"Левая Рука Бога" - читать интересную книгу автора (Хофман Пол)

13

Не доезжая тридцати миль до Мемфиса, Искупитель Стремечко Рой, Следопыт южного охотничьего отряда, оставил сотню своих людей с собаками в небольшом городке, а сам отправился в Мемфис, испытывая тревогу, какой не испытывал никогда прежде. Учитывая то, что Стремечку Рою на своем веку довелось пережить много страшного, а также много страшного сотворить, это едва ли можно было назвать страхом. Но по мере приближения к Китти-городу им начинало овладевать ощущение, что нигде на земле нельзя оказаться так близко к преисподней, как здесь. У ярко, даже кричаще освещенного въезда в этот кошмарный пригород Мемфиса он остановился, спешился и последние несколько ярдов прошел пешком, ведя коня под уздцы. Даже в столь поздний час поток туристов и местных жителей обильно тек мимо стражников, которые не обращали внимания на большинство из них, выхватывая из толпы лишь некоторых.

— С лошадьми вход воспрещен, — сказал один из стражников. — Вы вооружены?

«До зубов», — подумал Стремечко Рой, но вслух сказал:

— Мне не нужно туда входить. У меня письмо для Китти Зайца.

— Никогда о таком не слышал. Проваливай отсюда, не мешай!

Под пристальными взглядами стражников Стремечко рой медленно протянул руку к седельной сумке и достал из нее два кошелька, один гораздо больше другого. Протянув меньший стражнику, он сказал:

— Это вам на двоих. А это, — он показал больший, — для Китти Зайца.

— Давай сюда. Я прослежу, чтобы он его получил. — Пять других стражников, здоровенных и словно бы специально подобранных по признаку отсутствия обаяния, начали окружать Стремечко Роя. — Приходи завтра. А еще лучше — послезавтра.

— Тогда деньги я пока придержу.

— Нет. Не стоит, — возразил стражник. — У нас они будут сохранней.

Он подошел к Стремечку Рою с максимальной проворностью, на какую способен мужчина весом под сто тридцать килограммов, и протянул руку. Стремечко Рой сделал вид, что сдается. Он опустил плечи, словно признавая свое полное поражение. Но в тот момент, когда стражник толкнул его в грудь, он просто накрыл его руки своими и с силой рванул вниз. Раздался не слишком громкий треск — крак! — а вслед за ним чудовищный крик боли. Стражник упал на колени. Остальные, отпрянувшие было от неожиданности, уже в следующий миг бросились вперед, но тут же и остановились, увидев, что короткий меч Стремечка Роя упирается в шею их товарища, стоявшего на коленях. Тому даже не было необходимости кричать, чтобы они сдали назад.

— А теперь приведите мне кого-нибудь, кто обладает полномочиями, и поскорей, — приказал Стремечко Рой. — Я не собираюсь торчать в этой помойной яме дольше, чем требуется.

Двадцать минут спустя Стремечко Рой стоял в приемной, и — несмотря на то, что это была одна из самых красивых комнат, какие ему доводилось видеть: обшитая кедром и сандалом, она свидетельствовала о богатой простоте и источала слабый аромат, расслабляюще действовавший на органы чувств, так что Стремечко Рой даже подумывал, не вырезать ли кусок обшивки и не прихватить ли его с собой, — чувствовал он себя очень неуютно. Не из-за столкновения, случившегося у ворот Китти-города, а из-за того, что он увидел потом, когда его впустили внутрь. Он, человек, отвечавший за резню в Одессе и Польском лесу, человек, прославившийся своими злодеяниями даже на фоне той общей жестокости, какой отличались войны на Восточных Разломах, содрогнулся от того, что увидел за последние несколько минут.

Наконец дверь в дальнем конце приемной открылась, из нее вышел какой-то старик и вежливо сообщил:

— Китти Заяц примет вас прямо сейчас.

Из открывшейся двери на Стремечко Роя пахнуло непонятным запахом. Он был лишь отчасти неприятным, скорее даже сладким, но от этой сладости у Стремечка Роя волосы на голове зашевелились. Он точно знал, что никогда прежде не вдыхал его, и тем не менее, несмотря на всю свою разнузданную, можно сказать, храбрость, почувствовал в нем нечто, таящее угрозу. Стремечку Рою стало не по себе. Все еще пребывая под впечатлением увиденного в городе, он вошел в дверь, и старик закрыл ее, оставшись снаружи.

В этой комнате царил полумрак, хотя освещение было искусно устроено так, чтобы пол был виден. Все же, что находилось выше талии взрослого человека, тонуло в темноте, различались лишь самые смутные очертания. В центре комнаты за столом кто-то сидел, но казалось, что фигура человека была соткана из теней.

— Пожалуйста, располагайтесь поудобней, Искупитель.

