"Путь Никколо" - читать интересную книгу автора (Даннет Дороти)

Глава 9

В тот же вечер о досадной ссоре между подмастерьем Шаретти и шотландским торговцем донесли городским властям, которые сочли необходимым обсудить это между собой. Решено было подождать, не возьмется ли сама Природа избавить их от неприятной проблемы. С другой стороны, все единодушно сошлись во мнении, что мастер Тобиас Бевентини из Градо — превосходный лекарь.

Учитывая, что большую часть времени его интересовали лишь свои собственные проблемы, лекарь Тоби сделал именно то, чего так ждали или опасались остальные. Он должным образом позаботился о пациенте, а когда настал момент перевозить его в Брюгге, то дал ему некое снадобье, дабы тот мог устоять перед всеми тяготами пути, а также любыми попытками допросить его. Лекарь Тоби был достаточно умен, чтобы догадаться о возможных неприятностях, ожидающих впереди, в зависимости от того, кого из двоих поединщиков решат обвинить в попытке убийства Тоби и раньше приходилось штопать раненых лишь затем, чтобы позже их отправили на виселицу. Он считал, что это не его забота. В Брюгге он проследил, чтобы мальчишку разместили в доме его хозяйки, после чего громогласно объявил о своем намерении (наконец-то!) пойти и напиться. Он заслужил тем самым презрение Феликса, наследника Шаретти, но Тоби было плевать на Феликса. И если кому-то нужна будет помощь, у них есть еще Квилико. Правда, судя по содержимому медицинского ящика Квилико, Тоби весьма любопытно было бы узнать, какие болезни тот лечил все эти годы. Он дал себе зарок, что непременно побеседует об этом с левантинцем.

Он верно оценил гневный взгляд Феликса. Как ни странно, именно Феликса вся эта история привела в наибольшее неистовство. Его страстное вмешательство там, на причале, было, разумеется, порождено уязвленной гордостью и стремлением защитить свою мать, ее предприятие, а также Клааса, собственность этого предприятия. Сами по себе подобные чувства были для него внове. А о том, пытался ли он защитить Клааса просто как человека Феликс даже не задумывался, и был бы сильно оскорблен, если бы кто-то задал ему такой вопрос.

В то утро Феликс проспал, иначе при первых же лучах солнца вместе с Юлиусом и матушкой он отправился бы за Клаасом в Слёйс. Когда они вернулись, он не находил себе места и, путаясь у всех под ногами, проследил, как закутанное в покрывало, непривычно неподвижное тело переносят с баржи к воротам красильни, а затем на носилках — в домашние покои самой демуазель, а не в общую спальню, где, разумеется, было слишком шумно для раненого. Когда Тильда его сестра, расплакалась в голос, Феликс обругал ее.

Больше всего Феликса взбесило, что Клаас не желает или не способен говорить с ним, и что вскоре он вообще лишился чувств из-за начавшегося жара. И что именно Юлиусу как один лекарь, так и второй отдавали все распоряжения, и именно Юлиус с матерью сидели рядом с Клаасом и ухаживали за ним, когда было время.

Целых три дня перед носом у Феликса закрывали дверь. Несправедливо. Ему надо было кое-что узнать у Клааса. Когда на четвертый день он вновь принялся жаловаться, мать ответила ему с непривычной резкостью:

— Если он желает вытащить мозги Клааса через дырку в груди, то пусть пойдет и попробует, — сообщила она.

Феликс пришел в восторг. Нимало не смущенный, он устремился в комнату больного, едва не сбив на выходе горничную с подносом, а затем уселся на табурет рядом с лежанкой Клааса.

— Ну, кто это сделал? — он наклонился ближе. — Жаль, что ты не видишь свое лицо! Я принесу зеркало. Помнишь, один раз у нас протек чан, и вся ткань вышла такая серая, с желтыми пятнами?

Похоже, дела Клааса обстояли не так уж скверно, поскольку на щеках появились и тут же исчезли ямочки, и он ответил почти своим обычным голосом:

— Жаль, ты не видел меня вчера. Что случилось с Асторре?

— Предложил матушке руку и сердце, — отозвался Феликс. — Нет, правда. Я же не виноват, что тебе больно смеяться. Он сказал, что Лионетто опорочил ее честь, и теперь он обязан спасти положение.

— Она согласилась?

— Она сказала, что даст ему ответ в тот же день, что и Удэнену, — ухмыльнулся Феликс. — А ты и представить себе не можешь, как жаждет Удэнен на ней жениться! Ты знал? Он купил того черного парня. Ну, ты помнишь. Того самого, который достал кубок. Тот, что ты потом разбил, болван. Он купил черного парня и преподнес его в подарок матушке. Матушке!.. Слушай, ну я, правда, не виноват. Ты сам спросил! — с досадой воскликнул Феликс. — Позвать кого-нибудь?

Он с интересом наблюдал, как лицо Клааса сперва пожелтело, а затем вновь побледнело. Затем он помог Клаасу, когда того начало выворачивать наизнанку, — привычное дело для любого завсегдатая таверн, — после чего хмуро заметил:

— С тобой невозможно разговаривать, если ты будешь только плеваться.

Не открывая глаз, Клаас широко улыбнулся.

— Тогда расскажи мне что-нибудь грустное.

— Ансельм Адорне заходил сегодня утром, — выдал Феликс самую скучную, на его взгляд, новость. — А, и еще дважды приходила Мабели, так что теперь все знают, что вы с ней по-прежнему видитесь. И еще Лоренцо, и Джон. И Колард, который что-то говорил насчет пигментов. Если ты пообещал наши краски этим художникам, мать оборвет тебе уши.

— Пусть обрывает, — сонным голосом отозвался Клаас. — По крайней мере, это меня избавит от твоих рассказов.

— Да? А я специально пришел навестить тебя. — Феликс явно разозлился. Внезапно он осознал, что ушел далеко в сторону от основной цели своего визита. — А ты мне так и не сказал… этот ублюдок Саймон — это он сделал?

Клаас, не открывая глаз, сонно засопел. Феликс, уже привычный к подобным штучкам, заставил своего верного прислужника поднять веки простейшим способом: схватил его за волосы и с силой дернул.

— Саймон? — повторил Феликс.

— Понтий Пилат, — с кислым видом отозвался Клаас и больше не пожелал просыпаться.

При обычных обстоятельствах Феликс настоял бы на своем, но сейчас, к вящему своему изумлению, обнаружил, что Юлиус именно его, Феликса, обвиняет в том, что Клаасу сделалось хуже. В результате, до конца дня вожделенная дверь оставалась для него закрыта. Даже Тильда с Катериной попали туда прежде старшего брата.

Как уже верно кто-то подметил, Клаас был из той породы, что довольно быстро приходят в себя от любых увечий, и он отличался крепким телосложением. Кроме того, пусть и урывками, но ему доставалось внимание сразу двоих лекарей. В отсутствие Квилико нередко заходил Тоби, и почти всегда трезвый. Однажды оба они явились в одно время, ушли вместе и напились. На следующий день Тоби, усевшись на подоконник в комнате Клааса, небрежно поинтересовался:

— Откуда такой интерес к растениям?

