"Путь Никколо" - читать интересную книгу автора (Даннет Дороти)

Глава 5

Толпа учеников и подмастерьев, что собралась у Стейна на следующее утро, оказалась даже больше, чем накануне. Прядильщики, спешившие на работу, и просто доброхоты, направлявшиеся домой, задерживались, чтобы улыбнуться в зарешеченное окошко. Среди них были и двое работяг, что накануне смазывали кран.

На сей раз здесь не оказалось Мабели, так что некому было положить в торбу Клааса немного масла, но ее имя реяло в воздухе, словно написанное на всех знаменах. Даже когда ударил рабочий колокол и площадь перед тюрьмой неохотно расчистилась, там остались несколько любопытных бюргеров, которые, поднявшись на цыпочки, пытались разглядеть в окне невозмутимую физиономию подмастерья и распекали его перед уходом, со смехом и без всякой строгости.

Остался на площади также высокий чернобородый человек приятной внешности, который не был фламандцем.

— Ну, Клаас ван дер Пул, — обратился он к стенам тюрьмы. Сокамерники, которых Клаас развлекал добрую часть ночи, с радостью подтолкнули его к окну и сами с ухмылками столпились вокруг.

За прутьями решетки возникло лицо Клааса, все в кровоподтеках, но с извечной радостной улыбкой.

— Добрый день и вам, мессер де Аччайоли. Если хотите собрать выкуп для меня, то, пожалуй, на сей раз не стоит беспокоить короля Шотландии.

Николаи Джорджо де Аччайоли поджал губы, но в глазах затаились смешинки.

— Равно как и герцога Бургундского, полагаю, после этой истории с ванной и с пушкой. Вероятно, не стоит тревожить также и содержателей постоялых домов с хорошенькими служанками. В Лувене от тебя тоже много шума?

Клаас опустил голову, затем вновь осторожно поднял взгляд:

— Вероятно. Но в университете к такому больше привыкли.

— Да, разумеется, там ты прислуживаешь своему молодому хозяину, а его матушка, вдова Шаретти, следит за вами обоими. Она очень строга?

— Да, — Клаас содрогнулся.

— Очень рад это слышать, — без обиняков заявил грек. — От мессера Адорне я слышал, что она направляется в Брюгге, чтобы разобраться во всей этой истории. Мейстера Юлиуса уже вызывали, дабы обсудить твое дело. Еще до полуночи тебя могут выпустить на свободу, если сойдутся в цене. Как ты думаешь, оставит ли хозяйка тебя на службе, если ты обходишься ей так дорого?

— Монсиньор, — ответил на это Клаас, и две морщинки прорезались на его гладком лбу.

— Да? — переспросил грек.

— Я думал, меня выпустят к полудню. Обычно после порки всегда отпускают сразу.

— Жалуешься? — удивился Аччайоли. — Предложив уплатить штраф, хозяйский стряпчий избавил тебя от повторных побоев. — Он немного помолчал. — Или ты рассчитывал на что-то иное?

За решеткой лоб вновь разгладился.

— Именно так, — отозвался Клаас. — А все мои друзья уже ушли. И насколько я его знаю, мейстер Юлиус не позволит Феликсу прийти сюда ко мне, и… Не знаю, монсиньор, решусь ли я просить вас передать послание Феликсу де Шаретти?

Николаи де Аччайоли из рода афинских князей, который остановился у тюрьмы из чистого любопытства, на пути от дома мессера Адорне в таверну, где его ожидала приятная встреча, едва не рассмеялся вслух.

— По-гречески? — вопросил он. — Сильно сомневаюсь, что такое возможно. Да и с какой стати мне делать это? — Он мог бы и согласиться, такая ясная улыбка была у этого мальчика.

— Потому что вы задержались, — пояснил Клаас Мессер де Аччайоли помолчал. В этот момент он испытывал чувства, хорошо знакомые Юлиусу. Наконец, он подал голос.

— И что это будет за послание?

— Скажите ему не делать этого, — просто отозвался подмастерье.

— Сказать ему не делать этого, — повторил грек. — А чего именно он не должен делать?

— То, что он собирается, — ответил Клаас. — Он поймет.

— Вероятно, да, — подтвердил мессер Аччайоли. — Однако сейчас я направляюсь на рыночную площадь, дабы встретиться там с моим добрым другом Ансельмом Адорне после собрания магистратов. Я не имею ни малейшего представления, где искать дом Шаретти.