Голос! Стремечко Рой никогда еще такого не слышал. В нем не было ни режущей жестокости, ни свистящей злобы, ни зловещей угрозы — ничего из того, к чему он привык с незапамятных времен. Этот звук был похож на воркованье голубей, на вздох неизбывной печали, на тихий плач. И в то же время каким-то непостижимым образом это было самое жуткое из всего, что Стремечко Рой когда-либо слышал. Казалось, звук резонировал у него в животе, как самая низкая, почти недоступная слуху нота органа в огромном киевском соборе. Стремечко Роя затошнило.

— Вы неважно выглядите, Искупитель, — проворковал голос. — Хотите воды?

— Нет, благодарю.

Голос Китти Зайца вздохнул, словно бы донельзя озабоченно. Стремечко Рой почувствовал себя так, будто его поцеловало невыразимо мерзкое грязное существо.

— Тогда перейдем к делу.

Для того чтобы заговорить, Искупителю требовалась вся его сила воли, та, которую он много раз демонстрировал, сжигая вероотступников и устраивая массовые истребления невинных.

Глубокий вдох не помог — лишь еще больше этого наводящего ужас сладкого воздуха вошло в ноздри.

— То, что четверо молодых людей, которых вы ищете, находятся в Мемфисе, правда, — сказал Китти Заяц.

— Вы можете до них добраться?

— О, Искупитель, добраться можно до любого. Вы хотите получить их живыми?

— А вы можете это устроить? — Бедняга Стремечко Рой едва держался, чтобы не упасть в обморок.

— Могу, но не хочу, Искупитель. Мне это, видите ли, не с руки.

Китти Заяц издал звук, который можно было принять за тихий смешок, а можно было — и за нечто другое. Дверь открылась, вошел старик, который привел сюда Стремечко Роя, и сказал:

— Если ваша просьба состоит только в этом, Искупитель, то аудиенция окончена.

Десять минут спустя Искупитель Стремечко Рой, все еще совершенно больной на вид, медленно приходил в себя после жуткой беседы с Китти Зайцем.

— Вам лучше, Искупитель? — спросил его старик.

Стремечко Рой поднял на него взгляд:

— Что за…

— Не задавайте вопросов, которые могут быть сочтены оскорбительными, — перебил его старик. — А оскорбительно вести себя в этом месте — неосмотрительно. — Он глубоко вздохнул. — Суть вот в чем: вы хотите, чтобы мы вытащили этих четверых из старого города. Это возможно, но мы не станем этого делать, поскольку это затронуло бы интересы, которыми мы очень дорожим.

— Тогда я должен отбыть, чтобы проинформировать своего хозяина. Он требует немедленно сообщать ему дурные вести.

— Будьте благоразумны, Искупитель, — сказал старик. — Тише едешь — дальше будешь. Мы будем наблюдать за ними. В какой-то момент они так или иначе должны будут выйти из города. Мы дадим вам знать. А потом, в качестве жеста доброй воли, передадим их вам в целости и сохранности. Это мы вам обещаем.

— Сколько времени на это нужно?

— Столько, сколько потребуется, Искупитель. Мы сделаем то, что обещаем, но позвольте мне быть откровенным: если вы предпримете хоть малейшую попытку захватить их самостоятельно, Китти Заяц расценит это как посягательство на его интересы.

Раздался стук в дверь.

— Войдите.

Дверь открылась, на пороге стояли два стражника.

— Эти люди проводят вас до ворот Китти-города. Вашу лошадь накормили и напоили — в порядке подтверждения наших добрых намерений. До свиданья.

Когда Искупитель Стремечко Рой вышел на улицу, воздух Китти-города дохнул на него с такой силой, словно его ударили в лицо. Какой шум! Сколько людей! Это было похоже на то, как если бы первым, что увидел прозревший слепец, были радуги ада или как если бы первым, что услышал глухой, внезапно обретший слух, был гром, оповещающий о конце света. Здесь были горлопаны с их гормузлами; мавлины с выставленными напоказ отвислыми ням-нямами; красавчики бенджамины в джемимах, вопящие: «Желтое, самое наижелтое, подходи и бери-бери!» Здесь были бертонёры с их сворами голых карманников; полуторговцы, взывающие к ломке; педро-тётки с мятыми напомаженными сосками, выпрашивающие полпинты ерша; были гугеноты, продающие куртины для задниц всем, кто больше заплатит, и сумасшедшие молодчики с высунутыми языками, рыщущие в поисках любых телок, лишь бы ходили парочками.

Парализованный ужасом, Искупитель Стремечко вдруг испустил крик беспредельного омерзения и, к удивлению сопровождавших его стражников, рванув с места, припустил к воротам Китти-города, а потом и за них, в ночь, спасая свою опаленную душу.

В тридцати милях от последней находившейся под патронажем Мемфиса деревни ИдрисПукке сидел под дождем в канаве. Вокруг не было ничего сухого, чтобы зажечь огонь, а если бы и было, он не стал бы этого делать из предосторожности. За последние сутки он съел лишь половину картофелины, да и та была осклизлой, с гнилью внутри. Как мог человек, командовавший тремя армиями, человек, к которому прислушивались короли и папы, человек, который обесчестил целое поколение прекрасных дочерей набоба одной страны и сатрапа другой, — как он мог дойти до жизни такой?