Клаас, только что переживший очередную перевязку, полулежал на подушках, подобный гипсовому слепку с римских скульптур, с глазами круглыми, как две монеты. Пробитое легкое понемногу заживало, и дар речи вполне вернулся к раненому, а с ним и способность прекрасно имитировать других людей, к примеру, Квилико, которого Клаас повторял сейчас почти дословно, включая все греческие ругательства Тоби не сомневался, что во время их бесед Клаас точно также запоминает и его собственную манеру речи. Очень трудно было, разговаривая с Клаасом, стараться говорить естественно.

— Я просто пытался отвлечь его внимание, — пояснил пациент. — Чтобы он забыл про клизму. Лекари и красильщики могут без конца говорить о растениях. К примеру, вдруг мне понадобится краска для волос, а вам — любовный эликсир, или наоборот.

Разговаривать с Клаасом было все равно что ходить по зыбучим пескам.

— Я слышал, вы говорили о квасцах, — отозвался Тоби. — И это вполне естественно. Хирурги используют их, чтобы останавливать кровь, а красильщики — для закрепления цвета ткани. Знаешь, я тут навел кое-какие справки. Прежде чем туда пришли турки, квасцы только во Флоренцию поставлялись по триста тысяч фунтов в год. Для Arte delta Lana, для прядильщиков.

— Вот это да, мастер Тобиас! — потрясенный, Клаас покачал головой. Вид у него при этом был весьма довольный.

— Итак, — настаивал Тобиас. — Прежде всего остролист. Но у меня есть целый список, точно так же, как и у тебя, я уверен. Все те растения, которые можно отыскать в Фокее, где находятся квасцовые рудники.

Клаас лежал все с тем же довольным видом.

— Но ведь это очень далеко, мастер Тобиас. К востоку от Средиземного моря, за Хиосом, рядом со Смирной. И турки там все захватили. Так что не видать вам больше краски для волос. И любовных эликсиров.

Тобиас Беневенти никогда не отличался особым терпением, но, если нужно, он кое-что мог пропустить мимо ушей, особенно, если его подстрекали намеренно, вот так, как сейчас.

— Он сказал тебе, где еще водятся эти растения? — Он ждал. Старался сидеть спокойно. Пару раз Квилико едва не проговорился, но тут же вновь принимался пить, и под конец заснул под столом.

— Да, — ответил подмастерье Шаретти. Глаза его блестели подозрительно ярко, но он по-прежнему улыбался. — Но вам ни к чему краска для волос, и в любом случае я уже забыл, как называется то место, а мастер Квилико покинул Брюгге. Вы слышали об этом? Он ужасно напился. Капитан разгневался и отправил его с первым же караком в Джербу.

Тоби пристально посмотрел на него.

— Ты хоть понимаешь, что делаешь?

Он знал, что нужно остановиться. Он ведь лекарь. Мальчишка тоже был неглуп и не хотел рисковать.

— Ну, кому как не вам знать, что больные порой в бреду несут всякую чепуху. Поговорим позже, когда я поправлюсь. И посмотрим, скажу ли я вам то же самое.

— Не тревожься, — отозвался на это Тобиас. — Ты ничего не сказал. Ложись. Сам не знаю, зачем я говорю с тобой.

— В самом деле? — переспросил Клаас. С закрытыми глазами он выглядел совершенно невозмутимым и даже насмешливым.

Тоби туда больше не возвращался: ни к чему. Тем более, он никак не мог ни на что решиться.

Уже через неделю Клаас начал вставать. А еще через пару дней уже сидел внизу, одетый, сложив на коленях целую кучу бумаг, в то время как Юлиус заканчивал длинный список закупок, сделанных вдовой, и оформлял все соответствующие документы. Именно это время выбрал Феликс, чтобы ввалиться в комнату с воплем:

— Что это значит?

Он весь побагровел от ярости.

Юлиус отложил перо.

Клаас поднял глаза.

— Не сейчас Феликс — попытался урезонить его стряпчий.

— Ты мне ничего не сказал, — выпалил Феликс. — Я только что услышал. Ты не сказал мне. — Глаза его метались с Клааса на Юлиуса и обратно. — Если ты уедешь, то я тоже.

Если не знать Феликса, то этот тон можно было принять за уверенность в себе и дружескую преданность. Но на самом деле, Юлиус прекрасно знал, что здесь нет ничего, кроме досады.

Он повысил голос:

— Твоя мать хотела сперва побеседовать с Клаасом. Феликс, ступай наверх. Мать поговорит с тобой об этом позже.

Клаас, которому низкое происхождение не позволяло проявить необходимый такт, переводил вопросительный взгляд с Юлиуса на хозяйского сына, вместо того чтобы тихонько заниматься своим делом.

Юлиус открыл рот.

— Они хотят отослать тебя прочь, — выпалил Феликс. — В…

— Феликс! — рявкнул его наставник тем командным голосом, которого Феликс порой слушался. Затем Юлиус встал и, жестом велев подмастерью оставаться на месте, насильно вывел хозяйского сына из комнаты и закрыл дверь. Когда он открыл ее десять минут спустя, то лишь для того, чтобы предложить своей нанимательнице занять стул с высокой спинкой, стоявший у письменного стола.

Клаас, поднявшись с места, не сводил сияющих глаз с Марианны де Шаретти. Юлиус вышел Клаас сел, повинуясь хозяйскому жесту. Наступило недолгое молчание, пока вдова разглядывала его.

И наконец промолвила:

— Ну, Клайкине.

Когда-то он носил это имя. Ребенком. Когда, заморенный и грязный, появился в доме Шаретти. Она взяла его ради своей сестры. Сестры, которая не имела никакого отношения к нежеланному младенцу, но по браку состояла в родстве с его семьей. С семейством де Флёри из Дижона и Женевы.

В первые недели, когда она выхаживала его, то порой называла этим детским именем: чтобы привлечь его внимание, когда он отвлекался, или направить мысли в иное русло, если вдруг он задумывался о вещах, которые едва ли могли способствовать выздоровлению. Но в последние две недели она предоставила другим людям заботиться о нем.

Он улыбнулся.

— Вы не можете сообщить мне ничего нового, демуазель. Конечно же, я могу лишь выразить свою благодарность, что вы держали меня здесь и были так добры все эти дни, когда я не мог служить вам.

Она невольно задалась вопросом, что он помнит из самых первых дней своей болезни: когда по внезапной ночной тревоге перепуганная горничная приводила хозяйку, не успевшую спросонья одеться по дневной форме, — в это жесткое, плотное, как футляр, платье с узкими рукавами и высоким горлом; и закрыть волосы под бархатной шапочкой с лентами и отворотами.

На самом деле, подлинное благословение. Когда она начнет седеть, об этом даже никто не узнает. Когда она растолстеет, складки платья надежно скроют фигуру.

