне удалось понять, что означал этот инцидент с Веллингтоном.

Перед самым нашим отъездом в Сан-Франциско, где вот-вот должны были начаться исследования в Станфордском институте, случилась одна очень неприятная для меня вещь. Мы с Андриа сидели у него в гостиной, когда пепельница и ключ неожиданно появились перед нами на столе. Андриа это воспринял как очередной сигнал к тому, что к нам идет какое-то новое послание от компьютерных голосов. Он достал магнитофон, и мы ждали. Андриа оказался прав. Кнопка воспроизведения снова сработала сама, и в динамике возник знакомый уже голос.

Он очень уверенно и четко сказал, что мне можно встречаться с учеными только неформально. Таким образом, ставилась под вопрос вся очень тщательно разработанная программа в Станфордском институте. Я все больше и больше убеждался в том, что должен прислушиваться к этим голосам. Все наблюдения указывали на то, что они программировали энергетические силы, которые проявлялись через меня. Поэтому меня очень взволновало это послание. Занервничал и Андриа. Нам нужно было быть в Сан-Франциско уже через несколько дней. Андриа возбужденно доказывал мне, что отказ от экспериментов в лаборатории будет воспринят и истолкован как страх перед разоблачением. Я понимал это, но и так чувствовал себя не слишком уверенно, а тут еще это таинственное предупреждение, которое только усилило мои сомнения. Андриа убеждал, что необходимо пройти научные испытания, несмотря на это послание на пленке. А я вдруг почувствовал, что не могу идти против этих инструкций. Мы чуть не поссорились — я вдруг с ужасом обнаружил, что против своей воли кидаю в него сахарницу. В довершение всего весь дом как бы затрясся и огромные часы, которые висели в холле, с грохотом рухнули на пол и разбились. Мелани и Шипи были с нами и все это видели.

В конце концов я согласился поехать в Сан-Франциско для того, чтобы объяснить ученым, почему в данный момент не могу заниматься исследовательской программой. А среди ночи в спальне, на втором этаже, где спали мы с Шипи, нас разбудил голос, неизвестно откуда раздававшийся, который произнес только одну фразу: «Андриа должен обо всем этом написать книгу». Такое заявление было, конечно, гораздо приятнее услышать, чем угрозы. Мы решили, что получили таким образом разрешение рассказывать про таинственные голоса, обсуждать это с другими. И это в какой-то мере означало, что предшествующие запреты могут быть ослаблены или даже сняты, хотя я все еще не был в этом уверен. Единственное, что я в тот момент чувствовал, — это то, что с новой силой охватили меня страх и волнение по поводу предстоящих встреч с учеными в Станфордском институте. Не хотелось бы мне вызвать на себя гнев Богов.

В таком нервном, взвинченном состоянии мы вылетели в Сан-Франциско. Страх сковал меня, мне казалось: «О, Боже, меня, небось, положат на огромный операционный стол под светом яркой мощной лампы. Ученые будут наклоняться надо мной, осматривать и ощупывать меня. На их лицах, наверное, будут надеты маски. Они неотступно будут следить за каждым моим движением, подключив ко мне десятки приборов». Это было типичное голливудское представление о лаборатории. Не в силах отрешиться от него, я ощущал какой-то дикий страх, хотя был уверен, что еду лишь для того, чтобы отказаться от участия в глубоком научном исследовании.

Наконец Андриа, Шипи и я приземлились в аэропорту Сан-Франциско. Горизонтальный эскалатор вез нас навстречу капитану Митчеллу и собравшимся вместе с ним ученым. Чем ближе мы подъезжали к ним, тем сильнее я нервничал. И еще этот чертов эскалатор так быстро двигался. Не было никакой возможности сбежать, как-то вырваться отсюда. Было такое чувство, что я снова прыгаю с парашютом.

Я мысленно подготовился к встрече, представлял, как буду пожимать им руки, как скажу, что боюсь этих экспериментов, и вдруг — ба-бах — я уже стою рядом с Эдгаром Митчеллом и он приветливо жмет мне руку, Они все были такие простые люди и такие уверенные в себе, красивые. С Митчеллом было трое ученых: Хал Путхофф и Рассел Тарг из Станфордского института, а также доктор Уилбор Франклин из института Кент Стейт.

Капитан Эдгар Митчелл — потрясающий человек, никогда не теряет головы и прекрасно знает, что ему нужно. Он поговорит с тобой спокойно, объяснит все, даст и тебе шанс высказаться, внимательно выслушает и сделает так, как считает нужным. Доктор Франклин — блондин, небольшого роста, в очках, очень веселый человек, которому не терпится поскорее заняться экспериментами. Хал Путхофф и Рассел Тарг тоже очень приятные уравновешенные люди, совсем не такие, какими я их себе представлял. Мне стало намного спокойнее, после того как я с ними познакомился.

