"Путь Никколо" - читать интересную книгу автора (Даннет Дороти)Глава 7— Я буду держаться подальше от милорда Саймона, — обещал Клаас. Марианна де Шаретти проследила за этим лично. Она поместила его под домашний арест и точно так же обошлась со своим непокорным сыном Феликсом. К несчастью, ей и в голову не пришло задержать капитана наемников Асторре, которого она ошибочно считала взрослым и разумным человеком. Когда пару дней спустя торговые галеры из Венеции, наконец, вошли в порт, главе дома Шаретти казалось, будто она держит все нити в своих руках, и ничто не может отвлечь ее от дела, И поначалу она не ошибалась. Пятьдесят тысяч обитателей Брюгге целиком заполонили пространство в несколько миль вокруг гавани в Слёйсе, где бросили якорь две изящных венецианских галеры. Это было восхитительное зрелище, повторявшееся каждый год. Солнечные лучи пронизывали паруса и шелковые стяги, отражались в лопастях весел всякий раз, когда они поднимались из воды, подобно двум рядам гребней. На флагмане начиналась музыка: сперва барабаны и флейты принимались стучать и насвистывать, а затем вступали трубачи, расположившиеся на носу. И там же, под широким пологом с колышущейся бахромой, можно было разглядеть, всякий год разный, расшитый золотом вымпел капитана. Даже с такого расстояния доносились запахи корицы и гвоздики, ладана и меда, лакрицы и мускатного ореха, цедры и мирриса, и розовой воды из Персии в бесчисленных кувшинах и бочонках. Казалось, даже видны сверкающие груды сапфиров и изумрудов, тончайшие шелка, прошитые золотыми нитями, страусовые перья и слоновьи бивни, камедь и имбирь, и коралловые пуговицы, в которых, возможно, уже на будущей неделе будет красоваться Конечно, это был лишь обман чувств, подобный тем, что устраивали во время Карнавала герцогские жонглеры; не случайно галеры всегда опускали паруса и входили в гавань при ярком солнце, с тщательно надраенной палубой и гребцами, переодетыми в парадные ливреи, в то время как капитаны наряжались в эти странные жесткие одеяния по безумной венецианской моде, начесывали и подстригали бороды, а порой усаживали на плечо ручных мартышек. Несложный обман. Фландрские галеры никогда не проводили ночь в открытом море, в отличие от больших парусников, которым не так просто было привести себя в порядок, прежде чем войти в порт. Фландрские галеры каждую ночь заходили в гавань, на всем своем высокооплачиваемом пути из Венеции, пролегавшем по Адриатике, через Корфу и Отранто, с заходом на Сицилию, вокруг каблука Италии, до самого Неаполя; после чего они устремлялись через западный пролив к Майорке, к берегам Северной Африки, и дальше, вокруг Испании и Португалии, избавляясь по пути от небольших, но доходных грузов, в которых не нуждался Брюгге, и принимая на борт оливковое масло, апельсиновую цедру, надушенную кожу, посуду, попугаев и сахарные головы. Но, разумеется, ничего грубого, недостойного или слишком объемистого. Галеры республики Фландрии были жемчужинами венецианского флота, созданными специально для того, чтобы в открытом море уйти от любых пиратов. И перевозили они лишь предметы роскоши. Они приходили каждый год. И каждый год по пути разделялись: две галеры в Брюгге, и одна — в Лондон, или в Саутгемптон, если вдруг в этот год лондонцы не слишком привечали чужеземных торговцев. Поговаривали, что общая сумма фрахта трех фландрских галер составляла четверть миллиона золотых дукатов. О, да, вот сколько денег было в мире! Так говорили, и взгляните, вот доказательство: сам дож со своими присными в Венеции выделял двадцать фунтов в год, чтобы подкупить таможенников в Брюгге, дабы те пониже оценили стоимость груза. Это правда, истинная, правда. Вдова одного из них рассказывала об этом. А еще в десять раз больше они тратят на взятки самому герцогу Филиппу. Так болтали в толпе, наблюдая за тем, как люди с таможни подплывают к галерам на лодках, по двое к каждой, и взбираются на борт, а вместе с ними и чиновники из Слёйса. За ними эти толстосумы в