Да и вообще, какое это имеет значение? Ни Асторре, ни Удэнен, и никто из других ее ухажеров никогда не знал, какая она на самом деле, — и даже Корнелис в последние годы своей болезни. Она была вдовой де Шаретти, острой на язык, жесткой в манерах, которая владела предприятием средней руки, вполне способным к расширению.

Этому юнцу, которого она знала с десяти лет, еще с тех дней, когда была замужем за крепким, жизнерадостным Корнелисом, она бросила с раздражением:

— Ты догадался, что тебя отошлют прочь, но не жалуешься, не задаешь вопросов. Ты даже не хочешь знать — куда?

— Вы забыли об основном моем недостатке, — отозвался Клаас. — Я довольствуюсь малым. — Он широко улыбнулся. — Я не хотел вас огорчать. Но, полагаю, это должно быть просто замечательное место, если уж Феликс пожелал отправиться со мной.

— Ты встал между ним и Лионетто, — заметила вдова. — По крайней мере, именно так мне сказали.

Он ничего не ответил, не сводя с нее обычного своего доброжелательного взгляда. Он не собирался обманывать ее насчет Феликса и не хотел, чтобы она обманывалась сама.

— Меня тревожит не поведение Феликса, но твое, — пояснила Марианна де Шаретти. — Ты защищал Феликса, и отсюда воспоследовали все эти неприятности. Выгнать тебя было бы верхом неблагодарности.

И вновь он прервал ее, не дав довести до конца заготовленную речь.

— Это не так. Я и до того успел натворить дел. Выставил себя на торги для всех желающих.

Первым его языком был французский, и даже когда он говорил по-фламандски, порой это ощущалось. Его собственный голос, когда он не играл и не изображал других людей, был мягким, ровным и деловитым, даже когда с уст его срывались подобные замечания, ошеломлявшие ее целым лабиринтом содержавшихся там недомолвок. За гильдийским столом, во время трехсторонних переговоров в кабинетах Ганзы, порой она вспоминала о Клаасе и о моментах, подобных этому, которые в последнее время случались все чаще.

— Тогда, возможно, ты догадаешься, кто уже обращался ко мне, чтобы нанять тебя.

Такой ответной улыбки ей никогда бы не дождаться за столом гильдии.

— Конечно, я мог бы попробовать, но думаю, вам будет приятнее сказать самой.

Она принялась выравнивать бумаги на столе.

— Я получила запрос от сера Алвизе Дуодо из Венеции, — начала Вдова. — Если я соглашусь отпустить тебя, он найдет тебе работу на борту фландрских галер до весны, потом займется твоим образованием по пути домой и наконец предоставит оплачиваемую должность в Венеции. Он желает поговорить с тобой.

— А кто еще? — с серьезным видом спросил ее Клаас.

— Другое предложение — от дофина. От французского дофина Людовика, который сейчас остановился у мейстера Бладелена. Похоже, он припоминает, что встречался с тобой и с Феликсом, будучи в Лувене. Феликс вовлек его в разговор об охоте. Тебе он предлагает место младшего егеря, а также — как он сказал — способного мальчика на посылках. По его словам, такая должность слишком лакейская для моего сына.

— Но все же Феликс был бы рад получить ее, — заметил Клаас.

На сей раз она предпочла не отвечать, наблюдая за ним, в ожидании, чтобы он сделал свой ход в этой тонкой игре… Четвертый, пятый, шестой раз, что они беседовали таким образом с тех пор, как она внезапно обнаружила что он уже перерос свое детство. Шесть разговоров на протяжении благоразумно долгого времени.

Мабели заходила дважды, не в силах обойтись без этих… разговоров.

Клаас наконец подал голос:

— Или нет, теперь я понял. Феликс очень хочет стать егерем при дофине, но он пока не знает, что есть и третье предложение. Тогда сдаюсь. Я не знаю, от кого оно.

— От меня, — ровным тоном промолвила Марианна де Шаретти. — Я предлагаю тебе присоединиться к капитану Асторре и его наемникам по пути в Италию, и если он сочтет, что ты для этого подходишь, то остаться с ним до завершения того контракта, который он заключит от моего имени. По завершении контракта ты сам решишь, оставаться тебе с ним, или вернуться сюда.

Его лицо изменило цвет. На такой невольный ответ она менее всего рассчитывала, — и, в свою очередь, была потрясена. Но даже сейчас она не могла до конца понять, рад ли он, или просто испуган.

Чтобы дать ему время поразмыслить, она продолжила:

— Вы с Юлиусом всегда старались убедить меня, что отряд наемников должен приносить больше выгоды. Асторре также поддерживает эту мысль. Сейчас герцог Миланский и папа набирают наемников для войны в Неаполе. А у нас имеются выученные солдаты на жалованье, которых легко будет призвать на службу. С лучшими из них капитан Асторре отправится в Милан еще до Рождества. Если он получит контракт, то остальные наемники подтянутся туда ближе к весне.

— Но ведь на фландрских галерах, — заметил он, — я точно так же окажусь вне досягаемости для милорда Саймона.

Это была проверка для нее. Но она не зря провела немало бессонных ночей, обдумывая это.

— Так ты полагаешь, что это Саймон выгоняет тебя из города? Об этом не может быть и речи. Ты заявишь, что ножницы упали в воду случайно, и так же случайно оказались между вами. Милорд Саймон, похоже, вообще не собирается говорить ничего, и лишь выражает огорчение, что опозорил свое дворянское происхождение, взявшись собственноручно наказать слугу. Вздумай он продолжать эту бессмысленную месть, то сделается посмешищем для всех.

— И вы не думаете, что я рискну напасть на него? — поинтересовался Клаас.

— Мне кажется, я хорошо тебя знаю, — отозвалась она. — Вот почему я попросила Асторре взять тебя с собой. Тебе нужно многому научиться.

— К примеру, сражаться, — заключил он, и в его голосе не было ни горечи, ни веселья, а лишь простая констатация факта, словно мыслями он уже унесся куда-то далеко. — Демуазель, я довольствуюсь малым, как уже сказал вам. Если вы хорошо знаете меня, то вам известно и это.

— Но ты выставил себя на торги для всех желающих, — не без грусти возразила она. А затем, не дождавшись ответа, добавила: — И хочу тебе сказать, город встревожен. Они не станут предъявлять никаких обвинений, и никто не приказывал мне отослать тебя прочь, но все же разумнее будет на время покинуть Брюгге.

Она вновь смолкла, в ожидании его подачи.

— Женева лежит на пути в Милан. Капитан Асторре намерен побывать там? Вы это имели в виду, когда сказали, что мне нужно многому научиться?

Если уж Клаас желал что-то узнать, от его взгляда невозможно было укрыться. Впрочем, вид у него был не слишком расстроенный, и почти никаких чувств не отразилось на похудевшем лице, местами украшенном радугой кровоподтеков, которые, по выражению Феликса, напоминали витражи в церкви Спасителя.

