"Джинн" - читать интересную книгу автора (Мастертон Грэхэм)

Глава I

Был жаркий, знойный день середины августа, когда мы собрались на кладбище в строгих черных костюмах с белоснежными рубашками, похожие на переодетых омаров. Когда похороны показывают в кино, картина тут неизменная: проливной дождь, все под черными зонтами, слезы капают вперемешку с каплями дождя… Если у кого-нибудь и были на лице слезы, чего я, кстати, не заметил, то они скорее всего перемешивались с потом.

Уж кому было здесь уютнее всех, так это самому покойнику. Он лежал в дорогом гробу из полированного светлого дуба с затейливыми резными ручками, крышка гроба вся была завалена лилиями, розами и орхидеями. Последние особенно подходили для такой гнетущей обстановки, создаваемой нашими безучастными мрачными рожами. У всех было только одно желание побыстрее похоронить нашего ушедшего друга. и вернуться назад, чтобы хлебнуть холодного пивка.

Священник стоял над открытой могилой и читал молитву.

Вдова то и дело подносила к глазам тонкий вышитый платок. Затем гроб опустили в могилу, и мы, как и положено, бросили несколько горстей земли на крышку. Я старался выбирать комки помягче, чтобы они не стучали о крышку и, чего доброго, не тревожили усопшего. Пусть себе лежит, ему сейчас лучше всех.

Наконец все было закончено и мы двинулись обратно сквозь редкий белый лес из мраморных скульптур неподвижных ангелов и каменных надгробий. Стоял тяжелый, неподвижный зной, и мне казалось, что вот-вот мы начнем задыхаться. Нас ожидали четыре лимузина у дороги, в которые мы уселись, глядя друг на друга со скорбным выражением, пытаясь не улыбаться.

На небольшой скорости машины проехали и свернули в сторону Трескового Мыса. Было уже больше одиннадцати часов, когда мы прибыли в Зимний Порт — белый деревянный дом усопшего на заброшенном южном побережье. Лимузины въехали в ворота по заросшей травой гравиевой дорожке и остановились возле дома.

Выйдя из машин и подставив лица свежему морскому бризу, мы дождались, когда вдова пригласит нас войти.

Я заметил, насколько обветшал Зимний Порт. Это было здание в полуколониальном стиле, построенное около 1800 года, с элегантной верандой и колоннами по всему периметру дома. В начале нашего века владельцы Зимнего Порта пристроили к нему орудийную башню, смотревшую своими бойницами в сторону заросшего берега, а на крыше установили флюгер в форме ятагана, который послушно отзывался на изменения ветра. Дом был огорожен рядом кривых деревьев, которые все, как одно, склонились в сторону дороги, как бы отпрянув от моря, как старые добропорядочные леди при виде мерзкой крысы. Но сейчас это старинное благородное здание имело весьма потрепанный вид — краска на стенах поблекла и облупилась, водосточные желоба разбиты, черепица на крыше поредела. Помнится, когда я еще ребенком приезжал в Зимний Порт, меня восхищали солнечные часы, установленные на широкой западной лужайке, но теперь их едва было видно из-за высокой густой травы.

Маджори Грейвс, одетая в траурное платье и шляпу с черной вуалью, вышла из последнего лимузина. Это была маленькая пятидесятилетняя женщина с крупным клювовидным носом и темными, близко посаженными глазами. Она напоминала мне креветку, а креветки всегда напоминали ее, поэтому я ел их редко. Все-таки некрасиво пожирать близких, даже в вареном виде.

— Привет Гарри, — измученно произнесла она, взяв своими клешнями в черных· перчатках мои руки и взглянув на меня маленькими глазами. Что-то непохоже было по ее виду, чтобы она плакала.

Я кивнул и улыбнулся.

— Это была очень величественная церемония, — сказал я. — Самая величественная…

Она улыбнулась в ответ и посмотрела рассеянным взором куда-то в сторону, как будто думала о чем-то отвлеченном.

— Да, — проронила она. — Полагаю, так и есть.

Мы еще постояли немного, держась за руки, словно собирались потанцевать. В это время какой-то тип решил нас запечатлеть в таком виде на фотографии и щелкнул камерой. Затем Маджори еще раз выдавила улыбку и направилась к остальным гостям, прибывшим на похоронную церемонию. Собралось около тридцати человек, из которых я почти никого не знал и надеялся, что меня им представят. Присутствовало несколько престарелых леди, весьма респектабельного вида мужчин и лишь одна симпатичная молодая девушка. Ее пухленькие красные губки и большие зеленые глаза наводили на мысль, что с ней неплохо бы познакомиться поближе. Чтобы побеседовать, конечно.