золотых цепях из Дамме, и уж гораздо позже, — ибо некоторые, верно, готовы зачать ребенка только после крестин, если решат, что это добавит им достоинства, — начнет отзванивать большой колокол на звоннице в Брюгге, и кто-нибудь, — Ян Блавье, вот кто, — подъедет на своем муле, в шляпе, такой огромной, словно пять локтей повязок намотались на терновый куст, а за ним и Ансельм Адорне, и Ян ван ден Балле, со своими конюшими и лакеями, и солдатами с гербом и вымпелом Брюгге. А с ними и венецианцы: толстяк Бембо и тощий Контарини, и этот расфуфыренный игрок, Марко Корнер. А еще позднее, — ибо именно венецианцам принадлежала честь первым взглянуть на списки товаров при разгрузке, точно так же как перед отплытием они первыми поднимали свои товары на борт, — подходили и прочие торговцы, ожидавшие своих поставок. К примеру, Томмазо Портинари, если только сумеет убедить Тани позволить ему взять дело в свои руки… хотя едва ли ему это удастся. А также Якопо Строцци, который, возможно, захватит с собой молодого Лоренцо, если в этот день подагра опять одолеет его. А еще Жак Дориа, и Ломмелин, и все прочие генуэзцы, и Пьер Бладелен, личный казначей герцога, который должен осмотреть заказанные его господином товары. И Хуан Васкез с аналогичным поручением — но для герцогини, а с ним и фигерес, и остальные португальцы. Придет кто-нибудь из владельцев постоялых дворов, чтобы спросить, не нуждается ли кто в постое. Немцы из Ганзы, желающие узнать новые расценки, а также Джовани Арнольфини из Лукки, этот парень с длинным бледным лицом, который как никто другой знает вкус герцога в шелках и порой заключает с ним личные сделки, на которых изрядно греет себе руки. О, да, многое происходило за кулисами, когда в порт входили фландрские галеры. Никто из значительных персон не являлся на берег в первые дни, а спокойно дожидался, пока товары на баржах доставят в Брюгге. Поговаривали, что настоящая продажа начинается куда позже, на тайных собраниях. Всю зиму они будут спорить и торговаться. Шесть месяцев, покуда галеры стоят в гавани, а в тавернах и борделях Брюгге развлекаются четыре сотни моряков. Фландрские галеры, наконец, появились, и колокола и трубы звучали лишь прелюдией к оглушительному звону золотых монет. Совершенно неразумно, на третий день по прибытии галер, Марианна де Шаретти освободила своего сына Феликса от его обязанностей — на том условии, что он не высунет носа из Брюгге. То есть Слёйс оставался для него вне досягаемости. Вполне разумно она предположила, что мальчик направится прямиком в ближайшую таверну, а затем придется послать за ним Юлиуса. Сам Юлиус находился сейчас в Слёйсе, вместе с управляющим Хеннинком, Проявляя живой интерес к тюкам шерсти и к вайде, и к кермесоносному дубу, а также серному колчедану и столь ценному товару как квасцы. Саму демуазель де Шаретти ожидали на собрании членов гильдии красильщиков, и она надеялась, что Юлиус вовремя поспеет туда со своими сведениями. Она послала за помощником Хеннинка, оставила красильню под его ответственность и в сопровождении единственной служанки пешком ушла на собрание гильдии. Помощник Хеннинка, работящий сукновал по имени Липпин, вспомнил, что у точильщика нужно забрать ножницы, и, обнаружив слонявшегося без дела Клааса, отослал его с этим поручением. Ему и в голову не пришло, что по какой-то причине Клаасу вот уже неделю запрещалось покидать дом. И Клаас, опасаясь, как бы Липпин не вспомнил об этом, унесся со всех ног, прямо как был, в деревянных башмаках и в фартуке, забрызганном мочой. Феликса он отыскал в одном из пустующих кабинетов банка Медичи, располагавшегося в высоком особняке рядом с рынком. Феликс, похоже, был не слишком рад его видеть. — Кто тебе сказал, что я здесь? — Винрик, меняла, — примиряюще отозвался Клаас. Винрик, обходивший улицы со своим денежным лотком, был лучшим источником сплетен во всей Фландрии. Феликс хмыкнул. — А за это ты пересмотрел все записи Винрика за неделю и обнаружил там три ошибки в подсчетах. Этот