"Искатель. 1965. Выпуск №3" - читать интересную книгу автора

ГЛАВА 15

На следующий день Черняева вызвали на допрос уже не в милицию, а в управление КГБ. Когда конвоир ввел арестованного, даже видавший виды Миронов изумился: куда девалась свойственная Черняеву выправка, уверенные, властные манеры? Он вошел, понурясь, сгорбившись, устало волоча ноги. Глаза его потухли, на небритых щеках и подбородке выступила поблескивавшая сединой щетина.

— Садитесь, — сказал Миронов, указывая рукой на стул, стоявший в углу комнаты, за маленьким столиком, покрытым зеленым сукном. — Начнем разговор.

Черняев, даже не взглянув на Миронова и Луганова, вяло протащился к указанному месту и молча опустился на стул.

— Так как, Капитон Илларионович, — настойчиво повторил Миронов, — начнем разговор?

— О чем? — уныло спросил Черняев. — О чем? Ведь все сказано. Добавить мне нечего…

— Так-таки и нечего? Ну, а как насчет тайника со шпионским снаряжением, обнаруженного в вашей квартире?

— Но… — начал Черняев, и голос его прервался. — К чему скрывать? Я вижу, вы и так все знаете… Да, вы вчера правильно усомнились в тех мотивах, которые я приводил, объясняя, почему я убил Ольгу. Была, конечно, и ревность, но не это главное. Ольга… Ольга была шпионкой. Как я об этом узнал? Слушайте.

Я говорил правду, что прошлого Ольги не знал. Не интересовался. Не знал и ее настоящей фамилии, можете мне верить. Кем она была на самом деле, раскрылось не сразу. Первый год нашей супружеской жизни был безоблачным. Счастье было настолько полным, что я как-то не замечал некоторых странностей в поведении Ольги. Поясню, что я имею в виду. Я, как вам известно, военный инженер, строитель. Правда, последние годы вышел в запас, но вот опять начал работать на таком важном строительстве, здесь, в Крайске.

Дело свое я люблю и, смею вас уверить, знаю. Раньше, до встречи с Ольгой, до женитьбы, я готов был работать по шестнадцать-восемнадцать часов в сутки. Да и что мне было делать, кроме работы? Пить я не пью, картами не увлекаюсь. Работа была для меня всем. Так было, пока в мою жизнь не вошла Ольга. Тут все переменилось. Даже в разгар работы я постоянно мыслями возвращался к ней… Не успев переделать за день и половины дел, с которыми так легко справлялся раньше, я бросал все и мчался домой, к Ольге.

Что? Я слишком пространно говорю о своих чувствах, своих переживаниях? Но иначе нельзя, иначе вы не поймете. Вы уж меня не перебивайте, дайте рассказать все, все… Ольга замечала, что на работе у меня начали возникать трудности, что многого я не успеваю сделать своевременно. И пришла мне на помощь. Оказалось, что она умеет печатать на машинке, да и чертежи читает неплохо. По совету, нет, по просьбе Ольги я стал захватывать кое-какие материалы домой, работать над ними по вечерам. Ольга мне помогала. Сам не знаю, как это получилось, но через какое-то время она стала разбираться в делах строительства. Впрочем, оно и понятно. Если я сначала носил домой только общие материалы, ну, кое-что из расчетов, отдельные схемы, то постепенно стал работать дома и над некоторыми секретными материалами. Мне, как одному из руководителей строительства, не так уж трудно было уносить их с работы.

Вы говорите, я совершал служебное преступление, нарушал правила обращения с секретными документами? Да, конечно. Но я в то время об этом не думал. Так тянулось год, может быть, больше, пока не наступил конец. Все раскрылось, раскрылось внезапно…

Черняев умолк, словно собираясь с силами. В комнате наступила тишина, слышно было только, как скрипело по бумаге перо Луганова. Миронов не торопил Черняева. Тот сидел, безвольно опустив руки на колени, нагнув голову.

— Однажды я принес домой один секретный документ, собираясь над ним поработать. С работой я провозился до полуночи. Ольга уже спала. Сославшись на головную боль, она легла раньше обычного. Утром, когда я проснулся, она была уже на ногах.

