"Путь Никколо" - читать интересную книгу автора (Даннет Дороти)

Глава 1

От Венеции до Китая, от Севильи до Золотого Берега Африки бросали якорь корабли, и купцы раскрывали свои учетные книги; повсеместно люди взвешивали и оценивали товары так, словно мир навсегда останется неизменным. Немыслимо было и представить себе безумца, который посмеет однажды отнестись к торговле — к самой торговле! — как к пустой забаве. Такому безумцу не найдется места на всем белом свете.

Череда злоключений, которая позднее доставила негоциантам столько досадных минут, началась однажды у моря, в погожий сентябрьский денек… Трое молодых людей в дублетах возлежали в ванне герцога Бургундского. Клаас и Феликс глазели на девиц, что прогуливались по берегу канала, в то время как Юлиус, старший из троих, предпочитал отдыхать и наслаждаться жизнью, позабыв на время о долге наставника. Хороший астролог вовремя предупредил бы его об опасности и велел поскорее уносить ноги. Лучи солнца нагревали ванну, которую волны несли к последнему этапу ее на долгом, извилистом пути. Начавшись в плавильных печах Англии, он провел эту огромную лохань через Узкое море на борту потрепанной наемной каравеллы и доставил в Нидерланды. Там ее не без труда выгрузили в шумной гавани Слёйса, а затем с немалыми усилиями водрузили на баржу, которую влекла по каналу команда гребцов.

И вот, наконец, она здесь. Щедро облепленная херувимами, ванна для благородного Филиппа, герцога Бургундского, графа Фландрского, маркграфа Священной Римской Империи, — и это лишь часть его высоких титулов. Великолепная ванна должна быть установлена в герцогском особняке, в купеческом городе Брюгге, но сейчас в ней гордо восседают Юлиус, Феликс и Клаас, которым чуть позже еще предстоит отработать свой проезд.

А пока заняться было нечем, и Юлиус смог свободно предаться философствованию.

— Что есть счастье? — вопросил он, приоткрывая глаза.

— Новая гончая, — немедленно отозвался Феликс, которому недавно исполнилось семнадцать. На животе у него лежал арбалет. Длинный острый нос покраснел от солнца. — Знаешь, такая, с большими ушами.

Юлиус скривил губы в беззлобной усмешке. В этом весь Феликс… Он повернулся к Клаасу, восемнадцати лет от роду, крепкому, как молодой дубок, с ямочками на щеках.

— Новая подружка, — немедленно предложил тот и открыл флягу с вином, крепко держа ее за горлышко. — Знаешь, такая, с большими…

— Довольно! — воскликнул Юлиус. Философия для этих двоих не имела никакого смысла. Впрочем, для Клааса вообще ничто не имеет смысла. Порой Юлиус радовался, что цивилизация достигла столь неизмеримых высот, что способна устоять даже под натиском Клааса. Мягкотелые эллины — те точно спасовали бы и вернулись жить в пещеры.

Клаас со страданием во взоре уставился на наставника.

— Да я только хотел…

Сидевший рядом Феликс ухмыльнулся во весь рот.

Юлиус воскликнул:

— Пейте, пейте! Я же сказал, хватит о девчонках. Забудьте, что я вообще о чем-то говорил.

— Ладно, — недоуменно отозвался Клаас, выпил и вздохнул: — Очень славное вино.

Юлиус не спешил соглашаться. Подмастерью в красильне что угодно покажется славным… конечно, кроме работы. Феликс (хозяйский сын, его ученик и каждодневное бремя) провел отличный денек, охотясь на зайцев, хотя совершенно этого не заслуживал. Лишь он один, Юлиус, исполнил свой долг и заработал право на недолгий отдых.

Мимо скользили берега канала. Гребцы как всегда дружески бранились и перешучивались, порой затягивая какие-то песни. Разогревшиеся под солнцем херувимы на бортике ванны казались сонными и ленивыми. Когда винная бутыль, наконец, оказалась в руках Юлиуса, он перевернул ее вверх дном, чтобы полюбоваться сквозь стекло на солнце. «Старательный юноша, но весьма легковесный по натуре…» — так его оценивали наставники, когда он корпел над учеными трудами в Болонье.

Ну да Господь с ними, с этими крючкотворами! Здесь Фландрия, а не Италия. Здесь никто не видит ничего плохого в том, чтобы помочь перегрузить ванну с корабля на баржу, а затем доплыть прямиком до дома. И немного пофилософствовать при этом… В чем же тут легковесность? Юлиус, поверенный семейства Шаретти, зажмурился — и тотчас получил болезненный удар под ребра. Не выходя из полудремы, он ударил кулаком куда-то наугад.

