"Медные колокола" - читать интересную книгу автора (Анненкова Ирина)

Глава третья

Как же я люблю весну! Наверное, я не оригинальна, каждый ждет — не дождется, когда же закончатся холода, зима отступит и, ругаясь сквозь зубы, отползет далеко-далеко на север, в вечно морозные полуночные страны, чтобы там всё лето напролет строить новые козни на будущий год. Пусть себе строит! Это когда ещё будет! А пока — всё длиннее становятся дни, радостнее пригревает солнышко, и потихоньку просыпается лес, готовясь грянуть дружным птичьим разноголосьем.

Я отправилась в Мутные Броды, едва рассвело.

Юный день только-только начинал протирать заспанные глаза. Мой дом тоже потихоньку просыпался. По горнице неспешно похаживал Микеша, ладясь ставить тесто для хлебов. Со двора доносилось ритмичное шарканье — Випоня старательно мел двор. А на лавке, стоящей в углу второй, дальней комнатки, приспособленной мною под спальню, крепко спал мой вчерашний лесной найденыш.

Накануне наше с ним появление привело всех обитателей моего дома в состояние небывалой ажитации. Так же, как и семь лет назад, когда бабушка привезла едва живую меня, засуетился Варёма, взбадривая протопленную к моему приходу баньку. Маленький Микеша всплеснул мохнатыми лапками, закрутил головой, заохал, потом подхватился и кинулся в дом доставать из печи на стол уху, резать кулебяку с грибами, не соврала!. Похоже, у него вновь наметился верный кандидат на откорм. Випоня, попискивая от волнения, суетился вокруг саней. Даже угрюмый Бочун выглянул из овина, где, судя по всему, в очередной раз пытался дать укорот своевольной Манефе.

Любопытный Степан высунулся было из сеней, но, почувствовав под лапками влажные доски отсыревшего крыльца, брезгливо попятился и исчез в избе. Вот ещё! Сами все придут!

Когда мы с Ванятой вошли в избу, кот возлежал на табурете, стоящем посередине комнаты, аккуратно подобрав под себя лапочки и распушив свою роскошную серую шубу. Янтарные глаза прикрыты, дескать, нет мне, красивому и умному, особого до вас всех дела, ребята! Однако из-под опущенных век то и дело взблескивали золотистые искры, а кисточки стоящих торчком ушей напряженно подрагивали. Всё под контролем!

Уставший парнишка сразу примостился на краю сундука, стоявшего у двери под зеркалом. Вредный артефакт, обиженный невниманием к своей нескромной персоне, немедленно принялся отращивать на отражении Ванькиного затылка извивающихся одноглазых червяков или что-то, очень на них похожее. Мальчик, не замечая творческих мук «художника», раскладывал рядом с собой свой нехитрый скарб: котомку, самострел, а поверх них — скомканную лохматую тряпку неизвестного назначения.

Неоцененное зеркало сердито мигнуло, наддало, и извивающиеся червяки начали переливаться зловещими оттенками синего, багрового и черного.

Я махнула рукой и отвернулась. Горбатого только булыжником исправишь…

В это время исподтишка наблюдающий за нами Стёпка вдруг закончил притворяться спящим, стал принюхиваться, нервно подергивая длинными белыми усами, а потом вдруг изумленно вытаращился на Ваняту, переводя вмиг ошалевший взгляд с мальчика на лежащую рядом с ним мохнатую серо-рыжую кучу.

— Славочка! — Кот, ласточкой слетев с табуретки, подскочил ко мне, вцепился когтями передних лап в мою коленку и зашептал драматическим шепотом. — Славушка, так ведь это же он, тот самый злодей, что на меня в лесу напал! Я его запах злодейский мигом признал! И шкуру свою он хоть и скинул, да только расстаться с ней, должно быть, не успел! А-а-а, гад, улику-то не уничтожил! Попался!!! А ты его…как? Это…в полон взяла, да? Будешь за меня мстить? И что, пря-ямо зде-е-есь?!!

