"Область личного счастья. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Правдин Лев Николаевич)

ТАЕЖНАЯ СКАЗКА

Настало утро. Не возвестили об этом кремлевские куранты. Взбесившийся ветер порвал, перекрутил все провода; не вспыхнули огни, молчали телефоны. Кругом стоял кромешный ад с дьявольским воем бурана, с летучими вихрями снега и диким стоном тайги.

Но утро все же наступило. Где-то в невидимой высоте вставало солнце.

Марина с рассветом пошла к директору. Дороги, конечно, не было. Она лезла по сугробам, задыхаясь от ветра и снега.

Ее встретил Иван Петрович, у него был такой вид, словно он ждал ее прихода. Открыв дверь, он пригласил:

— Проходите.

В теплой кухне, освещенной маленькой керосиновой лампой со стеклом, заклеенным бумажкой, Марина отдышалась.

Дудник и Корнев, оба в нижних белых рубашках, заправленных в ватные брюки, в валенках, стояли на кухне и ждали, пока она отдышится и придет в себя. И снова ей показалось, что никого не удивило ее появление в такое время.

Еще не понимая, отчего это, она рассказала о Жене. Иван Петрович коротко засмеялся.

— Вот видите, — указал он куда-то в угол, — тоже спасатель!

Марина обернулась, и все ей стало понятным. В углу, на сундуке, сидел Мишка Баринов. Его цыганские глаза вызывающе блестели. Он поднялся и отчаянным жестом кинул шапку на сундук:

— Короче говоря, меня не удержите. Я бы давно ушел, но у меня нет продуктов. Выдайте мне паек на три дня. И для нее тоже. Вот и все. Я вас очень прошу, Иван Петрович, не держите меня.

Дудник снова хмыкнул в усы. Он ходил по кухне тяжелой походкой, словно с трудом волочил за собой свою огромную тень. Корнев по-прежнему стоял против Марины, стараясь рассмотреть ее лицо, белеющее в сумраке слабо освещенной комнаты. Он видел эту девушку в первый вечер на совещании, но сейчас не узнал, и только ее голос напомнил о первой встрече.

— Вам нельзя идти, — тихо сказал он.

— Бывают случаи, товарищ Корнев, когда не существует нельзя. Сейчас такой случай…

— Об этом не может быть и речи, — оборвал ее Дудник, направляясь к двери.

Марина, вскинув голову, прошла мимо Корнева прямая, возмущенная. Она преградила дорогу Ивану Петровичу и сказала негромко, но очень твердо:

— Я не для речей пришла сюда. Вот Баринов все сказал. Надо продукты и лыжи.

И просто, словно сообщала о прогулке в майский вечер, добавила:

— Мы пойдем двое. Одной, конечно, нельзя.

— Вы знаете, что такое тайга, что такое буран в тайге? Я не могу послать вас на верную гибель, — сказал Иван Петрович. Марина снова преградила ему путь.

— Все это мы знаем. И тайга и метель. И дорогу мы знаем. Дайте распоряжение в магазин. Продукты на троих.

Иван Петрович остановился около двери, потянулся сильным своим телом и скучающе зевнул.

Все замолчали. В замерзшие стекла билась пурга и завывала на разные голоса. Казалось, вдоль улицы проносятся нестройные оркестры, составленные из чудовищных инструментов, издающих на лету завывающие звуки.

— Шли бы вы все по домам, — сказал Иван Петрович и вышел из кухни.

Корнев подумал, что он решил выждать, пока утихнет пурга, и готов был согласиться с Дудником, но в это время Марина спросила его:

— Вы тоже так думаете? — Не дожидаясь ответа, она ушла в угол и села на сундук рядом с Мишкой Бариновым.

Теперь Корнев как следует рассмотрел ее лицо с тонкими решительными бровями и крупным строгим ртом. Из-под белых век сухими огоньками блестели глаза. Умная городская девушка. Наверное, была студентка какого-нибудь института или секретарша, он знает этих девушек, очень самостоятельных, выросших без папы и мамы, умеющих заботиться о себе и не терпящих покровительства. Но все же попробовал предостеречь ее:

— Вы не знаете, на что вы идете…

Она словно хлестнула взглядом по его лицу:

— Это не вам говорить.

— Почему? — усмехнулся он.

Она поняла его усмешку. Конечно, ее строптивость смешна. Но она не позволит потешаться над собой.

— Вы всегда так рассуждаете, когда надо спасти близкого человека, просто человека?

«Колючая», — подумал Корнев и ответил:

— Я боюсь, что вас тоже придется спасать.