— Монсиньор, тут нет никаких трудностей, — отозвался Клаас. — Феликс будет с мейстером Юлиусом в «Двух скрижалях»… Это та же самая таверна, где он заплатит штраф. Наверху собираются магистраты, чтобы обсуждать дела, подобные этому. Кстати, говорят, что все турки попадут в ад, и что они не пьют вина.

Пора было уходить.

— Некоторые пьют, — возразил грек. — Но не уверен, можно ли считать их праведниками благодаря этому. Ничего не стану обещать, мой юный друг. Если я увижу твоего приятеля, то передам ему послание.

И вновь эта великолепная улыбка.

— Монсиньор, — объявил Клаас. — Если когда-нибудь я смогу оказать вам услугу, вам стоит лишь сказать мне об этом.

Грек засмеялся. Впоследствии он ясно припоминал, что засмеялся.

И если самым сердитым человеком в Брюгге в тот день был шотландский дворянин Саймон, то следующим за ним, бесспорно, числился Юлиус, поверенный Шаретти.

К полудню, разумеется, весть об очередной выходке Клааса облетела весь город. О том, как была воспринята эта история на Сильвер-стрете, где Флоренс ван Борселен выслушал ее в неприукрашенном варианте с изрядной долей разочарования, а его дочь — в несколько сокращенном, с презрительным смехом, — Юлиус ничего не знал.

Он был в курсе, подобно всем остальным, что городские власти послушались доброго совета некоторых высокопоставленных особ и не стали затевать судебных преследований. Разумеется, понесший ущерб Жеан Меттеней должен будет принести жалобу многострадальному семейству Шаретти касательно поведения их подмастерьев, и будет предложено возмещение ущерба. Что касается владельца мусорной барки, то он удовлетворился стоимостью кувшина пива.

Саймон, разумеется, заявил жалобу по всей форме о гибели своей собаки, и Юлиус был вынужден присутствовать при очередном неприятном разговоре с мейстером Адорне и двумя другими магистратами, где свобода Клааса была оценена довольно высоко.

И если в конечном итоге сумма, которую дом Шаретти должен был уплатить шотландскому торговцу, оказалась несколько меньше изначальной, то за это следовало благодарить шотландского епископа. Из своей резиденции в монастыре кармелиток епископ Кеннеди выразил крайнее недовольство ночным шумом и беспорядками. Конечно, милорд Саймон лишился славной гончей, но отчасти винить в этом он должен самого себя. Конечно, компенсация им заслужена, но не чрезмерная, и епископ не сомневался, что его добрые друзья в Брюгге проследят за этим.

Тяжело дыша после разбирательства, мейстер Юлиус сбежал вниз по ступеням в общую залу таверны «Две скрижали Моисея» и рухнул на лавку, где его дожидался. Феликс, уже успевший собрать вокруг себя целую толпу приятелей, вроде этого шалопая Бонкля, племянника Адорне Ансельма Серсандерса и помощника управляющего Лоренцо Строцци, который, похоже, в последнее время только и делал, что шлялся по городу с недовольным видом, вместо того чтобы заниматься делами.

— Ага! — послышался чей-то голос. — Собаколюбов прибыло. Юлиус, дорогой дружок, скоро приедет твоя хозяйка, чтобы надрать тебе уши. Лучше держись чернил, пергамента и цифирок, мой милый. Чтобы управлять мужчинами, ты сам должен быть мужчиной.

Голос принадлежал одному из самых утомительных французов в Брюгге. Кондотьер Лионетто сидел за соседним столом вместе с лысым лекарем Тобиасом и прочими своими дружками. Тобиас был пьян, равно как и Лионетто. В Италии и в Женеве Юлиус повидал немало пьяных наемников и, по крайней мере, знал, как не следует с ними обращаться.

— Хотите получить Клааса? — спросил он. — Так возьмите его. Лионетто разразился хохотом, перемежаемым иканием.

Он был одним из немногих капитанов наемников, известных Юлиусу, кто не только выглядел плебеем, но еще и гордился этим. Вероятно, все дело в рыжих волосах, слишком жестких для завивки, которые падали ему на плечи, в испещренной оспинами коже и огромном мясистом носе… Поверх дублета он носил толстенную цепь с рубинами. Возможно, стекляшки. Однако золото точно было настоящим. Лионетто, наконец, пришел в себя.