Кошак уже перешел с шепота на крик, просто блажил во весь голос. Шерсть дыбом, усы торчат, глазищи сверкают…. С ласковой, обещающей мало хорошего улыбкой я нагнулась, ухватила Степку за взъерошенный загривок, выдрала, поморщившись от боли, из своей многострадальной ноги его когти надо же, даже через кожаные штаны достал, поганец! и крепко встряхнула. Изумленный кот обмяк на моей руке, бессильно свесив лапы и забыв возмутиться.

— За что?!! — прохрипел он.

— А ты не догадываешься? — нежно пропела я, встряхивая Степана еще разок. Уф-ф, а тяжеленный-то какой, зараза! Я плюхнула притихшего кота на лавку и села сама, потирая саднившее колено. — Ну что, великий охотник, это ведь я тебе помощника привела. Будете вместе на промысел ходить. Он силки смастерит, дичь найдет, поймает, а ты ее украдешь и домой доставишь, как и положено настоящему добытчику! А мы все тебя хвалить станем. Как, здорово получится?!

Ага! Степка нахохлился и прижал уши. Ну точно: знает кошка, чьё мясо съела! Ничего нового я ему не рассказала.

— И всё это вранье, — скороговоркой пробормотал он, косясь на меня, а затем одним длинным прыжком перемахнул полкомнаты, гибко ввинтился в щель, оставленную неплотно прикрытой дверью — и был таков! Ну, пусть погуляет, поразмыслит о жизни.

Потом я потащила Ваньку, уже жующего подсунутый Микешей пирог, в баню, где сдала мальчика с рук на руки Варёме. А меньше, чем через час, до скрипа отмытый и переодетый во всё чистое парнишка уже уплетал наваристую уху, а растроганный домовик подсовывал ему под локоть толстые куски румяной кулебяки.

Согретый и наевшийся Ванята стал засыпать прямо за столом, и я, отложив на завтра все разговоры, повела его во вторую комнатку избушки. Там в углу, на широкой лавке, мальчика уже ждали приготовленный Микешей тюфячок, прикрытый чистым полотном, пухлая подушка с вышитым на ней петухом и стеганое пестрое одеяло. Сонный Ванька ещё попытался встряхнуться — его заинтересовал высокий темный шкаф, стоящий в простенке между окном и моей кроватью и битком набитый книгами — бабушкиным наследством. Но глаза юного любителя чтения отчаянно слипались, и он решил поверить мне на слово, что за ночь книжки никуда не денутся, а будут ждать его на том же самом месте.

Совсем поздно вечером ко мне в спальню прокрался замерзший и отсыревший Стёпка, и мы с ним долго ругались шепотом, а потом самозабвенно мирились, пока, наконец, раскаявшийся и успокоившийся кот не заснул, уткнувшись носом мне в бок.

Так я их и оставила утром — сладко сопящего в углу Ванятку и разлегшегося на моей кровати Степана.

Ночью хорошо подморозило, и мы с Тинкой аккуратно пробирались по лесной тропинке, боясь сойти с нее и попасть на наст, которым лошадь запросто может не просто поранить, а искалечить ноги. Местами мохнатая кобылка оскальзывалась, и мне было слышно, как она поругивается себе под нос.

— Тинка, чувствуешь, как весной пахнет? — мечтательно спросила я.

— Я чувствую, что скоро без ног останусь, — ворчливо ответила лошадь, косясь на меня и нервно помахивая хвостом. — Вот куда тебя понесло ни свет ни заря? Подождать надо было часика три, тропочки и подтаяли бы!

— Тин, не брюзжи, — примирительно похлопала ее по шее я. — Дедушка лесной нам вчера что велел? А? Помнишь? Правильно, поторопиться. Мы обещали? Обещали. Будем ждать, пока снег в лесу вовсе не растает?

— Да уж ладно, не будем, всё понятно, — беззлобно фыркнула смирная Тинка.