скверно пахнущий ремесленник, — пояснил Феликс своему единственному слушателю, новому клерку, только что прибывшему из Флоренции, — этот фламандский недоумок вычитает и складывает просто для удовольствия, как мы с тобой пьем или портим воздух, или думаем, на что бы спустить свои денежки. — Ну, если ты намерен их тратить, то кто-то же должен экономить, — резонно возразил Клаас. Взглядом он окинул полки, где Медичи складывали свои пакеты, письма и записи. — Для тебя могу сэкономить тоже, — предложил Клаас юному клерку, который не сводил с незваного гостя изумленного взгляда, понемногу отступая все дальше, но не в силах спастись от запаха, исходившего от фартука Клааса. — Вот здесь, к примеру, — Клаас провел пальцами цвета индиго по книге заказов. — Что здесь такое? Мальчишка с сомнением покачал головой. — Ну, довольно, — устало заявил Феликс. — Не обращай на него внимания. Это болезнь. — Он вновь обернулся к Клаасу. — А почему у тебя с собой матушкины ножницы? — Их отдавали точильщику, — пояснил Клаас. — Так значит, она не ждет тебя обратно? — воскликнул Феликс, в этот момент очень похожий на своего отца. — Нет, — глазом не моргнув, ответствовал подмастерье. — А чего ты ждешь? — Лодку Томмазо. Он собирается в Слёйс. Сегодня на фландрских галерах день частных сделок. Я хочу обезьянку. — Тебя отошлют назад в Лувен, — заявил Клаас. — Хозяйка узнает, что ты уезжал из города. — А я скажу, что это ты купил для меня, — ничуть не смутился Феликс. Клаас задумался. — Ты хочешь сказать, что я должен отправляться в Слёйс вместе с тобой? — Ну да, — согласился Феликс, впервые задумавшись о практическом воплощении своего замысла. — То есть, конечно, если Томмазо сможет отделаться от своих священников и монахов. Он выбирает тенора для часовни Медичи в Италии. — Лицо его озарилось широкой улыбкой. — Вот ужас-то, верно? Даже сквозь бесчисленные двери до них доносились отзвуки пения. И впрямь, это было ужасно. Клаас подмигнул мальчишке: — Скольких он уже прослушал? Отвернувшись от зловонного фартука, тот отозвался, демонстративно обращаясь к молодому человеку в добротной одежде и в шляпе: — Это уже третий. Брат Жиль из хора августинцев. Приятель одного из наемников, вашего Асторре. Этот Асторре, кстати, тоже собирается в Слёйс. — Ого, — только и сказал Феликс, накручивая на палец прядь волос. — Он что, такой строгий, этот Асторре? — поинтересовался мальчик. — Ты не хочешь видеться с ним? Феликс повел плечами: — Он просто состоит на службе у моей матери. Я еду в Слёйс. — Пусть он все купит для тебя, — предложил Клаас. — Обезьяну, плащ из леопардовой шкуры. Может, новые перья для шляпы? — Я еду в Слейс, — повторил Феликс Пение прекратилось. Открылась дверь. — Я все слышал, — заявил капитан Асторре. — — Я еду в Слёйс, — в третий раз повторил Клаас редко вздыхал. Вот и сейчас он сказал лишь: — И я тоже. И широко улыбнулся солдату, который рассеянно потрепал его по щеке со словами: — Так чего же мы ждем? Асторре был в хорошем расположении духа, потому что его приятель брат Жиль, оказался избран для часовни Медичи. Лицо Феликса просветлело. Он улыбнулся Асторре и Томмазо Портинари, который появился в дверях, чтобы проводить их всех на баржу, и даже Клаасу, который покорно последовал за ними в одних чулках, повесив на шею деревянные башмаки, дабы поберечь сходни, и сунув под мышку ножницы, завернутые в фартук. Они отплыли без всяких проблем, и даже Томмазо выглядел бодрым как никогда Они направлялись в Слёйс к венецианским галерам. Позднее (хотя он несколько преувеличивал) стряпчий Юлиус любил повторять, что худший миг в его жизни настал в тот солнечный сентябрьский день, когда с палубы венецианского флагмана он обнаружил ялик, принадлежавший Медичи, который плыл по каналу прямо в их сторону. На борту находился сын его нанимательницы Феликс, который давал слово не покидать Брюгге, и подмастерье его нанимательницы Клаас, который должен был находиться под домашним арестом в красильне, и Томмазо