XIII

Полетели записки через окошечко передач, туда и об­ратно.

«Светик ты мой, хорошая, дорогая, умница ненагляд­ная! Одеяло я сегодня купил, голубое, и коляску типа «Победа», обтекаемой формы. А кроваток сейчас нет, го­ворят, будут во вторник...»

«...Костя, он милый ужасно, совсем не такой сморщен­ный, как другие дети, только я никак не могу вглядеться хорошенько, потому что лежу на спине и разглядывать приходится, скосив глаза.

Костя, ведь он не дышал и не кричал почти две ми­нуты. Это было ужасно, ему делали искусственное дыха­ние, даже шлепали его — просто сердце разрывалось. Давай назовем его Димкой, как мы думали,— ему подхо­дит».

Подходит-то подходит, милое такое, уютное имя, но как следует разглядеть сынишку все-таки не удается. И вот что страшно: не перепутали бы. Говорят, номерки у них к ручонкам подвешены, но ведь можно перепутать и номерки. Соседка по кровати — она уже встает — уте­шает:

— Да что вы беспокоитесь! Таких глазищ во веем роддоме нет, весь в мамку, одно лицо.

Это, кажется, хорошо, если сын похож на мать. Се­стра говорит: счастливый будет. Не был бы только ма­ленького роста, потому что для мужчины...

Пока у мужчины видны только одни глазищи, почти всегда закрытые, да розовый носик, немного торчком.

Характером Димка скромный, застенчивый, с ленцой. Ему уже третий день пошел, а ничего еще не ел и не про­сит. Не умеет еще есть, подумать только! Няни говорят: плохой сосун.

Другие малыши, как их принесут в палату, кричат, надрываются — и вдруг, сразу умолкнув, начинают звуч­но сосать. А Димка, как с ним ни бьешься, не берет грудь, да и только!

— Нянечка, вы оставьте его еще немного у меня, я еще поучу.

— Нет, уже пора. Принесу в двенадцать, должен по­рядок знать.

— Да ведь голодный он! Ослабеет.

— Ничего, проголодается — догадается.

И ровно в двенадцать Димка вдруг догадался. Раз­двинулись нежные мягкие губы, распахнулись черные глазищи, рассердился вдруг, нацелился, зачмокал, засо­сал. И какое же это ни с чем не сравнимое счастье! Если бы всего-навсего пять таких минут на свете жить — и то стоило бы!

Через пять минут устал, глазки закрыл, лицо блажен­ное, умиротворенное. Нянечка его взяла, теперь только в профиль виден — носик торчком. Сыт.

«Костя, милый! Завтра меня выписывают. Ура! При­вези, не забудь: мое платье, пальто (если будет про­хладный день), туфли, чулки... и так далее, и так далее...

Димке: одеяло новое голубое, одеяло байковое, пелен­ку с кружевом, теплую распашонку голубую с уткой, коф­точку белую с зайцем, подгузник (на всякий случай — два)...»

Константин сидел перед раскрытым ящиком комода и складывал вещи в чемодан, проверяя по списку.

«Кофточка с зайцем белая» — вот она! «Распашонка с уткой...» Еще и еще перебрал стопочку кукольного белья самых нежнейших цветов радуги... Нет распашонки с ут­кой! «Голубая теплая» есть. Но какая же это утка? Со­всем другая птица...

Прозвучал под окном автомобильный гудок. Тяжелые шаги на лестнице.

Это Саша Бобров, он обещал заехать.

— Сашка, слушай... а ну, снимай плащ, у меня здесь стерильные вещи разложены, не смей подходить со свои­ми немытыми ручищами!

Саша Бобров послушно оставил в передней плащ, по­шел к умывальнику.

— Полотенце вон там возьми! Пойди теперь сюда, скажи, какая это птица?

— Вот эта, вышитая синеньким и красным?

— Да, вот именно.

— Как тебе сказать... На веточке сидит... на воробья не похожа... может, синица или снегирь? Но для снегиря...

— Можно ее назвать уткой?

— Уткой? Нет, на утку, я бы сказал, не похожа.

— Ну, тогда я не знаю, что делать! Понимаешь, я все по списку, просит она привезти «голубую распашонку с уткой». И вот перебираю я все двенадцать штук... Ромаш­ки есть, зайцы есть, а птица всего-то одна...

— Светлана сама вышивала?

— Нет, эти, кажется, покупные.

Саша пожал плечами:

— О чем только думают торгующие организации! Продают вышитых птиц, а какая это птица, не угадаешь! Но почему обязательно нужно взять с уткой?

— Слушай, Сашка! Приказ есть приказ. Ты сам еще не отец и потому ничего не понимаешь. В чем соль этих ее распоряжений, что ей хочется? Одеть его сейчас понаряднее, во все самое красивое, чтобы парень был как кар­тинка. Ты сам-то небось мундир надеваешь по праздни­кам, а не какую-нибудь задрипанную гимнастерку! Ви­дишь, подгузники даже я отобрал самого первого сорта.

— Да ведь это же, Костя, все так непрочно... она и пишет: на всякий случай два... Ехать пора, вот что, а не распашонки выбирать!

— Знаю, что пора. Постой, ты меня не нервируй. Еще и еще раз Константин перебрал по одной все ве­щи в ящике комода.

— Слушай, чудак человек, бери эту, с птицей неизве­стной породы, она же красивая очень! И еще какую-ни­будь возьми, Светланке на выбор.