Тропинка вильнула влево, огибая заснеженный овражек, потом деревья расступились, и мы, к обоюдному облегчению, выехали из леса. Лошадка моя повеселела и, уже не боясь поскользнуться или оступиться в глубокий, покрытый смерзшейся за ночь коркой снег, бодро зарысила по подсохшей за последние погожие дни дорожке.

Путь в Мутные Броды пролегал через поле, ежегодно засеваемое льном, просом, гречей и люцерной. Сперва мы довольно долго поднимались на широкий пологий холм, затем дорога устремилась вниз, заворачивая к речке Медведице, богатой омутами, водоворотами и рыбой, чтобы потом виться вдоль ее берега до самого села.

Подул сырой промозглый ветер. Вообще, в чистом поле было гораздо холоднее, чем в лесу. Это попозже, когда солнышко взберется повыше на небесную горку и начнет не на шутку пригревать, тут станет по-весеннему тепло, и жалкие остатки снега в низинках исчезнут, а набухшие почки лозин, может быть, наконец-то обернутся крошечными молодыми листочками. А пока я поплотнее завернулась в меховой кожух, да натянула поглубже дубленую шапочку.

— Эй, добрый молодец, далеко ль путь держишь? — вдруг раздался совсем рядом томный девичий голос.

Да, речка наша богата не только рыбой да омутами. Ведь не успел с нее толком лед сойти, а охотничий сезон уже открыт!

— Ну, Ивица, ты даешь! — с чувством сказала я, спешиваясь и поворачиваясь лицом к воде. — Своих не узнаешь? Не проснулась ещё, что ли?

Русалка ничуть не смутилась.

— Ой, Славочка, а я тебя и не признала, — стройная зеленоглазая блондинка радостно заулыбалась мне. — В этой одежде за паренька приняла. Кто это, думаю, у нас такой ранний, уже и из лесу едет? Дай-ка побеседую с ним, познакомлюсь поближе, — речная прелестница кокетливо надула губки, похлопала ресницами и шаловливо плеснула хвостом.

— Вот незадача! А тут — не паренек! Облом-с! — не удержалась и позлорадствовала я. Результат знакомства проезжего паренька с Ивицей был бы вполне предсказуем и печален — и ясное дело, что не для русалки.

— А тут ты, — охотно согласилась красавица. Вообще-то, русалки вовсе не злые, просто они так устроены: каждый встреченный мужчина должен быть очарован, охмурен, зацелован, защекочен и утоплен. Совершенно по-доброму! Ей-ей, ничего личного!

Но мы же не злимся на волка, что он овец режет, или на дракона, что тот коров таскает, правда?

— Славочка, я так рада тебя видеть! — защебетала Ивица. — Давно не виделись. Как вы там, в лесу, перезимовали?

— Спасибо, всё хорошо, — весело ответила я, принюхиваясь. Солнце, поднимаясь, начинало пригревать, и воздух запах мокрой землей, пробивающейся травкой, грядущим теплом. — Ну, а вы как зиму провели? Давно проснулись?

Всем известно, что русалки зимой дремлют в омутах, а просыпаются лишь по весне, когда вскроются ото льда реки и озера. Бессонницей страдает лишь сам речной хозяин — водяной, невзирая на морозы подглядывающий через проруби за белым светом.

— Да уж с седмицу, — с сомнением в голосе протянула Ивица, будто сомневаясь, а проснулась ли она?! — Но только что-то скучновато пока…

Я ухмыльнулась. Представление русалок о веселье было очень специфическим, даже можно сказать, кровожадным.

— Что, не клюет? — от ехидства в голосе мне все-таки удержаться не удалось.

— Какое там, — махнула хвостом красотка. — За целую седмицу мы никого даже издалека не видали — ни я, ни сестры. Ты вот первая мимо идешь. Ску-у-учно! Ты ж всё-таки не мужчина! — и Ивица мечтательно прикрыла свои сияющие глаза.

