"Область личного счастья. Книга 1" - читать интересную книгу автора (Правдин Лев Николаевич)

КОНЕЦ ФЕВРАЛЯ

Гараж стоял у самой дороги. Прямо за ним возвышалась черная стена леса — тайга отступала, упорно цепляясь за каждый клочок земли. Вокруг гаража торчали из снежных сугробов невырубленные елки и кое-где возвышались молодые сосенки со скудной горсточкой хвои на самой макушке. Это были сосны, когда-то выросшие в дремучем лесу, под сенью громадных деревьев. Лес вырубили, а молодняк не тронули. Пусть растут.

При гараже было несколько маленьких комнаток, или, как их здесь называли, кабинок: инструментальная, кладовая, конторка, вулканизаторская.

Приказав привести в порядок одну из комнат, Корнев устроил здесь свой кабинет — свой штаб — и отчасти свою квартиру или, как он называл, КП. Полностью переселиться сюда он не помышлял. Все равно этого не допустила бы Валентина Анисимовна. Она с материнской заботливостью, переходящей в деспотизм, сама определила его режим.

Приходилось повиноваться. Иногда Корнев оставался ночевать в своем КП, но утром непременно должен был явиться домой к завтраку.

— Это тебе не война, — говорил Иван Петрович. — Где поел, а где и так. Тут насчет этого строго.

Он все еще хотел казаться радушным хозяином и добрым другом. Дома говорил шутливо или участливо, судя по обстоятельствам, а на работе был сдержан, и Корневу казалось, что он следит за ним. Следит терпеливо, изучающе, как охотник за редким зверем, повадки которого еще мало ему известны.

— Виталий Осипович, я прямо не знаю, что с вами делать? Ну, что вы думаете? Ведь здоровье надо поправлять. Я котенку больше наливаю, — негодовала хозяйка и вздыхала, — не знаю, что с вами делать.

Виталий Осипович уже знал многих работающих на лесопункте. Да, коренных лесовиков мало. Большинство на фронте. Северных жителей или таких, которые давно и прочно осели здесь, тоже единицы. Много эвакуированных, которые только и ждали конца войны, чтобы вернуться в родные места, на свою работу. Были здесь и случайные люди, приехавшие на заработки. Бывалые люди, исколесившие весь Советский Союз в погоне за длинным рублем, они, поработав год-два, ехали в другие места. Война продиктовала им свои законы, закрепив в тайге этих искателей призрачного счастья. Они тосковали, проклинали долю свою, мечтали, фантазировали и ждали.

Так или иначе, очень многие считали себя временными жителями тайги, но сейчас не стремились уходить отсюда. Заработки были хорошие, снабжение тоже. Вон кончится воина, тогда можно будет уехать подальше от этих болот, от жгучих морозов, от суровой, строгой жизни.

Когда он поделился этими мыслями с Иваном Петровичем, тот не согласился с ним:

— Многие никуда не поедут.

— Ты думаешь?

— Знаю. Тайга. Она держит людей. Поживешь — увидишь. Привыкают здесь люди. Эх, рук мало. Надо бы новый клуб построить, земли побольше раскорчевать под огороды. Много надо. Мы здесь с дролей моей двенадцать лет живем и уезжать не собираемся. Ты посмотри: птица в теплые края улетает, а детей выводить сюда возвращается.

— Это птица, А человек?

— А человек тоже гнездо свое любит. Вот и надо создать ему здесь дом, его родное место. Пусть он тут живет, женится, детей заводит. Пусть он всей душой здесь будет. На севере, в тайге. Лесов у нас на сто лет хватит. Не успеешь в одном месте вырубить, а он уже растет, поднимается. Работы по горло. Заводы ставить надо. Чего только из древесины не добудешь: бумага, пластмасса, лаки, дрожжи, спирт, сахар.

Корнев слушал сначала с удивлением: вот ведь как разговорился зверь лесной. Вот он о чем молчит. А ведь он прав. Не все уедут отсюда. Многие найдут здесь себя, свое счастье, свое призвание. У каждого свое. Он прав, этот суровый хозяин тайги.

— Это твоя синяя птица, — чуть растроганно улыбнулся Корнев.

— Какая это синяя птица? — насторожился Дудник.

— Сказка есть такая. Птица эта — мечта человека, счастье.

— Сказка? Пусть будет сказка. Я вот видел ботинки из пластмассы, а пластмасса из сосны. Здесь этих сказок на каждую сосну по сказке.

Он прав, возможностей много. У Ивана Петровича зоркий глаз. Он видит далеко. Он не заблудится в тайге.