— Эй! — раскрасневшийся Феликс вновь попытался пнуть его.

Юлиус перекатился набок, уходя от удара. Шум льющейся воды объяснил ему, зачем Феликс старался его разбудить: они приближались к шлюзу.

— Ты сбил у меня с головы шляпу, — рокотал Феликс, и голос его гулко отдавался внутри ванны. — Ты сломал перо!

Клаас, который уже выбрался наружу, чтобы помочь при прохождении шлюза, обернулся, желая оценить размеры нанесенного ущерба. На самом деле, трудно было ударить Феликса и не попасть по его головному убору — островерхому, с длинными заостренными полями, похожему на бумажный кораблик. Длинное перо с перебитым хребтом валялось теперь на ягдташе. Каштановые волосы Феликса под сбитой шляпой промокли от пота и прилипли к темени, свалявшись, как войлок. Вид у него был донельзя разъяренный.

— Ты же сам говорил, что перо тебе надоело, — заметил Клаас. — Где там наше пиво, мейстер Юлиус?

Клаас жил в семье Шаретти с десяти лет, и, поскольку приходился им дальней родней, то имел право разговаривать с Феликсом в подобном тоне. За эти годы Клаас стал не просто подмастерьем, но и чем-то вроде оруженосца при наследнике Шаретти. Тот время от времени пытался поколачивать Клааса, но чаще всего предпочитал с ним не связываться. Матушка Феликса радовалась миру и покою в доме и потому позволяла Клаасу, пренебрегая своими обязанностями, удирать из красильни всякий раз, когда это было угодно ее сыну. Юлиус, также преисполненный благодарности, надеялся, что Клаас задержится в подмастерьях еще достаточно надолго, чтобы Феликс успел достигнуть зрелости, а еще лучше — преклонных лет.

Юлиус, по природе человек добродушный, ничего не имел против jonkheere Феликса. Ему удавалось держать юнца в руках. Клаас, напротив, не мог удержать в руках никого и ничего; именно поэтому ему так часто и доставалось… Сейчас подмастерье в последний раз толкнул весло, положил его на палубу, а затем прошел на корму и вручил Феликсу шляпу. Рост и крепкое сложение Клааса, ямочки на его щеках и вечная готовность помочь — вот что бросалось в глаза, прежде всего. И ни одна девица моложе двадцати не оставалась равнодушной к его чарам…

Юлиус слышал, как тот что-то говорит Феликсу, но не стал присоединяться к беседе. Тема была ему известна заранее. Конечно, стряпчий ничего не имел против хорошеньких женщин, он не был свободен от тщеславия и знал, что его многие находят привлекательным. Не раз ему приходилось спасаться от чар молоденькой супружницы очередного заказчика. К тому же он отнюдь не собирался приносить монашеские обеты, по крайней мере, в ближайшее время. Конечно, если удача сама идет в руки, человек должен быть к этому готов. Но Юлиус оставался весьма умерен в своих аппетитах. Он не буйствовал, подобно Клаасу, и не стенал, как бедняга Феликс, даже если и случится плыть три мили по каналу от Слёйса в Дамме, любуясь изящными лодыжками.

Доступными лодыжками, что немаловажно. Высокородных дам с выщипанными бровями, в рогатых чепцах и расшитых жемчугом туфельках едва ли встретишь здесь, на причалах, среди складов, сараев и на портовых улицах гаваней Брюгге. Тут вас ждут лишь накрахмаленные чепчики и игриво подоткнутые домотканые платья.

Зато, по мнению Юлиуса, их было в избытке даже для Клааса Красотки рассылали улыбки молодым людям, мужчины приветственно окликали их, а мальчишки бежали по берегу, стремясь поспеть за гребцами.

Один швырнул в ванну камешек, и она загудела, подобно церковному колоколу. Впрочем, этот звук тут же заглушили вопли сорванца, когда отец поспешил надавать ему тумаков. Даже если сейчас герцог Филипп находится в Брюсселе, Дижоне, Лилле или где-нибудь еще, — у его сиятельства повсюду имеются глаза и уши.

Теперь Клаас стоял рядом с Феликсом. Тот широко размахивал шляпой, а перо Клаас воткнул себе в волосы, и оно торчало из его буйной шевелюры, подобно удилищу. С другого борта баржи Юлиус помогал забрасывать на шлюз веревки, а затем передал бочонок пива смотрителю, каковой довольно долго взирал на поверенного, прежде чем обратился к нему по имени: стоило тому снять положенное черное одеяние, и стряпчий становился уже не мейстером Юлиусом, а обычным молодым бездельником. В минуты наивысшей трезвости Юлиус сознавал, что выходки, подобные сегодняшней, — дело недостойное, но чаще всего решал, что ему на это наплевать… Зато хранитель шлюза без всякого труда узнал Феликса и Клааса. Все до единого в Брюгге и Лувене знали наследника Шаретти и его вечного раба.