Собираясь на работу, я взялся за папку, где лежал документ, намереваясь его просмотреть. К моему ужасу, в папке документа не оказалось. Я принялся лихорадочно перелистывать все бумаги, лежавшие в папке. Мне казалось, что-я схожу с ума. Ведь я твердо помнил, что перед сном положил документ именно в эту папку. Я был настолько ошеломлен, что не обратил внимания на странное поведение Ольги, равнодушно наблюдавшей за моими поисками. Она оставалась безучастной, но, когда я внезапно обернулся, на ее губах мелькнула какая-то странная усмешка. Впрочем, тут же выражение лица Ольги изменилось, и она с волнением спросила, какая еще стряслась беда. Мне почему-то не захотелось ничего ей говорить. Мелькнула мысль: «А что, если я перепутал? Если не брал этого документа домой и он преспокойно лежит в сейфе в моем кабинете?» Не рассуждая ни минуты, я кинулся на строительство, благо машина ждала у подъезда.

В сейфе документа, конечно, не было. Я окончательно потерял голову и, не сказав никому ни слова, поехал обратно. Совершенно разбитый, подавленный, я вошел в квартиру… Ольги не было. На столе лежала злосчастная папка. Без мыслей, без сил я присел к столу, раскрыл папку и принялся машинально перебирать лежавшие в ней бумаги. Что это? Бред? Нет! Документ лежал на месте, в папке, среди других бумаг.

Кажется, все страшное осталось позади, надо было радоваться, однако радоваться я не мог. Меня охватило какое-то странное оцепенение, но мозг, мозг лихорадочно работал. Вот теперь я вспомнил улыбку, искривившую губы Ольги: вспомнил я не только это, мне было над чем подумать. Раньше я не обращал внимания на расходы Ольги, отдавал ей все, что зарабатывал, и не думал о деньгах. А теперь подумал. Словно пелена спала с моих глаз: откуда у Ольги такие большие деньги? Бесконечные покупки, все новые и новые вещи, одна дороже другой. Как я мог не обратить на это внимания раньше! Уму непостижимо! Недаром говорят: любовь слепа.

— Скажите, — внезапно спросил Миронов, — а покупки всегда делала ваша бывшая жена, только она, или бывало, что и вы кое-что из вещей покупали?

Черняев смешался.

— Да как вам сказать? Больше-то покупала она. Я не любитель бегать по магазинам, но кое-что, случалось, мы покупали вместе. Ну, мебель там, сервант…

— А ковер, который у вас в столовой, вы тоже купили вместе? Сколько он, кстати, стоил? Хороший ковер!

— Ковер? Что-то не помню. Возможно, и вместе.

— Дорогой? Я толк в коврах знаю.

— И цены не помню, — угрюмо ответил Черняев.

Перехватив настороженный, исподлобья взгляд Черняева, Андрей махнул рукой:

— Это в конце концов не суть важно. Рассказывайте дальше.

Скованность, охватившая было Черняева, ослабла. Внешних признаков тому почти не было: разве что Черняев уселся на стуле чуть посвободнее, да взгляд его стал чуть спокойнее. Но Миронову и этого было достаточно.

— Долго сидел я в то утро один в пустой квартире, пытаясь осознать все, что произошло. «Значит, Ольга, — думал я, — моя Ольга, которую я так любил, которой так доверял, совсем не та, за кого себя выдает? Кто же она? Шпионка? Не может быть! Но откуда тогда повышенный интерес к моим служебным делам, откуда деньги, эти проклятые деньги? Как, наконец, объяснить таинственную историю с документом, который сейчас опять лежит передо мной? Ольга — и вдруг шпионка?! Нет, нет. Только не это!»

Трудно сказать, сколько времени просидел бы я вот так. Вывел меня из этого состояния стук открывшейся входной двери. В прихожей раздались шаги Ольги. Не зная, что я дома, что слышу ее, она весело напевала, снимая пальто и прихорашиваясь перед зеркалом. Вот, пожалуй, только теперь все стало ясно, сомнения и колебания исчезли. Ольга поет, она весела, зная, какая беда стряслась со мной, что мне грозит. Какая уж тут любовь! Впрочем, чего ей опасаться за мою судьбу? Ведь она-то знает, что документ на месте, пропажи нет. Нет пропажи, не будет и последствий.