Маджори Грейвс провела нас в дом. Внутри он выглядел не лучше, чем снаружи. Обои отсырели от времени и влажного климата, ковры были стерты до серой основы. Квадратная прихожая, пол которой был выложен черным и бельм кафелем, вела в самую большую комнату дома, очень длинную, с высокими окнами, обращенными к морю. Помнится, когда-то эта комната была уставлена дорогой старинной мебелью, кругом радовали глаз цветы и декоративные растения, а теперь тут стояла лишь пара обтянутых ситцем диванов, которые разумней выкинуть, чем держать дома, да несколько жестких маленьких кресел. Даже рисованные маслом замечательные картины исчезли со стен, о них напоминали лишь темные прямоугольные отметины.

Компаньонка Маджори, рассеянная женщина средних лет с выпирающими вперед зубами, приготовила несколько маленьких пирожных с вишенками, которые подала на стол вместе с тремя бутылками шерри.

— Что мертвый, что живой! — чуть слышно пробормотал один из мужчин. — Такой же проклятый скряга!

— Джордж! — с упреком проговорила его жена.

— Да, — упрямо повторил Джордж, который мне сразу же не понравился, — ,этот тип был настолько скуп, — что фаршировал индейки для гостей газетами..

В другом углу какая-то парочка обсуждала нынешнее состояние дома. Шепотом.

— Должно быть, он растратился до последнего цента, сказала решительного вида женщина с имбирными волосами. В жизни не видела жилища паршивее!

— А я-то думал, что он миллионер, — посопел презрительным тоном ее лысый и брюхастый муж. — Надо же так ошибиться!

Сама Маджори пыталась завязать разговор с высоким, мрачного вида мужчиной, который, заявив, что от этого шерри его вот-вот вырвет, налил в чашку воды и жадно выпил.

Какими бы жалкими эти похороны ни были, для меня это единственная возможность врываться из привычных будней. Я работал в Нью-Йорке, в дурацкой конторе на Десятой авеню, и когда получил известие о смерти своего крестного отца, то был несказанно рад. выбраться из шумного города и поехать на мыс. У меня обычно нет ни денег, ни предлога для отгула, а тут на тебе — такая возможность!

Я не то чтобы не любил своего крестного, Макса Грейвса.

По правде, я не испытывал к нему вообще никаких чувств, так как не видел ни Макса, ни Маджори уже много лет. В те дни, когда меня ребенком родители брали с собой в Зимний Порт, Макс был радушным и разговорчивым хозяином, но с годами он становился все угрюмее и мрачнее, а его маразм донимал окружающих со — страшной СИЛОЙ.· В конце концов я прекратил свои некогда приятные поездки в Зимний Порт. Конечно, я посылал рождественские открытки и маленькие подарки ко дню рождения, но держался подальше от Грейвса. Нет ничего веселого в общении со старым сварливым маразматиком…

Теперь же у меня были свои причины радоваться этому маленькому отпуску. Одна из них заключалась в том, что у меня окончательно испортились долгие отношения с одной маленькой блондинкой по имени Элисон. Какое-то время мы любили друг друга, а потом пошли сплошные ссоры и споры. В один прекрасный день я зашел в свой любимый бар пропустить пару стаканчиков и увидел, как ее обнимает какой-то полупьяный жизнерадостный придурок. Это было началом конца.

Другая причина заключалась во мне самом. В то время Я переживал некий творческий кризис в работе. Моя деятельность — нечто труднообъяснимое, особенно если учесть, что с некоторых пор я перестал ей соответствовать. Ведь если вы встретите солидного лысеющего тридцатитрехлетнего мужчину с большим носом и слегка косящими глазами, вряд ли вы подумаете, что это — ясновидец.

Поначалу я давал объявления в газеты, но вскоре забросил это дело. Затем попробовал некоторые другие работы водил, например, немецких туристов вокруг Манхэттена, даже выгуливал собак. В конце концов я нашел прибыльное дельце: гадать для старых леди, у которых куча денег. Я постарался превратить свою хибару в подобие чародейского притона пурпурная драпировка, куча журналов в роскошных обложках — и стал помещать ежедневные объявления в «Нью-Йорк пост». Дело пошло в гору, я наловчился давать возбуждающие, но весьма двусмысленные уверения, приобрел сноровку, внушая старым леди мысли о том, что они всегда желанны и любимы. Я зарабатывал достаточно, мог платить за квартиру и сводить концы с концами. Однако не так много, чтобы позволять себе длительные отпуска.