Клаас попал к ней из женевского особняка Жаака де Флери, чья покойная племянница и произвела на свет бастарда Мишель, сестра Марианны, была второй женой Тибо де Флёри, но теперь ее сестра мертва, Тибо состарился и потерял рассудок, а Жаак де Флёри процветает по-прежнему. И его лошадь, и его осел, и его жена, и его торговля и банк с головным отделением в Женеве.

Жизнь несправедлива. Они много лет не виделись с Жааком, с самой смерти Корнелиса, а, возможно, и еще дольше. Теперь их с де Флёри соединяли лишь необходимые торговые узы, без которых обоим было не обойтись. Но в отношениях не было ни теплоты, ни личной заинтересованности, ни даже простого дружелюбия. Она не любила Жаака де Флёри, а он не любила ее. И если уж она его не любила, то трудно было представить себе, что должен чувствовать Клайкине, хотя он никогда не говорил о своей жизни в Женеве, по крайней мере, когда не бредил, мечась в лихорадке.

А теперь она сама отсылает его туда, пусть и ненадолго. Она взглянула ему прямо в глаза.

— Да, Асторре заедет в Женеву. Чего ты боишься?

Он посмотрел на свои заштопанные шоссы, расправил складку на колене пальцами, с которых уже почти сошла синяя краска.

Этот крохотный кабинет, предназначенный для одного Юлиуса, он занимал почти целиком, несмотря даже на то, что сложился почти вдвое на низеньком табурете. Внезапно он засмеялся.

— Вы будете удивлены, демуазель. Полагаю, я опасаюсь незаслуженных насмешек.

— Тогда тебе пора научиться справляться с этим, — отрезала вдова. — Как я уже сказала, тебе предстоит узнать много нового. Капитан Асторре не возражает взять тебя в ученики. Также немало ты почерпнешь и от Юлиуса. Но, на самом деле, сам того не желая, кое-чему Юлиус научится и от тебя. Когда тебя нет рядом, его счета за учебные пособия для Феликса переходят все мыслимые пределы.

Пальцы на колене замерли, и он поднял на нее глаза. На этот немой вопрос она ответила с полным спокойствием, и ей даже не нужно было притворяться:

— Да, Юлиус тоже хочет в Италию. Надеюсь, кстати, что ты поблагодарил его за все, что он сделал в Слёйсе.

Клаас кивнул.

— Да, конечно, но почему он хочет отправиться с Асторре? И что вы будете делать? Кто вам поможет здесь с делами?

На какой-то миг ее опасения уступили место веселью.

— А почему бы ему и не поехать? Юлиус честолюбив, а дееспособному отряду необходим стряпчий, который будет также выполнять роль казначея. Он вполне справится, и наконец получит власть, к которой так стремится. Что же касается наших дел здесь, то я сильно сомневаюсь, что Юлиус и впрямь способен поверить, будто ростовщик Удэнен сможет заменить его до окончания контракта. Однако Юлиус уже знает, что я не сделаю его своим партнером ни сейчас, ни в будущем. Мне нужен кто-нибудь поумнее.

Все, что она сказала вслух, было понято правильно. Все, что она подумала при этом… почти.

Она добавила:

— Думаю, я справлюсь. Назначу кого-то на время. Это мои заботы. Тебя же должно заботить лишь собственное будущее. Есть три предложения, которое ты выбираешь?

Любопытно, что решение он принимал всем телом: вытянул руки, упираясь ладонями в колени; глубоко вздохнул, укрепляя мышцы, помогавшие ему удерживать позу вежливого внимания на низком неудобном табурете. И наконец, произнес:

— А вы подумали о том, что, по закону, должны будете получить деньги от капитана галеры или от дофина за то, что отпустите своего подмастерья?

Итак, она получила ответ. Но все же сумела сохранить в голосе должную невозмутимость.

— Всякий раз, когда я смотрю на дебетовую колонку в своей учетной книге, я думаю об этом, — подтвердила Марианна де Шаретти. — Если вместо этого ты отправишься в Милан, то в виде компенсации я потребую большой доли в прибылях. Верно, ли я понимаю, что ты выбираешь Асторре и Италию?

Он был само смирение… весьма демонстративно.

— У меня нет иного выхода. Я с детства привык повиноваться каждому вашему слову. Вы посылаете меня в Милан, я отправляюсь туда.

— О, какая жертвенность! — воскликнула вдова. — Попытаемся пережить твой отъезд.

— Не сомневаюсь, — рассеянно отозвался Клаас. Теперь, похоже, его интересовала лишь деловая сторона вопроса. — Что касается красильни, то, насколько я понял, вы с мейстером Юлиусом обсуждали тот вариант, что если отдать на откуп сукновальню и окончательную отделку тканей, то Хеннинк с помощью Липпина с удовольствием занялся бы непосредственно окраской. А если взять на место поверенного кого-нибудь помоложе и веселого нрава, — нескольких таких мы с вами знаем, — то такой человек вполне мог бы сработаться с jonkheere Феликсом, раз уж он готов, наконец, заняться делом. Ссудная контора в Лувене пока может крутиться сама по себе. Но туда и впрямь нужно больше наличности. Так говорит Юлиус. Может быть, мы с Юлиусом и Асторре могли бы помочь делу?

— Конечно, можете, — подтвердила она. — Если получите контракт в Неаполе, то у нас появится живой капитал.

— О, да, — согласился он. — Конечно. Но я думал кое о чем еще. Если хотите, вы могли бы послать нас на юг с торговым караваном. Ну, вы знаете… Торговцы и деловые люди, которые едут в Италию, нуждаются в защите. Товар сопровождают через горы. А еще лучше оплачивается другая услуга; перевозка писем, счетов и закладных из фландрских банков в их головные отделения в Италии. Зимняя курьерская служба. Банки выплатят вам вознаграждение, а я все возьму с собой в эту поездку. С таким вооруженным эскортом они могли бы отправить даже серебро. А если мы произведем хорошее впечатление, то они могут предложить вам нанять людей и на следующий раз. Вы станете обучать собственных курьеров.

— Пожалуй, — медленно промолвила Марианна де Шаретти. Медленно — пытаясь осознать все то, что он подразумевал своими словами, и истинные масштабы принятого им решения. Ему было восемнадцать лет.

Она понимала, что, изгоняя его из Брюгге, лишает всякой защиты, понимала, что заставляет отправиться в Женеву, где он пережил свои худшие годы; и, несмотря на все уверения Асторре, что война в Неаполе будет сугубо оборонительной, а на будущий год там вообще никто не станет сражаться, она понимала, что посылает Клааса изучать искусство войны, и если или когда он вернется оттуда, то изменится навсегда.

И все же он должен учиться защищать себя. И он прав, он и впрямь натворил слишком много дел.

Она взглянула на него, и он тут же отозвался:

— Все к лучшему, демуазель, — и наградил ее быстрой, веселой улыбкой в знак утешения.

Она тоже невозмутимо улыбнулась в ответ. Ей это хорошо удавалось.