— Заплати мне, и я его заберу, раз уж ты так боишься вдовушки. Эй, Феликс! Твоя мать возвращается, ты знаешь об этом? Заранее снимай штаны и готовься отведать хлыста! И ты тоже, Юлиус!

Сидевший рядом с ним лекарь с широкой пьяной улыбкой оперся на локоть. Рука его соскользнула и опрокинула наполненную доверху кружку Лионетто. Наемник, сыпля проклятиями, ударил Тобиаса по голове, а затем, потянувшись вперед, рывком оторвал у того замызганный черный рукав и демонстративно утер им нос. Вид у лекаря был весьма раздосадованный. Лионетто продолжал вопить:

— Юлиус, приятель! Отдай мне своего гнусного собакоубийцу, а я подарю тебе взамен болвана лекаря! Одна пинта гасконского вина, и он сделает тебе аборт от пятерняшек, то есть, конечно, если у вас кто-то когда-нибудь заведет пятерняшек. У вас в Шаретти есть всего один мужчина, да и тот подмастерье, который спит со всем, что шевелится! — Лионетто нахмурился. — Клаас бы переспал и с твоей матушкой, не будь она так стара.

Слава богу, Феликс промахнулся. Лишь один человек мог справиться с Лионетто — другой кондотьер. «Ну, погоди! — весь кипя, подумал Юлиус. — Погоди, пока Асторре вернется в Брюгге вместе с демуазель. Тогда поговорим о хлыстах и обо всем прочем». Он увидел, что Лионетто вновь открывает рот, и собрался с духом, чтобы помешать ему, но оказалось, что это ни к чему. Внезапно все притихли и обернулись в сторону лестницы. Оттуда, торжественные в своих длинных платьях, спускались магистраты, дабы, по обычаю, выпить чего-нибудь освежающего в общем зале. Среди них был и Ансельм Адорне.

Едва лишь они расселись и возобновились разговоры, как повторное вмешательство заставило завсегдатаев вновь примолкнуть. Дверь таверны распахнулась, и появился на пороге грек с деревянной ногой. Тот самый, что собирал золото для выкупа своего брата. Аччайоли, так его, кажется, зовут. Николаи де Аччайоли огляделся по сторонам, улыбнулся мейстеру Адорне, который махнул ему рукой, и уверенно подошел к тому месту, где сидел Юлиус и прочая молодежь. Он смотрел прямо на Феликса.

Нападки Лионетто, как ни странно, мало задевали Феликса. Сегодня Феликс был какой-то притихший. Или даже нет, Феликс выглядел задумчивым и хмурым, — только когда его мог видеть Юлиус; но с приятелями он держался совсем иначе. Когда стряпчий спускался по лестнице, то, кажется, слышал сдавленные смешки. До этого он целый час извинялся перед магистратами. Не будь он поверенным компании, приключения прошлой ночи и его заставили бы хохотать, держась за бока.

Поэтому Феликс повернулся к греку с выражением отчасти враждебным и отчасти выжидательным. Все же перед ним был друг самого Ансельма Адорне. Несомненно, тот пожелает отчитать его, а Феликс начнет дерзить в ответ. Юлиус заранее готовился к худшему. Но вместо этого грек заявил:

— Мессер Феликс, у меня для вас послание от вашего друга Клааса, который сейчас в Стейне.

Он говорил на очень ясном греческом. Юлиус, ученик Виссариона, прекрасно понимал его. Вскочив с места, прежде чем Феликс успел подать голос, Юлиус перебил:

— Монсиньор… я думал, что его освободили.

Грек вздохнул:

— Возможно, и так. Это было сегодня рано поутру. Мне следовало сразу передать послание, но я задержался. Что, уже слишком поздно?

Феликс запоздало поднялся и встал рядом с Юлиусом.

— Слишком поздно для чего? — поинтересовался он.

— Феликс, — одернул его Юлиус, а затем повернулся к мессеру Аччайоли: — Простите нас. Пожалуйста, скажите, что просил передать Клаас. Очень любезно с вашей стороны так утруждать себя.

— Никакого труда, — по-доброму возразил грек. — И послание очень короткое. Он просит, мессер Феликс, чтобы вы этого не делали.

— Чего? — переспросил Юлиус.

— Чего? — переспросил Феликс совсем другим тоном.