Портинари, которому его нанимательница не желала быть ничем обязанной, и который, судя по его недовольному виду и сморщенному носу, собирался потребовать с кого-нибудь возмещения своих страданий, оттого что пришлось терпеть запах клаасова фартука всю дорогу из Брюгге в Слёйс. И наконец, самое худшее: на носу ялика красовался собственной персоной капитан Асторре, горделиво вздернувший бородку. И вот уже он на молу, глазами-пуговками изучает башни, возведенные из корзин, дворцы из тюков, горы свертков, пакетов, ящиков и бочонков, между которыми цепочками, группами и поодиночке перемещались люди, перенося их по частям на баржи и повозки, и на склады, под качающимися клювами кранов. Затем бородка нацелилась на корабль, и Юлиус поспешно отступил на шаг. В конце концов, ведь на рейде стояли две галеры, и теперь оставалось лишь молиться, чтобы Феликс, Клаас и Асторре выбрали вторую, не флагманскую. На каждой из двух галер было по сто семьдесят обычных гребцов, три десятка баковых, и это не считая штурмана, писца с помощником, конопатчиков, плотников, кока, двух лекарей и стряпчего, которые сейчас все до единого выставили на палубу собственные товары для продажи, сопроводив их списками цен. Вот в чем была одна из привилегий путешествия во Фландрию: право всем членам команды брать на борт мелочевку для частной торговли в любом из портов. Юлиус бы не удивился, узнав, что и судовой священник прячет где-нибудь под палубой свой мешок, с церковными благовониями и расшитыми золотом ризами. А уж капитанская каюта, нечего и говорить, от пола до потолка заставлена бутылями сладкого вина, а также иными драгоценными редкостями, вроде золотого песка из Гвинеи, откуда родом был и этот раб, с такими странными волосами, точно у него был свалявшийся войлок на голове. Но, разумеется, все это лишь для друзей сера Алвизе Дуодо, а не для вульгарной публики. Грек с деревянной ногой, монсиньор Николаи де Аччайоли был сейчас там вместе с Дуодо. Должно быть, расспрашивает капитана, нет ли каких вестей от его брата из Константинополя. Досадно только, что грек явился не один. Досадно, что он привез с собой того самого вельможного торговца, который прибыл с ним из Шотландии. Сейчас в кабине на корме занавес был задернут, но в любой момент кто-то из них мог выйти наружу, прежде чем Юлиус закончит здесь с делами. Досадно также и то, что Юлиус не вполне трезв. После истории с пушкой, с девушкой и с собакой Юлиусу меньше всего хотелось бы привлекать внимание Саймона к самому себе или к любому из членов семейства Шаретти. Один раз он уже успешно ускользнул от его взора. Не такое сложное дело на палубе длиной в сто восемнадцать венецианских футов, до отказа забитой народом и товарами. Юлиус испытывал к Саймону не только неприязнь. В глубине души стряпчего таилась также зависть. Ему хотелось бы понаблюдать за Саймоном, оставаясь незамеченным. Мейстер Юлиус прекрасно поработал на демуазель де Шаретти за эти семь дней, после полученной нахлобучки, и сегодня поутру отпраздновал это, но, возможно, немного переусердствовал. Так что меньше всего ему бы хотелось, чтобы Феликс с Клаасом поднимались на борт. Что же касается Асторре, то это будет просто катастрофа. Юлиус осторожно поднял голову, слегка покачал ею и заглянул через борт. Катастрофа случилась. Лодка Томмазо вроде бы исчезла, но зато появилась голова Феликса в шляпе, похожей на шотландскую волынку: он поднимался по трапу на флагман. За ним следовал Асторре в плоской шапочке, в новом кожаном жилете, с пышными парчовыми рукавами, набитыми туго, как пирог с гусятиной. Позади тащился Клаас в пропотевшей рубахе, в вырезе которой виднелась мускулистая грудь и поросль шелковистых светлых волос, коими природа наделила его, к вящей зависти Юлиуса. Феликс, заметив своего наставника, подозрительно широко улыбнулся и повлек свою волынку к торговцам, которые тут же принялись кричать еще громче, пока он отыскивал объект своих вожделений. Асторре, устремив взор на некую далекую и славную добычу, не