В шлюзе больше ни одного судна. Еще один знак неоспоримой власти герцога. Лихтер вошел внутрь, и за ним со скрипом затворились створки. Отставив бочонок с пивом, смотритель шлюза отошел прочь, дабы отворить затворы. Поверх деревянных ворот Юлиус мог заглянуть далеко вперед, туда, где канал устремлялся к далеким башням Брюгге. А прямо за воротами другая баржа, направлявшаяся в сторону моря, была пришвартована к берегу в ожидании прохода.

Она также сидела низко в воде и несла один-единственный груз: некий плотно обвязанный и упакованный предмет длиною добрых пятнадцать футов, который, в отличие от герцогской ванны, не заходил за планшир, а уютно устроился на палубе, так что даже качка на волнах не могла стронуть его с места.

Чуть поодаль на пристани, на огороженной и очищенной от посторонних площадке, стояла группа людей, явно из числа вельмож. Среди них была женщина, у которой на голове красовался высокий островерхий эннен. С высоты шлюза Юлиусу открывался превосходный вид на эту живописную толпу. Глазели и Феликс, и Клаас, и все гребцы.

Знамена… Солдаты… Разряженные местные прелаты сопровождали невысокого широкоплечего епископа, на одеянии которого поблескивали самоцветы. Юлиус знал этого человека он был владельцем шотландского судна «Святой Сальватор», самого большого из всех, что бросали якорь в Слёйсе. Корабль уже разгрузился, а теперь брал на борт товары для Шотландии.

— Это епископ Кеннеди, — заметил Феликс. — Двоюродный брат короля. Он приехал на зиму в Брюгге, а с ним и все эти шотландцы. Должно быть, оставались в Дамме с тех пор, как сошли на берег. Чего они ждут?

— Нас, — радостно откликнулся Клаас.

Перо в его волосах медленно качнулось.

— Лихтер, — задумчиво промолвил Феликс. Порой в нем просыпался истинный бюргер. — Что это там, на борту лихтера? Может, груз для «Святого Сальватора»? — Феликсу иногда случалось попадать в точку.

— Важный груз, — заметил Юлиус. — Смотри, там повсюду печати герцога Филиппа.

Вот откуда эскорт — стража и все эти разряженные вельможи. Над толпой полоскался флаг, близ которого держался герцогский казначей. Неподалеку стоял бургомистр и пара его помощников. А рядом — самый умный и один из самых богатых банкиров Брюгге, Ансельм Адорне, в платье, отороченном мехом, с длинным лицом поэта, полускрытым под шляпой с отворотами. Он взял с собой супругу, — даму в рогатом чепце, призванную сопровождать единственную особу женского пола в свите епископа. Особа сия, обернувшись, оказалась хорошенькой девушкой в очень скверном расположении духа.

— Это Кателина ван Борселен, — объявил Феликс. — Знаете ее? Ей девятнадцать. Та самая, которую отправили в Шотландию, чтобы там выдать замуж. Должно быть, вернулась с епископом. И может я ослеп, но никакого мужа не вижу.

Кателина — неизвестно, правда, замужняя, или еще нет, — и оказалась той самой обладательницей высокого головного убора. Эннен поймал ветер, и теперь вуаль на нем свертывалась и развевалась, точно парус, так что хозяйке приходилось придерживать его обеими руками. Колец на пальцах не было, зато поблизости от девушки держались двое возможных кандидатов в мужья — вероятно, сошедшие с того же самого корабля. Одним — элегантный мужчина средних лет, с бородкой, в шляпе и наряде, пошитом, как мог бы поклясться Юлиус, в самой Флоренции. Другой показался стряпчему просто каким-то богатым молодым бездельником.

Хороший астролог в этот момент схватил бы Юлиуса за руку. Хороший астролог сказал бы ему: «Не смотри на епископа. Не обращайся к этой даме. Держись подальше от Ансельма Адорне и богатого флорентийца. И самое главное, друг мой, — беги немедленно с этой баржи, беги прежде, чем познакомишься с человеком, которого назвал каким-то богатым бездельником…»

Никто не схватил Юлиуса за руку. Судьба судила иначе, позволив ему выдержать бой с чувством зависти и признать, что мужчина в короткой шелковой тунике, стоявший на причале, поразительно хорош собой. Его волосы, выбивавшиеся из-под шляпы, блестели, как церковное золото. Высокий лоб, гладко выбритый подбородок, — и выражение нетерпения и неумолимого презрения на лице. Судя по гербу на ливрее лакея, это была какая-то важная персона. Слуга с трудом удерживал на поводке крупного пса, на попоне которого красовался точно такой же герб. Хозяин гончей, положив руку на крестовину меча, красовался, словно на картине, выставив вперед изящную ногу в синем чулке. Взгляд его, небрежно окинув зевак, задержался на одной из служанок, не сводившей с него глаз. Вельможа поднял брови, и девушка зарделась, прижимая к груди бадью.