К сожалению, духовный мир начал меня мало-помалу разочаровывать. Хотя иногда мне и казалось, что там, по ту сторону жизни, действительно есть что-то этакое, я все чаще задумывался о том, что все это полнейший бред, а мой бесконечный обман вскоре будет раскрыт. Последние месяцы я чувствовал, как оккультное дарование покидает меня. Это другая причина, почему я пришел на похороны Макса. Может, хоть это мероприятие вдохнет в меня силы, необходимые для работы? А может, и нет. Как бы то ни было, но даже это тягостное событие было разнообразием в моей чертовски унылой жизни..

Я решил перебраться на другой конец комнаты и познакомиться с молодой девушкой с красными губами. Вблизи она оказалась старше, но выглядела все же весьма и весьма привлекательной. Она было невысокого роста, но грудь ее была более чем щедрой, а взгляд — с той особой лисьей хитринкой, что напоминал мне Софи Лорен.

Стараясь держаться учтиво, я протянул ей свою визитку.

Она приподняла дымчатую вуаль и прочитала вслух:

— «Гарри Эрскайн. Магистр потусторонних сил». Какая· прелесть! Что это все означает?

— Ну… это означает, что я предсказываю людям судьбу.

Мои клиенты в основном —. старые леди. Я для них что-то типа ясновидца..

— Ясновидец? То есть вы всматриваетесь в кристальные шары и во всякую подобную чушь?

«Ее остроумие не знает границ», — подумал я, но не стал делать ей комплимент, а просто сказал:

— Ну, не совсем в кристальные шары. Обычно я смотрю на карты. Есть и другие способы.

Девушка поглядела на меня с удивлением:

— Я никогда раньше не встречалась с настоящим прорицателем. Вы действительно можете предсказать будущее?

— Думаю, да. В пределах нескольких лет. Но со временем надеюсь увеличить этот срок. Оккультизм, знаете ли, такое же занятие, как и все другие, только более топкое. Вы ведь не можете без· практики мастерски управлять автомобилем, так и в моем ремесле — опыт не менее важен.

Она улыбнулась:

— Как интересно! Никогда об этом не думала.

— Ну вот, теперь узнали от меня.

Девушка хлебнула шерри.

— А вы хорошо знали Макса Грейвса? — спросила она.

— Лучше некуда. Он был моим крестным отцом. И к тому же он — старый друг моего отца, они вместе в колледже учились. Мы обычно звали его дядей. Он был милым и интересным человеком.

— Что-то не видно, чтобы кто-то горевал о его кончине. Я пожал плечами:

— Под старость он немного спятил. А раньше, еще в моем детстве, он был добрейшим мужиком. На десять лет он подарил мне заводную железную дорогу и никогда не забывал посылать к Рождеству поздравительную открытку. С возрастом он превратился в затворника, стал каким-то злым, вспыльчивым. Из-за этого я много лет его не видел. Я считал, что он — натура весьма необычная. Он будто вобрал в себя все необычные натуры мира, а это слишком много, чтобы один человек мог все вынести.

— А что он делал? — спросила девушка. — Я имею в виду, чем он — зарабатывал на жизнь?

— Кажется, нефтяными поставками с Ближнего Востока. В молодости он долгое время: жил в Аравии. Это· было еще до времен монополии. Он притащил оттуда кучу всякого азиатского хлама. Помнится, в детстве я любил играть с верблюжьими седлами. Игра называлась «Одинокий бедуин».

Девушка приподняла бровь.

— А кто играл Тонто?

— У меня Никогда не было Тонто… Я всю жизнь живу как одинокий бедуин.

— И даже не женаты?

— Ты что, смеешься? — Я и сам не заметил, как перешел на «ты». — Ты можешь себе представить, как содержать жену и детей гаданием на кофейной гуще?

Девушка ничего не ответила, лишь улыбнулась. Вздохнув, я прикончил свой шерри.

— Послушай, — сказал я, — здесь на мысе один неплохой ресторанчик, где подают прекрасных омаров. Как насчет маленького ланча? Если ты, конечно, не объелась пирожными. — Конечно, — кивнула она. — Может, ты прочтешь мое будущее на обглоданных омаровых клешнях.

— Лучше я изучу твои ладони. А еще лучше — подошвы. Кстати, я еще не знаю твоего имени.

— Анна, — представилась она.

— Анна, а дальше?

— Просто Анна.

— Это весьма загадочно.

— Да уж вот так.

— Ну, отлично, пусть будет просто Анна, — согласился я. — Сейчас я скажу несколько слов соболезнования своей крестной, а потом пойдем. Смотри, чтобы тебя не увел какой-нибудь странный тип. Здесь их достаточно.