Самым значительным событием осени для крупнейших негоциантов Брюгге был банкет, который устраивал в честь капитана фландрских галер богатый герцогский казначей Пьер Бладелен. Прием должен был состояться в роскошном дворце казначея из красно-коричневого кирпича с восьмиугольной башней и пирамидальной крышей, что на Нальден-стрете.

Будь в городе сам герцог, то мероприятие перенеслось бы в Принсенхоф, к вящей радости всех приглашенных, поскольку, по слухам, теперь там была установлена новая ванна, и имелось несколько комнат для отдыха, с фруктами, цветами, сластями, ароматами и прочей невиданной роскошью, к услугам купальщиков до, во время и после омовения.

В прошлом, по меньшей мере, дважды, герцог выбирал себе новую любовницу из числа дам, приглашенных в Принсенхоф, и если девице случалось понести, то ее семья могла считать себя обеспеченной до конца дней. Герцог был весьма щедр ко всем своим бастардам, и никогда не имел проблем ни со своими любовницами, ни с их бывшими или будущими мужьями.

Кателина ван Борселен нередко слышала все эти разговоры в кругу собственной семьи, а также от кузин, и сейчас все говорили о том же самом, получив приглашение от Бладелена Де Вейры тут же ответили согласием, и ее отец тоже. А поскольку мать сейчас оставалась в Зеландии, то Кателина, имевшая опыт вращения в самых высоких кругах, предложила заменить ее на приеме.

Де Вейры, все как один, твердили, что дом казначея Бладелена обставлен по высшему разряду, что и неудивительно, учитывая его высокий пост и расположение, каким он пользуется у герцога, — хотя и родился в семье красильщика клееных холстов.

Об этой детали Кателина успела позабыть, и сейчас добавила к общему списку занимавших ее мыслей, когда переступила порог особняка и миновала резную молельню, где красовался герб хозяина дома и красивые скульптурные изваяния Мадонны и Младенца.

На подобном сборище она не ожидала встретить ни красильщиков, ни их сыновей, ни стряпчих. Или, может, красильщики держатся друг за дружку и подвергают остракизму всех врагов своего рода? От Маргрит Адорне (но не от отца) она узнала, что шотландцы все как один встали на защиту Саймона Килмиррена после его выходки в Слёйсе, когда он избил какого-то дерзкого мальчишку. Говорили, что бой был честным, хотя и омраченным под самый конец несчастным случаем. С этого момента победителю, невзирая на его недовольство, пришлось оставаться в стенах постоялого двора Жеана Меттенея, или Стивена Энгуса, или в обществе епископа и его управляющего. Однажды он навестил также ее кузена, поскольку там остановился брат шотландского короля. Она знала об этом, поскольку, судя по всему, милорд Саймон осведомлялся о ней у Вольферта.

Разумеется, ее отец не забыл упомянуть об этом. Она понимала, что он держит ее при себе в Брюгге и не спешит отправить в Зеландию или в Брюссель, потому что не доволен дочерью и лелеет надежду, что покуда Саймон не покинул Фландрию, она еще может одуматься и поправить отношения между ними. Как ни странно, она все еще сомневалась. Для человека благородного воспитания, Саймон в саду вел себя безобразно (так она себе говорила). Он был избалован легкими победами, — но с другой стороны, кто устоял бы перед соблазном, с его-то внешностью? Она и сама… Она и сама испытала на себе его чары.

Если правдивы были слухи, и он и впрямь имел какое-то отношение к этой девице в подвале Меттенея, тогда его поведение вполне объяснимо. Что же касается той драки в Слёйсе, — не по годам резвый подмастерье Шаретти первым пролил кровь, а значит, заслужил все, что воспоследовало за этим.

Она заметила, что другие мужчины отзывались о Саймоне с некоторой толикой недоверия. Ему было уже далеко за тридцать, большую часть жизни он провел в праздности, и лишь за последние годы как будто взялся за ум. Она не забывала, разумеется, что в их последнюю встречу на его ухаживания ответила оскорбительными словами, которые вывели его из себя. Впоследствии она пожалела об этом, но ведь ее интересовал брак… Только брак, а не то, что он предлагал ей в тот вечер.

Впрочем, сейчас, если на то будет ее воля, появится возможность все поправить. У него и так было не слишком много доброжелателей, так что едва ли он захочет еще больше сузить этот круг, и если они встретятся сегодня, она будет с ним любезна.

Терять ей все равно нечего. Она не хотела уходить в монастырь. Три года прослужила королеве Шотландии, но так и не нашла себе мужа. Герцогиня Бургундская сейчас жила в Ньеппе, вдали от супруга, в окружении красавчиков-португальцев. За одного из них вышла сестра Саймона, но не было никакой гарантии, что свита герцогини преподнесет ей мужа: с тем же успехом она могла преподнести ей самого герцога.

Оставалось лишь гадать, шокирует ли такой поворот событий ее отца, хотя, вероятнее всего, напротив, он надеялся как раз на подобный исход. Помимо них с Гелис, у него больше не было наследников. Он и без того влез в большие долги, чтобы собрать старшей дочери небольшое приданое, которое сделало бы ее привлекательной для того сомнительного… ужасного шотландского лорда, получившего от нее решительный отказ. У нее были дорогие платья. У нее были семейные драгоценности, которые также стоили немало; и еще более редкие украшения, подаренные принцессами, которым она служила. Ей позволили сохранить все это. Роскошь увеличивала ее ценность на рынке невест.

Жаль, что она не вдова. Независимая, сама управляющая своей жизнью.

Она огляделась по сторонам. Очень скоро герольды, по обычаю, возвестят прибытие основных гостей, и процессия выстроится для входа в банкетный зал. Надо полагать, капитан фландрских галер будет сопровождать казначея. Поговаривали также, что дофин Людовик согласился почтить своим присутствием торжество.

Она уже встречалась с ним в Брюсселе. Остроносый, чуть за тридцать… Она как раз собиралась в свою трехлетнюю ссылку в Шотландию, а он только что бежал в Бургундию, спасаясь от своего отца. Когда-нибудь он станет королем этой страны, ну и Господь с ним. Но пока…

А, стало быть, красильщики все же не подвергают остракизму врагов других красильщиков. Вон там, на другом конце зала, Саймон Килмиррен.

Незаметно переводя отца от одной группы к другой, Кателина ван Борселен пробилась через заполненный до отказа зал туда, где обнаружила Саймона Килмиррена. Сегодня на его восхитительных светлых волосах красовалась сложное сооружение из тафты, изображавшее нечто растительное. Нарукавники были украшены лентами в форме листьев, а пуговицы на камзоле сделаны в форме желудей. Он стоял к ней спиной.

В позе его чувствовалась странная напряженность, словно в присутствии лиц королевской крови, что странно, ибо он стоял в кругу равных. Там были Также Джованни Арнольфини, торговец шелком, невысокий, темноволосый крепыш — друг ее отца; и Хуан Васкез, секретарь герцогини, приходившийся родичем по браку сестре Саймона. Еще двое, разодетые в дамаст и бархат, в шляпах, украшенных самоцветами, несомненно, являлись уроженцами Венеции. Переговариваясь на запинающемся французском, они то и дело обращались за помощью к Арнольфини, либо к седьмому члену их кружка, которого ей было пока не разглядеть, но чей итальянский удивительно напоминал потуги Томмазо Портинари говорить по-французски. Ее губы невольно дрогнули.