Клаас застыл рядом с Юлиусом, точно громом пораженный. Юлиус чихнул, не переставая пялиться на соперника, который, в свою очередь, заметил герцогскую ванну. Это его как будто позабавило. Щелкнув пальцами, он взял у слуги поводок пса и небрежным шагом направился к шлюзу, по пути бросив даме пару слов. Юлиусу показалось, что сейчас он и ей точно так же щелкнет пальцами, но этого не произошло. И хотя она проводила его взглядом, однако не двинулась с места.

Разряженный красавчик подошел ближе. Он оказался не так молод, как выглядел издалека, — года тридцать три или тридцать четыре. На нем была синяя тафта — явно французского покроя, плащ с застежкой на плече, и шляпа, украшенная рубином. За те два года, что Юлиус прожил в Брюгге, он никогда не видел этого человека. А вот Феликс — видел. Феликс в волнении принялся разглаживать пальцами дешевый розовый бархат своего платья и с невольным благоговением прошептал: «Это Саймон. Наследник своего дядюшки Килмиррена, в Шотландии. Говорят, он ни у одной красотки не знает отказа. Богачки надеются, что он женится на них, а бедным все равно…»

— Что? — переспросил Юлиус.

Клаас ничего не сказал. Перо в его волосах замерло.

— Богачки… — вновь начал Феликс.

— Неважно, — перебил Юлиус.

Саймон Килмиррен остановился на берегу прямо напротив них. Подводные затворы открылись. Поднялись волны, возникли небольшие водовороты, и на стене появилась мокрая отметина. Смотритель шлюза подошел ближе.

Тот, кого звали Саймоном, подал голос:

— Я смотрю, вы не больно-то торопитесь, фламандские болваны! Кажется, я там видел пиво?

Он очень чисто говорил по-фламандски. А смотритель шлюза не видел особого ущерба в оскорблениях, особенно если мог учуять за ними хоть какую-то выгоду.

— Таков обычай, милорд, — пояснил он. — Пиво на входе в Брюгге и налог по пути обратно. Милорд направляется в Брюгге.

Для Юлиуса оставалось загадкой, как мог кто-либо, пусть даже смотритель шлюза, узреть в этой улыбке обещание.

— Милорд почувствовал жажду, — объявил шотландский вельможа, — пока дожидался, чтобы этот сброд миновал шлюз. Если у вас имеется пиво, я заберу его.

— Прошу прощения, — заметил Юлиус.

Возможно, он сказал это недостаточно громко. Конечно, теперь вода вовсю клокотала за воротами осушаемого шлюза, и дожидавшееся снаружи судно начало покачиваться на волнах. Лихтер, на палубе которого стоял Юлиус, равномерно опускался, так что теперь глаза его упирались прямо в стройную талию Саймона. Саймон даже не обернулся. Только его пес, которого внезапно что-то привлекло внизу, напряг передние лапы, а затем с легкостью прыгнул, вырвав поводок из рук хозяина.

— О нет, не смей! — воскликнул Феликс, за ошейник, оттаскивая собаку от ягдташа.

Лишь теперь шотландец соизволил повернуться, с изумлением взирая сверху вниз.

— Прошу прощения, милорд, — повторил Юлиус, — но это пиво — часть нашей оплаты. По справедливости, вы должны заплатить за него смотрителю.

Саймон по очереди смерил взором Феликса, Клааса, моряков, а затем уставился на Юлиуса.

— Похищение собаки дворянина. Насколько я припоминаю, за это положено весьма суровое наказание.

— А как насчет похищения пива? — возразил Феликс. — И чужих кроликов? Если хотите получить назад вашу собаку, спускайтесь и заберите ее сами.

Феликсу еще многому предстояло научиться. Но Юлиус не стал перебивать его. Шотландец опять отвернулся и уставился на смотрителя шлюза, который торопливо бросился прочь, а затем вернулся с бочонком и поставил его перед Саймоном. Девушка в высоком головном уборе подошла и встала рядом.

— Я думала, что пиво пьют только ремесленники, — проговорила она.

Огонек вспыхнул в красивых глазах и тут же погас. Ее появление удивило Саймона.