— Да, придется так. Какую, по-твоему, взять?

— Вот очень нарядная тоже.

— Нельзя: розовая. Не девчонку везем.

— Так не видно же будет под одеялом!

— Все равно не полагается. Вот эту возьму, она го­лубая.

— Ну и прекрасно! Давай, давай завертывай, вол­нуется же она там! Да и машину мне на два часа дали, имей в виду!

Все Димкины вещи завязаны в пеленку, уложены в чемодан. Все Светланкины «и так далее» — тоже.

— Ты почему в плаще? Разве холодно? Пальто ей брать?

— Обязательно. Даже дождь начался. Не забудь шляпу или косынку какую-нибудь. Ей теперь простужать­ся никак нельзя. Давай мне пальто на руку... Так. Пошли!

«Вот сейчас сына увижу... До чего странно! Неделю уже знаю, что есть сын, а какой — невозможно себе пред­ставить! Долго все-таки они собираются...»

Саша второй раз уже заходит, осматривается с неко­торой робостью. Даже голос у него потише стал в этих стенах.

— Ну как?

— Сейчас выйдут. Терпи. Набирайся опыта.

Саша подходит к доске.

— Это их что же, сюда, в кружочки, вписывают?

— Да, сюда. Видишь, вот она, Светланка, и мальчик: три кило...

— Лебедев! Товарищ капитан!

Нянечка вышла из двери. Константин подбежал к ней:

— Идут?

— Одеваются. Дайте ее платье и туфли.

— Так они же в чемодане... Ох!

Батюшки, что же делать-то! Все «и так далее» Светланкино положил, а платье на стуле так и осталось висеть и туфли, завернутые,— на комоде! Распашонка подвела, распашонка с уткой замутила голову! Что же теперь де­лать?

— Александр, поехали домой за платьем!

Сашка морщится:

— Мне машину только на два часа...

Нянечка говорит:

— Ребенка уже одевают. Да вы не расстраивайтесь, товарищ капитан, пальто наденет, ничего не будет видно, а тапочки ей дадим, завтра завезете. Можно и в халате, только длинный он очень...

Дверь за ней закрылась. Саша скалит белые зубы и ржет так, что девушка с длинным носиком выглядывает из своей будки и укоризненно говорит:

— Потише, товарищи!

Но смеется не только Саша Бобров — смеются все, кто слышал негромкий, тревожный разговор: все стоя­щие в очереди к окну передач и все сидящие на ближнем диванчике.

— Ну и попадет тебе сейчас по первое число! — ра­дуется Саша.— Голову тебе жена оторвет!

— Не попадет. У меня жена хорошая!

Немолодой уже мужчина с бутылкой кефира в руках говорит очень серьезно:

— Напрасно обольщаете себя, товарищ капитан. За такое дело обязательно будет вам головомойка, уж по­верьте моему опыту!

И вот широко распахнулась дверь, в которую посто­ронним не входить...

На пороге — Светланка в пальто и пестром беретике, тоненькая, легкая, даже отвык видеть ее такой. Раскрас­нелась от волнения и гордости. Смеются губы, смеются глаза, смеются ямочки на щеках. Из-под пальто на целую четверть длинный халат, из-под халата — больничные шлепанцы. Ну совсем, совсем девчонка, а на руках — большая кукла, завернутая в голубое... Взял и расцело­вал при всей публике — пусть завидуют!

— Посмотри, какой он!

Отвернула белый кружевной уголок и показала сына. Носик розовый торчком, два зажмуренных глаза, две красные щеки — все!

Константин ожидал чего-то совсем другого, а чего — и сам не знал. Даже растерялся немного.

— Ух ты какой!

Светлана опять накинула кружевной уголок на крас­ное личико.

— Ну, пойдем. Саша, и ты здесь? Здравствуй. Хочешь посмотреть? Он спит.

Саша нагнулся с почтительным недоверием, как бы боясь разрушить непрочную игрушку.

— Герой!

Константин увидел, что ей тяжело держать ребенка.

— Дай, я понесу.

Голубой сверток был неожиданно легкий, но Констан­тин чувствовал, как напрягся каждый мускул во всем те­ле. Он пронес ребенка по ступенькам вниз, чуточку от­странив от себя, будто нес большую хрустальную вазу. Сзади — нянечка с чемоданом. В машину Светлана села первая, Константин осторожно положил ей на колени го­лубой сверток. Захлопнул дверцу. Саша обернулся:

— Поехали?

— Поехали. Ты только... того... поосторожнее, без ли­хости.

— Ясно.

Автомобиль тронулся.

Сияющие черные глаза — совсем близко...

— Ты уж прости меня, что так вышло. Понимаешь, распашонка подвела... Слушай, дай его мне, ты устала.

— Только держи его головкой сюда, а то, если вдруг толчок... Какая распашонка?

— Приказ был — доставить распашонку с уткой. Я весь комод перерыл.

— Почему с уткой?

— Не знаю, ты так написала. А на ней снегирь или, шут ее знает, совсем какая-то другая птица!

— Разве я написала «с уткой»? Ну... в смысле с птицей. Костя, я так спешила! Ты именно ту привез, что я хотела.

— Светланка, ты же с третьего класса в школе есте­ствознание преподаешь!

— Так у меня же сейчас отпуск!

Губы так и тянутся сами к смеющимся черным глазам.

— Но-но, товарищи! — басит Саша Бобров.— Не за­бывайте, что у меня тут зеркало!