Затем отец Кателины вступил в круг, Саймон обернулся и увидел ее. Он нахмурился. Нахмурился.

— Милорд Саймон! Как чудно, — воскликнула Кателина, — что они уже выпустили вас. Долго вы пробыли в тюрьме?

Она говорила по-французски. Оставалось надеяться, что даже венецианцы смогут все понять. К ее вящему удовлетворению, красивое лицо несостоявшегося воздыхателя побелело от ярости.

Отец тут же ухватил дочь за руку:

— Кателина! О чем ты говоришь? Мсье Килмиррен не был в тюрьме!

Она смерила его озадаченным взглядом.

— Но ведь он убил того мальчика? О, прошу меня простить! Конечно, как чужеземец вы не подчиняетесь нашим законам. И о чем я только думала?

Внезапно звучный голос у нее над самым ухом произнес:

— Мадам, каковы бы ни были ваши мысли, они не могут не очаровывать, уже в силу того, что их провозглашает столь восхитительная юная особа. Могу ли я просить быть представленным вам?

Это был тот самый седьмой гость, говоривший по-итальянски и по-французски. С насмешливой улыбкой она обернулась, но тут ее самоуверенности был нанесен урон.

Пышный комплимент исходил отнюдь не от наивного восторженного юнца, но от мужчины лет за пятьдесят, немалый рост которого был сравним лишь с его же тучностью. Отороченный вельветом бархатный плащ, ниспадавший до самого пола, был столь широк, что его хватило бы на паруса целому торговому кораблю, — вот разве что мало кто из судовладельцев мог позволить себе паруса за такую цену. Усыпанная драгоценными камнями цепь на его плечах стоила целого замка, а изящный головной убор был украшен собольим мехом. Чисто выбритое лицо со множеством подбородков делало его похожим на толстяка-монаха, вот только в нем не было ни следа положенного толстяку-монаху добродушия. Губы, произнесшие ей комплимент, вежливо улыбались, но в глазах застыла зимняя стужа.

— О, прошу прощения, — подал голос секретарь герцогини. — Госпожа Кателина позвольте представить вам сира Джордана виконта де Рибейрак. Монсеньер живет во Франции, а сюда приехал по делам, связанным с нашими галерами. Монсеньер, Дер Флоренс ван Борселен и его старшая дочь Кателина Также, сударыня, позвольте вам представить мессера Орландо и мессера Пьеро с фландрских галер.

Толстяк слегка повел широкими плечами, вероятно, изображая поклон.

— Так прошу вас, мадам Кателина, продолжайте вашу любопытную историю. Неужто в Брюгге разразилась война с шотландцами?

Кто-то засмеялся, — это был Арнольфини.

— Не совсем так, монсеньер. Просто случайная драка с каким-то подмастерьем. Никто не пострадал. Должно быть, до мадам Кателины дошли преувеличенные слухи.

— Боюсь, что так, — громко подтвердил Саймон. Он по-прежнему оставался довольно бледен, и все так же хмурил брови. — Там я вижу своих друзей и хотел бы поприветствовать их. Надеюсь, вы извините меня?

Не дожидаясь ответа, он повернулся, чтобы уйти.

— Друзья? — переспросила Кателина, когда он поравнялся с ней, и достаточно тихо, чтобы никто больше не мог услышать. — Друзья женского пола, вероятно? Других у вас, похоже, не осталось.

Он замедлил шаг. Спиной ко всем остальным, он говорил так же тихо, как и она.

— Ваш приятель подмастерье также не знает в них недостатка По правде сказать, это себя вы должны винить во всем, что случилось с ним. Ведь именно вы передали мне его слова.

И он ушел, а она, нахмурившись, осталась смотреть ему вслед.

— Мадам могла бы поведать нам, — вновь произнес медовый голос виконта де Рибейрака прямо у нее над ухом.

Она повернулась, не скрывая недовольства. Кажется, теперь она начала понимать, почему у Саймона был такой взъерошенный вид. Похоже, его разозлило отнюдь не ее появление.

И все же у него скверный нрав. Откуда он мог узнать, что те презрительные слова сказал ей именно подмастерье? Этот вопрос тревожил ее, потому что отчасти заставлял ощутить свою вину за происшедшее.

— Мадам Кателина, — продолжил толстяк. — Вы не можете оставить нас в неведении. Мессер Орландо поведал нам поразительную историю о том, как наш отсутствующий друг Саймон напал с портняжными ножницами на какого-то подмастерья. Неужто это правда?

Судя по голосу, он шутил. Судя по глазам — нет.

Кателина осторожно промолвила:

— Мессер Арнольфини прав. Я знаю обо всем лишь по слухам. Милорд Саймон невзлюбил какого-то подмастерья, и их пути пересеклись. Случилась драка, и подмастерье был побежден. А кровь, я уверена, не более чем случайность.

Губы виконта де Рибейрака растянулись в усмешке.

— Ссора между дворянином и подмастерьем! Во Франции такое невозможно. Если юнец проявляет непочтительность, то его высекут, а не вызовут на поединок.

— О, Клааса и высекли тоже, — подтвердила Кателина. — Он занял место милорда Саймона в постели какой-то служанки, а также был повинен в смерти его гончей. За это он был бит плетьми и попал в тюрьму.

— И это вполне естественно, — промолвил толстяк. — После чего, полагаю, он попытался убить месье Саймона? Мессер Орландо?

Венецианец в платье черного дамаста прижал палец к бороде, пытаясь разобраться в этой запутанной истории.

— Драка? Но, как мне сказали, это ремесленник ранил мессера шотландца своими ножницами, после чего мессер шотландец, вместо того, чтобы убить его на месте, вызвал его на поединок дубинками, этим оружием простонародья. Я считаю сие ошибкой. Вельможе не пристало якшаться с крестьянами. Как бы то ни было, юнец получил по заслугам.

— Он прикончил его? — поинтересовался толстяк.

— Почти, — ответила Кателина. — Ваш шотландский вельможа пырнул его теми же самыми ножницами, после того как избил до полусмерти.

Толстяк с усмешкой повернулся к Васкезу, Арнольфини и Флоренсу ван Борселену.

— О, эти обычаи Бургундии! Так это слухи или правда? Месье Саймон, который мог бы поведать нам истину, к несчастью, нас покинул. Но, возможно, он попросту скромничает. Одолеть дикаря его же собственным оружием — это неплохое достижение, не так ли?

— Чего не скажешь об ударе ножом, — холодно парировала Кателина.

Ее отец возмутился.

— Кателина! Ты же знаешь, что это неправда Ножницы случайно оказались между ними, и подмастерье первым ударил Саймона.

— В самом деле? — переспросила Кателина. — А до меня дошел слух, что именно это был несчастный случай.