Обо всем этом я успел передумать, пока Ольга была в прихожей. Когда она вошла в комнату, у меня хватило сил с улыбкой подняться ей навстречу. «Оленька, — сказал я, — мне пришлось заехать домой, и, знаешь, заглянул я в папку, а документ, который, я думал, пропал, там лежит. Затерялся между бумагами».

«Ну вот, — улыбнулась Ольга, — а ты утром волновался…»

Ее спокойствие, ее умение владеть собой были поразительны. Но обмануть меня теперь уже ничто не могло.

Вернувшись в тот день на строительство, я не мог работать. Надо разоблачить Ольгу, поймать ее с поличным. Но как? Сославшись на необходимость подготовить срочный доклад, я заперся у себя в кабинете и думал, думал… План, наконец, созрел.

Прошло не меньше недели, пока я решил, что пришла пора действовать. Все это время Ольга себя вела, как никогда, хорошо: она была мила, внимательна, заботлива. Однако теперь за каждым ее словом, каждым жестом мне чудились ложь, игра.

Прошло, как я уже сказал, около недели, и я, направляясь с работы домой, специально захватил с собой чертеж. Ничего секретного этот чертеж не представлял, так как идею, которая была в нем заложена, отвергли. Но Ольга-то знать этого не могла.

Явившись домой, я сказал ей, что вечером мне придется работать, так как к следующему дню я должен подготовить замечания по очень важному проекту. Само собой разумеется, я дал понять, что речь идет о самом что ни на есть секретном задании. Расстелив чертеж на столе, я сделал вид, что с головой ушел в изучение объяснительной записки, приложенной к чертежу. Ольга прилегла на тахте с какой-то книгой. Так прошел час, может быть, полтора. Затем Ольга поднялась, раз-другой прошлась по комнате и встала у меня за спиной. Облокотившись на мое плечо, она принялась рассматривать чертеж.

«Что, — спросила она, — трудно? Устал? Может, я могу тебе помочь?»

«Да нет, — ответил я, — устать-то устал, только чем же ты поможешь? Вот если замечания на машинке перепечатать, так они еще не готовы. Ты ложись, милая, отдыхай. Я еще поработаю».

На вопрос Ольги, когда ей этим заняться, если замечания еще не написаны, я ответил, что часа через два-три кончу, а печатать она сможет утром. Мне все равно с утра надо ехать в горком, пояснил я, где придется минут на сорок, на час задержаться, вот это время и будет в ее распоряжении. Так мы и договорились.

Хочешь — не хочешь, а пришлось полночи просидеть над этими бессмысленными замечаниями. Однако они были необходимы для осуществления моего плана. Утром я повторил Ольге, что еду в горком, попросил ее отпечатать написанные за ночь замечания и обещал вернуться через час-полтора. Папку с чертежом и объяснительной запиской я оставил на столе.

Ни в какой горком я, конечно, не поехал. Едва машина свернула за угол, как я велел шоферу остановиться и ждать меня, а сам вышел и, побродив по улице минут десять-пятнадцать, вернулся к себе в квартиру. Бесшумно отперев дверь, я на цыпочках пересек прихожую и внезапно рывком распахнул дверь своей комнаты. Ольга стояла спиной ко мне, наклонившись над столом, на котором кнопками был укреплен оставленный мною чертеж. Обернувшись на стук распахнутой двери, она увидела меня, и лицо ее исказилось ужасом и ненавистью. В тот же момент она отпрянула от стола, пряча что-то за спиной. Но я действовал еще быстрее: кинувшись к Ольге, я выхватил у нее аппарат, вот этот самый фотоаппарат, что лежит сейчас перед вами.

Как я ни был подготовлен к чему-либо подобному, происшедшее меня ошеломило. Одно дело подозревать, предполагать, даже быть уверенным, что близкий, любимый тобой человек оказался предателем, преступником, и совсем другое — схватить его собственными руками на месте преступления.