обратил на Юлиуса ни малейшего внимания. Что же касается Клааса, то тот, весь светясь от невинной радости общения, поспешил сообщить: — Феликс хочет обезьянку. Демуазель отправилась на собрание гильдии. — Я послал к ней Хеннинка, — отозвался Юлиус, стараясь удержать разбегающиеся глаза. — Ты был прав. В балласте квасцы из Фокеи. Кто тебе рассказал? Этот грек Николаи? — О нет, мейстер Юлиус, — возразил Клаас. — В списке для таможни указано, что квасцы были куплены в Проливе по кастильским ценам, и я уверен, монсиньор де Аччайоли согласится с этим. Вот что покупают венецианцы. Фокейские квасцы были бы куда дороже. — Пожалуй, — согласился Юлиус, нахмурившись еще сильнее. Квасцы, этот невинный белый порошок, который добывают из земли, подобно каменной соли, являлся одним из самых важных ингредиентов для красильщиков, поскольку он привязывал краску к ткани. Клаас знал об этом, и все же порой Юлиус гадал, понимает ли Клаас, о чем толкует, когда переносит все эти слухи. Едва ли, на самом деле, грек стал бы ему рассказывать нечто подобное. Клаас просто случайно подслушивал то одно, то другое, переходя из конторы в контору, в городе, где ремесленники были почти невидимками. — А ты будь поосторожнее, — предупредил его Юлиус. — Наш собаколюбивый шотландский друг Саймон здесь, с мессером Николаи и с капитаном, и лучше бы он тебя не заметил. А также… — Упаси Господь, — отозвался Клаас, ничуть не заинтересовавшийся этим известием. — А вот и капитан Лионетто с друзьями. Они купили чернокожего. Все вокруг видели, что они пока еще не купили негра, но просто терли ему кожу, чтобы проверить, не сойдет ли краска. Юлиус, порой проявлявший чудеса интуиции, задумался: — Хочет обезьянку? Она этого не потерпит. — Надеюсь, цена все равно окажется слишком высокой, — оптимистично отозвался Клаас. Он по-прежнему не сводил взгляда с гвинейского раба, который, натягивая цепи, пытался увернуться от палубной швабры в мощных руках капитана Лионетто. — Им придется купить негра, если они его попортят. Разве что Феликс согласится купить черного парня вместо обезьянки. Демуазель это может прийтись по душе. — Матушке Феликса? — переспросил Юлиус, у которого от смеха на глаза выступили слезы. — Скажи об этом ростовщику Удэнену. Может, это поможет ему в ухаживаниях. — Все вокруг знали, что Удэнен прочит свою дочь за Феликса, но на самом деле лично зарится на вдову. К его вящему изумлению, Клаас с готовностью бросил свой фартук и двинулся прочь. Не веря собственным глазам, Юлиус обнаружил, что подмастерье протиснулся вперед по палубе, добрался до ростовщика и там, присев рядом с ним, завел какую-то беседу, после чего оба поднялись с места. Неважно, говорил ли с ним Клаас о Марианне де Шаретти. Когда он встал, Лионетто, громогласно воскликнув: «Ага!», прихватил двоих друзей и принялся проталкиваться через толпу к подмастерью. Его оранжевый бархатный дублет удивительным образом сочетался с рыжими волосами. — Ага! — воскликнул Лионетто. — А кому сегодня этот деревенский увалень собрался испортить одежду?! И какой болван позволил тебе отравлять здесь воздух своими обносками? Тебе нужно принять ванну. В воду его! Несомненно, вино, которое они выпили с Хеннинком, замедлило реакцию Юлиуса, и он мог лишь молча наблюдать, как двое подручных Лионетто схватили подмастерья и, под общее одобрительное улюлюканье, потащили его к борту. Судьба Клааса ни у кого не вызывала опасений, да и сам он не слишком вырывался, с легким изумлением взирая на своих пленителей. Лишь один человек рядом заметил задумчиво: — А вдруг он не умеет плавать? Клаас плавать умел, и он и впрямь нуждался в ванне. Юлиус, оценив ситуацию, пришел к выводу, что опасений она не вызывает. Тем временем Клааса подхватили подмышки и принялись раскачивать. Толпа расступилась. Но за борт кинуть его не успели, поскольку вперед вырвался капитан Асторре, ловко пнув в коленную чашечку одного из пленителей Клааса. Тот с истошным воплем повалился на палубу. Пару мгновений Клаас