Когда мы ехали из аэропорта в Пало Альто — местечко недалеко от Станфорда, то очень много говорили по поводу моих страхов перед лабораторией. Я им рассказал об очень многих странных вещах, которые происходили в последнее время. Они слушали меня, не перебивая. Я даже сказал что-то насчет пленок, чем вызвал неудовольствие Андриа, который считал, что по поводу этих вещей лучше пока ни с кем не говорить. Они, к моему удивлению, не спорили с тем, что я им говорил. Потом я описал некоторые из неконтролируемых феноменов. Например, ложки, ломающиеся сами по себе, или ключи, которые вдруг появляются из небытия. Высказал даже предположение, что все это как бы сигналы, указывающие, какие нужно принимать решения в тех или иных случаях. А напоследок сказал, что скоро мы увидим, правильно ли расценили эти сигналы, пообещав показать несколько примеров того, что делал во время лекций-демонстраций.

В квартире, которую они для нас сняли в Пало Альто, я предложил им сделать, не показывая мне, пять рисунков и четыре из них угадал. Потом согнул кольцо, которое принес с собой доктор Путхофф, не дотрагиваясь до него. Попытался двигать стрелки часов Рассела Тарга, но у меня ничего не вышло. А кольцо тем временем продолжало скручиваться. Хал Путхофф снял тяжелую массивную цепочку, висевшую у него на запястье. Через минуту он сломался — этот браслет — опять-таки без малейшего прикосновения. А кольцо все продолжало гнуться, пока не приобрело форму восьмерки. Все это как-то успокаивало меня. Но я по-прежнему чувствовал, что эксперименты в лаборатории — это нарушение инструкции.

У меня еще оставалось немного времени на раздумье, потому что следующий день, 12 ноября 1972 года, был воскресеньем. Мы пошли на пляж с Расселом и Халом. Это было очень приятно. Я наконец-то расслабился. Я чувствовал себя подопытной мышкой, которая постепенно привыкала к новому окружению. Вечером мы поужинали в доме Хала, где и познакомились с его семьей, и я еще больше стал чувствовать себя как дома.

На следующий день мы поехали в лабораторию Станфордского института. Атмосфера оказалась совсем не такой, какую я себе представлял. Не было никаких операционных столов, никаких ученых в масках и белых халатах. Все было очень неформально.

Они попросили меня сосредоточить все свое внимание на магнитомер, измеряющий сильные величины магнитного поля, и я не меньше, чем они, удивился, когда стрелка, что называется, зашкалила. Они сказали, что с научной точки зрения это невозможное явление. Но у меня тем не менее оно получалось каждый раз, когда они меня просили повторить. Следовательно, в тот момент, когда я сосредоточиваюсь и усиливаю свое внимание, возникает некое сильное магнитное поле, которое четко фиксировалось на этом приборе. Я становился все более уверен в своих силах.

После этого они решили подвергнуть испытанию металлическое кольцо, находящееся под водой, и при помощи ультразвукового прибора, имеющего выход на небольшой телевизионный экран, пронаблюдать, что происходит. Это приспособление помогло увидеть, что кольцо и под водой сплющивается, а на телевизионном экране в это время появились какие-то искажения и помехи в тот момент, когда я сосредоточивался. Как впоследствии выяснилось, именно в результате этого эксперимента «сошли с ума» компьютеры ВВС в комнате этажом ниже.

Я «разогревался» все сильнее, получая подтверждение, что энергетические силы действуют. У меня было впечатление, что они разыгрались, как маленький ребенок, у которого появилась целая куча новых игрушек. С каждым разом получалось все убедительнее и ярче, и я говорил себе: «Может быть, я все-таки смогу работать в условиях лаборатории?» Я был по-настоящему счастлив, что все так здорово срабатывало. Вспомнился мой первый парашютный прыжок — тогда я тоже очень переживал, а прыгнул — и все прошло отлично.

Ученые завороженно смотрели на стрелку прибора и говорили: «Эй, смотрите, что-то здесь действительно происходит». Они поворачивали какие-то ручки, что-то записывали, рисовали какие-то схемы. Время от времени проверяли меня, мои руки. А я спрашивал: «Неужели я и в самом деле что-то делаю с этой машиной?» Они отвечали: «По крайней мере, приборы так себя еще никогда не вели».