Крепко сжимая аппарат, я был не в состоянии произнести хотя бы слово. Ольга первая пришла в себя. «Ну, — сказала она с вызовом, — чего же ты стоишь как истукан? Беги, спеши куда следует! В КГБ. Доложи: так, мол, и так, поймал, разоблачил. Беги, говорят тебе…»

Я ждал слез, оправданий — чего угодно, только не этого. «Ольга, Оленька, что ты говоришь, что все это значит?» Ольга зло усмехнулась и спокойно села к столу. Надо отдать ей должное: она умела владеть собой.

«Знаешь, дорогой мой, я не такая уж дура, — процедила она, — чтобы поверить, будто ты ничего не понимаешь. Уж слишком ловко все разыграно. Право, не ждала от тебя такой прыти. А теперь иди сообщай… Только, голубчик, помни, что сядем мы с тобой вместе — шпионы-то мы оба».

«Какой я шпион?»

«А кто же? — Она прищурилась. — Самый первостатейный шпион!»

Она меня не щадила. Я и понятия не имел, кем была Ольга на самом деле. Нет, это была не простая шпионка, а матерый, опытный хищник, изощренный в тонкостях своего гнусного ремесла.

Ольга напомнила мне, что вот уже год с лишним я снабжаю одну иностранную разведку секретнейшими документами. Точно, без ошибки, она перечислила те чертежи и документы, которые благодаря моей слепоте прошли через ее руки. И все эти чертежи, все документы стали достоянием иностранной разведки. Вспомнила Ольга, конечно, и тот документ, пропажа которого неделю назад открыла мне глаза. И он тоже был сфотографирован Ольгой, а фотокопия вручена ее «шефу».

«Моя роль маленькая, — говорила она. — Я просто связник, через которого передавалась секретная информация. Сведения добывал ты, ты и вручал их иностранной разведке. Через кого — это вопрос второстепенный. Попробуй доказать, что это не так. Думаешь, в КГБ поверят твоему наивному лепету? Как бы не так! Ты основной шпион, с тебя и первый спрос!»

Кто, в самом деле, поверил бы мне, что я и понятия не имел, чем занимается моя жена? Да один факт самовольного выноса, хоть и на время, секретных материалов с территории строительства выдавал меня с головой.

«А деньги, деньги, на которые приобретено все это? — Ольга указала на обстановку столовой. — А наряды, драгоценности? На какие средства это приобреталось? На твое жалованье? Так называемую зарплату? Смешно!»

«Никаких денег мне никто не давал, — попытался я возразить, — ты это превосходно знаешь». — «Не говори глупостей, не все ли равно, вручались эти деньги тебе-из рук в руки или передавались через меня! Какая разница? И запомни: там, — она подняла вверх указательный палец, — там все учтено. До копейки. Так что в случае нужды эти данные окажутся, где им следует быть. В КГБ. Вот так-то, мой милый. А теперь подумай, надо ли тебе торопиться совать собственную шею в петлю».

Я был разбит, уничтожен. Прошло несколько минут. Молчанье прервала Ольга. «Ну, что ж ты не идешь заявлять, каяться в грехах?»

«Оленька, — сказал я, чувствуя, как мерзко дрожит мой голос, — о чем ты? Куда идти? Зачем? Я… я не знаю, что делать. Это ужасно…»

Да, мне стыдно признаться, но это была капитуляция, полная капитуляция. Ольга подошла ко мне, ласково обняла и как ни в чем не бывало заговорила: «А что, собственно, случилось? Что ты впадаешь в панику? Выяснили отношения — это к лучшему. Теперь ты будешь работать осмысленнее и приносить домой то, что действительно заслуживает внимания. Дальнейшее — моя забота».

Вот тут я и понял, что убью Ольгу, что иного выхода у меня нет.

— Когда все это произошло? — задал вопрос Миронов.

— В январе, — твердо сказал Черняев. — В конце января этого года.

— Вы начали выполнять задания вашей жены?

Черняев отрицательно покачал головой.

— Нет, никаких заданий я не выполнял. То есть я приносил по ее требованию кое-какие материалы, но подбирал такие, в которых не содержалось никаких тайн. Больше Ольга от меня ничего существенного не узнала.