— Ну, размечтались! — улыбнулась Валентина Анисимовна. — А для меня нет лучше Рязани.

— А сама здесь живешь.

— Так я же с тобой, залётко мой.

— Ну вот то-то же. Со мной и в лесу жить можно.

Но такие разговоры случались не часто. И Корневу, и Дуднику редко удавалось выкроить вечер для беседы по душам. Особенно Корневу. Ему много надо было узнать, войти в тонкости дела, и все это — как можно скорее. Виталий Осипович спешил. Он был уверен, что должны быть какие-то пути для улучшения работы всего лесоучастка. А пока все было почти так же, как и в дни его юности, когда еще он работал лесорубом.

— Дрын да веревка, волокуша да покат — вот и вся наша техника, — сказала Корневу девушка-трелевщица.

Она остановилась, чтобы поправить сбрую на своей мохнатой малорослой лошади. Положив рукавицы на взмокший лошадиный круп, от которого поднимался легкий парок, она связывала веревочные вожжи. Ее одежда, валенки и даже выбившиеся из-под клетчатой шали волосы были в снегу. Легкая поземка крутилась по всей вырубке.

Лошади были впряжены в волокушу, древнее изобретение лесных мужиков. Волокушей выволакивались бревна с места порубки к дороге, где их наваливали на лесовозные сани и доставляли к нижнему складу, и уже отсюда, на лесовозных машинах, вывозили на завод или к вагонам на погрузку.

И каждый раз тяжеленные бревна приходилось передвигать с помощью дрына, привязывать веревкой, поднимать на машину по затертым до блеска покатам. И все это требовало только силы, силы и сноровки.

Девушка подышала на пальцы, согревая их своим дыханием, и, обернув к Виталию Осиповичу свое покрасневшее на морозе, обветренное лицо, громко, словно требовала ответа от всего мира, спросила:

— Да когда же кончится жизнь эта проклятая?

— Ну, заплакала, — сурово ответил Виталий Осипович. — На войне, думаете, легче?..

— Так я про войну и спрашиваю, — удивленная его непонятливостью, пояснила девушка. — Работу я не кляну. Мы к ней привыкли. И до войны так вот лес выволакивали.

Она сунула руки в рукавицы. Взмахнув кнутом, крикнула на лошадь:

— Надуйся, красивая!..

На всей очень большой вырубке, где шла трелевка, работало много людей. Они, то пропадая в сугробах, то появляясь над ними, погоняли своих лошадей. Февральская поземка завивала снежные жгуты, бросая их в лица трелевщиц.

По узким трелевочным тропам, спотыкаясь и проваливаясь в разбитом лошадьми снегу, Виталий Осипович добрался до дороги. Здесь у костра сидели две женщины-навальщицы. Они о чем-то громко и недоброжелательно рассуждали. Увидев начальника, замолкли. Поздоровавшись, Виталий Осипович спросил, почему они вдруг перестали говорить.

— Да чего зря язык-то бить, — ответила одна, а вторая низким голосом объяснила:

— Не то делаем, что надо.

Виталий Осипович узнал ее. Это была та самая колхозница, которая выступила на совещании в день его приезда. Он спросил:

— Так ваше предложение и не приняли?

Она ответила снисходительно:

— Вам лучше знать. Эх, начальники, разучились вы считать. Вам лишь бы план выполнить, а того не хотите понять, что трелевка эта — вовсе ненужная работа. А если ненужная, значит, вредная. Деньгам перевод, людям морока.

И вдруг совершенно другим, доверительным тоном она предложила еще при разметке делянок пробивать в снегу дороги и лес валить вдоль этих дорог. Тогда можно будет сразу вывозить все, что лесорубы свалят за день.

Когда Виталий Осипович сказал Дуднику об этом, тот хмуро проворчал:

— Это бригадирша все мутит. Все равно так не будет.

— А знаешь, мне кажется, что так может быть, — тоже хмуро ответил Корнев.

Оба замолчали. Этот разговор происходил в кабинете Дудника. Стояла деловая тишина, способствующая раздумью, хотя бы даже такому тяжелому, какое наступило после слов Корнева.

Дудник понимал, что инженер не отступит, он знал его немирный, беспокойный характер. Будучи человеком сильным и напористым, он предпочитал ломать препятствия на своем пути и никогда не задумывался над тем, как бы найти способ, при котором эти препятствия не возникли бы. Он бросал на тяжелые участки все силы и добивался победы, забывая о том, что через месяц или через год все это должно повториться снова.

Так было и с вывозкой. В лесу у пня ежегодно остается много леса, но никаких мер для того, чтобы вывозить его вовремя, он не принимал.