Грек улыбнулся:

— Это все. Он сказал, что вы поймете, что он имеет в виду. Прошу меня простить.

И, вновь улыбнувшись, он осторожно повернулся и направился к тому столу, где сидели Ансельм Адорне и магистраты. Феликс остался стоять.

— Феликс! — обратился к нему Юлиус.

Бонкль подергал Феликса за тунику, заставляя того опуститься на скамью.

— Феликс! — повторил Юлиус самым резким тоном.

Серсандерс пробормотал себе под нос:

— Я же вам говорил…

— Ну… — сердито отозвался Феликс.

Серсандерс все не успокаивался:

— Я говорил, что Клаасу и без того довольно забот. Юлиус уставился на него, затем на Феликса, затем на Джона Бонкля, который усердно избегал его взгляда.

— О, Боже, что он еще натворил?

К тому времени некоторые другие люди вполне могли бы объяснить ему, в чем дело.

В очаровательном маленьком садике особняка ван Борселенов фонтан, доселе мирно журчавший, внезапно взметнулся ввысь с таким шипением, словно им овладел сам сатана, а затем обрушился потоками воды на головы хозяина дома и всего семейства.

Во дворе Иерусалимской церкви вода хлынула из колодца прямо на свежезамешанный известковый раствор, разнося липкую кашицу по напиленным доскам к ногам плотников и каменщиков, которые заканчивали работы в великолепной церкви Ансельма Адорне.

На яичном рынке взрыв водяного насоса перепугал козла, который порвал привязь и успел уничтожить три торговых ряда, пока его, наконец, не поймали.

Труба, шедшая под улицей Виноделов, дала течь от необычайно сильного напора, и, поднявшись, вода проникла в подвал, где загасила огонь под котлами и залила купальню потоком дурно пахнущей бурой жидкости, едва не утопив при этом домовладельца, привратника и нескольких посетителей.

Переполненной оказалась и сточная яма цирюльников. Слившись с прочими потоками, ручеек из нее, хоть и сильно разбавленный, устремился к большой рыночной площади, а оттуда — к колесам Журавля. Огромный кран, колеса которого приводили в движение двое бегущих внутри мужчин, в этот момент был задействован на разгрузке очередной баржи — поднимал в воздух сеть с двумя бочонками испанского белого вина, двумя тюками мыла и небольшим ящичком с шафраном.

По несчастливому стечению обстоятельств, вода подошла к Журавлю сзади и ударила по колесам как раз в тот момент, когда они вертелись в противоположную сторону. Удар был такой силы, что оба рабочих, не удержавшись на ногах, полетели лицом вниз и серьезно поранились. Двойные крюки взлетели до верхушки крана, затем еще быстрее раскрутились вниз, обрушив и испанское вино, и мыло, и шафран на землю со страшным грохотом и треском.

Ручейки, золотистые, белые и алые, в шапке дорогостоящих мыльных пузырей, побежали через площадь и проникли под двойные двери таверны «Две скрижали Моисея» в то самое время, когда далеко отсюда, на водонапорной башне, усталая лошадь рухнула, колесо с черпаками заскрипело, стало двигаться медленнее и наконец, остановилось, а уровень цистерны — хвала небесам! — пошел вниз.

Слуги метлами загнали воду через порог во двор, а затем расчистили тропинку снаружи, чтобы магистраты могли выбраться на улицу и полюбоваться тем, как по-карнавальному радостно выглядит отныне рыночная площадь. Как раз когда они двинулись к выходу, в таверну торопливо вбежал Клаас, оставляя за собой цепочку ярко-желтых следов.

На полпути к Феликсу он замедлил шаг, вероятно, осознав, что того окружает область странного безмолвия.

Похоже, половина завсегдатаев таверны искренне забавлялась происходящим, и не последним среди них были Лионетто и его спутники. Напротив, Юлиус, Феликс и приятели Феликса сгрудились в кучу, не сводя с Клааса напряженных взоров. Смотрели на него также Адорне и магистраты. И Грек, молча стоявший неподалеку.

Владелец «Двух скрижалей», толком не ведая, что происходит, поспешил успокоить присутствующих:

— Как вы и просили, господа, в водонапорную башню послали наряд. А также городского лекаря, чтобы позаботиться о крановщиках.

Лекарь Тобиас, с трудом приподняв голову, с пьяной торжественностью возразил:

— Это ни к чему. Я — хирург.