— Если уж оказался заперт в свинарнике, так приходится уподобляться свиньям, — отозвался шотландец. — Посему предлагаю вам выбор: либо пиво, либо еще полчаса в обществе епископа.

— Пиво, — невозмутимо ответила она на наречии шотландцев, которое с трудом понимали остальные. — Расплатитесь с этим человеком или с детьми.

Хранитель шлюза, похоже, пересмотрел свое мнение о Саймоне. Он также понимал по-шотландски.

— Благодарю вас, демуазель. Мейстер Юлиус скажет вам, сколько оно стоит. Мейстер Юлиус — стряпчий, он обучался в Болонье.

Сей факт не слишком поразил шотландца. Он задумчиво обвел взглядом команду лихтера и, выбрав самого неприглядного из матросов, с трехдневной щетиной и следами оспы на лице, обратился к нему:

— Мейстер Юлиус?

— Мейстер Юлиус? — в тот же миг окликнул Клаас.

— Ничего страшного, — отозвался Юлиус.

Он знал, что его дразнят намеренно. Но также знал, что получит назад свои деньги, даже если придется требовать выкуп за собаку.

— Дайте ему денег, — велела девушка. Склонив голову, так что ее эннен закачался, точно мачта корабля, она принялась расстегивать кошель на поясе. У нее были темные, тонко очерченные брови и нежная кожа, порозовевшая сейчас то ли от сдерживаемого веселья, то ли от досады. Юлиус не сводил с нее взгляда.

— Мейстер Юлиус, — повторил Клаас.

Шотландец с улыбкой тронул девушку за руку, а затем из собственного кошеля извлек пригоршню мелких монет. Демонстративно небрежным жестом он швырнул их на баржу, с улыбкой наблюдая за тем, как они катятся, подпрыгивают и звенят внутри ванны, и падают в щели между досками и среди канатов. А затем улыбка сошла с его лица.

— Руки прочь от моей собаки!

Он обращался к Клаасу. Юлиус обернулся. Теперь они опускались гораздо быстрее. Канат стремительно скользил в руках матросов. Людей на причале было уже не разглядеть. Стены шлюза возвышались высоко над головой, зеленые от водорослей.

Как всегда, в стене были протечки. Одна струя ударила прямо в баржу, обрызгав буфы на чулках Феликса. Второй удар вода нанесла по Юлиусу, испортив его любимую шляпу, а затем плеснула на собаку шотландца, которая с лаем отскочила в сторону. Лишь теперь Юлиус обнаружил, что гончая попирает лапами собственную попону с гербом Килмирренов и при этом рычит и скалится на Клааса. Герб выглядел гораздо более мокрым, чем еще совсем недавно. Клаас пожал плечами:

— Мне очень жаль, мейстер Юлиус, но я должен был что-то предпринять. Герцогу Бургундскому это бы не понравилось.

Юлиус разразился смехом. В этот момент мощный поток воды вырвался из створок и хлынул прямо на баржу. Сила струи увеличивалась. Она ударила прямо в угол ванны герцога Бургундского, отбросив баржу в сторону. Моряки, совершенно ошеломленные, выпустили из рук канат. В этот момент поток воды, мощью превышающий все предыдущие, ударил в другой бок ванны. Они принялась крутиться на месте, в то самое время как причальные канаты упали в воду. Начали открываться ворота внутреннего шлюза.

Где-то далеко наверху шотландец что-то кричал, побелев от возмущения. Кателина смотрела в сторону, прикусив губу, а между ними стоял позабытый бочонок с пивом. На лихтере, впрочем, тоже никто не кинулся поднимать деньги. Первым подал голос Феликс:

— Мы плывем назад.

— Вбок, — задумчиво возразил Клаас.

— Вперед, — заявил Юлиус.

Створки шлюза продолжали открываться, и ванна герцога Бургундского приготовилась войти в канал. Матросы принялись загребать веслами. Бронзовая окантовка ванны поднималась, падала и поднималась вновь. Вода внутри нее переливалась взад и вперед, насквозь промачивая замшевые сапоги, чулки и ягдташ с кроликами, а заодно отстирывая герб Килмирренов на собачьей попонке. Край ванны со звоном ударился в стену, и баржа, разворачиваясь вокруг собственной оси, выпросталась из шлюза, по пути стукнувшись об одну створку и боком задев другую. Собака лаяла, не переставая.

Краем глаза Юлиус видел, как шотландец торопливо протачивается к людям, стоящим на берегу. Те в изумлении взирали на лихтер. Пес лаял еще громче, а люди на берегу принялись кричать.