— Да уж, кто не мужчина, то не мужчина, — задумчиво проговорила я. — А расскажи мне, Ивушка, не плавали ли вы с сестрицами к самому селу — так, от скуки развеяться?

— Собирались, да водяной не велел, — тут же наябедничала русалка. — Нечего, говорит, вам там делать! И не пустил! А ещё сказал…сказал…, - она страдальчески наморщила невысокий лобик, силясь припомнить, чего же еще такого ценного сообщил им речной царь. — Ну, это… как его…не припомню!

Да, русалки — существа веселые и доброжелательные пока рядом не появился какой-нибудь мужичок, однако полагаться на их мыслительные способности не стоит. Мозг, похоже, есть только в позвоночнике! Я подошла к самой воде и присела на корточки:

— Ивушка, милая, попробуй вспомнить, что водяной вам говорил. Пожалуйста, постарайся!

Речная дива добросовестно изобразила своим подвижным лицом серьёзную работу мысли. Потом ещё изобразила. Потом ещё…

— Фу, Славочка, больше не могу! Щас голова прям лопнет! Ну не по-о-омню я!

— Ну, Ивушка! Подумай, прошу тебя!

— Ай, да не знаю я! Что-то он такое говорил про то, что вроде на селе нечисто стало, кажется так. А что бы тебе у него самого не спросить?! — радостно выдала русалка «гениальную» идею.

Мысль, знамо дело, богатая! Только не стоит забывать про то, что ни лешего, ни водяного, ни полевых или болотных духов не возможно ни уговорить, ни тем более заставить рассказать что-либо, о чём они не считают нужным сообщить лично тебе. Так что, придется довольствоваться тем, что удалось вытянуть из рядовой речной нежити.

— Да ладно, — как можно естественней махнула рукой я, — сейчас сама туда приеду и всё узнаю. Пока, Ивушка! Увидимся! Девочкам привет!

— Пока, Славочка! — с энтузиазмом замахала в ответ русалка, мигом позабыв про наш разговор. — Заезжай! А то так ску-у-ушно…

Я вскочила в седло и пустила застоявшуюся Тинку в легкий галоп.

Значит, говоришь, «нечисто стало»?

Вот и проверим…

Мутные Броды стояли на высоком берегу Медведицы, славящейся не только рыбой, омутами и развеселыми русалками, но и весенними разливами. Вот и сейчас противоположный низкий берег был уже залит водой почти до кромки березовой рощи. Со стороны домов затопило все мостки, кроме единственных, специально сооруженных повыше и в обычное время несуразно торчащих над рекой.

Богатое многолюдное село было обнесено высоким крепким тыном, потемневшим от времени и дождей. Дорога, шедшая вдоль речки, вывела меня к нешироким массивным воротам. Это был, так сказать, чёрный ход, которым пользовались селяне для выезда в лес и поля, да ещё в соседнюю Березовку. Дальше нашего Черного Леса этот путь не лежал. Главный же, парадный въезд расположился с другой стороны поселения и был даже украшен надвратной сторожевой башенкой, гордостью жителей Мутных Бродов. Оттуда вела дорога в большой мир, в Березань, далекий Сторожец, стольную Преславицу. По ней приезжали купцы и увозили знаменитые бродненские колокола, славящиеся на всю Синедолию своим волшебным бархатным голосом.

На ночь староста села самолично запирал оба входа, и тот, кто не успел до заката попасть домой, мог уже никуда и не спешить — старый Лукиан отличался строгостью и непреклонностью. Днем же ворота не запирались. Но никогда и не стояли нараспашку…

Тронув пятками Тинкины бока, я подъехала к настежь открытым воротам. Лошадка чутко принюхивалась, шумно втягивая в себя воздух.