Раскинув руки с единственным болтающимся рукавом, он поднялся и начал пробираться к дверям, с хлюпаньем наступая в разноцветные лужи. Под его каблуками разлетались радужные пузыри. Потрясенный, он начал топтаться, производя их все в большем количестве. Он смотрел, как они поднимаются, затем обернулся и сдул их с пьяной щедростью в сторону нетвердо стоящего на ногах Лионетто, об которого они и принялись разбиваться, лопаясь, точно яйца.

Юлиус, мгновенно оценивший стоимость шелкового дублета под золотой цепью с рубинами (стекляшками?), ничуть не удивился при виде ярости на побагровевшей физиономии капитана.

— А, вот и наш друг Клаас! — воскликнул грек. — Он явно станет порицать меня, но, право же, я передал послание Феликсу. Он подтвердит.

— Прошу меня извинить, — вмешался по-итальянски Ансельм Адорне. — Простите, мессер Аччайоли, вы виделись поутру с этим мальчишкой?

Ни безмолвное послание со стороны Феликса, ни яростные взгляды, что бросал на него Юлиус, ни умоляющие физиономии остальных юнцов не помешали Николаи де Аччайоли сказать то, что он желал сказать:

— Разумеется, через тюремную решетку. Бедный отрок! Он просил передать послание сему юному господину. Как он точно сказал? «Не делать этого».

— Чего не делать, монсиньор? — мягко переспросил Адорне.

Грек улыбнулся:

— Это их секрет. Несомненно, какая-то их совместная затея. Как вы думаете, отсюда можно уже выйти наружу?

Ансельм Адорне повернул светловолосую голову, разделяя взгляд между бледным лицом Феликса Шаретти и непритязательной физиономией подмастерья Клааса.

— Да, скажите нам, — велел он. — Безопасно ли уже выходить наружу?

Клаас с Феликсом переглянулись, и Юлиус зажмурился.

Выражение лица подмастерья не было безоблачным. Скорее, это было лицо человека, который хотел всем понравиться, и надеялся, что его полюбят за это.

— Думаю, что да, — объявил Клаас. — Если все прошло по плану, то да, монсиньор. Мейстер Юлиус, на самом деле…

— Мейстер Юлиус, верно ли я понял, — перебил Лионетто, — что этот деревенский недоумок виноват в том, что у меня испорчен лучший дублет?

Похоже, от его восхищения Клаасом не осталось и следа. Никто не ответил. Ансельм Адорне, подняв брови, не сводил взора с Юлиуса Феликс посмотрел на Клааса. Клаас, как ни в чем не бывало, продолжил:

— Мейстер Юлиус, правда ли, что госпожа возвращается из Лувена, а с ней и капитан Асторре?

— Да, — коротко отозвался Юлиус.

— А, — выдохнул Клаас, не сводя глаза-блюдца с нотариуса.

— Асторре! — прошипел Лионетто. — Асторре! — повторил он, повышая голос. — Это воплощение преступной глупости явится сюда, в Брюгге, когда я нахожусь в городе? Он что, устал от жизни, этот Асторре? Или он положил глаз на вдову, этот Асторре? Решил, что хватит с него поражений, и пора уйти на покой в красильне? За этим он здесь?

Ансельм Адорне повернулся.

— Он состоит на службе у вдовы Шаретти, капитан Лионетто. Боюсь, вы запачкали свой дублет. Вероятно, вам следовало бы позаботиться об этом. Путь снаружи свободен, как мне кажется.

Юлиус, наконец, обрел дар речи:

— Minen heere, мы пока не знаем, что послужило причиной всего этого.

Улыбка сбежала с лица Адорне:

— Но узнаем, и довольно скоро. Полагаю, мейстер Юлиус, вам стоит забрать своего ученика и подмастерье и оставаться с ними в пределах дома, пока не вернется ваша хозяйка. Несомненно, она найдет, что вам сказать. Возможно, к этому времени мы и сами подберем нужные слова.

— Мейстер Юлиус тут ни при чем, — поторопился Феликс. — А Клаас был в тюрьме. — Он весь раскраснелся от возбуждения.

— Мы заметили это, — отозвался Адорне. — И как всегда, нашим долгом будет проследить, чтобы правосудие свершилось. Досадно лишь, что нужда в этом возникает столь часто.

Но смотрел он при этом отнюдь не на Юлиуса, а на грека.