— Думаю, это уже случилось, — с улыбкой ответила Анна. Я оставил ее и направился сквозь толпу бесцельно болтающихся гостей. к Маджори Грейвс и ее скорбному собеседнику. Они разговаривали о плачевном состоянии кухонной утвари, И мне казалось, что окружающие с удовольствием прислушиваются к их беседе.

— Маджори, — произнес я, взяв ее за руку. — Можно сказать тебе несколько слов наедине?

— Разумеется, — ответила она. — Прошу прощения, мистер Гост.

Мистер Гocт печально поднял стакан с шерри:. — Не беспокойтесь, миссис Грейвс, все в порядке.

Маджори Грейвс выглядела какой-то рассеянной. На лице ни горя, ни печали, а только выражение задумчивости и беспокойства.

— Все в порядке? — спросил я ее. — У тебя нет никаких финансовых проблем? Я имею в виду, что…

Она качнула головой:

— Нет, с деньгами у меня все в порядке. На этот счет не стоит беспокоиться.

— Маджори, — серьезно сказал я, — дом приходит в упадок.

— Я знаю, — ответила она, глядя куда-то мимо меня. Но это неважно.

— Неважно? Это старый дом. Если за ним не присматривать, он развалится на глазах. Ему нужен ремонт: крышу подправить, починить водосточные желоба…

— Все равно он… дому конец, — спокойно сказала она.

— Конец? Не понимаю.

— Пускай развалится. Я снесу его и продам землю под строительство. Мне сказали, что я могу построить новый дом на одном акре.

— Ну что же. Это твое дело. Может, так оно и лучше. Просто я всегда думал, что ты любишь Зимний Порт. Это замечательный старый дом, Маджори. Жаль, что его не станет.

Она покачала головой:

— Он должен быть снесен.

— Почему?

— Не хотелось бы говорить об этом. Это мое личное решение, Гарри, и я уверяю тебя, что так будет лучше. А теперь мне надо поговорить с Робертом, пока он не ушел.

Я держал ее за руку. Сквозь тонкую ткань траурного наряда я чувствовал холод ее кожи. Это всегда интересно ощущать разность температур. Например, тронув ледяную ступню или горячую грудь.

— Маджори, — сказал я. — Я — твой крестный сын.

Она наконец посмотрела на меня с кротким выражением своих черных креветочных глаз.

— Гарри, — мягко проговорила она. — Я действительно не могу объяснить тебе всего.

— А зря. Ты взгляни, Маджори, на эту комнату. Куда делась мебель? Где картины?

— Это были портреты, — ответила Маджори. — Мы не могли их держать в доме..

— Не могли держать в доме портреты? Что ты имеешь в виду?

Неожиданно у нее затряслись руки. Это был не спазм печали, просто обычная нервная дрожь. Это был истерический, неописуемый страх. Так лошадь трясется от ужаса, чувствуя в соломе змею.

— Пойдем лучше отсюда, — сказал я, стараясь вести ее сквозь толпу гостей быстро и спокойно, насколько это было возможно.

С другого конца комнаты Анна помахала мне рукой и вопросительно повела бровью, заметив, что я направляюсь к выходу. Я поднял вверх руку с растопыренными пальцами, давая понять, что вернусь. через пять минут. Она пожала плечами и кивнула. Мне не хотелось оставлять ее одну в этой комнате, но в конце концов мы ведь с ней уже договорились насчет ланча, так что я был спокоен. Не уведет же ее отсюда какой-нибудь пьяница.

Мы с Маджори с удовольствием вдохнули свежего морского воздуха, немного прогулялись под ярким солнцем по заросшим лужайкам и под конец уселись отдохнуть на покореженную железную скамейку в саду. Отсюда был прекрасный вид на сверкающее море цвета лазури, вдали виднелись проплывающие большие суда и маленькие яхты. На этом все красивое, что радовало глаз, заканчивалось. И вот я вновь гляжу с тоской на дряхлый дом с готической башенкой, и на запущенный сад. Не слышно ничего, кроме шума прибоя, да флюгер поскрипывает при каждом движении. Маджори распустила свои седеющие волосы достала носовой платок и выразительно высморкалась.

— Я никогда тебя такой не видел, — сказал я. — Тебя, наверное, что-то пугает.

Она положила руки на колени и, ничего не говоря, уставилась на море.

— Я все-таки не понял насчет дома, — настаивал я. Разве Макс не хотел, чтобы ты о доме заботилась? Разве он не оставил денег?

Маджори не отвечала. Они сидела неподвижно, как будто позировала художнику.

— Ну, не знаю, — безропотно сказал я. Вытащил пачку сигарет и увидел, что она смята. Извлек сигарету, которая была в форме буквы «у», выпрямил ее и с удовольствием закурил.