Он не мог не заметить, что Корнев за короткий срок сделал очень много. На всех участках лучше стали работать лесовозные машины. Дорожные рабочие содержали свои участки в образцовом порядке. На нижних складах по его указаниям подняли подштабельные места: с высоких штабелей грузить стало легче. Машины не простаивали под погрузкой.

Виталий Осипович от всех требовал военной точности в исполнении его приказов. Его считали беспощадным, но все видели, что он беспощаден прежде всего к самому себе. За это его боялись, но уважали, потому что, прежде чем потребовать, он тщательно проверял, сколько можно потребовать и что надо сделать, чтобы легче и лучше можно было выполнить его требование.

Молчание затянулось. Тяжело вздохнув. Дудник поднял свое вдруг потемневшее лицо. Корнев понял: сейчас он скажет что-то такое, отчего сделается невозможной не только дружба, но и совместная работа. Корнев не хотел ссоры и знал, что и Дудник не хочет этого, но, как и свойственно человеку вспыльчивому, он плохо владел собой в минуты гнева. Поэтому Виталий Осипович поспешил предупредить его:

— Ну хорошо. Обсудим это на производственном совещании.

И сразу же заговорил о том, что в сушилке прогорели жаровые трубы, и спросил, где взять новые.

— Беспокойный ты человек, — вздохнул Иван Петрович.

— Это верно, — не возражал Корнев. — Жить — это значит творить беспокойство, сказал великий старик Ромен Роллан. Для того я живу на свете, чтобы творить беспокойство.

«Чего, чего, а беспокойства от тебя много», — подумал Дудник и с удивлением отметил, что эта мысль не вызвала в нем обычного протеста. Он все еще не мог простить Корневу его обвинения, тем более, что тот оказался прав насчет Тараса Ковылкина. Лучший лесоруб так и не поставил никакого рекорда.

Иван Петрович и сам понимал, что Тарас в своей выработке достиг того потолка, выше которого не прыгнешь.

Как-то днем он позвонил в гараж и попросил Корнева зайти к нему.

К концу подходил февральский день. И в этот день, в этот час солнце со всей щедростью обливало тайгу холодным серебром, словно желая вознаградить ее за прежнюю свою скупость. Но снег еще по-зимнему блистал пушистыми искрами и густо голубел тенями. Пышны были сугробы, не примятые рукой весны. Деревянные домики выглядывали из сугробов своими обледенелыми, потеплевшими от солнца глазами окон в кружеве белых ресниц инея. Из труб неторопливо струились белые ленточки дыма.

Когда Виталий Осипович вошел в просторный кабинет директора, там сидел парторг Петров. Дудник сразу, не дожидаясь, пока Корнев разденется, сказал:

— Дело у нас серьезное.

Дело оказалось не новым, но тем не менее оно волновало обоих. Леспромхоз вытянул февральскую программу, даже несколько перевыполнив ее, то есть сделал то, что раньше ставило его в число передовых. Но недавно в соседнем леспромхозе появился неизвестный до того лесоруб Мартыненко. Ничего о нем прежде не было слышно. А он взял да и закатил такую небывалую выработку на лучковой пиле, что сразу выдвинул свой лесопункт на первое место.

Об этом сообщали по рации, но очень скупо. Сидят там, в тресте, чиновники и пышными словами восхваляют Мартыненко. А как он работает, какие делает чудеса — ничего неизвестно.

— Надо узнать, — перебил Виталий Осипович.

— Надо. Мало того, что надо узнать. Надо свое найти. Что же, у нас лесорубов хороших нет? — сказал Петров.

Дудник молчал.

Понимая его настроение, Виталий Осипович сказал, что надо подумать и, конечно, прежде всего узнать, как там работает этот Мартыненко.

В этот вечер Корнев пришел домой раньше обыкновенного. Дудника еще не было. Валентина Анисимовна, стоя у стола, гладила белье. Виталий Осипович, раздеваясь, увидел картину домашнего теплого уюта: слегка пахло влажным с мороза бельем, в столовой шумели мальчики, играя, кажется, в войну. По крайней мере, младший самозабвенно кричал: «Сдавайся!», на что старший отвечал: «Я вот тебе сдамся».

— Для них и война — повод для игры, — тихо сказал Виталий Осипович.

Валентина Анисимовна возразила:

— Ну, не совсем. Они в школе и на улице очень верно говорят о войне. А если и играют, то всегда стремятся только к одному: разбить врага. Это им всегда удается. Ненавидят они войну. Кончится война, в другое играть станут.

Разглаживая штанишки с продранными коленями, добавила:

— Опять разодрал. Это Михаил. Он всегда разведчика изображает.