В ничем не нарушаемой тишине не было слышно голосов перекликающихся баб и гомонящих ребятишек, не мычали коровы, не переругивались куры, не скрипел колодезный ворот, не бухали молотки в кузнице. Да и в полях мне не встретился ни один человек…

Мы с Тинкой медленно ехали по безлюдной улице. У дома старосты деда Луки я спешилась и осторожно зашла на двор — незапертая калитка слегка покачивалась от ветра. Дверь в сени была открыта. Я поднялась по запыленным ступенькам.

Складывалось такое впечатление, что всё живое исчезло из села в один миг, причем до последнего момента ни о чём не подозревая и продолжая заниматься своими делами. В погасшей печи виднелся остывший чугунок, и, судя по тяжелому запаху и обилию насекомых, хозяйка варила мясные щи. Посреди просторной горницы на кучке сора лежал большой веник. На краю лавки чьи-то маленькие ручки затейливо разложили тряпочных кукол с разрисованными лицами. На широком столе стояло лукошко с яйцами.

Рассыпанное на дворе зерно никто не клевал, бельё, развешенное для просушки, уже посерело от пыли, и недоеденные поросятами помои успели покрыться густой сине-зеленой плесенью. Даже вороны почему-то их не подъели.

Охваченная ужасом, я шла по мертвому селу, ведя под уздцы дрожащую кобылку. Наши глаза подмечали всё новые и новые детали этого кошмара. Вот у колодца валяются три пары деревянных ведер и коромысла — видно, кумушки остановились почесать языками.

А вот посреди улицы стоит телега, а перед ней оглобля и хомут.

В кузне вокруг потухшего горна разбросаны инструменты.

В литейном сарае — полупустые холодные формы, а рядом чан с застывшим металлом, который, похоже, не успели использовать.

В трактире мухи жужжат над тарелками с протухшей едой, запах вышибает вон получше любого платного вышибалы, а от подсохших пивных луж на деревянных столах остались уродливые пятна. На полу валяется яркое вышитое полотенце и пустая глиняная кружка.

Нигде ни особого беспорядка, ни следов борьбы, ни пятен крови…

И — самое жуткое — стоящий в самом центре села храм Молодого Бога, всегда такой нарядный, праздничный с его легкими белыми стенами и высокой звонницей, теперь был покрыт омерзительным серо-коричневым налетом. Колокола же его, славные своими чистыми тонами и искусными звонарями, и вовсе исчезли. Осиротевшая колокольня зияла на фоне легкого весеннего неба пустотой, словно безглазый череп мертвеца.

Я стояла, тесно прижавшись к Тинке, и слезы текли по моим щекам. Не стало большого трудолюбивого села, где умели выращивать лен и жито, делать колокола и ковать мечи, разводить быстрых коней и тучных коров. Они жили, любили, ссорились, мирились, работали, гуляли на праздниках, искали клады на Купалу, сжигали чучело Мораны, провожая зиму…. А теперь здесь никого не осталось, ни человека, ни животного, ни мышки, ни птички. Только мухи.

Внезапно Тинка вскинула голову и заплясала на месте. Краем глаза я заметила какое-то шевеление в тени высокого забора, окружавшего подворье медника Любима. Я с наивной надеждой обернулась, и это короткое простодушное движение чуть не стоило мне жизни.

С коротким ревом из-под частокола на нас выскочил здоровенный волосатый мужик с синюшной помятой физиономией. От обычного деревенского пропойцы его отличали длинные острые клыки и тускло-красные горящие глаза.

В общем-то, совсем и не мужик. Упырь.

Упырь?! Среди бела дня?! Но, позвольте, каждый ребенок знает, что эта кровожадная нежить ведет сугубо ночной образ жизни. Нападает преимущественно из засады и только на людей, прочие живые существа в его рацион не входят. Одиночка. Обладает редким упорством. Способен преследовать выбранную жертву многие версты и дни.