Юлиус понимал, почему они кричат. Он видел — да и все они видели, — что должно вот-вот случиться. У него еще хватило времени задаться вопросом, какой же драгоценный груз так плотно упакован на борту второй баржи, что дожидалась у причала выхода во внешний канал. В этот самый миг два судна столкнулись. Лихтеру, стоявшему на якоре, было некуда деваться, когда баржа с Юлиусом, Феликсом и Клаасом на борту врезалась в него и с оглушительным треском вспорола бок.

Ванна наклонилась, вышвырнув Клааса с Юлиусом прямо в воду. Что касается Феликса, то он еще некоторое время плескался внутри ванны, цепляясь за бортик.

…В то время как вторая баржа, туго натянув причальные канаты, наконец, порвала их и медленно, не без изящества, сбросила свой груз в темную воду, придавив его собственным, поросшим водорослями днищем.

Всплыв на поверхность, Юлиус узрел перед собой изумленные и напуганные лица бургундцев и фламандцев, и первое, что он услышал, был возглас шотландского епископа.

— Марта! — воскликнул тот, зашедшись в протестующем кашле. — Что вы наделали? Что вы наделали? Болваны, вы утопили Марту!

Никто не засмеялся, в особенности Юлиус, ибо теперь он знал, что за груз несла вторая баржа.

Но ему некого было об этом предупредить. Клаас, потерявший свое перо, барахтался неподалеку, а Феликс уже выбирался на сушу, бок о бок с гончей шотландца. Притянув баржу к берегу, на пристань сошли матросы, и, сгрудившись, стояли теперь на причале. Весь мокрый, Феликс двинулся к ним, а следом — его верная тень, Клаас. Чувствуя себя невероятно старым, Юлиус выбрался на берег и поплелся за ними. Собака встряхнулась, и лакей осторожно взял пса за ошейник.

Высокопоставленные особы продолжали возмущаться, и громче всех доносились крики епископа.

— Милорды, я требую, чтобы были приняты меры! Зовите сюда мастеровых, смотрителей канала, моряков!

И чуть позже:

— Иначе я могу решить, что это оскорбление было преднамеренным. Мой кузен, король Шотландии, должен был получить подарок, но его утопили подданные герцога, в собственном герцогском канале. Что я должен думать?

Начальник городской стражи торопливо принялся успокаивать его, а затем и бургомистр, после чего послышался спокойный голос Ансельма Адорне, который в свое время занимал пост городского головы в Брюгге; этот человек, по мнению Юлиуса, был способен утихомирить кого угодно.

— Милорд, вы упустили всего лишь попутный ветер и один прилив. Бургомистр сопроводит вас в Брюгге, а этих людей начальник стражи возьмет под арест. Канал осушат, и искомый предмет будет поднят со дна, или же ему подыщут замену. Я полагаю, что это был обычный несчастный случай, однако город произведет дознание и доложит вам о результатах. Пока же примите наши самые искренние извинения.

— Верно, верно, — поддержал его бургомистр. — Гребцы ответят перед главой своей гильдии и понесут достойное наказание, если будет доказана их вина.

— Тут не все были гребцами, — заметил чей-то голос. — Вот эти трое. У них нет значков.

Это говорил Саймон Килмиррен, который с небрежным видам присоединился к остальным своим спутникам. Тут же кто-то сзади схватил Юлиуса за руки.

— А, кроме того, — продолжил с иронией тот же голос, — они задолжали денег смотрителю шлюза.

Обернувшись, Ансельм Адорне смерил взглядом Феликса с Клаасом и задержался на Юлиусе. Его худое, костистое, почти монашеское лицо не выражало никаких чувств.

— Мы знакомы с мейстером Юлиусом, — ровным тоном проговорил Ансельм Адорне. — Уверен, любые денежные недоразумения — это простой недосмотр. И все же я должен задать вопрос: как вы втроем оказались на этой барже?

— Нас попросили, — пояснил Юлиус. — Сейчас в порту столько кораблей, что людей не хватает.

— Неужели герцогу не могут предоставить гребцов по первому требованию? — возмутился епископ. Роста он был невысокого, зато подбородок у него выпирал, как у кулачного бойца.

Человек во флорентийском одеянии явно утратил интерес к происходящему. Повернувшись к епископу спиной, он прошел дальше по пристани, не сводя глаз со шлюза. Супруга Адорне по-прежнему находилась здесь, и Кателина с задумчивым видом встала между ней и Саймоном. Затем она обернулась к Юлиусу, который отжимал дублет, рубаху и мокрые волосы, и улыбнулась. В ее улыбке не было ни тени сочувствия; а когда светловолосый Саймон прошептал ей что-то на ухо, она невольно рассмеялась, и в этом смехе сочувствия было еще меньше. «Вернулась без мужа», — так о ней говорили. Без мужа, зато — с Саймоном, который никогда не знал у женщин отказа Богачки думают, что он женится на них, а бедным все равно…

— Милорд, гребцов было достаточно, — пояснил Юлиус. — Но никто не хотел позаботиться о ванне, так что нас попросили.