Пока все так хорошо шло, я решил не останавливаться и сразу приступить к экспериментам в лаборатории, продолжая до тех пор, пока силы не остановятся и не исчезнут. Андриа должен был вернуться в Нью-Йорк, а я остался в Станфорде и продолжал работать без него. После многих традиционных экспериментов я согласился принять участие в телепатических сеансах, которые они для меня подготовили.

Во время одного такого эксперимента они посадили меня в полностью изолированную комнату, чем-то похожую на холодильник. Стены в ней были массивные и к тому же цельно-железные. В середине комнаты были две большие металлические двери, их плотно закрыли — сперва одну, потом другую. И настала полная тишина. Было настолько тихо, что я вдруг вспомнил ныряние под водой и свои пещеры на Кипре. Нет, у меня не бывает клаустрофобии. Мне, наоборот, очень нравилась тишина, потому что в таких условиях я действительно могу сконцентрировать энергию по-настоящему. Внутри комнаты была зажженная лампа и, естественно, блокнот и карандаш. Через переговорное устройство они мне передавали свои распоряжения. Кто-то из них рисовал изображение, которое я, разумеется, не мог видеть. Потом они говорили: «Все, рисунок готов». Я концентрировал все свое внимание на своем внутреннем экране и пытался улавливать информацию о тех рисунках, которую мне посылали.

Для других экспериментов, связанных с телепатией, меня сажали в клетку Фарадея. Это двойной экранированный металлический ящик, который отражает любые радиоволны. Кроме всего прочего, сам ящик находился в наглухо закрытой комнате. В таких условиях я уж никак не мог жульничать, даже если бы очень захотел. Результаты экспериментов оказались намного выше, чем они ожидали. Некоторые из них отображены на иллюстрациях в этой книге. По подсчетам Станфордского института, шансы на получение таких результатов равнялись примерно один к миллиону.

Столько разных событий происходило, что я просто забыл про пленку, снятую через окно самолета «Люфтганза» над территорией Германии. А вспомнив, рассказал об этом случае Халу Путхоффу, он сам проявил пленку в надежной лаборатории. На последних кадрах были совершенно отчетливо видны НЛО. Один из этих снимков также напечатан в этой книге. Мне-то не нужно доказывать, что это не поддельные снимки. Но тем не менее мы этот негатив отнесли к профессиональному фотографу, сотруднику Станфордского института. Он измерил размеры иллюминатора самолета и очень долго что-то высчитывал. Заключение было следующим: «Полностью исключена возможность подделки на этом снимке».

По мере того как институт в Станфорде начинал получать все новые доказательства, подтверждающие экспериментальные результаты, спор вокруг программ исследований начинал расти. Все новые и новые слухи распространялись по поводу компьютерной программы ВВС. Но меня несколько насторожило, что ученые в Станфордском институте вдруг вне программы решили проверить действие моих энергий на видеопленку и изображение, записанное на ней, было либо сильно искажено, либо полностью стерто. Поскольку компьютеры хранят свою память также на магнитной пленке, видимо, здесь действительно существовала какая-то связь. Кроме того, тотчас же, как только поползли первые слухи, Агентство передовых исследовательских проектов — организация, занимающаяся исследованиями для ВВС, начала на меня массированные атаки, настаивая на том, что я шарлатан и обманщик, которому удалось обвести вокруг пальца ученых в Станфордском институте. Они даже прислали Рея Хаймана, профессора психологии Орегонского университета, для того чтобы разобраться во всем. Спустя некоторое время он сделал заявление, в котором говорилось: «Ури Геллер делает то же самое, что могут делать и другие фокусники, просто он настолько умен, что сумел обмануть сразу десяток ученых». Но я к тому времени уже обрел такую уверенность, что мог сказать себе: «Они не верят, ну и пусть!»

Первая серия экспериментов закончилась в середине декабря 1972 года. Мы с Шипи вернулись к Андриа в Оссининг. Там узнали, что Агентство передовых исследовательских проектов усиливает кампанию по дискредитации как исследований Станфордского института, так и моего умения демонстрировать неизвестные силы.

Джон Вильхельм, корреспондент «Лос-Анджелес тайме», приехал к нам 18 января 1973 года. Он сказал, что Джордж Лоуренс получил задание поставить под сомнение репутацию Митчелла, Путхоффа и Тарга. А Леон Жаров, научный редактор журнала «Тайм», уже объявил о своем решении написать статью против меня, и уже никто не смог его переубедить. Позже я узнал, что и сам Вильхельм перешел в стан наших противников.

Тем временем Андриа готовил научное заключение по итогам исследований, проведенных в Станфордском институте, где подробно и обстоятельно описал все, что происходило.