А саблевидный флюгер вертелся вовсю: к-сссик, к-с-с-с-сик, к-сссссик..

Через несколько минут Маджори наконец выдавила:

— Он умер не по своей воле…

Я кивнул.

— Поэтому он ничего не оставил на содержание дома?

— О, нет, — всхлипнула она. — Он прекрасно знал, что будет с этим домом.

— Ты думаешь, Макс сам хотел, чтобы он развалился?

— Да.

— Но почему? Ведь это такой замечательный старинный дом! Макс так его любил!

Маджори судорожно вздохнула. По всему было заметно, что она очень нервничала и ей стоило изрядных усилий держать себя в руках…

— Он никогда ничего не объяснял. Он лишь рассказал мне то, что было необходимо для моей собственной безопасности.

Я засмеялся. В том, что сказала Маджори, не было ничего смешного, но я решил показать ей, как беззаботно и легко отношусь к ее словам.

— Мне кажется, это одна из маленьких шуток Макса, сказал я. — Думаю, тебе не стоит беспокоиться. И еще мне кажется, что тебе сейчас нужен отдых. Все-таки ты утомилась.

— Это была не шутка, — сказала она. — И Макс не был болен.

— Ты же говорила, что он был не в себе.

— Я не имела в виду болезнь.

— Тогда что же? Ты говоришь загадками·

Маджори принялась грызть ногти. Когда заговорила вновь, ее голос звучал сухо, слова она произносил а четко, и у меня возникло ощущение, что все это правда.

— Помнишь старинную амфору?

Я кивнул:

— Конечно. Ты говоришь о той, которую Макс привез из Аравии, она разрисована голубыми цветами, лошадками и еще чем-то? Ну, конечно, помню. Когда я был ребенком, амфора была одной из моих любимых вещей.

— Видишь ли, — задумчиво сказала Маджори. — С этой амфорой происходили удивительные вещи. Макс знал, но до последнего дня молчал. Этот сосуд был… ну, каким-то странным.

— То есть?

— Понимаешь, в нем было нечто таинственное, — сказала Маджори. — В свое время он использовался как некое акустическое устройство. То есть издавал какие-то музыкальные звуки. Я никогда ничего подобного не слышала, но Макс говорил, что слышал. Это обычно бывало ночью. Он рассказывал, как однажды поднялся ночью к себе в кабинет, часа в два или в три, и сосуд издавал музыкальные звуки.

Я нахмурился:

— Музыка? Какая музыка? Маджори пожала плечами:

— Какая-то неопределенная мелодия. Но амфора действительно играла, Макс проверял это несколько раз, по ночам.

— Я думаю, ему почудилось. Сама понимаешь — дуновение ветра над горлышком амфоры или что-то еще в этом роде.

— Нет, — резко покачала головой Маджори. — Макс тоже сначала думал так и отнес амфору на чердак, но сосуд продолжал петь по ночам. К тому же горлышко было залеплено пробкой, если ты помнишь, так что дело не в ветре.

Я задумался на минуту, выпуская дым изо рта.

— А может, внутри было что-нибудь такое, что разлагалось с выделением газа, и он просто шипел, выходя через поры в пробке?.

— Но почему по ночам? — спросила Маджори. — Почему в другое время было тихо?

— Потому что в ночное время температура снижается, ответил я. — Давление в амфоре соответственно возрастало, и газы прорвались наружу.

Маджори пожала плечами:

— Я не знаю, Гарри. Все, что могу сказать, так это то, что у, Макса появились большие причуды. Он стал нервным, беспокойным, часто жаловался на головные боли и на колики в животе. Он много времени проводил в кабинете, говорил, что пишет воспоминания, но я никогда не видела того, что он написал, он никогда ничего не показывал. Я его часто спрашивала об этом, но он всегда говорил, что ему многое надо исследовать и переосмыслить, прежде чем положить все это на бумагу. Я быта очень обеспокоена. Пыталась, повести его к врачу, но он всегда отнекивался; говорил, что это пустяки, пройдет.

Я смотрел на море, где двухмачтовая яхта боролась с волнами. Над головой шумел самолет, шедший на посадку в аэропорту Гианниса.

— А что с картинами? — спросил я. — Почему он убрал их со стен?

— Не знаю. Он. сказал, что так надо, что оставлять в доме эти портреты и фотографии большая ошибка. Выкинул все книги, в которых были картинки, а потом содрал расписную ткань, ею быта обита мебель, и заменил ее ситцем.

Я бросил окурок на землю и растоптал его.

— В самом деле, звучит жутковато. А для чего он все это сделал?