Ледяной взгляд задержался на ее лице.

— Судя по вашим речам, мадам, — заметил виконт де Рибейрак, — вы не слишком дружески расположены к нашему благородному юному шотландцу.

Она уверенно встретилась с ним глазами.

— Вы правы, — подтвердила Кателина. — Я нахожу его — и не без оснований — избалованным, мстительным повесой.

— Я так и думал. Какая жалость! — заметил на это со вздохом толстый француз. — В особенности если учесть, мадам, что вы, во всем вашем совершенстве, являете для меня воплощение идеальной невестки.

Где-то вдалеке зазвучали трубы. Разговоры в зале начали стихать, люди расступались, чтобы дать дорогу казначею, дофину, брату короля Шотландии. Они занимали места в процессии, чтобы по двое вступить в банкетный зал. Не тронулась с места лишь одна маленькая группа людей, хранившая абсолютное молчание; никто из них даже не шевельнулся.

Позабыв обо всех вокруг, Кателина ван Борселен и Джордан де Рибейрак смотрели друг на друга.

— Какая жалость, — без особых эмоций повторил толстяк. — Поскольку… возможно, мне следовало сказать вам об этом? Простите, что мне сразу не пришло это на ум… Ваш избалованный, мстительный повеса… в самом деле? Какая досада!.. Это мой сын.

Отец Кателины, извинившись перед остальными, с ледяной любезностью вызволил дочь из этой ужасной ситуации и повел занять подобающее место в процессии. Также именно отец, пообщавшись, как велел ему долг, с соседями по столу, обернулся к ней во время изысканной трапезы со словами:

— Как ты сама прекрасно понимаешь, ты повинна в том, что взялась непочтительно отзываться об отсутствующих людях, в обществе незнакомцев, но куда больше виновен этот француз, позволив разговору зайти так далеко, не выказывая своего интереса.

На что Кателина, которая все это время не могла думать ни о чем другом, отозвалась:

— Но как он может быть его отцом?

Флоренс ван Борселен пожал плечами.

— Я порасспросил кое-кого. Боюсь, меня также ввели в заблуждение. До сих пор я знал лишь о том, что Саймон Килмиррен является племянником и наследником Алена, владельца этих земель, и что отец его, который приходится Алену младшим братом, давно уехал во Францию, и не то скончался там, не то совершенно недееспособен.

Кателину пробрала дрожь.

— Недееспособен, это отнюдь не то слово, которое я бы выбрала.

Ее отец нахмурился.

— И я тоже подобрал бы ему эпитет получше. Вот там сидит некто Андро Вудмен, шотландец, живущий во Франции. Он входит в свиту Джордана де Рибейрака. Как он сказал мне, в юности виконт не имел ни земельных владений, ни денег. Он отправился во Францию, сражался там за короля, добился места в шотландской гвардии, и с годами, в награду от благодарного монарха, получил во владение Рибейрак. После чего стал вкладывать все деньги в торговлю, мореплавание и тому подобное. Теперь он богат, король Карл считает его одним из своих ближайших советников. Когда во Фландрию приходят галеры из Венеции, от флорентийцев, или караки с Кипра, господин виконт присылает в Брюгге своего управляющего, но редко приезжает сам. Они с сыном, по словам Вудмена, не встречались уже много лет, но де Рибейрак очень интересуется делами Саймона. Он, видишь ли, заботится о его добром имени.

— Что, похоже, раздражает Саймона, — заметила Кателина.

— Ему следовало бы скрывать это получше, — сухо заметил ее отец. — Насколько я могу понять, в лице виконта он имеет сильного союзника, на которого всегда сможет опереться. А к тебе виконт поначалу отнесся благосклонно.

— Но только поначалу, — возразила Кателина. — Надеюсь, ты чувствуешь такое же облегчение, что и я? Или тебе пришлась бы по душе мысль сделать Джордана де Рибейрака членом нашей семьи?

Как случалось порой, честность в душе Флоренса ван Борселена перевесила здравый смысл.

— Нет, — сказал он, немного помолчав. — Нет, и если честно, я не могу себе представить, чтобы я или твоя матушка принимали этого человека в своем доме, ни сейчас, ни в будущем. Он совершенно отвратителен.

— Тогда… — начала Кателина; но ей не было нужды продолжать, ибо отец накрыл ладонью ее руку.

— Тогда, если Саймон настолько тебе не по душе, я не стану навязывать его тебе. Время еще есть. Мы подыщем тебе мужа получше.

Немного позднее все отправились в Слёйс на разукрашенных барках и скифах, освященных мерцающими огнями факелов, и через городские ворота по каналу спустились туда, где стояли на якоре две фландрские галеры.

Попивая вино на палубе флагмана, избранные гости могли полюбоваться, как на втором корабле моряки совершают всевозможные маневры, а жонглеры дают представление, ходят по натянутому между мачтами канату и исполняют потешные трюки. Толпы неприглашенных заняли все причалы Слёйса, дабы насладиться экстравагантным представлением, которое каждый год дарила им щедрая, гостеприимная, несравненная Венецианская республика.

Не пошла туда одна лишь Кателина, сославшись на недомогание. Отец отпустил ее без единого упрека, ибо все прекрасно понимал, и отрядил с ней домой двоих крепких лакеев и горничную. Однако он не мог и предположить, что по пути дочь передумает и попросит сопроводить ее в красильню Марианны де Шаретти.

Над воротами, ведущими во двор, горел железный фонарь, но сперва на стук никто не отозвался. Она уже развернулась, чтобы уйти, когда внезапно с другой стороны послышались легкие шаги. Женский голос любезно произнес какие-то извинения, и послышался скрежет отпираемых засовов.

Когда дверь распахнулась, на пороге показалась собственной персоной низенькая аккуратная Марианна де Шаретти с лампой в руке, которая, справившись с изумлением, гостеприимно заулыбалась.

— Мадам Кателина! Прошу простить меня… Все домашние отправились поглазеть на галеры в Слёйсе. Прошу вас, заходите! Чем могу служить?

Кателина задержалась во дворе. Служанка остановилась рядом.

— Уже поздно. Прошу меня простить. Я хотела узнать, здесь ли ваш подмастерье? — поинтересовалась она напрямую.

— Сюда, пожалуйста, — указала путь вдова Шаретти. Открыв дверь дома, она провела гостью по коридору, а затем вверх по лестнице в комнату с низким потолком, где горел огонь в очаге и стоял один-единственный стул с высокой спинкой, заваленный бумагами.

Небрежно сбросив их на пол, она жестом пригласила Кателину присесть, а горничной указала на табурет у стены, затем, оставшись стоять, промолвила.

— У меня есть несколько подмастерьев, мадам, но все, кроме Клааса сейчас в Слёйсе. Кого из них вы хотели бы видеть?

Поступки, совершенные по наитию, не всегда легко довести до конца. Высоко держа голову в изысканном головном уборе с вуалью, Кателина пояснила:

— Я только что узнала подробности происшедшего с вашим подмастерьем Клаасом в Слёйсе. И я чувствую некоторую ответственность… Ссора, которая привела к его ранению, началась с другого неприятного происшествия, в котором была замешана и я. Мне хотелось узнать, как он себя чувствует.