со вторым солдатом стояли бок о бок, после чего тот отпустил подмастерье и двинулся на Асторре. Его опередил Лионетто. Не обращая никакого внимания на своих приятелей и Клааса, который так и остался стоять на месте с озадаченным видом, Лионетто не стал толкать своего противника или кричать на него. Вместо этого, вздохнув поглубже, он опустил плечо и, вцепившись тому в запястье, поднял правую руку Асторре к груди. Теперь оба они держали чашу на высокой ножке, покрытую розовой эмалью и густой позолотой. — Это мое, — с обманчивой мягкостью объявил Лионетто. — В прошлом году я ее заказал корабельному штурману. Выставив бороду вперед на добрых шесть дюймов, Асторре обнажил в ухмылке желтые зубы: — Вот как? Он позабыл мне об этом сказать. И я за нее уже заплатил. — Какое ребячество! — отозвался Лионетто. — Не хочу тратить время на споры. Отдай ее мне, и я верну тебе деньги. — Отнять ее у меня? — изумился Асторре. — Ах ты, глупый бабуин! Да мы вдвоем с этим глупым мальчишкой могли бы раздеть тебя до портков. До самого твоего незначительного мужского достоинства, если пожелаем. Но капитан корабля — гость в наших краях, а благородные люди не станут устраивать свару у него на палубе. Я забираю то, что принадлежит мне по праву. — Это моя собственность, — возразил Лионетто. — Оплаченная мною, — парировал Асторре. — Синьоры! — прервал их чей-то властный голос. Оба обернулись. Занавес капитанской кабины был откинут, и в проходе появился сам мессер Алвизе Дуодо, герой Константинополя. Рядом стоял грек Николаи де Аччайоли, который сегодня красовался в бархатной шляпе и роскошном плаще с капюшоном. У них за спиной Юлиус разглядел дерзкое, гладко выбритое лицо милорда Саймона, чей пес едва не пустил по миру семейство Шаретти. — Синьоры! — вновь повторил капитан. И, как он и рассчитывал, на голос тут же обернулись несколько гребцов. Когда — A, Вмиг притихшие и даже как будто ставшие ниже ростом, оба капитана застыли на месте, а затем обернулись к тому, кто произнес эти столь лестные для них слова. Однако в руках они по-прежнему сжимали кубок, ставший причиной ссоры, тщетно пытаясь найти выход из положения. Дилемма решилась сама собой, и отнюдь не благодаря мессеру Николаи или капитану судна. Саймон, шотландский торговец и гость капитана, с невозмутимым видом прошествовал к наемникам. На мгновение он застыл, а затем внезапным, точно рассчитанным ударом выбил стеклянный сосуд из расслабившихся рук. Траектория полета оказалась очень точной. Под слитный возглас восхищения и ужаса бокал взмыл в воздух, перелетел через планшир и, описав сверкающую дугу, окончательно и бесповоротно исчез в водах гавани. Все взоры устремились на Лионетто, который, яростно сверкнув глазами и пробурчав что-то себе под нос, наконец широко ухмыльнулся шотландцу. Толпа выжидательно и с куда большей надеждой уставилась на Асторре, который приобрел злосчастный кубок. Асторре взялся за кинжал, затем опустил руку, после чего развязал кошель и вытащил оттуда монету. Торговля, и без того довольно вялая, окончательно замерла. — Полновесный флорин, — объявил Асторре, — тому человеку, который вернет мне мою собственность. — Стойте! — воскликнул капитан. Палуба, заходившая ходуном, наконец успокоилась у него под ногами, когда готовые броситься за борт ныряльщики застыли и обернулись на голос. Грек улыбнулся. — У меня есть предложение, — снисходительно заявил капитан. — Пусть успехом увенчаются усилия одного человека. Посмотрим, как справится раб. Нырять — это его работа. Он был хозяином на корабле, и потому даже те, кто ворчали, делали это вполголоса. Теперь вместо того, чтобы прыгать за борт, они столпились, выбирая место, откуда видно получше. Ближе всего к сходням оказались Асторре и Лионетто. Здоровенного африканца освободили от цепей. С помощью знаков ему объяснили, что делать, а затем на ломаном испанском то же самое повторил один из гребцов. Затем, увидев, что черномазый по-прежнему колеблется, его швырнули за борт, да еще нацелили