— Говорил, что на ткани были нарисованы люди, поэтому нельзя держать их в доме. Нигде не должно остаться ни единого портрета. Даже когда из магазина приносили продукты и на оберточной бумаге были какие-нибудь картинки, он их тут же сжигал.

— Маджори, — сказал я. — Можно подумать, что Макс действительно был… он был…

— Я знаю, — просто ответила она. — Вот почему я не хотела ничего рассказывать. В последние годы его никто не любил. Он был очень тяжелым человеком, чтобы с ним можно было водить знакомство. Постоянно суетился, придирался, выходил из себя. Это тянулось шесть или семь лет, и мне стыдно признаться, Гарри, но я почти рада, что теперь все закончилось.

— М-м-м-м, — промычал я. — Понимаю.

Маджори тяжело вздохнула:

— Он нянчился со своей проклятой амфорой, а мне говорил, что это — самый дорогой гость в нашем доме и не дай бог его потревожить. Я уговаривала его избавиться от амфоры. но он и слышать не хотел. Однажды я пригрозила, что разобью этот сосуд, так он чуть не спятил от гнева. В конце концов он запер амфору в башне под замок.

Я повернул голову и посмотрел на готическую башню. Ее окна были выбиты и зияли чернотой, а на крыше монотонно поскрипывал флюгер.

— И амфора до сих пор находится там?

Маджори кивнула.

— Макс опечатал дверь. Бывало, раньше я часто ходила в башенку, полюбоваться пейзажем. Ты же знаешь, какой замечательный вид открывается оттуда. Но он настоял, чтобы сосуд был заперт там, и не позволял мне приближаться к нему. Я знаю, что это звучит нелепо, я и сама часто думала, что он сошел с ума, но во всем остальном он был совершенно нормальным человеком, если не считать, конечно, его характера. Его беспокоило что-то, связанное с этой амфорой, он чувствовал, что должен запереть ее в башне.

— Мне бы хотелось взглянуть на нее, Маджори.

Она тут же схватила мою руку и побледнела.

— Нет, нет, ты не должен этого делать! Пожалуйста, Гарри. Макс особенно упирал на то, что к амфоре нельзя прикасаться. Придется сжечь этот дом, чтобы не трогать сосуд.

— Сжечь дом? Маджори, но ведь амфора превратится в угли. Я думаю, нам необходимо подняться в башню и по смотреть на эту диковинную вещь, которая так беспокоила Макса. Может, в амфоре лежат лоскутки старой одежды от какого-нибудь больного араба, и Макс просто боялся, что мы все заразимся чумой или чем-то еще. Ради бога, Маджори, неужели ты так боишься этой склянки?

— Макс боялся.

— А вот я не боюсь. И не думаю, что это будет великой мудростью — сжечь дом ради какого-то древнего горшка, в котором, возможно, хранится консервированный инжир.

В этот момент из дома вышла Анна и направилась к нам по некошеному газону. Ее вуаль развевалась от свежего морского ветра.

— Кто это? — спросила Маджори. — Твоя подруга?

— Ее зовут Анна, — сказал я. — Мы только что познакомились.

Маджори собралась еще что-то сказать, но Анна уже подошла и, стоя в двух метрах от нас, обратилась ко мне:

— Я бы не хотела тебя торопить, но уже больше часа, и я ужасно хочу есть.

— Уже столько времени? — спросила Маджори. — Я и не заметила.

— Я пообещал Анне взять ее на ланч в «Плимут», объяснил я. — Мы собирались поесть вареных омаров.

— Пойдемте с нами, — предложила Анна. — Я уверена, что Гарри с удовольствием угостит свою крестную мать, как и малознакомую чудачку вроде меня.

Я посмотрел на нее. Вот уж чего мне действительно не хватало, так это присутствия Маджори Грейвс со своей болтовней о горшках, портретах и прочей дребедени. Моя идея, провести приятный дружеский ланч в «Плимуте», а затем прокатиться на пляж и поваляться в песке, начала быстро разрушаться. Вот ведь дура, такую свинью мне подсунула! Я выдавил кислейшую улыбку, на какую только был способен. А эта паршивая девчонка ответила еще более кислой улыбкой!

Когда мы вернулись в дом, большинство гостей уже собрались уходить, и нам пришлось ждать, пока Маджори всех поблагодарит и выслушает подобающие соболезнования. Солнце палило нестерпимо, и я в своем черном костюме медленно подтаивал. К тому времени, когда мы наконец собрались идти, я похудел минимум фунтов на пять.