Ему самому стало противно слушать, как он, ответственный стряпчий, получивший прекрасное образование, запинаясь, выдает эти жалкие объяснения. Они возвращались с охоты, выпили немало вина, хотели повеселиться и с ужасом думали о том, что до Брюгге идти целых семь миль, — кто бы отказался от возможности попутешествовать в ванне самого герцога? Но вслух он сказал лишь:

— На самом деле, mitten been, ни мы, ни команда не виноваты в этом несчастном случае. В стенах были протечки, и баржа потеряла управление.

Саймон с улыбкой приблизился к епископу:

— Потеряла управление?! В руках гребцов, которые перевозили такую ценность! Кто был у руля?

Никто не был у руля. Все были у руля… Когда принялись допрашивать одного из членов команды, тот внезапно признал, что у руля стоял подмастерье по имени Клаас.

Все обернулись. Боже правый! Добросердечный, невинный, охочий до приключений Клаас, способный лишь шутить и подражать старшим! Клаас, главный горлопан во всей Фландрии. Клаас, который, стоя в луже воды и грязи, открыл глаза, круглые, как две луны… Разумеется, minen heere, он был у руля, но только не после захода в шлюз… Сейчас ему особенно пошло бы перо. Волосы мокрыми прядями висели на глазах, липли к щекам и капали водой за шиворот дублета. Он встряхнулся, и все услышали, как громко захлюпало у него в сапогах.

Робкая улыбка появилась на лице подмастерья, и тут же исчезла, поскольку никто на нее не ответил.

— Minen heere, мы старались, как могли, окунулись в канал, потеряли всю свою добычу и самострелы, но, по крайней мере, ванна герцога цела и невредима.

— Ты дерзишь, — заявил бургомистр, — и, думаю, лжешь. Будете ли вы отрицать, мейстер Юлиус, что этот самый юнец стоял у руля?

— Он был у руля, — отозвался Юлиус, — но…

— Мы это уже слышали. Он перестал править лихтером, когда вы вошли в шлюз. Точнее, вы видели, как он отошел от руля. Но, возможно, потом он вновь начал править баржей?

— Нет! — воскликнул Феликс.

— Я уверен, что нет, — упрямо повторил Юлиус. И совершенно напрасно он это сделал. Стряпчий заметил, как переглянулись моряки, и понял, что с их стороны помощи не дождаться. Они не могли себе позволить такой роскоши. С юридической точки зрения, это несправедливо, но опыт судов — герцогских, королевских и церковных — только доказывал раз за разом, что справедливость не имеет никакого отношения к реальной жизни. Оставалось лишь надеяться, что его нанимательница, мать Феликса, сохранит трезвый рассудок. Оставалось надеяться, что епископ окажется не таким мстительным, как представляется, и что найдется какой-нибудь добрый бог, который запачкает, порвет и уничтожит великолепный наряд Саймона, который, не обращая ни малейшего внимания на окружающих, что-то по-прежнему нашептывал Кателине ван Борселен.

Служанка с ведром тоже никуда не делась, но она больше не ловила взгляд дворянина; круглое личико девушки выражало озабоченность. Возможно, Клаас почувствовал на себе ее взгляд. Он поднял голову, встретился с ней глазами и ответил самой радостной из своих улыбок. Матерь Божья, невольно подумал Юлиус, он даже не понимает, что происходит. Сказать ему? Сказать ему, что утонувший груз со второй баржи — это был подарок… Дар герцога Филиппа Бургундского своему дорогому племяннику Джеймсу, королю Шотландии, пятнадцатифутовый дар, имевший немалый вес и значение. Если же окончательно называть вещи своими именами, то там была пятитонная боевая пушка, мрачно нареченная Безумной Мартой.

Внезапно кто-то вскрикнул. Возможно, подумал Юлиус, то был он сам. Затем, к вящему своему изумлению, он увидел за спиной у епископа, как взметнулась чья-то каштановая шевелюра, и узнал Кателину. За ней бегом бросился Клаас. По пятам за подмастерьем немедля устремилась целая толпа солдат.

На самом краю причала бородатый мужчина в длиннополом одеянии обернулся. Он видел, как бежит к нему девушка, и постарался убраться с ее дороги, а затем увидел, что она пытается поймать унесенный ветром головной убор, и вытянул руку. Ее эннен покатился и пролетел у самых его ног. Он нагнулся в тот самый миг, когда Клаас, сделав рывок, опередил девушку и совершил отчаянный прыжок. Они столкнулись.