Мой упырь, похоже, имел своё мнение на этот счет. Дневной свет его нисколько не смущал. Он плотоядно облизнулся толстым фиолетовым языком, рыкнул ещё разок и начал неспешно обходить меня справа. Примеривался, должно быть, в какой артерии кровь вкуснее…

Я судорожно пыталась сообразить, что же мне в этой жизнеутверждающей ситуации можно было бы предпринять. Расклад выходил неутешительный. Стрелой упыря не возьмешь, даже серебряной. Самострел, да с заговоренным болтом, конечно, поубедительнее будет, однако его ещё достать надо и снять с предохранителя. Остается что? Правильно!

Сильным броском я отправила узкий серебряный нож—засапожник в полет, метя чудовищу в глаз. Однако в эту же самую секунду оно взвилось в прыжке и словило клинок горлом.

Серебро сделало свое дело — упырюга рухнул на землю, не долетев до меня сажени три. Нащупал мой нож, выдрал его из горла, воя от боли, отшвырнул в сторону, а затем целеустремленно пополз к нам, загребая землю когтистыми лапами.

Выручила Тинка. Пока я рвала из-за спины зацепившийся за тул самострел, она ловко припечатала гнусную тварь тяжелым копытом. Разбитая голова ещё ненамного задержала упёртую нежить, но и я наконец справилась с пакостным оружием, и серебряный болт с противным хрустом разворотил упырю грудную клетку, пригвоздив его к земле.

Я не стала долго наслаждаться хрипами поверженного врага или пытаться извлечь из его тела свой болт. Подхватив валявшийся нож, я взлетела к Тинке на спину, и мы рванули с ней по пустынной улице во весь опор.

У здания кузницы я натянула поводья.

— Тин, давай на секунду сюда заскочим, я знаю, где Вук серебряные болты держит. Боюсь, пригодятся.

— Только давай быстрее, — проговорила Тинка сквозь зубы. — Да не слезай с меня.

Хорошо, что через двери кузницы регулярно проходил сам кузнец Вук, мужчина гигантского роста и могучего телосложения, а также проносились различные крупные изделия, вышедшие из-под молота мастера. Размеры дверного проема отличались такими размерами, что мы с Тинкой легко попали внутрь, причем я не спешивалась. Это было тем более кстати, поскольку Вук держал дорогие болты на самой что ни на есть верхотуре, на неприметной приступочке под самым потолком, что делало их доступными исключительно для самого хозяина. Благодаря лошади, до них добралась и я, даже особо карабкаться не пришлось.

— Ну всё, Тин, поехали скорее отсюда, — я тщательно прикрепила к седлу мешочек с боеприпасами — а кто его знает, где и когда мне ещё удастся ими разжиться?

— Вот скорее — это вряд ли, — обреченно ответила кобыла.

В дверях нас терпеливо поджидал ещё один упырь. На этот раз совершенно молча. Он равнодушно разглядывал нас, подбираясь для прыжка.

Пара?! Невозможно! Упыри не терпят общества себе подобных. Впрочем, и солнечный свет они как будто не уважают — по крайней мере, так утверждали все изученные мною книги по местной и заморской нежити…

М-да… боеприпасов-то у меня теперь полно, вот только самострел не заряжен!

Между тем упырь, похоже, решил, что уже проявил чудеса терпения, на первое время ему хватит, и решил перейти в наступление. В самом деле, да сколько же можно голодать?!

Оборонное заклинание поймало его в броске, слегка подправило траекторию полета и с такой силой шарахнуло об стену, что сосновые бревна брызнули щепками прямо в стоящий рядом большой угольный ящик. Я удивленно покосилась на пальцы своей правой руки, ещё сложенные для пасса.

Ну надо же! От страха-то, оказывается, не только коты болтать начинают! Точно в цель и без побочных явлений! Мучнисто-белое тело твари с мелодичным треском впечаталось в дерево, а мой нож на этот раз без промаха пробил ее глазницу, пригвоздив облезлую голову нежити к стене. Затем я быстро выхватила из чересседельной сумки небольшой пакетик и щедро осыпала корчащееся чудовище сероватым порошком. Смесь из полыни, адамовой головы, зверобоя, лаванды, хрена, любистока, осиновой коры и богородичной травы, предназначенная для отпугивания нежити не подвела: упырь истошно взвыл и обмяк.