«Плимут» — спокойный и элегантный белокаменный ресторанчик, стоящий под раскидистым каштаном на маленьком ухоженном Тресковом Мысе. Этот ресторан сохранился с восемнадцатого века. Напротив «Плимута» через дорогу находилась старая церковь времен колонизаторов с позолоченными часами и опрятной зеленой оградой. Мы зашли внутрь ресторана, сели за столик из темного дуба У старинного окна и завладели вниманием суетливой старухи в деревенском переднике — официантки. Она обладала. талантом смахивать крошки со стола прямо на колени посетителям.

Мы заказали омаров, после чего я вышел на улицу, чтобы купить для нас троих бутылку коньяка. К этому времени солнце уже стояло в зените и палило нещадно. Черно-белая пятнистая собака лежала под соседним деревом, вывалив язык и тяжело дыша, а неподалеку в своей машине отдыхал местный полицейский в надвинутой на лоб фуражке.

Когда я вернулся в ресторан, то застал Анну и Маджори за оживленным разговором об амфоре Макса. Маджори повествовала о том, как Макс решил запереть амфору в башне. Анна внимательно слушала; не скрывая своего восхищения.

— О боже! — простонал я. — Опять мы вернулись к этому. Истинное слово, Маджори, лучше бы ты выбросила эту древнюю рухлядь и забыла о ней раз и навсегда.

Анна обиженно посмотрела на меня.

— Напрасно, Гарри, все это очень интересно, — сказала она. — Возможно, это волшебная амфора.

Я откупорил бутылку и наполнил рюмки.

— Не сомневаюсь. А это — волшебный нектар.

Анна отпила немного.

— Какой-то странный вкус, на коньяк, по-моему, не похоже. Сколько стоит эта дрянь? Семьдесят центов за бутылку?

Я посмотрел на этикетку:

— Должен сказать, что это истинно французский, на сто процентов французский коньяк. Произведен в Милуоки, Висконсин. Выпьете пару бутылок и забудете обо всем, что вас тревожит.

Подали наш заказ. Омары были сочные и нежные, как всегда, а соус острый, пахучий, просто божественный. Маджори раскошелилась и купила для себя фирменный салат с сыром. Я было удивился, но потом подумал, что все же не каждый день приходится хоронить мужа, пусть даже спятившего старого чудака. Какое-то время мы ели молча.

— Знаете что? — сказала Анна. — Я думаю, нам стоит исследовать эту амфору.

— Я совершенно уверен, — заметил я, — что мы столкнулись с каким-то совершенно естественным явлением. Почти для всего, что на первый взгляд кажется сверхъестественным, можно найти научное объяснение.

— А вот тут я не согласна, ~ возразила Анна. — Я думаю, не обошлось без потусторонних сил. Все-таки надо, по-моему, заняться кувшином.

От этой идеи Маджори, конечно, не пришла в восторг.

— Макс предупредил, что к ней нельзя прикасаться, напомнила она. — Я не пытаюсь тебя дурачить, Гарри. Этот кувшин беспокоил его больше всего на свете.

— Чего я действительно не могу понять, так это странного поведения Макса, — сказал я. — Он ведь всегда был таким… рациональным.

— Может, тут какая-нибудь черная магия, — проговорила Aннa. — В свое время арабы слыли большими мудрецами.

Я осушил еще одну рюмку. Маджори даже не притронулась к своей. На ее месте я бы напился вдрызг, но мягкая и спокойная Маджори так поступить никогда бы не смогла она презирала пьянство. Она сидела, склонившись над своим сырным салатом, как пугливая рыбка, которая очутилась в морском подводном ресторане, и пыталась есть осторожно и незаметно, чтобы ее не обнаружили чешуйчатые собраться и не отобрали бы еду.

— Я думаю вполне серьезно, нам нужно посмотреть эту амфору, — сказал я ей. — В любом случае поджигать дом нельзя. Это варварство.

— Макс настаивал, — вновь повторила она.

— Я это понял, но ведь Макса больше нет с нами.

А настаивать на своем, находясь в деревянном ящике, не очень-то удобно.

— Думаю, Гарри прав, мисс Грейвс, — сказала Анна. Нельзя вечно жить под гнетом неизвестности. Возможно, ваш муж был прав и с этим сосудом действительно связано что-то непонятное. Надо выяснить, в чем тут дело.

— Я не знаю, — растеряно прошептала Маджори. Я просто не знаю, что делать.

— Доверьте это нам, — сказала Анна. — Гарри со мной пойдет сегодня в башню, и мы обязательно узнаем тайну, которая сокрыта в этом сосуде. Если хотите, мы заберем его и продадим, так ведь, Гарри?