Она хотела сказать, что должна идти и выручить подругу и сделает это, невзирая на уговоры, но из комнаты вышел Иван Петрович. Марина все поняла и нахмурилась. Она нехорошо подумала о своем начальнике, когда он вышел из кухни. Оказывается, у него уже все решено. А она-то вообразила! Да, она именно вообразила себя героиней. Глупое самомнение. А он знал, что пойдет сам, когда уговаривал ее не ходить. У него все готово к походу. Он был уже одет и на ходу застегивал ватник. За ним появилась Валентина Анисимовна. Она сразу же подошла к печке, где в печурке сушились его рукавицы и шарф. Она достала их и держала в руках, ожидая, когда муж наденет полушубок.

— Вы тоже идете? — спросила она у Марины. — Я думаю, напрасно. Пускай мужчины, это их дело.

— Ну, пошли! — сказал начальник. — Дай-ка, дроля, мой вещевой мешок. Сегодня, может быть, и не вернемся. Виталий Осипович, оставайся тут за меня. Главное, смотри, чтоб пожара не наделали. По общежитиям и квартирам пройдись.

И началось сражение с ураганом. Это был коварный, изворотливый и, главное, неуязвимый враг. Он не шел на них широкой грудью, нет, он метался вокруг, ударял то с одной, то с другой стороны. То налетал сверху, сбрасывая вниз целые сугробы снега, то толкал в спину, сбивал с ног, то ронял сосну, и она падала с отчаянным грохотом, угрожающе раскачивая мохнатыми лапами.

Они шли просекой, где под сугробами была погребена автолежневая дорога. Но разве можно было узнать что-нибудь? Снежный ураган безумствовал в лесном коридоре, потрясая седыми своими космами. Иногда не было видно даже идущего впереди.

Дорогу преграждали поваленные ураганом сосны, сбитые сучья. Их было так много, что люди устали перебираться через них и решили передохнуть.

Иван Петрович, шедший впереди, ударил носками лыж во что-то мягкое. Думал — сугроб, но лыжи дальше не двигались. Оказалось — вздыбленное корневище огромной сосны. Под ним была яма, куда меньше задувал ветер. Там они притаились, тяжело дыша, вытирая мокрые от снега лица.

По всем расчетам, они находились где-то около третьей диспетчерской. Марина посмотрела на свои часы. Было без десяти двенадцать.

— Идем два часа, — сказал Иван Петрович, подымаясь.

— К четырем доберемся! — крикнул Мишка Баринов сквозь грохот урагана.

Он оказался прав. Уже стемнело, когда они вышли на полянку. Здесь где-то должна стоять Женина будка. Они знали, что трудно найти ее под снегом. Как различить, в котором из сугробов погребена диспетчерская?

Они долго блуждали по поляне, проваливаясь в снегу, стараясь не потерять друг друга. Ветер гулял здесь, не встречая препятствий.

— Стойте, — заорал Мишка, — дымом пахнет.

Остановились, потянули носами и пошли по направлению этого знакомого, родного запаха. Дымом пахнет. Таежники знают, что это значит в кромешном снеговом аду.

Пахнет дымом — значит, жив человек, значит, живы будут и они.

Так они нашли сугроб, в котором сидела Женя. Из него сквозь черно-желтую дыру струился легонький дымок.

Мишка отвязал лопату, которую нес за спиной, как ружье, и стал откидывать снег от двери занесенной избушки.

Он остервенело разбрасывал в стороны снеговые комья, которые сейчас же рассыпались в пыль под ударами ветра. Бросал и думал. Думал, что он сейчас похож на сказочного богатыря, который после борьбы с чудовищем нашел свою любимую и теперь борется с последним врагом, чтобы освободить ее. Такую сказку он где-то читал или видел в кино. Неважно. Такая сказка есть, и Женя должна в конце концов понять его чувства.

Он страшно устал, но не захотел уступить лопату Ивану Петровичу, пока не откопал всю дверь. Дернув за скобу, он распахнул ее настежь.

Все как в сказке. Царевна спит в ожидании, пока отважный избавитель не разбудит ее. Спит, истомленная страхом и тоской. Спит прямо на полу, у печурки, и во сне судорожно вздымается грудь, вздрагивают губы.

Уже нет в избушке ни стола, ни табуретки, ни топчана, — все пошло в печку, даже несколько половиц изрубила Женя и сейчас спала, утомленная переживаниями. Ее разбудили. Ничего не понимая, Женя глядела на заснеженные фигуры, думая, что все это — сон.

Мишка сорвал с себя шапку и бросил ее па пол.

— Женя, — сказал он тихо, — вот мы пришли.

Наверное, никакой сказочный Иван-царевич не получал такого бурного, такого горячего поцелуя, какой пришелся на цыганскую Мишкину долю. Он захлопал глазами и растерянно улыбнулся. Но переживал он зря: ничего больше ему не досталось.

В это время Женя с радостными воплями целовала Марину и Ивана Петровича, растопив лед на его усах жаркими своими слезами.