луки вдогонку, если вдруг тому придет в голову попытаться вплавь добраться до берегов Гвинеи. После эго всякий раз, когда он вновь показывался на поверхности, они швыряли в него всем, что ни попадало под руку, покуда он не нырял вновь. Никто не собирался торчать здесь весь день. Капитан терпеливо дожидался заранее условленного для себя момента, когда придется с сожалением объявить, что поиски не увенчались успехом. Вот почему когда кудрявая голова вновь показалась над водой и негр в высоко поднятой руке показал уродливый розовый бокал, капитан был удивлен и раздосадован. Он слышал, как, завидев кубок, чудом оставшийся невредимым, с шумом выдохнули оба глупца, стоявшие у трапа. Заметил улыбку на лице владельца и ярость Лионетто. Чернокожий тем временем подплыл к сходням и стал выбираться на палубу. Там, наверху, к нему уже тянулись длинные руки Лионетто, и короткие — капитана Асторре. Африканец замешкался, не зная, кому отдать добычу. Грек негромко проговорил что-то хозяину судна, и тот обратился к гребцу, понимавшему по-испански: — Скажи рабу, чтобы не отдавал кубок наемникам. Пусть бросит его этим людям из — как их там? — дома Шаретти. Мессер Николаи покажет. Вон те трое, видишь? Ничего не подозревавший Юлиус внезапно обнаружил себя в центре внимания, после чего вся толпа разом запрокинула головы, словно чтобы полюбоваться фейерверком. Он зачем-то также посмотрел в небо. Там, высоко в воздухе, прямо на него летело нечто розовое и сверкающее, очень похожее на этот нелепый кубок, из-за которого поднял такой шум Асторре. Юлиус покачнулся, едва не сбитый с ног Феликсом, который прыгнул, пытаясь ухватить бокал. Феликс разозлил его, и мейстер Юлиус был рад, когда тот, в свою очередь, оступился; Клаас спокойно занял его место, поднял большие, надежные руки и поймал кубок. Юлиус готов был поклясться, что он поймал его. Так что трудно сказать, каким образом мгновением спустя бокал уже вовсе не был в руках у Клааса — он разлетелся облаком сверкающих розовых осколков, которые осыпали все вокруг меха шелка, чаши с майоликой, сахарные головы, а также сапоги, одежду и ножны собравшихся вокруг людей. Асторре и Лионетто в едином порыве устремились к незадачливому Клаасу с оружием в руках. Позади широко улыбался милорд Саймон. Лионетто, который не платил за кубок, остановился первым, в изумлении уставился на свой обнаженный кинжал, а затем вернул его в ножны и расхохотался, запрокинув голову. — Так ты говорил, что вы вдвоем с этим глупым мальчишкой можете раздеть меня до портков?! Так ты сказал! Асторре, какой же ты болван! Ты даже не смог удержать собственный бокал, а он не сумел его поймать! Раздеть меня до портков! — А, — негромко промолвил грек. — Какая жалость. — В самом деле? — переспросил капитан. — Ну, теперь мальчишке придется несладко. Но как бы они вновь не вцепились друг другу в глотки. Право, все это зашло слишком далеко. Пусть кто-нибудь сообщит этим двоим, что капитан корабля сожалеет, но из-за недостатка времени больше не сможет предложить им вина, и будет рад, если они уладят свою ссору на берегу. Сообщите мне, когда они уйдут. Мессер Николаи! Он приподнял занавес, чтобы грек мог вернуться в кабину, и заметил, что монсиньор Аччайоли задержал взгляд на миловидном молодом шотландце, который составил им компанию за обедом: кажется, его имя Саймон. Мессер Дуодо даже задался вопросом, без особого, впрочем, любопытства, сколь далеко простираются вкусы афинянина. — Сомневаюсь, чтобы наш шотландский друг пожелал вернуться с нами. Похоже, он намерен отстаивать интересы Лионетто. Афинянин, ничего не ответив, задержался на палубе, словно намереваясь позвать торговца в каюту. — Право же, мессер Николаи, — окликнул его капитан. — Полагаю, мы с вами и без того потратили слишком много времени на все эти глупости. К тому же, при нашем разговоре лучше обойтись без свидетелей. Грек отвернулся, и занавес опустился за ним. Что бы ни произошло на палубе дальше, он был не в силах ничего изменить. |
||
|