Бородач рухнул с оглушительным хрустом. Клаас, оступившись, перелетел через упавшего человека и, в фонтане дурно пахнущих брызг, рухнул прямиком в канал. Девушка остановилась, недовольно покосилась на воду, затем, нахмурив брови, склонилась над флорентийцем.

Стряпчего, наконец, отпустили. Феликс, также освободившийся, сказал лишь: «О Боже!» и ринулся к причалу. Юлиус — за ним. Заглядывая поверх голов, он видел, как Клаас плещется в воде. Когда подмастерье, наконец, поднял голову, то смотрел он на Кателину ван Борселен, а не на солдат, выстроившихся вдоль причала.

— Помялся! — огорченно объявил Клаас.

Он говорил о промокшем головном уборе, который цепко держал в руках, перемазанных синей краской. Закашлявшись, подмастерье внимательно осмотрел эннен, после чего перевел извиняющийся взгляд на его растрепанную владелицу.

Кателина резко отступила от края причала. Клаас поднялся по ступеням, и солдаты схватили его. Круглые глаза широко распахнулись. Покосившись на стражников, он вновь уставился на девушку и на эннен в своих руках, который из горделивого белоснежного конуса превратился в жалкий мокрый комок, весь в голубых пятнах. Ошеломленная, она послушно приняла головной убор из рук подмастерья.

Губы Клааса растянулись в добродушной улыбке, которая сводила с ума всех служанок во Фландрии.

— Водоросли я вытащил, — заявил он Кателине ван Борселен. — Грязь легко отстирать, а от синей краски поможет избавиться управитель матушки Феликса. Приносите его в лавку. Нет, лучше пришлите слугу. Красильня — неподходящее место для благородной дамы.

— Благодарю, — отозвалась Кателина ван Борселен. — Но тебе следовало бы приберечь свою заботу для этого господина, которому ты сломал ногу. Вот он, там…

Судя по вмиг изменившемуся лицу Клааса, ясно было, что он и не подозревал о том, что натворил. Он всегда был добрым парнем. Подмастерье попытался подойти к своей жертве, но стражники тут же остановили его. При этом ему досталось немало оплеух. Они били его всякий раз, когда он открывал рот. Самый большой рот во всем Брюгге, и самая многострадальная спина… Юлиус покосился на молодого хозяина, но Феликс сказал:

— Клаас сам виноват. Он никогда не повзрослеет.

Так вечно говорила мать Феликса. Если Клааса распнут, станет ли она во всем винить своего стряпчего? Больше ведь некому заботиться о пареньке. Клаасу не повезло: все его родственники либо давно умерли, либо были совершенно к нему безразличны.

— Этот человек, которому он сломал ногу, — заметил Юлиус, — кто он такой?

Никто не знал. Флорентиец, гость епископа, прибывший из Шотландии вместе с самим епископом и красавчиком Саймоном, и Кателиной ван Борселен, которая, если бы Господь был к ним милосерден, нашла бы себе мужа в Шотландии и осталась там. Кто бы ни был этот человек, скоро они об этом узнают — когда он сам, либо его доверенные лица явятся требовать возмещения за нанесенное увечье.

Юлиус проводил взглядом Клааса, которого уволокли прочь стражники. Ансельм Адорне даже не взглянул ему вслед, и это было дурным знаком. Но Адорне, подобно всем прочим, был слишком занят, помогая бородатому флорентийцу.

А Саймон тем временем снял свой дублет из синей тафты и, скрутив его жгутом, предложил даме, дабы та могла покрыть волосы. Получилось очень красиво. Саймон закрепил его рубиновой застежкой, не переставая что-то говорить. Через пару мгновений девушка улыбнулась, но как-то неискренне. Если бы это было кому-то интересно, можно было бы задаться вопросом: почему юная Кателина так настроена против своего спутника? Возможно, он не обращал на нее внимания по пути из Шотландии и лишь теперь передумал? Или, напротив, зашел в своем внимании слишком далеко? А может быть, она предпочла его соперника, но теперь он вновь пытался ее отвоевать?

Об этом и размышлял Юлиус, исподволь наблюдая за Саймоном. Затем решительно повернулся к тому спиной. Если бы не этот господин, они с Феликсом и Клаасом могли бы ускользнуть незамеченными… Стряпчему даже не пришло в голову, что Саймон вмешался в происходящее отнюдь не случайно и не просто со скуки. А ведь Юлиус знал нравы этого города…

И еще он знал, как знал и красавчик Саймон, кто из них троих в конечном итоге пострадает сильнее всех прочих.