— И она не поняла этого, мирилась с таким положением?

— Да как вам сказать? Думаю, что поняла. Но не в этом дело. Жизнь у нас стала невыносимой. Ольга откровенно третировала меня, помыкала мной. Она стала пропадать целыми днями, бывало, что не являлась домой и ночью. Вскоре мне стало ясно, что у Ольги есть кто-то другой: теперь она этого и не скрывала. Да и вообще с каждым днем мне становилось очевидней, что меня-то Ольга никогда не любила. Ей был нужен мой пост, мое положение, мой доступ к секретным данным, чтобы использовать все в собственных целях. Чем больше я в этом убеждался, тем сильнее крепло решение убить, уничтожить это чудовище.

Вчера о последних месяцах нашей совместной жизни я рассказал вам правду: это был ад, настоящий ад…

Ну, вот теперь я сказал все. Можете меня судить…

Миронов посмотрел на него с усмешкой.

— Что вы все торопитесь, Черняев? До суда еще далеко. Скажите, после исчезновения вашей бывшей жены с вами никто не пытался установить связь? Я имею в виду сообщников Ольги Николаевны.

— Нет, никто. Ни разу.

— Допустим. Ну, а сами вы кого-нибудь из ее окружения, друзей, близких знали? Еще при ее жизни?

— Никого не знал. Не пришлось.

Миронов взял пачку заранее приготовленных фотографий. Среди них были снимки Левкович, самой Корнильевой и Войцеховской. Подошел к столику, за которым сидел Черняев, и разложил на нем фотографии.

— Есть тут кто-нибудь, кого бы вы лично знали или, возможно, встречали в обществе вашей жены?

Пока Черняев перебирал фотографии, Миронов встал несколько в стороне, но сам пристально наблюдал за ним.

— Вот это, — сказал Черняев, откладывая на край стола снимок Корнильевой, — моя бывшая жена, Ольга. Это Левкович. Наша домашняя работница. А остальные… — Он еще раз посмотрел фотографии. — Нет, остальных я не знаю.

Миронов, однако, заметил, что в тот момент, когда в руках Черняева оказалась фотография Войцеховской, тот бросил в его сторону настороженный взгляд.

— Хорошо, — сказал Миронов, забирая фотографии. — Не знаете, так не знаете. Вам виднее. Еще вопрос: о тайнике вы ничего не знали?

— Нет, не знал. Фотоаппарат Ольге я вернул, но где она его хранила, понятия не имел. Пытался искать, не нашел. Остальные предметы вижу в первый раз. Извините, — приложил ладони к вискам Черняев, — но я очень устал, очень… Голова раскалывается. Я бы хотел отдохнуть.

— Ну что ж, — согласился Миронов, — тогда допрос прервем.

Хотя Черняев и ссылался на усталость, на головную боль, протокол допроса он читал внимательно, вычеркивал отдельные фразы, кое-что изменял, вносил дополнения. Наконец его увели. Луганов блаженно потянулся и потряс в воздухе кистью правой руки.

— Уф! Рука устала. Но сегодня писал не зря. Что ты теперь скажешь, Андрей Иванович, насчет Корнильевой?

— А то и скажу, что раньше говорил. Послушать Черняева, так оно и получается: я не я, и лошадь не моя. Корнильева, конечно, как ты выражаешься, штучка. Но и с ней еще много неясного. Мы так до сих пор и не знаем, как она превратилась в Величко, по чьему заданию работала, с кем была связана, что означает ее записка. Что же касается Черняева, так туман вокруг него, по-моему, не только не рассеялся, а стал еще гуще. Показания он сегодня дал серьезные, но насколько они искренни?

Странно, когда зашла речь о ковре, он явно насторожился и не ответил на простой, казалось бы, вопрос. Почему? Ведь по сравнению с тем, в чем он уже признался, это мелочь. Почему? Да очень просто: скажи он правду, ему пришлось бы признать, что вещи приобретала не только одна Корнильева, не только они совместно, но и он сам, без Корнильевой. А откуда средства? Да… И Войцеховскую он знает, голову даю на отсечение.