Больше я решила не экспериментировать.

— Тинка, ходу!

Дважды просить не пришлось. Моя смирная лошадка пулей вылетела из негостеприимной кузни и ломанула вниз по безлюдной улице. Похоже, она заподозрила, что у мерзких тварей здесь гнездо. А что? Я уже ничему не удивлюсь!

Нам повезло. То ли гнезда не было, то ли было, но не у нас на пути, но по дороге в Черный Лес нам никто не повстречался.

По дороге я сообразила, что мне и в самом деле очень и очень повезло. Обычно упырь — это свирепая нежить низшего порядка, отличающаяся крайней ненасытностью, а также исключительной реакцией и быстротой. Помнится, лет пять-шесть назад в наш лес повадились эти твари — должно быть, сочли его хорошей кормовой базой: вкусные и питательные охотники, грибники, дровосеки, девки с туесками и бабки с лукошками здесь не переводились. Бабушке Полеле пришлось немало потрудиться, чтобы очистить поляны и буреломы от этой дряни, а затем отвадить прожорливую нечисть от Черного Леса. Даже при ее невероятной силе и опыте, старой колдунье было нелегко. Матерый упырь всегда отлично маскируется, не боится подпустить врага или обед, это как посмотреть на расстояние прямого нападения, в броске развивает огромную скорость и прекрасно уходит из-под встречного удара. Жертву преследует до гибели одной из воюющих сторон. Если бы чудовища умели работать в паре или стае, управиться с ними в одиночку было бы практически невозможно.

Мои же тварюги двигались не то чтобы уж совсем вяло, но и проворством особым не отличались. Может, им дневной свет мешал? Не знаю, не знаю…. Только для обычного упыря увернуться от лошадиного копыта или от ножа, пущенного не очень опытной, дрожащей от страха рукой — не проблема.

Леший поджидал нас у самой опушки, даже искать его не пришлось. Слушая мой невеселый рассказ, он всё сильнее хмурился. Затем крепко задумался, часто вздыхая и потирая сухонькими ручками мшистый нос — сегодня он опять обернулся этаким лесным дедушкой. Я молча сидела на поваленной сосне, ждала, а перенервничавшая Тинка никак не могла успокоиться после схватки с нежитью и бешеной скачки через поля, перебирала мохнатыми крепкими ногами, фыркала, тыкалась в меня носом. Я успокаивающе почесывала ее взмокшую шею.

— Жалко, Славушка, ты пока в ворожбе не сильна, — наконец-то промолвил леший. «Пока»? Ну, это сильно сказано. Впрочем, оборонное заклинание вышло у меня сегодня на славу!

— А ты дедушка, про какую ворожбу-то говоришь? — мне стало интересно.

— Да зерцало твоё волшебное нам сейчас ой как помогло бы! — вздохнул старичок. — Посмотрели бы мы с тобой, что на свете белом делается, что происходит. Да его, стекляшку вредную, чаровать надо, так ведь просто ни слова не скажет, хоть разбей!

Я испуганно уставилась на лесовика.

— Дедушка Леший, да ты что, и вправду думаешь, что беда пришла не только в Броды?

— Думаю, девонька, — пригорюнился дедок. — Уж что в Березовке да в Синем Луге точно нечисто, то я чую. Да ты не забывай: ведь опустел наш лес, нет людей, не идут к нам. И тишина вокруг стоит — мертвая…

Мне стало жутко. Стоящая рядышком Тинка тоже замерла, лишь нервно подрагивая шкурой.

— Отправляйтесь-ка вы сейчас домой, мои хорошие, — леший, кряхтя, поднялся с кочки. — Да бери, Славушка, ты книги Полелины волшебные, читай, думай. Может, и уговоришь как-нибудь зерцало мир показать.