— Конечно, да! Не стоит хранить дома всякий хлам, который мало того, что не нужен, но еще и мешает спокойно жить. В самом деле, Маджори, я уверен, что Макс много нафантазировал. Может, он просто переработался?

— Он был уже давно уволен, — печально сказала Маджори..

— Тем более. Многие деятельные натуры не выносят бездействия. Может, он это все навыдумывал, лишь бы было чем заняться. К тому же он по самой своей природе был очень беспокойным человеком.

Маджори сидела бледная. Она вытерла губы салфеткой и, скомкав, бросила ее на стол…

— Я думаю, что должна вам кое-что рассказать, — наконец решилась она.

— Конечно. С удовольствием тебя выслушаем. Мы поймем.

— Не знаю, поймете ли… Хотя если не вы, то кто же тогда поймет. Все из-за доктора Джарвиса… Я никому не говорила об этом.

Я нахмурился:

— Не говорила о чем? Маджори, расскажи нам, наконец, все по порядку!

Маджори опустила свои печальные маленькие глаза.

Я сочувственно протянул ей руку через стол, но она не взяла ее.

— Обстоятельства смерти Maкcа… — сказала Маджори, все было ужасно..

Мы переглянулись с Анной. Я только было собрался что-то сказать, как она подняла палец к губам и заставила меня промолчать.

— Это было в последний четверг, — продолжала Маджори. — Неожиданно я проснулась среди ночи и увидела, что Макса нет. Вообще-то в последние годы такое случалось нередко. Макс, бывало, все ночи напролет бродил вокруг дома. Какое-то время я лежала и прислушивалась в надежде обнаружить хоть какой-нибудь звук. Потом мне захотелось пить, и я пошла в ванную.

Маджори говорила так тихо, что я с трудом разбирал слова. Она низко наклонила голову, а ее губы едва двигались, пока она рассказывала свою историю.

— Я только успела налить воды в стакан, как услышала внизу, на кухне, голоса мужчин. Во всяком случае, мне так показалось. Я прислушалась, так как мне было интересно, кто это там. Один голос был похож на голос Макса, а кому принадлежал второй — не знаю. Сейчас я думаю, что мне это почудилось. Я выпила воды и уже собралась идти обратно в спальню, как вдруг услышала пронзительный вопль. Я даже не могу вам описать, как это было ужасно. Страх абсолютно парализовал меня. Я не могла двигаться. Вопли продолжались три или четыре минуты, если не больше. Потом я решилась спуститься вниз. Я даже не знаю, откуда у меня взялось столько смелости, но я все же собралась с духом. Почему-то мне показалось, что это кричал. Макс.

Маджори на мгновение умолкла.

— Вышей немного, — сказал я. — Это взбодрит тебя. Она отрицательно покачала головой:

— Мне нельзя пить. Я быстро опьянею.

— Да выпей, Маджори. Пара глотков тебе не повредит.

Она еще раз покачала головой.

— Мне противопоказано, вы же знаете. Запретили.

— Кто запретил? — спросила Анна. — Что вы имеете в виду?

Я взял Маджори за запястье:

— Не переживай. Расскажи, что ты увидела, когда спустилась вниз.

Теперь ее голос звучал почти неслышно, а голова склонилась еще ниже. Я видел лишь серый костяной гребень в ее волосах. Маджори продолжала бормотать свою историю:

— Я вышла в холл, но Макса там не было. Ив гостиной его тоже не было. Стояла тишина, мертвая тишина, и я напугалась еще больше. Потом заметила, что на кухне горит свет. Я очень медленно открыла дверь и…

Она умолкла и сидела беззвучно целую минуту.

— Маджори, — мягко сказал я. — Не нужно…

Но тут она снова заговорила, почти шепотом:

— Сначала, сама не знаю почему, я подумала, что все в порядке. Он стоял, повернувшись· ко мне спиной, и я видела лишь его затылок. Только потом я поняла,· что он сделал.

Она снова замолчала.

— Что? — спросила Анна. — Что он сделал?

Маджори подняла голову и взглянула на нас. Первый раз за весь день в ее глазах появились слезы, хотя голос звучал совершенно ровно. И это спокойствие в голосе сделало ее слова еще более неприятными.

— Я не знаю, как именно он это сделал. Он взял разделочный нож из стола и изрезал себе лицо: нос, щеки, даже губы. И он сделал это сам.

Рот Анны открылся от ужаса.

— Извините меня, — пробормотала она, вставая из-за стола и выбегая из зала ресторана в туалет.

А я так и остался сидеть за столом, держа Маджори за руки и чувствуя, что вареные омары зашевелили своими хвостами, стараясь не утонуть в белом укропном соусе.