— Дорогие мои, золотые! — причитала она. — Мариночка! Иван Петрович, я обязуюсь, я обещаю — я теперь никогда на дежурстве спать не буду. Мишечка мой, цыганеночек!

— Плачешь? — спросил ворчливо Иван Петрович. — Зачем осталась? Наделала хлопот. Почему не приехала с последней машиной?

— А как же я могла самовольно?

— Как самовольно? Приказ был всем ехать!

— Так, Иван Петрович, провод же порвался сразу. Мне только и успели сказать, чтобы скорее снять грузчиков. А пока я бегала на биржу, машина ушла. Не могла я просто так убежать, себя спасти.

— Да? — удивленно поднял на нее глаза Иван Петрович. — Вот ты какая! Ну, ладно. Молодец!

Возвращаться обратно и думать нечего. Надо устраиваться на ночлег. Иван Петрович и Мишка вышли, захватив топоры. Они нарубили дров, чтобы хватило на целую ночь. На обратную дорогу у них уже не хватило бы сил, да и не успеть засветло.

После ужина легли спать. Кому-то надо было сидеть у печурки, поддерживать огонь, иначе все замерзнут. Женя вызвалась дежурить в первую очередь. К полуночи она должна разбудить Мишку.

Но будить его не пришлось. Выждав, когда все уснули, он поднялся и сказал, что спать он все равно не хочет, лучше посидит с ней. Женя, подвинувшись, уступила ему место около себя. Они сидели рядом, прикрыв плечи Жениным кожушком, и он рассказывал ей сказку о богатыре и спящей красавице.

— Я знаю, — сладко зевнув, сказала Женя, — это сочинил Пушкин. Хорошая сказка.

Мишка засопел от огорчения. Он обиделся не столько на то, что сказка уже известна Жене, сколько на равнодушный тон, каким это было сказано.

Он хотел обнять ее, но она строптиво отодвинулась от него:

— Ф-фу! Если ты будешь так, я пойду спать. Сиди один.

Скрипнув зубами, Мишка схватил ее за руки. Она вырвала их и быстро встала:

— Нельзя. И не надо. Я Ивана Петровича разбужу.

Кончилась сказка. Над головой, невидимая и злая, гудела пурга, стонали сосны. Трещали в печурке дрова, и в жестяной трубе гудело пламя. Вцепившись в черные волосы смуглыми от машинной копоти и масла пальцами, Мишка раскачивал отчаянную свою голову, словно хотел оторвать ее.

Жене стало жаль его, но еще больше себя. Что за несчастная она такая? Почему влюбляются в нее вот такие, обыкновенные, ничем не выдающиеся парни? Влюбляются и страдают.

— Мишка, — сказала она, страдая в свою очередь, — не надо. Мишка. Все равно ничего у нас не получится. Кончится война, и мы разлетимся в разные стороны. И никогда я тебя все равно не полюблю.

— Бессердечная ты, Женька.

— Ой, неправда, Мишка!

— Бессердечная.

— Ничего ты не понимаешь.

— Ты все в героев влюбляешься. Так ведь это, сама знаешь, глупость. На месте буксуешь, а тут живой человек погибает.

— Я сама погибаю…

— Опять герой?

— Герой, — восторженно согласилась Женя.

— Сколько писем написала?

Женя скорбно покачала головой.

— Он мне стихи читал.

— Кто он? — ревниво спросил Мишка.

— Ах, Мишка, тебе-то что!

— Стихи тебе сочиняет?

Женя молчала. Мишка яростно шуровал в печурке искривленным сучком.

— Скажешь — кто?

— Нет. Про сосну стихи, про север, — мечтательно шептала Женя.

Мишка тяжело вздохнул. Бросил сучок в печурку и поднялся.

— Так. Герой, и стихи сочиняет. Ты скажи ему, пусть на моем пути не попадается! В тайге дорожки узкие.

— Дурак ты, Мишка, — рассмеялась Женя и ушла в угол, где спала Марина. Оттуда сказала:

— Лермонтов стихи сочинял.

— Тебе?

— И мне тоже.

— Ну и дура, — рассмеялся Мишка, блестя горячими глазами. — Лермонтов-то умер, может, сто лет прошло с тех пор.

— Много ты понимаешь! Лермонтов никогда не умрет. Ах, Мишка, ничего ты не понимаешь.

— Зато ты все поняла. Лермонтов!

Мишка снова сел около печурки. Отблески пламени снова заиграли на его бронзовых щеках. В темной избушке, заваленной снегом, отрезанной от мира, воцарилась тишина.

Гудит пурга, трубя в печную трубу. Пылает в жестяной печурке огонь, согревая людей, победивших таежную слепую злобу. Несмотря ни на что, люди живут, любят, страдают, борются и побеждают.

Это и есть сказка, которой не будет конца.