Однажды я обедал с капитаном Митчеллом и Расселом Таргом в кафетерии Станфордского института. Мы заговорили о знаменитой прогулке Митчелла по поверхности Луны и о других интересных приключениях, которые с ним происходили. Он посокрушался, что оставил очень хорошую фотокамеру на Луне. Я ничего не сказал вслух, но с этого момента буквально загорелся идеей попытаться вернуть эту камеру на Землю, используя все тот же процесс исчезновения и появления. Мы уже почти заканчивали есть, когда случилась еще одна удивительная вещь. В тот день я был очень голоден и заказал два сладких блюда. Одно из них — ванильное мороженое. Я взял ложку, положил мороженое себе в рот и почувствовал на зубах что-то металлическое. Я выплюнул и увидел миниатюрный наконечник, словно острие игрушечной стрелы. Меня разозлило, что эта железка попала в пищу, в конце концов, я мог сломать зубы. Рассел Тарг посмотрел на наконечник и передал его Эдгарду Митчеллу, Тот взглянул и сказал: «Боже, это мне что-то очень напоминает». Но так и не вспомнил что.

Я попросил официантку выяснить, откуда это мороженое, и предупредить поставщиков о том, что случилось, потому что люди могут пострадать. Она попросила меня отдать эту стрелу ей, но я сказал: «Нет, мне бы хотелось оставить ее себе на память».

Через некоторое время мы уже сидели в лаборатории, разговаривали и вдруг увидели, как что-то упало на ковер. Мы подняли — это была остальная часть стрелы. Вместе эти две частички составляли декоративную заколку, которую, как выяснилось, много лет назад потерял капитан Митчелл, Он узнал эту здколку и был потрясен. И вдруг она сейчас вернулась, сломанная пополам. Но откуда вернулась? Я, конечно, не знал. Но опять подумал: «Может быть, и камера когда-нибудь вернется с Луны?» Это был бы один из самых невероятных сюрпризов, случись такое на самом деле. Это фантазия? Конечно. Но после всего, что происходило, я теперь с трудом могу сказать, что фантазия, а что реальность.

Еще два случая, почти такие же странные, мне запомнились. Один произошел в августе 1972 года, еще во время моей первой поездки в Соединенные Штаты. Андриа пригласил капитана Митчелла и других ученых на прием по случаю окончания разработки плана экспериментов. Ну и кто-то спросил меня, смогу ли я что-нибудь сделать со стручком боба. Я не хотел даже пробовать, потому что предпочитаю не иметь дела с живой материей, и поэтому сказал, что не смогу ничего сделать. Но меня продолжали просить. Тогда я зажал семя в кулаке и начал на нем сосредоточиваться. Когда я раскрыл ладонь, то see увидели, что стручок пророс и стал почти на дюйм длиннее, чем раньше. Это произвело на всех огромное впечатление. Меня стали спрашивать, могу ли я вернуть его в первоначальное состояние. Я снова зажал его в кулак, закрыл глаза и начал усиленно направлять на бобовое зернышко всю свою энергию. И когда раскрыл ладонь, то оно опять приобрело прежние размер и форму. Ученые были в восторге, но меня это здорово испугало, и с тех пор я больше этим не занимаюсь из-за того, что здесь насильственному влиянию подвергается живой организм.

Уже было очевидно, что научные эксперименты, проведенные в Станфорде, подтвердят существование неизвестных энергетических сил. Андриа ликовал и убеждал меня, что это настоящий прорыв в науке. Хал Путхофф и Рассел Тарг приступили к подготовке большой научной работы — статьи, предназначенной для публикации в журнале «Нэйче».

Однако «Тайм» тоже не терял времени даром, пытаясь овладеть результатами экспериментов, которые институт Станфорда не хотел выдавать раньше времени. Журнал давил на Андриа, на меня, вынуждая нас выдать им результаты. Но мы, разумеется, не могли пойти на это. Не получив информации ни от нас, ни от ученых института, редакция журнала «Тайм» не на шутку разозлилась. Леон Жаров даже пригрозил институту Станфорда, что если редакция не получит полкой информации об открытиях и показаниях приборов, то они опубликуют статью, в которой поставят под сомнение как меня, так и репутацию всего исследовательского института. Началась настоящая война между журналом «Тайм» и Станфордом. Чарльз Андерсон, президент Станфордского института, активно вступился за своих людей, и мне это очень понравилось. Он не отступился от своих принципов даже тогда, когда вокруг ходили слухи, будто бы ученые состоят со мной в тайном заговоре. Мне кажется, Андерсон проявил поистине героическую смелость в этой очень непростой ситуации. Казалось, что «Тайм» не пощадит никого, кто хоть косвенно был связан с экспериментами. Нам оставалось только сидеть и ждать все новых и новых ударов.