Вы не знаете ответа на этот вопрос, но ИдрисПукке знал его. Судьбу, которую иные испытывают слишком часто, ИдрисПукке испытывал постоянно. Он жал там, где не сеял; завладев пальцем, отхватывал всю руку; шесть раз сколотив состояние, семь раз потерял его. Никто не мог отрицать, что на поле боя он был блестящим воином, что он был быстр умом и прекрасно владел оружием и что его политические суждения восхищали всех и повсюду в подлунном мире — то есть везде, где он был заочно приговорен к смерти, исключая, разумеется, те места, где суды и приговоры считались излишней формальностью. Иными словами, не существовало государства, куда ИдрисПукке мог бы теперь сбежать, без того чтобы его там не сварили, не выпотрошили, не сожгли или не повесили, а в некоторых — не сделали бы всего этого одновременно. Величайший наемник всех времен и народов измельчал до того, что вынужден был теперь прятаться от заурядного платного охотника за головами в канаве, — мокрый, усталый и страдающий чудовищным несварением желудка из-за гнилой картошки.

Дважды за последний месяц его ловили, и дважды он почти сразу же сбегал. Но проблема состояла в том, что бежать-то ему было некуда. Единственное, что оставалось, это, закрыв глаза, слушать, как хлопают крыльями, возвращаясь в курятник, цыплята.

И ВДРУГ!

Недолго думая, ИдрисПукке встал на четвереньки и как можно быстрее подполз к стенке канавы.

— Факелы сюда! Огня! Он нас увидел!

Кромешную тьму поля со всех сторон осветило пламя факелов. Однако то, что помогало преследователям, помогало и ему: теперь он увидел купу деревьев ярдах в тридцати впереди. Быстро, как собака, ИдрисПукке выпрыгнул из канавы, но поскользнулся и упал обратно, в грязь.

— Вон он!

ИдрисПукке оказался на виду. Теперь он и сам видел, как со всех сторон его окружают, смыкая круг, люди с факелами. В любой момент его могла настичь мучительная смерть от стрелы или клинка. Испуганный, задыхающийся, он пополз наверх. Пока он еще оставался на свободе и мог двигаться, ему было необходимо прорваться к деревьям. Скользя и оступаясь, ИдрисПукке вскарабкался на край канавы, но как только его голова показалась над землей, он получил удар.

БАМС!

Несколько мгновений он еще оставался в вертикальном положении. От боли все вокруг словно бы застыло перед глазами, озаренное мгновенной вспышкой молнии. Потом последовал второй удар, и он стал заваливаться назад. Но прежде, чем его голова стукнулась о дно ямы, ИдрисПукке уже потерял сознание.

Когда он очнулся, какая-то гигантская волосатая горилла держала его одной рукой за обе ноги и молотила головой о кирпичную стену подобно тому, как хозяйка выколачивает ковер. Потом горилла подняла ИдрисаПукке за шиворот и, приблизив лицо к его лицу, уставилась ему прямо в глаза. Он знал, что это горилла, потому что однажды видел их в цирке в Арнемленде. Но эта была гораздо крупнее, ее дыхание было горячим и пахло сгнившим не меньше месяца назад мясом, из носа текли две огромные струи зеленых соплей.

— Он еще жив, — сказала горилла.

Только в этот момент ИдрисПукке с некоторым облегчением понял, что он все еще без сознания и бредит. Горилла лениво начала снова колотить его головой о стену.

Он заставил себя очнуться по-настоящему. Горилла медленно растворилась, и он увидел, что лежит на крестьянской телеге, связанный по рукам и ногам, а его голова бьется о деревянный борт каждый раз, когда телега подскакивает на очередном ухабе разбитого проселка.

ИдрисПукке сделал глубокий вдох, чтобы снова не потерять сознание, и отодвинул голову от борта телеги. Надо признать, приятно, подумал он, когда тебя перестают бить головой о кирпичную стену. Но тут боль вернулась, и чувство благодарности исчезло. ИдрисПукке застонал.

— Значит, ты еще жив?

Это оказался солдат, а не наемный охотник за головами. Теперь можно было, по крайней мере, надеяться, что его отдадут под суд, прежде чем наступит самое неприятное, а следовательно, появлялся шанс сбежать. Солдат ткнул его в живот тупым концом своего короткого копья.

— Я задал тебе вежливый вопрос и хочу получить вежливый ответ.

— Да, я еще жив, — простонал ИдрисПукке. — Куда меня везут?

— Закрой пасть. Мне не велено с тобой разговаривать ни в коем случае, хотя я не понимаю, почему. По мне, так ты ничего собой не представляешь. — Еще раз ткнув ИдрисаПукке в живот древком копья, солдат повернулся к нему спиной и окончательно замолчал.