На круглом лице Марианны де Шаретти появилась открытая улыбка.

— Не вините себя ни в чем, — утешила ее вдова. — Клаас просто невыносим со своими проделками. Он сам кличет на себя неприятности, но теперь ему уже лучше. Он мог бы даже отправиться в Слёйс, но лекарь велел пока подержать его дома, чтобы он окончательно поправился перед дорогой. Подождите, я позову его. Увидите сами.

— Перед дорогой? — переспросила Кателина.

Но вдова уже исчезла, а когда вернулась, то впереди себя втолкнула Клааса, который встал перед Кателиной.

Вероятно, из-за того, что в последнее время он не работал в красильне, от него пахло чуть лучше, чем обычно. Поношенный дублет и шоссы были штопанными, но чистыми и, насколько она могла судить, не скрывали никаких серьезных увечий. Взглянув ему в лицо, она решила сперва, что и здесь все осталось без изменений, поскольку была слишком мало с ним знакома, но затем, когда полено в камине вспыхнуло чуть поярче, при этом свете она заметила, что глаза кажутся посаженными чуть глубже, чем помнилось ей. Затем на щеках возникли две ямочки, словно вдавленные пальцами, и он воскликнул:

— Как это мило с вашей стороны, сударыня, так утруждать себя! Или таково было пожелание милорда Саймона? Я слышал, казначей Бладелен пригласил его к себе.

Марианна де Шаретти поджала губы. Этого оказалось достаточно, чтобы провести аналогии.

С улыбкой Кателина заметила:

— Вот уже второй раз за сегодняшний вечер меня ставят на место. В первый раз это сделал милорд Саймон, как вы называете его.

— Ну, нужно же его как-то называть, — отозвался подмастерье.

Опустившись на стул, Марианна де Шаретти вздохнула.

— Мы надеялись, что с этим делом покончено. Эта история вызвала куда больше толков, чем того заслуживает.

— Все закончится, лишь когда Саймон наконец уедет, — возразила Кателина. — А что, Клаас тоже покидает Брюгге?

— Да, и очень скоро, — подтвердила вдова де Шаретти. — Бросает красильные чаны ради Италии, — с улыбкой она покосилась на своего подмастерья. — Клаас присоединится к моему капитану Асторре на пути в Милан. Если все выйдет, как мы задумали, то там за год он сделает хорошую карьеру. Согласитесь, он просто создан для этого.

Да, это сложно было отрицать. Глядя на привлекательное лицо подмастерья, освещенное отблесками пламени, Кателина задумалась, однако, что же в таком случае кажется ей странным во всей этой истории.

Говорят, Клаас не умел драться. Он даже не знал толком, как противостоять Саймону. Подмастерью негде было научиться военному делу.

— Тебе придется многое осваивать заново, — заметила она. — Умеешь ездить верхом?

Ямочки сделались еще глубже. Он покачал головой.

— Они собираются посадить лошадь верхом на меня.

Кателина отвела глаза.

— Вы решили, что ему будет лучше уехать из Брюгге, — сказала она вдове. — Полагаю, вы правы. Он заполучил себе опасного врага в лице милорда Саймона, и боюсь, второго, еще более опасного, в лице виконта, его отца.

Раздосадованная своей недавней оплошностью, вызванной неведеньем, она была рада обнаружить теперь, что ее слова стали причиной изумленного молчания.

Вдова Шаретти переспросила:

— Отец милорда Саймона?

— Джордан де Рибейрак. Он был сегодня на банкете. Как мне сказали, он живет во Франции.

— И разделяет отношение своего сына к Клаасу? — спросила вдова.

— Да, мне это точно известно, — резко отозвалась Кателина. Она повернулась к подмастерью, который не принимал никакого участия в разговоре. — Я хотела принести свои извинения. Я передала твои слова — не слишком лестные — милорду Саймону. Я не сказала, от кого их услышала, но, похоже, он узнал сам. Отчасти, в этом причина его гнева. Мне очень жаль.

Он пошевелился, затем улыбнулся чуть заметно.

— В этом нет нужды. Вероятно, это те же самые слова, с которыми я и сам обратился к нему в другой раз. И, по-моему, обстоятельства нашей встречи разозлили его куда сильнее, чем любые оскорбления. Не тревожьтесь понапрасну, и в особенности не стоит ссориться с милордом Саймоном и с его отцом из-за меня.

Кателина уставилась на него, на миг позабыв о своем хорошем воспитании.

— Я не нуждаюсь ни в каких посторонних причинах, чтобы порвать всякие отношения с этой парочкой. Будь я бургомистром Брюгге, я бы выставила их из города.

Он не ответил и даже не улыбнулся.

Вдова мягко заметила:

— Полагаю, Клаас, тебе стоит поблагодарить госпожу и вернуться к себе, если только она не желает сказать что-то еще. Мадам Кателина, вы позволите ему уйти?

Все это время он стоял. Ей следовало бы помнить, что он нездоров. Но ремесленникам никогда не предлагают сесть, разве что только с детьми.

— Прошу меня простить, — поспешила она с ответом. — Надеюсь, здоровье скоро к тебе вернется. И ты преуспеешь на новом месте.

Коротко поблагодарив ее, он вышел из комнаты, а когда дверь за ним закрылась, Кателина, не сводя взгляда с бокала вина, который предложила ей хозяйка дома, промолвила:

— Полагаю, вам будет недоставать его, несмотря на все неприятности. Он забавный паренек.

Наступило молчание.

Затем вдова отозвалась:

— Да, он очень необычный. Проблема в том… на самом деле, проблема в том, что он не умеет защищаться.

Кателина улыбнулась.

— Ну, эту науку он освоит очень скоро. Из него выйдет хороший солдат.

— Нет, — возразила вдова, сдвинув тонкие брови, словно силясь поточнее объяснить свои слова. — Не в том дело, что он не может защититься. Он просто не хочет. Он как собака, думает, что все вокруг его друзья.

Едва ли подобных мыслей достоин простой подмастерье, а если и достоин, то это не обсуждают вслух со случайными знакомыми.

— Ив особенности женщины! — с улыбкой ответила Кателина. — Действительно, давно пора этому мальчишке покинуть Брюгге и набраться немного здравого смысла А теперь расскажите, какие у вас планы касательно сына Что будет дальше с Феликсом?

Она не знала, как долго после ее ухода Марианна де Шаретти стояла в дверях, глядя на опустевший двор, прежде чем наконец закрыть дверь и вернуться в дом.

В коридоре она на миг задержалась у подножия лестницы, что вела на чердак, в спальню подмастерьев, — словно пытаясь проникнуть в сокровенный смысл безмолвия, которое царило во всех комнатах ее дома наверху и внизу.

Затем она в одиночестве вернулась к себе, села на стул, подняла и разложила на коленях бумаги.